Текст книги "Война хаоса"

Орудия войны

[Возвращение]

Удар поражает нас всех, сразу.

Холм, который смотрел на долину, вырывает из почвы всем куском. Лучники Земли погибают мгновенно, как и вся Земля с краю холма, – их уничтожает взрывом; мы с Небом уцелели только потому, что оказались дальше – буквально на длину тела.

Взрыв длится и длится, звуча в голосе Земли, волной убегая назад, вдоль реки, нарастая с каждым шагом, и вот он уже взрывается непрерывно, без конца, и шок от него ревет в нас, через нас снова и снова и снова и снова и снова и вся Земля оглушена как один и не понимает, что же значит такой невероятный масштаб взрыва.

И что будет дальше?

Достанет ли ему величины, чтобы убить нас всех?

Небо остановил реку вскоре после восхода солнца. Он отправил послание по Путям – Земле, которая строила плотину выше по течению, велев запечатать последние стены, положить последние камни и обратить реку вспять. Вода начала иссякать, медленно поначалу, но потом все быстрей и быстрей, пока арки цвета, отбрасываемые в воздух брызгами водопада, не исчезли совсем, а широкое поле воды не превратилось в равнину грязи. Когда гул реки смолк, мы расслышали изумленные, испуганные голоса Расчистки от подножия холма.

А затем пробил час лучников, и наше зрение ушло к ним. Они проскользнули за водопад под покровом ночи и ждали там, пока встанет солнце и вода уступит им место.

И тогда они воздели свое оружие и выстрелили.

Вся Земля до последнего видела, как это произошло, видела глазами лучников, как горящие лезвия рвали Расчистку на части, и Расчистка бежала, кричала и умирала. Мы все как один глядели, как разгорается наша победа, как враг бессилен дать нам отпор…

А потом внезапно распороло воздух, что-то пронеслось так быстро, что мы его не увидели – но почувствовали, и громовая вспышка заполнила разум и душу, и голос каждого из Земли, и наша кажущаяся победа забрала свою цену, потому что у Расчистки сыскалось оружие гораздо больше, чем мы думали, и теперь она использует его, чтобы убить нас всех…

Но других взрывов не последовало.

Судно, которое пролетело над нами, показываю я Небу, когда Земля начинает, шатаясь, подниматься на ноги. Небо помогает встать мне. Взрыв опрокинул нас обоих, но никто не ранен – так, небольшие ссадины… Но все вокруг усеяно телами Земли.

Судно, соглашается Небо.

Мы принимаемся за работу, страшась, что каждую секунду может грохнуть второй взрыв. Небо приказывает Земле спешно перегруппироваться, я помогаю перенести раненых к яслям исцеления – в новый лагерь, который уже сам себя организует дальше от обрыва, в сухом речном русле, прямо сейчас, сразу же после взрыва, потому что так приказал Небо; там голос Земли может снова собраться вместе, снова стать единым.

Но только не слишком далеко от нас. Небо хочет держать Расчистку физически в поле зрения, хотя холм теперь настолько разрушен, что места для армии сойти вниз там просто больше нет – если только не карабкаться поодиночке с камня на камень.

Есть и другие дороги, показывает он мне, и я уже слышу, как по Путям до него доходят послания, перестраивающие само тело Земли, велящие начать двигаться по маршрутам, о которых Расчистка пока что понятия не имеет.

Это очень странно, показывает Небо уже много часов спустя, когда мы делаем, наконец, привал, чтобы подкрепиться (второго удара так и не случилось). Выстрелить только раз и потом замолчать.

Может быть, у них имелось только одно оружие, показываю я. Или они знают, что оружие такого типа бесполезно против силы запертой реки. Если они уничтожат нас, мы отпустим реку и она убьет их.

Гарантированное взаимное уничтожение, говорит Небо, и в его голосе эти слова звучат причудливо, по-иностранному.

Его голос обращается внутрь себя, долгое мгновение обшаривает голос Земли, пытаясь найти ответы.

Потом он встает.

Сейчас Небо должен оставить Возвращение.

Оставить? – показываю я. Но у нас столько работы…

Сначала Небо должен сделать кое-что один. Он улыбается моей растерянности. Встретимся на закате у моего скакуна.

У твоего скакуна? показываю я, но он уже идет от меня прочь.

Когда день начинает клониться к закату, я делаю, как сказал Небо, и иду вверх по сухому речному руслу, мимо кухонных костров и яслей исцеления, мимо солдат Земли, восстанавливающихся после взрыва, приводящих в порядок оружие, готовящихся к следующей атаке, оплакивающих тела Земли, которая умерла.

Но Земля должна жить, продолжать жить, и я иду все дальше по реке от места взрыва. Я миную Землю, собирающую рассеянные пожитки и строящую новые бивуаки: несколько хижин уже возвышаются на фоне все еще дымного вечера. Земля ухаживает за стайками белоптиц и скривенов – нашим живым провиантским складом. Я иду мимо хранилищ зерна и складов рыбы, обильно пополненных из опустошенной реки. Мимо Земли, копающей новые отхожие места. И даже мимо группы молодежи, распевающей песни, которые научат их отсеивать историю Земли изо всех голосов, как поворачивать, крутить и плести массу звуков в один-единый голос, который расскажет им, кто они такие, всегда и на веки вечные.

Песня, на языке которой мне все еще трудно говорить, даже когда Земля общается со мной на скорости, которую они обычно приберегают только для детей.

Я иду сквозь песню, пока не оказываюсь на выгоне, занятом боерогами.

Боероги.

Для меня это всегда были легендарные создания – я их видел только в голосах Бремени, пока рос, в снах и сказках о войне, которая оставила нам Расчистку. Я даже почти верил, что это просто фантазии, выдуманные чудовища, которых в действительности или нет совсем, или они совсем не такие, как я думал, – увидишь и разочаруешься.

Как я ошибался. Они были великолепные. Огромные, белые или покрытые глиняной боевой броней. Но даже и без нее шкура у них очень толстая и образует твердые пластины. В ширину они примерно такие же, как я – в высоту, с обширной спиной, на которой можно с легкостью стоять: так Земля и ездит на них, стоймя, в ножных седлах.

Транспорт Неба – самый крупный из них. Рог, который торчит у него из носа, длиннее всего моего тела. Еще у него есть редкий для этих зверей дополнительный рог – такой вырастает только у вожака стада.

Возвращение, показывает он, когда я подхожу к ограде. Единственное слово Бремени, которое ему известно, – это его Небо научил, как пить дать. Возвращение, показывает он – очень нежно, радушно. Я кладу руку на местечко между рогами и ласково там глажу. Он закрывает глаза от удовольствия.

Это слабость скакуна Неба, показывает Небо, подходя ко мне сзади. Нет, не прекращай.

Есть ли новости? – показываю я, убирая руку. Ты принял решение?

Мое нетерпение исторгает у него вздох.

Оружие Расчистки сильнее нашего. Если у них есть еще, мы все погибнем в волнах.

Они уже убили тысячи за прошедшие годы. И убьют еще тысячи, даже если мы ничего не станем делать.

Мы продолжим действовать по исходному плану, показывает Небо. Мы явили свою новую силу и заставили их отступить. Мы контролируем реку и лишили их воды. И даем понять, что можем утопить их в любой момент, если выпустим воду всю и сразу. И теперь мы посмотрим, как они нам ответят.

Я выпрямляюсь, голос наливается силой.

Посмотрим, как они ответят? Да что хорошего может получиться из…

Я умолкаю, так как в голову приходит мысль – от нее все другие мысли останавливаются.

Ты же не имеешь в виду, показываю я, ты НЕ МОЖЕШЬ иметь в виду, что собираешься подождать мирного предложения с их стороны?

Он шевельнулся.

Этого Небо не показывал никогда.

Ты обещал, что они будут уничтожены! – показываю я. Неужели резня Бремени НИЧЕГО для тебя не значит?

Успокойся, показывает он, и это в первый раз, когда его голос мне что-то приказывает. Я приму твой совет и твой опыт, но делать я буду то, что лучше всего для Земли.

В прошлый раз лучше всего было бросить Бремя на произвол судьбы и уйти! Чтобы они стали рабами!

Тогда мы были другой Землей, показывает он, под другим Небом, с другими умениями и другим оружием. Теперь мы стали лучше. Сильнее. Мы многому научились.

И, НЕСМОТРЯ НА ВСЕ ЭТО, готовы заключить мир…

И этого я тоже не показывал, юный друг. Его голос делается спокойнее, ласковее. Но к нам летят еще суда, ты не забыл об этом?

Я удивленно моргаю, глядя на него.

Ты сам сказал нам это. Ты слышал об этом в голосе Ножа. Целый конвой судов летит к нам, и у них есть оружие вроде того, которым они воспользовались сегодня. И ввиду долговременных перспектив жизни Земли об этом нам придется помнить.

Я не отвечаю и держу свой голос при себе.

А пока мы передвинем тело Земли в более выгодную позицию и станем ждать. Небо идет к своему зверю и чешет ему нос. Вскоре они поймут, что без воды жить не получается, и сделают свой следующий ход. Даже если будет новый удар вроде сегодняшнего, мы будем к этому готовы. Он поворачивается ко мне. Возвращение не будет разочарован.

Сумерки обращаются в ночь. Мы возвращаемся к костру Неба. Земля и Небо готовятся ко сну; Расчистка не предпринимает никаких новых шагов, не пытается напасть. Я прячу свой голос под несколькими слоями, скрываю его, как научился делать за целую жизнь среди Расчистки, и там, в этом тихом голосе, я изучаю две вещи.

Гарантированное взаимное уничтожение, показал Небо.

Конвой, показал Небо.

Слова в языке Бремени… Слова в языке Расчистки…

Но эти мне незнакомы. Я таких никогда не использовал.

Это новые слова. Я почти носом чуял их новизну.

Ночь подползает ближе. Осада Расчистки начинается. Я прячу всякое у себя в голосе.

Небо оставил меня, бросил одного, как Небо время от времени делает. Такова потребность Неба – любого Неба.

Но вернулся он с новыми словами.

Так где же он их услышал?

Контролируй себя

В долине

[ВИОЛА]

– ДУМАЛА, В ТЕБЯ ПОПАЛИ, – я обхватила голову ладонями. – Видела, как эта штука попала в лошадь… во всадника, и решила, что это ты, – я подняла на него глаза (устала страшно, и меня всю потряхивало). – Я думала, они убили тебя, Тодд.

Он раскрыл объятия, я кинулась к нему на шею, и он обнял меня и держал, просто держал, пока я ревела.

Мы с ним сидели у костра, который мэр разложил прямо на площади. Армия разбивала новый лагерь… вполовину меньше того, что было до атаки этих крутящихся огней. Даже меньше, чем вполовину.

До атаки, которую я остановила ракетой.

Я примчалась верхом на Желуде сразу после взрыва, носилась по площади, звала Тодда – пока не нашла. Вот он – Шум все еще оглушенный и даже больше размытый, чем раньше, после второй битвы – шутка ли! – но хотя бы живой.

Живой.

Я бы весь мир с ног на голову поставила, лишь бы этого добиться.

– Я СДЕЛАЛ БЫ ТО ЖЕ САМОЕ, – сказал Тодд у меня в голове.

– Нет, ты не понимаешь, – я немножко отодвинулась. – Если бы они причинили тебе вред, если бы ты погиб… – я тяжело сглотнула, – я бы убила их всех, до последнего.

– Я бы сделал то же самое, Виола, – повторил он вслух. – Не раздумывая.

Я вытерла нос рукавом.

– Я знаю, Тодд. Но разве это не делает нас опасными?

Даже сквозь туман Шум его заметно смутился.

– Ты о чем?

– Брэдли все твердит, что война не должна становиться личным делом. Но я втащила их всех в эту войну – из-за тебя.

– Им бы все равно пришлось что-то сделать – в конце концов. Если они хоть наполовину такие хорошие, как ты говоришь…

– Но я не оставила им выбора… – голос предательски зазвенел.

– Перестань, – он снова привлек меня к себе.

– У вас все в порядке? – прозвучал сверху голос мэра.

– Убирайся, – проворчал Тодд.

– Ну, хотя бы дай мне поблагодарить Виолу…

– Я сказал…

– Она спасла нам всем жизнь, Тодд, – мэр стоял, пожалуй, слишком близко. – Одним простым действием она изменила все. Передать вам не могу, как высоко я ценю то, что она сделала.

И у Тодда в объятиях я замерла – кажется, даже дышать перестала.

– Оставь нас одних, – приказал Тодд. – Сейчас же.

Последовала пауза, и потом…

– Очень хорошо, Тодд. Я буду поблизости – на тот случай, если вдруг понадоблюсь.

Он ушел.

– Если вдруг понадоблюсь? – я уставилась на Тодда, подняв брови.

– Он мог бы преспокойно бросить меня умирать, – пожал плечами он. – Все сразу стало бы гораздо проще, если бы я перестал путаться под ногами. Но он этого не сделал. Он меня почему-то спас.

– У него явно есть на это причина, – покачала головой я. – И вряд ли хорошая.

Тодд не ответил, лишь проводил мэра долгим взглядом. Тот стоял поодаль и разговаривал со своими людьми – но и на нас посматривал тоже.

– Твой Шум до сих пор трудно читать, – сказала я. – С прошлого раза стало даже хуже.

Он почему-то не встречался со мной глазами.

– Это все битва, – сказал. – Все эти крики кругом…

Что-то такое послышалось у него в Шуме, совсем глубоко… что-то про круг.

– Но ты-то как? Ты в порядке, – перевел стрелки он. – Выглядишь не слишком хорошо.

Тут уже я отвернулась – и поняла, что уже долгое время бессознательно натягиваю рукав вниз.

– Спала мало, – объяснила я.

Странное такое чувство… Что-то не то чтобы лживое, но и не совсем честное так и повисло в воздухе между нами.

– На, возьми, – я полезла в сумку и протянула ему свой комм. – Твоему на замену. Я достану себе новый, когда доберусь до корабля.

– Ты возвращаешься на корабль? – удивился он.

– Придется. Теперь у нас полномасштабная война, и в этом виновата я. Это я выстрелила той ракетой. Мне теперь все и исправлять…

Я снова чуть не расплакалась – все так и встало сразу перед глазами. Тодд на экране – живой, невредимый, не мертвый совсем… армия поспешно отступает за радиус поражения крутящихся огней.

Атака уже кончилась.

Но я все равно стреляю…

И втягиваю Симону и Брэдли и весь наш конвой в войну… которая наверняка будет в десять раз хуже этой.

– Я бы сделал то же самое, Виола, – повторил Тодд.

Снова.

И я знала, что он говорит правду. Ничего, кроме правды.

Но даже когда он обнимает меня еще раз на прощанье, я все равно кручу в голове…

Даже если мы с Тоддом готовы сделать такое друг ради друга – делает ли это нас правыми?

Или только опасными для людей вокруг?

[ТОДД]

Следующий день выдался тихим. Просто-таки пугающе тихим.

После атаки крутящихся огней прошла ночь, потом день и еще одна ночь – и ничего не случилось. Никаких вестей от спаклов на холме, хотя от нас было прекрасно видно, как их костры отсвечивают в ночном небе. И от разведчика новых поселенцев – тоже ничего. Виола им рассказала о том, што за человек мэр, и теперь они подождут, пока он сам к ним не придет (я так, по крайней мере, думаю), а если им будет што сказать, – скажут через меня. Мэр, со своей стороны, тоже не торопился – да и с чего бы ему? Он получил что хотел – даже просить не пришлось.

А тем временем он поставил усиленную стражу вокруг единственной прентисстаунской цистерны с пресной водой (на боковой улочке, отходящей от площади). Еще он велел солдатам собрать по всему городу съестные припасы и сложить в старом стойле рядом с цистерной – типа провиантский склад. Все под своим личным контролем, конечно, и на самом краешке нового лагеря.

Который тоже, понятное дело, разбили на площади.

Я думал, мэр реквизирует ближайшие дома, но он сказал, што предпочитает палатку и костер. Дескать, так оно больше похоже на настоящую войну – свежий воздух, все такое… армейский Шум вокруг РЕВет. Мэр даже у мистера Тейта забрал лишний комплект униформы и велел на себя перешить, так што он у нас теперь опять генерал, щегольской такой, весь с иголочки.

А еще он велел поставить палатку мне – напротив своей и капитанских. Пусть все видят, што я у него важный человек. Которому стоило спасать жизнь, раз уж он дал себе труд вернуться и спасти. Он даже койку мне в палатке поставил, на чем спать… на чем наконец-то уснуть после двух суток напролет непрерывного боя. Мне это было даже как-то неудобно – спать… какой там сон посередь войны-то, но я так вымотался, што все равно лег и уснул.

И видел во сне ее.

Видел, как она прискакала искать меня после взрыва, и вся расстроилась, и волосы у нее немного воняли, и одежда вся пропотела, и на ощупь она была будто бы сразу холодная и теплая – но все равно она, и не просто она, а она у меня в руках…

– Виола, – сказал я и проснулся.

Дыхание облачком висло в холодном воздухе.

Несколько секунд я тяжело дышал, потом вылез из койки и откинул полог палатки, пошел прямиком к Ангаррад и прижался лицом к ейному теплому лошадиному боку.

– Утречко, – сказали сзади.

Молодой солдатик, поставлявший Ангаррад фураж с тех пор, как разбили лагерь, притаранил утреннюю порцию.

– Утро, – ответил я.

Он на меня старался не смотреть. Сам был старше, но все равно стеснялся. Надел торбу на морду Ангаррад и другую – на Джульеттину Радость, которая вообще-то лошадь мистера Моргана, но мэр ее забрал себе, когда лишился Морпета. Вредная кобыла, эта Радость – зубы скалит на все, что шевелится.

ПОДЧИНИСЬ! –  заявила она солдату.

– Щас сама подчинишься, – буркнул он, а я хихикнул, потому што то же ей это говорю при каждом случае.

Я погладил Ангаррад, поправил попону, чтоб не замерзла. МАЛЬЧИК-ЖЕРЕБЕНОК, сказала она, МАЛЬЧИК-ЖЕРЕБЕНОК.

Она до сих пор еще не в порядке, Ангаррад. Головы почти не поднимает. Я даже не пытался на ней ездить с тех пор, как мы вернулись в город. Ну, хотя бы разговаривает немножко, и то хлеб. И Шум у ней перестал визжать.

О войне. Визжать о войне.

Я закрыл глаза.

(Я есмь круг и круг есть я, думаю я легонько, как перышко…)

(потомуш можно свой Шум и для себя гасить тоже…)

(гасить эти крики, эти смерти…)

(гасить все то, что ты видел и больше никогда видеть не хочешь…)

(и еще этот гул где-то сзади, который даже не слышится толком, – скорее уж ощущается…)

– Думаешь, скоро что-то случится? – спросил вдруг солдат.

Я даже глаза открыл.

– Пока ничего не случается, никто не умирает.

Он кивнул и снова отвел глаза.

– Джеймс, – сказал, и в Шуме я увидел, что он назвал мне свое имя с такой… дружелюбной надеждой, какая бывает у человека, у которого все друзья до единого умерли.

– Тодд, – сказал я.

Он на секундочку встретился со мной глазами, а потом посмотрел мне за спину и тут же отвел, и порскнул куда-то дальше по своим следующим делам.

Потомуш там из своей палатки вышел мэр.

– Доброе утро, Тодд, – сказал он и потянулся.

– И што в нем такого хорошего?

Он только улыбнулся в ответ своей идиотской улыбкой.

– Понимаю, Тодд, ждать нелегко. Особенно под угрозой реки, которая в любую минуту может нас утопить.

– Почему нам тогда просто не уйти? Виола говорила, на берегу океана есть старые поселения, можно передислоцироваться туда и…

– Потому что это мой город, Тодд. – Он подошел к костру и налил себе чашку кофе. – И если мы его оставим, это будет означать, что они победили. Таковы правила этой игры. Они не освободят реку, потому что мы тогда выпустим еще ракеты. А значит, все будут искать другие способы выиграть эту войну.

– Это не твои ракеты.

– Да, они Виолины, – он широко мне ухмыльнулся. – И мы с тобой уже видели, на что она готова, чтобы защитить тебя.

– Мистер президент? – к костру шагал мистер Тейт, только што сменившийся с ночного патруля; с ним был какой-то старик, которого я раньше не видел. – Представитель запрашивает аудиенцию.

– Представитель? – мэр сделал вид «ну надо же, какое уважаемое лицо».

– Да, сэр, – старик мял шляпу в руках и никак не мог определиться, куда ему смотреть. – Из города.

Мы с мэром машинально оглянулись на окружающие площадь дома и разбегающиеся во все стороны улицы. В городе не было никого со времени первой спачьей атаки. Но теперь – гляди-ка! – на главной улице, за руинами собора, виднелась группка людей. Пожилых в основном, но вон и парочка женщин помоложе, а у одной из них даже ребенок на руках.

– Мы не понимаем, что происходит, – продолжал старик. – Мы услышали взрывы и побежали…

– Война происходит, – сказал мэр. – События, определяющие все наше будущее, происходят, вот что.

– Эээ. Гм. Да, – сказал старик. – Но потом пересохла река.

– И теперь вы думаете, не безопаснее ли всего вам будет тут, в городе, – кивнул мэр. – И как же, позволь узнать, будет твое имя, а, представитель?

– Шоу.

– Итак, мистер Шоу. Настали отчаянные времена, когда ваш город и армия нуждаются в вас.

Мистер Шоу нервно забегал глазами, переводя взгляд с мэра на мистера Тейта и обратно.

– Мы, безусловно, готовы поддержать наших бравых мужчин в сражении, – он принялся пуще прежнего мять в руках шляпу.

Мэр снова кивнул, почти радушно.

– Однако у вас нет электричества, не так ли? С тех пор как вы бросили город. Нет отопления. Невозможно приготовить еду.

– Нет, сэр, – потупился мистер Шоу.

Мэр несколько секунд помолчал.

– Вот что я вам скажу, мистер Шоу, – сказал он наконец. – Я пошлю своих людей перезапустить электростанцию. Посмотрим, возможно, нам удастся вернуть свет хотя бы в часть города.

Мистер Шоу слегка остолбенел. Я-то в курсе, что при этом чувствуешь.

– Спасибо, мистер президент, – пролепетал он. – Я грешным делом собирался только спросить, нельзя ли нам…

– Нет-нет, – запротестовал мэр. – За кого нам сражаться в этой войне, как не за вас? А теперь, когда этот вопрос мы решили, могу ли я рассчитывать лично на вашу помощь и помощь остальных горожан в деле снабжения фронта? Я в основном о продуктах говорю, но и про нормирование воды тоже. Мы все в этом заодно, мистер Шоу, и армия не сможет ничего, не ощущая в тылу этой поддержки. Вашей поддержки, мистер Шоу.

– Гм… ну конечно, мистер президент, – старик был настолько вне себя от удивления, что у него даже слова как-то не особо выходили.

– Капитан Тейт? – повысил голос мэр. – Будьте так добры послать команду инженеров в город с мистером Шоу. Пусть посмотрят, как не дать людям, которых мы защищаем, замерзнуть до смерти.

Мистер Тейт повел мистера Шоу прочь, а я, в свою очередь, с удивлением уставился на мэра.

– Почему ты даешь им отопление, когда у нас есть только костры? С чего ты вдруг решил щадить людей?

– С того, Тодд, – ответил он, – что здесь сейчас идет не одна битва, а больше. – Мэр проводил глазами мистера Шоу, спешившего к своим с добрыми вестями. – И я твердо намерен выиграть их все.

[ВИОЛА]

– Так, – сказала мистрис Лоусон, снова перевязывая мне руку, – нам известно, что этот браслет должен врасти в кожу животного, которое его носит, и навсегда его заклеймить. Если его снять, химические вещества, содержащиеся в металле, не дадут нам остановить кровотечение. Однако, если оставить браслет в покое, рана должна исцелиться сама… но именно этого с тобой почему-то не происходит.

Я лежала на койке в целительской нашего корабля – где провела куда больше времени, чем хотела, с тех пор как вернулась от Тодда. Снадобья мистрис Лоусон не давали инфекции пойти вразнос, но и только. Они ничего толком не лечили. У меня держалась температура, рана горела… причем настолько, что я сама, добровольно, раз за разом возвращалась на эту койку.

Словно мне без нее в последние два дня нечем было заняться.

То, как меня встретили на холме… я прямо-таки удивилась. Когда я подъехала к лагерю, уже темнело, но костры светили ярко, и люди меня увидели…

И встретили чуть ли не овацией.

Знакомые – Магнус, мистрис Надари, Айвен – подходили, хлопали Желудя по крупу, говорили: «Отлично!» и «Молодчина!» и «Ну, ты им показала!» – не иначе как думали, что пульнуть во врага ракетой – это самый лучший выбор, какой только можно сделать. Даже Симона посоветовала не слишком грузиться по этому поводу.

И Ли тоже.

– Если не показать им сразу, что мы способны дать сдачи, они так и продолжат лезть, – сказал он, когда мы сидели с ним вечером на бревне и ели ужин.

Его светлые лохмы уже доставали до воротника, а в большущих синих глазах отражались луны… и кожа у основания шеи была такая мягкая…

Так, спокойно.

– Теперь они полезут еще хуже, – возразила я, наверное, чуть-чуть громковато. – Такое возможно.

– Ты должна была это сделать. Должна. Ради твоего Тодда.

А в Шуме ясно читалось, что ему ужасно хочется меня обнять.

Но он не стал.

Брэдли, со своей стороны, вообще со мной не разговаривал. Впрочем, ему было незачем. ЭГОИСТИЧНАЯ ДЕВЧОНКА, вещал его Шум, и ЖИЗНИ ТЫСЯЧИ ЧЕЛОВЕК, и ГЛУПЫЙ РЕБЕНОК ВТЯНУЛ НАС В ВОЙНУ, и еще всякое другое, похуже. Слова так и хлестали меня, стоило только оказаться поблизости.

– Я просто зол, – говорил он. – Прости, что тебе приходится это слушать.

Правда, за то, что он это думал, Брэдли не извинялся. Следующий день он целиком потратил на доклад конвою о том, что произошло. А меня, разумеется, избегал.

Я бо́льшую часть дня провалялась в постели – уж точно куда дольше, чем хотела, – и даже не смогла найти мистрис Койл. Симона пошла и попробовала ее для меня поймать, но в итоге до самого вечера помогала ей организовывать поисковые партии (искали источники пресной воды), подсчитывать количество припасов, выбирать место и устраивать туалет для такой дикой толпы (позаимствовав для этой цели набор химических отходосжигателей с корабля, который полагалось использовать для первых поселенцев).

Вот она, ваша мистрис Койл. Хватает все, до чего дотянется.

К тому же к ночи лихорадка опять усилилась, и утром я была все еще недееспособна – а ведь кругом столько работы, столько всего нужно сделать, чтобы поправить слетевший с катушек мир.

– Не надо тратить на меня столько времени, мистрис Лоусон, – сказала я. – Я сама решила, что надо надеть эту штуку. Понимала, что это риск, да, и если…

– Если такое происходит с тобой, – возразила она, – как насчет всех тех женщин, которые до сих пор вынуждены скрываться? У тебя-то выбор был – а у них?

Я заморгала.

– Вы же не хотите сказать…

ВИОЛА, донеслось из коридора. ВИОЛА РАКЕТА ВИОЛА СИМОНА ЧЕРТОВ ШУМ…

В комнату просунулась голова Брэдли.

– Думаю, вам стоит выйти наружу, – сказал он. – Обеим.

Я села на койке, и у меня так закружилась голова, что пришлось подождать, прежде чем вставать. Когда я, наконец, поднялась на ноги, Брэдли уже увел мистрис Лоусон в коридор.

– Они начали подходить где-то с час назад, – говорил он. – По две, по три сначала, а потом…

– О ком речь? – я спустилась следом за ними по трапу; внизу уже ждали Ли, Симона и мистрис Койл.

Я посмотрела на ту сторону поляны…

Где сейчас народу было раза в три больше, чем вчера. Оборванные люди всех возрастов… некоторые до сих пор в том, в чем спали – когда спаклы атаковали в первый раз.

– Кто-то из них нуждается в медицинской помощи? – спросила мистрис Койл и, не дожидаясь ответа, устремилась к самой большой группе новоприбывших.

– Почему они пришли сюда? – прошептала я.

– Я с некоторыми уже поговорил, – сказал Ли. – Люди не понимают, что сейчас безопаснее: бежать под защиту вашего корабля или оставаться в городе и надеяться на армию, – он бросил взгляд на мистрис Койл. – Когда они услышали, что здесь стоит лагерем Ответ, многие, наконец, определились.

– В какую сторону определились? – нахмурилась я.

– Здесь сейчас человек пятьсот, – подала голос Симона. – У нас просто нет для них столько воды и еды. Даже близко не хватит.

– У Ответа на первое время хватит, – заявила, возвращаясь, мистрис Койл. – Но бьюсь об заклад, что скоро подойдут еще. И мне понадобится ваша помощь, – повернулась она к Брэдли и Симоне.

КАК БУДТО ТЕБЕ НУЖНО ПРОСИТЬ, проворчал Шум Брэдли.

– Конвой согласен, что наша первоочередная миссия должна носить гуманитарный характер, – сказал он, посмотрел на нас с Симоной, и его Шум добавил еще несколько слов.

Мистрис Койл кивнула.

– Нам, вероятно, стоит подробно обсудить, как лучше всего это сделать. Я соберу наших мистрис и…

– И мы включим это в повестку совещания о том, как добиться нового мирного договора со спаклами, – решительно перебила я.

– Это очень сложный вопрос, моя девочка. Нельзя просто взять, прийти к ним и попросить о мире.

– Нельзя просто сидеть и ждать, пока разразится очередной бой, – отрезала я (судя по Шуму Брэдли, он меня внимательно слушал). – Нам придется найти способ заставить этот мир работать сообща.

– Идеалы, моя девочка, – вздохнула мистрис Койл. – Всегда проще верить в иллюзии, чем жить реальной жизнью.

– Но если хотя бы не попытаться их воплотить, – вмешался Брэдли, – какой вообще смысл жить?

– Что само по себе – очередной идеал, – прищурилась на него мистрис Койл.

– Простите, – к кораблю приближалась женщина; она нервно оглядела всю компанию и, в конце концов, остановилась на мистрис Койл. – Ты – та самая целительница, да?

– Да, – ответила та.

– Она просто целительница, – проворчала я. – Одна из многих.

– Вы можете мне помочь?

Женщина закатала рукав.

Браслет был так воспален, что даже мне было ясно: руку она, считай, уже потеряла.

[ТОДД]

– Они шли всю ночь, – сказала Виола через комм. – Здесь теперь в три раза больше народу, чем было.

– И у нас тоже, – кивнул я.

Еще не рассвело. Прошел день с тех пор, как мистер Шоу приходил к мэру и как горожане потянулись к Виоле на холм. И там, и там народу с каждым часом становилось все больше. Хотя в городе толклись в основном мужчины, а на холме – женщины. Не исключительно, но по большей части.

– Стало быть, мэр получил, что хотел, – вздохнула Виола, и даже на маленьком экранчике я разглядел, какая она до сих пор бледная. – Мужчины отдельно, женщины отдельно.

– Как ты себя чувствуешь? – встревожился я.

– Я в порядке, – ответила она, как-то слишком быстро, на мой взгляд. – Я тебе позвоню позже, Тодд. Тут дел по горло.

Мы прервались. Я вышел из палатки и чуть не столкнулся с мэром, который уже ждал снаружи с двумя чашками кофе. Одну он протянул мне. Я пару секунд подумал, но взял. Мы стояли и молча пили, стараясь хоть немного прогреть нутро. Небо наливалось розовым. Даже в этот ранний час в городе горели огни – немного, там, где люди мэра сумели-таки провести электричество в пару-тройку самых крупных зданий. Штобы городские могли собираться в тепле.

Мэр, как всегда, смотрел на вершину спачьего холма – в темной стороне неба; за гребнем прячется невидимая армия. Тут только до меня дошло – вот в эти самые несколько минут, пока мэрская армия еще спит, – што помимо их спящего РЕВА в морозном воздухе слышно что-то еще… слабое, далекое, но явственное…

У спаклов тоже был РЕВ.

– Их голос, – сказал мэр. – И я думаю, это действительно один большой голос, развившийся в полном соответствии этому миру… соединяющий их всех, – он отхлебнул глоток кофе. – Иногда, тихими ночами, его бывает слышно. Все эти отдельные личности, звучащие как одна. Словно голос всей этой планеты прямо у тебя в голове.

Он так и продолжал таращиться на холм, снизу вверх… это было довольно-таки жутко.

– Твои шпионы ничего не разузнали до сих пор? Какие-нибудь планы?

Он сделал еще глоток, но ничего не ответил.

– Спаклы же все равно не могут подобраться близко, да? – сказал я. – А не то услышат наши планы.