Книга: Фосс - Патрик Уайт

Теперь длинно и эмоционально. О чём (как это задумывалось П. Уайтом): Супермегамужик Фосс, титан духа и матёрый человечище, хочет бросить вызов неизведанному континенту. Он пример для подражания. Привлекательны даже тёмные стороны его натуры. Не выдержав тягот пути, Фосса покидает часть спутников-маловеров. Но это мало что меняет, ведь даже аборигены становятся жертвами его обаяния, и после смерти он превращается в одного из богов Австралии. К тому же Фоссом буквально бредят те, кто остался дожидаться результатов этого рискованного предприятия в Сиднее (кроме совсем уж бездушных людей). Фосс умер и воскрес в виде бога и легенды. Аминь.

О чём (как это получилось на самом деле): Хм, сказать, что ли, для начала, что это роман про дефлорацию континента… Нет, начну, пожалуй, с того, как роман написан. Его состав: 70% – Бестужев-Марлинский, 18% – Фолкнер обезжиренный, 2% – Толстой, идентичный натуральному. Никак не верилось, что такой нелепо-клишированный, развесистый, как клюква, романтизм, над которым стебались уже в XIX веке, мог быть кому-то интересен в середине XX-го. Но поверить-таки пришлось. Автор вон даже Нобелевку получил. Стало быть, наверное, было за что.

Все герои в «Фоссе» делятся на «идеального Его»/«идеальную Её» и прочий плебс, которому лишь бы денег, поесть и посплетничать. Не таковы Фосс и Лора Тревельян. Их удел – борения духа, смущение умов и страстный метафизический секс (про метафизический секс у Марлинского не было; это, надо думать, дань времени). Эти герои категорически отказываются существовать в обычной, бытовой реальности. Подавай им вечные конфликты и святость в перспективе, на меньшее они не согласны. При этом все они красивы не сразу понятной плебсу божественной красотой, о чём автор будет писать всякий раз, как Фосс или Лора появятся перед нами (повествование постоянно скачет от него к ней и обратно). Их любовь божественна, их пороки демонически красивы, их искупление прекрасно, их жизнь – Подвиг, их смерть – канонизация. Их объяснение происходит на фоне ночной бури, их либо любят, либо ненавидят, за ними идут их верные ученики, их ждёт вечная Любовь за гробом. Думаю, дальше продолжать не стоит. Все возможные романтические клише автор вынул, смахнул с них пыль и создал из них костяк романа. «Что ж, – подумала я, – возможно, так Уайт хочет передать дух XIX-го века. Только вот почему в качестве объекта для подражания он берёт не мэтров романтизма, а всякую второсортицу?.. Подозрительно…» А вдвойне подозрительно было то, что в романе иногда мелькали вполне себе реалистические пассажи в духе Толстого. Что будет, если Толстого поставить на фоне Бестужева-Марлинского? От последнего не останется ничего. Лучше бы уж автор писал только в духе второсортной романтической литературы (если уж так задумывалось). Чтобы романтизм выиграл на фоне реализма, его сложности, неоднозначности и красоты, нужно обладать очень большим талантом. В ином случае контраст будет убийственным для романтизма. И для романа.

В основе «Фосса» история последнего похода известного путешественника и исследователя Австралии Людвига Лейхгардта, состоявшееся в 1847 г. (роман же написан в 1957 г.). Так что можно сказать, «Фосс» – произведение «юбилейное». Автор хотел увековечить, прославить и т.д. Право же, от такой славы лучше сбежать аккурат в те края, где сгинула экспедиция. Что Уайту сделал этот Людвиг? За что он с ним так? А сделал он из него Мери Сью, которую все хочут и которая с существами любого пола завязывает исключительно романтические отношения. Представьте: вас шесть мужиков, вы идёте туда, куда Макар телят не гонял и ворон костей не заносил, а ваш предводитель постоянно достаёт вас подкатами из разряда «а какие у нас с тобой отношения?». Если же вы скорешитесь с кем-то из попутчиков, Фосс будет самым натуральным образом ревновать и расценит ваш поступок как предательство. А ещё он будет совать нос в вашу личную жизнь, тайком читать ваш дневник, подсматривать, подслушивать, провоцировать на откровенность. Фосс постоянно будет пытаться выбесить окружающих, чтобы посмотреть, будет ли жертва обижаться или сразу простит. Если обиделась, значит не любит.

Духовные поиски Фосса так густо замешаны на сексе, что даже странно. С такой целью не в походы ездят, а ходят в спецзаведения или женятся. Но наш герой – кремень и супермега. Обычные человеческие достижения не для него. Поэтому Фосс хочет стать Богом (вариацией Христа или что-то вроде). На полном серьёзе. И люди, серьёзные люди, зная это, пошли за ним! Многие уверовали в то, что он был богом.

Рано или поздно все осознавали его божественную природу и покорялись.

Цель похода не исследование неизведанных территорий, заполнение пробелов на карте и прочая лабуда для обычных дурачков, а овладение Австралией. Экспедиция войдёт в лоно Авст… Автор, ну хватит! В общем, у Фосса это первый раз, у новобрачной тоже, оба волнуются… Мда. Вот. Это была единственная интрига романа: как можно вообще… в этом самом смысле… овладеть континентом? а предварительные ласки что из себя будут представлять? Шесть разновозрастных мужчин, подруги жениха, весь поход будут капать на Фосса слюной и думать, какой он крутой, клёвый, классный-опасный... Его настроение будет тут же передаваться остальным: Фосс нахмурился – все встревожились, Фосс в хорошем настроении – все тоже улыбаются и веселятся, водят вокруг него хороводы и прославляют имя Его. Прям гарем из ромфанта. И Фосс тоже будет своими спутниками всячески «овладевать». Символически – не подумайте чего.

Само по себе это неплохо, если бы главный герой действительно был человеком-мечтой. Он же – самый обыкновенный идиот с манией величия. Как его экспедиция вообще в австралийских солончаках хотя бы месяц продержалась? Из съестного в поход взяли муку (она же так отлично хранится при постоянных перепадах влажности), а не «производные» продукты, которые легко есть даже в седле и которые дольше сохраняют съедобность (галеты, сухари). А ещё разный скот (коров, коз, овец), не считая ездовых животных, и целый собачий выводок. Всё это хозяйство, которое по дороге потихоньку терялось, так как по ночам его никто не стерёг, в засушливых районах начало быстро хиреть и дохнуть. Ну гениальный же был план! Зато молочко своё, а не покупное. Из лекарств, как выяснилось, была только настойка опия. Навигационные приборы вообще путешествовали непонятно как, потому ничего удивительного, что часть сломалась, а часть потерялась. Но Фоссу всё трын-трава, пока поклонницы мужского пола его любят и не дают повода для ревности. Всё некрасивое, неэстетичное эта девушка называет исключительно эвфемизмами. Вот так Фосс говорит о тяжело больном Лемезурье, с которым случился понос:

Очень скоро по нестерпимой вони Фосс понял, что его спутник окончательно утратил над собой контроль.

Первую брачную ночь герой называет не иначе как «консуммация». У Гоголя, помнится, точно так обычно выражались глупые уездные барышни: не «высморкалась», а «обошлась посредством платка», не «стакан воняет», а «стакан нехорошо ведёт себя».

На сексе и «овладении» помешан не только Фосс. Его метафизическая супруга, Лора Тревельян, получает себе ребёнка от Фосса весьма нестандартным образом. Её служанка Роуз беременна от какого-то «соблазнил в бамбуке», и Лора хочет этого ребёнка себе (как бы он у них с Фоссом общий). Для этого она (внимание!) гуляет со служанкой по саду среди дурманящих запахов роз, её тень накладывается на тень Роуз, Лору пронзает экстаз… Зачем я это читала?!! Нет, сама по себе эта сцена могла бы быть интересной: девушка «делает ребёнка» (как бы, метафизически) своей служанке, а после её смерти воспитывает этого ребёнка как собственного. Интересной – если бы автор так не муссировал тему секса, эта сцена «непорочного зачатия» была бы в романе единственной и была бы красиво подана без характерного для автора косноязычия, выдаваемого за метафоры. Все эти сексуальные придыхания вдвойне странно выглядят на фоне постоянных разговоров про Бога, искупление, грехи, покаяние (персонажи все как один будут не затыкаясь размышлять на эти темы вне зависимости от места, времени, степени знакомства друг с другом и обстоятельств).

Роман вроде как призван увековечить славу австралийского континента. Но при этом Австралии там – только сверху помазано. Ни пейзажей, ни описаний животного мира. Если таковые и встречаются, то они больше смахивают на типовые драматургические ремарки вроде «Поле. Справа камень, слева дерево. Восходит солнце». Перенеси действие из Австралии в Африку, Мексику, Казахстан или Китай – ничего не поменяется. Вообще. Ведь это роман про Мери Сью, которая хочет стать Богом, овладеть Австралией… Зачем я это читала?!! Из местного колорита есть чернокожие аборигены, которые мыслят так же, как белые понаехавшие. Хоть бы автор чего-нибудь почитал про первобытное мышление, что ли… Главная примечательность аборигенов – их женщины, а ещё точнее – груди их женщин. Вы ничего не узнаете про особенности телосложения аборигенок, про их одежду, украшения, черты лица, но груди… Они там живут своей загадочной очень эмоциональной жизнью: обвисают, свободно болтаются, грустят, они длинные и пыльные, на них вешают детей.

Аборигенки не поняли Джадда. Их груди печально повисли.

А если бы поняли, груди стали бы петь и крутить хула-хуп?

Вместо персонажей здесь дрова, но зато разные: осиновые, берёзовые, дубовые, сосновые, ножка от стула. Вместо характеров – амплуа. «Я Ральф Ангус. Я ненавижу Джадда, потому что он бывший каторжник, а я из семьи свободных и богатых землевладельцев. Я с ним уже полгода шляюсь по пустыне. Мы потерялись, Фосс ушёл становиться богом аборигенов. Джадд самый опытный из нас. Он может вывести нас к воде. Он хороший человек. Но я ненавижу Джадда…» Амплуа не меняется вообще. Персонаж может пройти через мучения голодом и жаждой, через болезнь или одиночество и по-прежнему остаться «глупым парнем», «плохим парнем», «я ненавижу Джадда», «бывшим каторжником», «я хочу исповедаться», «я хочу пострадать». Поэтому, когда очередное полено имитирует мучительную смерть, думаешь только «Ага. Дальше».

Всё что происходит с ними, происходит – такое ощущение – словно в ускоренной съёмке или в нарезке с ускоренной съёмкой в придачу. Что, почему, отчего? Автору некогда докладывать о причинах мыслей или поступков, он просто ставит нас в известность. Например, сцена похорон Роуз для меня распалась на кучу ключевых слов: кладбище, Лора, могила, смерть, скелет, иллюзия, восторг, земля вращается, раны, любовь, пустота, распад, бесконечность. И дело даже не в том, что находить между этими смысловыми точками связь так же сложно, как следить за логикой больного шизофренией, а в том, что набор этих смысловых узлов очевидно рандомен. Подставь любые другие – и никто подмены не заметит. Это просто пафосные слова с ложными как-бы-связками. По сути, весь роман строится на этом принципе.

От сюжета с походом в неизвестность ждёшь, как минимум, человеческой «химии»: как же герои будут притираться друг к другу, ведь они такие разные? А получаешь романтизированный вариант книги Д. Беньяна «Путь паломника». Те же персонажи-аллегории и исповеди, исповеди, исповеди. Про речевую характеристику персонажей молчу: её нет. Все говорят одинаковыми напыщенно-кудреватыми словами: от интеллектуалки Лоры до неграмотной крестьянки, матросни и каторжанки с заячьей губой.

Автор разбирается в походах и простонародье приблизительно так же, как я в атомной физике. Единственное, что ему неплохо удаётся, что описывается явно со знанием дела – светские салоны и гостиные (показанные, что тоже примечательно, исключительно с женской точки зрения). Все эти тонкие пальчики, муслин-жасмин, сплетни, приёмы. Изображено всё это беспроигрышным, уже обкатанным у классиков способом: это мирок бездушных красавиц, пустых разговоров, предназначенный лишь для выгуливания собственного эгоизма. Для разгонки некоторого однообразия используются фирменные толстовские «шероховатости». Но стоит автору ступить за пределы балов, красавиц, роз и дорогих вин, начинается такое, что просто «рука-лицо». Лора каким-то образом выкармливает грудничка (не иначе как метафизическое молоко появилось). Путешественники из чего-то раз за разом разводят костёр в голой солончаковой пустыне. В седле можно крутиться с боку на бок (кататься по седлу?). Персонаж целится из ружья в собаку, но едва не простреливает себе челюсть (?).

А ещё автор очень увлекается описанием бреда и галлюцинаций. Но это дело нехитрое: мели, что в голову пришло, и ставь, как есть. Описаний бреда, галюнов и видений – никак не меньше половины текста. Иногда даже кажется, что автор делился с героями косячком, которым то и дело затягивался сам. Но справедливости ради надо сказать, что изредка попадались действительно хорошие описания, не связанные с «дорого-богато» и уж точно без бредятины с как бы глубоким смыслом. Вот экспедиция чудесным солнечным утром выступает в поход:

Люди громко перекликались друг с другом, и голоса их упруго хлестали по синему воздуху, или же они ехали молча, улыбаясь сами себе, подрёмывая на хорошо смазанных сёдлах под жёлтым солнцем, и медленно пробирались гуртом или гуськом по открытой равнине через буш. На данном этапе путешествия все просто обожали друг друга. В таком сиянии света и быть не могло иначе. Ликующе пели даже самые стремена, преисполненные больших надежд.

Отлично же! Но таких мест процентов десять от всего текста. Прочее же… Прочее смонтировано из трёх основных составляющих:

1) штампы из романтической литературы (разной степени избитости и бредовости)

подверженный предрассудкам солнечный свет ландо, облечённое всеми признаками власти разумы открылись острым стрелам мыслей таинственное тело кузины боялся, что в столь уязвимом состоянии не переживёт тягот общения перенесённые некогда несправедливость и унижение запечатали его уста желание познать глубины своей мятежной натуры из глаз вырывались молнии

ну и всякие «сей», «сия», «коли» и пр.

2) канцеляризмы

Благодаря его одиночеству довольно скромный свет выглядел трогательным и желанным.

А почему не «ввиду», «по причине» и прочие выдержки из объяснительной?

исследовал темноту на предмет её типичных черт подвергнувшись ещё более решительным дисциплинарным мерам вследствие его храбрости за неимением занятия жесты сомнительного происхождения объединилась в целях общей защиты

3) метафоры и прочие красивости с закосом под Фолкнера (разной степени ржачности) Лабиринт зноя (пробовали заблудиться в зное?), свет костра, тусклый и неподвижный, как пыльные гранаты (а бывают подвижные гранаты?), коленкоровые веки, овраги, рвущие спины лошадям, труп Гарри Робартса, превратившийся в зелёную женщину, неотёсанный столик, вывернутые наружу ресницы, двойной фонтан любви жены (прям скандинавский кеннинг какой-то). И это я ещё не трогаю те фрагменты, где про бред и галюны.

В просторной комнате с низким потолком, где накрыли к ужину, горел камин из эвкалиптовых дров.

Зачем строить камин из дров? И почему, в конце концов, никто не тушит пожар?

Давайте не будем выносить суда.

Угадайте сколько трезвых грузчиков понадобится, чтобы вынести судью, прокурора, адвокатов и коллегию присяжных?

Политическое тело игнорировало его нужды.

Иногда казалось, что роман несколько раз прогнали через гугл-переводчик.

А ещё автор очень любит всё пружинистое, поэтому у него пружинящие лужайки, ступени, походка и даже полковник «напружинился» (в переводе на обычный человеческий «напрягся», но первой на ум приходит аналогия с «наелся», «набегался»). У лошадей и собак есть плечи (привет плечистым лисам из другой книжки!). А Фосс может сплетать и расплетать ноги (супермен, что и говорить). Но больше всего умиляют фразы, построенные по незабвенному канону «в огороде бузина, а в Киеве дядька».

Когда Джадд прикусил сосок на её левой груди, она вскрикнула от боли, ведь годы её предали.

Люди разминали мышцы и тешились надеждой, что выживанием обязаны исключительно себе самим, и земля источает милости исключительно ради их пользы, более того, они даже уверились, что её дары – это плод их страданий, пока в один прекрасный день маленькая серая птичка не застучала клювом по ветке дерева возле входа в пещеру, бросив тень сомнения на их возродившуюся было уверенность.

Беднягу за эту непонятную тень и застрелят. Птичку жалко.

А самое страшное то, что роман в смысловом отношении почти пуст, несмотря на постоянные размышления на околорелигиозные темы как бы неисповедимой глубины. (Христианство в изображении автора ну очень… специфическое. На самом деле автор пытается пропихнуть под этой этикеткой уценённый вариант ницшеанства.) Взять хотя бы одно из откровений, которое Фосс обретает перед смертью – «всё имеет плоть, а душа имеет форму эллипса». Подставьте вместо эллипса название любой другой геометрической фигуры, и смысл не поменяется ни на йоту. Потому что его не предполагалось. Это просто пафос ради пафоса. Или допустим «истинное знание приходит лишь от смерти под пытками в стране души». Угадайте, о каком истинном знании идёт речь? Я в таких же непонятках, как и вы, хотя искренне пыталась разобраться. Персонажи постоянно ведут себя как блефующие детишки «а я что-то зна-а-аю! а я тебе не скажу-у-у!» Закончу выдержкой из аннотации:

Роман «Фосс» – один из самых сильных и оригинальных романов Патрика Уайта. Англоязычные критики не уставали восхищаться «магией австралийского буша», который под пером Уайта обретает черты живого мыслящего существа, а русский поэт Евгений Евтушенко говорил о нём, что это писатель, который не просто пробирает тебя до костей – он буквально сдирает с тебя шкуру. «Читать «Фосса» – всё равно что работать ломом в сорокаградусный сибирский мороз, когда кожу с мясом пришкваривает к железу. Так часть меня осталась с «Фоссом», и рана всё ещё кровоточит».

Отлично сказано, прям не убавить, не прибавить. Магический австралийский буш, описания которого в романе нет вообще, совсем и нигде (он же магический). Пробирает до костей – это в точку: такой лютой графомани давно не читала. И процесс чтения могу охарактеризовать один в один, как Евтушенко, – ворочаешь ломом в морозной Сибири и втихаря мечтаешь об амнистии. Пойти, что ли, Марлинского почитать. Право слово, на фоне Уайта его повести очень даже ничего.