Текст книги "Звездные истории"

Воспоминания о будущем

Тот, кто придумывал законы природы, наверняка был уверен в том, что никому и никогда не придет в голову их нарушить. Я сам читал в учебнике физики для средней школы: «Закон природы невозможно нарушить, потому что это невозможно». Впрочем, там, кажется, сказано было иначе, но смысл, можете мне поверить, именно таков. Со временем, однако, люди стали относиться к скорости света (фундаментальному закону природы!) так же, как относятся к дорожным знакам, запрещающим ездить быстрее, чем 250 километров в час. Смотришь, значит, по сторонам, и если не фиксируешь взглядом воздушку дорожной полиции, то жмешь на акселератор и выжимаешь из двигателя и 300, и 400, а порой – если приспичит – и 500 километров в час.

Скорость света, конечно, иное дело, но после того, как Жулавский изобрел свои генераторы, к пределу скоростей стали относиться не лучше, чем к президенту. Одно время у молодежи было большим шиком разогнаться на трассе Солнце-Сириус, перейти световой барьер и дальше шпарить, ничего не видя и не понимая – как получится. После нескольких смертельных случаев было решено поставить на всех трассах Галактики специально для этой цели сконструированные ограничители скорости. Было это, если мне память не изменяет, в 2075 году. С того времени летать в плоскости Галактики стало значительно безопаснее, а то раньше как было? Движешься по трассе, не нарушаешь, и вдруг перед тобой вываливается в пространство невесть откуда звездолет в огненном коконе, и капитан вопрошает с надрывом в голосе:

– Какой это год, не скажете?

Услышав ответ, эти герои космоса обычно хватаются за голову, вопят: «Опять промахнулся!» и газуют по новой, поскольку не только нашкодить, но и исправить положение можно только если перейти световой барьер.

Я хочу сказать, что у меня лично никогда не было желания сорвать ограничитель и включить первую форсажную мощность. Однажды мне пришлось все-таки испытать это мучительное удовольствие – не по своей, конечно, вине.

Я возвращался, помню, с Альбирео, где выступал по местному видео с рассказом о своих юношеских приключениях в Патруле времени. На обратном пути к Земле меня и настиг космический шершень.

Не буду описывать, как выглядит это насекомое, летающее по Галактике в районе третьего рукава. Во-первых, у меня нет необходимого словарного запаса, а во-вторых, я хочу поберечь ваши нервы, ибо ничего более гадкого я не видел в своей жизни. Ко всем прочим прелестям шершень может развивать скорость, близкую к световой. Что остается делать кораблям, за которыми погнался этот мерзкий монстр? Уходить в сверхсвет или вступать в поединок. От одной мысли о поединке у меня свело скулы – я, конечно, уничтожу тварь, но каково будет ее многочисленным детям, которые останутся без матери? Только из этих соображений я сорвал предохранители и нажал на все акселераторы.

Звездолет рванулся, что-то ярко вспыхнуло за бортом, звезды померкли, а потом появились опять, и на табло загорелась надпись: «Скорость 1,1 световой».

Вот тут-то я и понял на собственной шкуре, что означает слово «наоборот».

Надеюсь, читателю не нужно объяснять, что в сверхсветовом режиме все природные процессы идут вспять. Прошлое как бы меняется местами с будущим, будущее – с прошлым, в пространстве минусы меняются на плюсы, а то, что меняться не может по определению, просто исчезает, будто его никогда не было.

Вырвавшись на просторы сверхсвета, я начисто забыл, откуда родом. Вообще говоря, это не имело никакого значения, но ведь именно такие мелочи обычно и тревожат больше всего. «Откуда я родом?» – такой была моя первая мысль после того, как я взглянул на спидометр и обнаружил, что скорость света осталась где-то внизу.

Я не смог ответить себе на этот простой вопрос! Неужели с Фрагаллы? Нет, исключено. Тогда – с Вольфа Шестнадцатого? Нет, с чего бы это? Может, с Арктура? Знакомое название, но я решительно не знал, что оно означает.

Ну и ладно, – сказал я себе. Откуда бы я ни прибыл, сейчас важно знать, куда я направляюсь. Но и на этот вопрос я не сумел подобрать ответа. На обзорном экране я видел белый фон Вселенной с черными крапинками звезд и не мог понять, что именно в этом пейзаже кажется мне непривычным. Расположение созвездий? Да кому оно вообще интересно, это расположение? Млечный путь выглядел как всегда – черная сыпь на белом теле мироздания.

Я попытался вспомнить, как попал сюда, но и этого сделать не смог тоже. Зато я живо вспомнил процесс собственных похорон: я лежал в гробу и смотрел в потолок, а мимо – почему-то задом наперед – шли важные государственные персоны, и все говорили о том, каким замечательным человеком и космопроходцем будет Иона Шекет. Мне не понравилось это воспоминание, я отогнал его, будто назойливого тигра, и тут же вспомнил, как, будучи немощным старикашкой, пытался взобраться на марсианскую гору Никс Олимпика. Мне было в ту пору сто двадцать семь лет, но я лез наверх с упорством столетнего. И добрался-таки, и водрузил на вершине какой-то флаг в дополнение к трем сотням других, уже украшавших эту деталь марсианского пейзажа.

А еще я вспомнил, как на свое столетие пригласил всех президентов Соединенных Штатов Земли, но не пришел ни один, хотя каждый прислал поздравительное послание – тем более длинное, чем меньше был размер его штата. «Будь здоров, Шекет!» – написал мне президент Израильского штата Амнон Брумель. А президент микроскопического штата Москва-кольцевая прислал поздравительный адрес, в котором оказалось две тысячи триста семьдесят шесть страниц – среди них около двух тысяч незаполненных.

Воспоминания нахлынули на меня, как прилив на тихоокеанский берег, и мне не оставалось ничего иного, кроме как утонуть в пене прибоя. Я вспомнил, что когда мне было девяносто, мы с моим другом депутатом Ниссимом Корешем попытались взорвать буфет кнессета – очень уж нам докучали завезенные с Юпитера тараканы. Они лазили по тарелкам, а убивать их запрещала международная конвенция, поскольку юпитерианские насекомые обладали разумом, хотя и на уровне малолетнего младенца. Ты его настигаешь на месте преступления за поеданием твоего бифштекса, а он на тебя же и кричит: «Дядя па-а-хой! Не юбью дядю!»

А еще я вспомнил, как отправился в кокон Вселенной, чтобы разобраться наконец, каким образом возникло знаменитое правило буравчика. Мне было тогда семьдесят два года, до пенсии оставалось всего ничего, и нужно было торопиться выполнить свою жизненную программу-максимум. В кокон я отправился на…

Тут я все-таки высунул голову из океана воспоминаний и спросил себя: «Шекет, что происходит? Почему ты вспоминаешь то, что с тобой еще не происходило? Как это вообще возможно – вспомнить собственное столетие, если сейчас тебе всего сорок три года? Может, это просто игра расшалившейся фантазии? А ну-ка, попробуй вообразить себе, как в день своего столетнего юбилея ты будешь пить шампанское с друзьями на Ганимеде!»

Я попробовал, и у меня ничего не получилось. Согласитесь, есть разница между фантазиями, которыми можно играть по собственному разумению, и воспоминаниями, устоявшимися и неизменными по сути своей, ибо то, что было, то и было. Так вот, я ничего даже мысленно не мог изменить в своем будущем, в то время как с прошлым, которое, казалось бы, должно было выглядеть незыблемым, как скала, я мог играть так, будто мне еще только предстояло его пережить.

Я представил себе свое детство в подводном лагере Эйлат. Я прекрасно знал, конечно, что в дни моего детства подводный Эйлат только проектировался, и ни у кого не было уверенности, что денег хватит хотя бы на возведение основания. Но я все равно представил себе, будто живу в огромном аквариуме, на ногах у меня ласты, а в грудную клетку вживлены синтетические жабры, и я играю в ватербол с ребятами из иорданского города Акаба, вколачиваю гол… нет, три гола… а еще лучше пять.

Воображение рисовало мне мою юность, и я менял ее, как хотел. Служба в Патруле времени? М-м… Нет, лучше поработать в лаборатории Неемана. Чистое помещение, хорошие оклады…

Фантазию перебило воспоминание о том, как я, в возрасте семидесяти пяти лет, отправляюсь послом на планету Дан-7. Сбывается моя мечта – я официальное лицо, представитель Соединенных Штатов Земли. Я вручаю верительные грамоты президенту Дана-7, и он целует меня в затылок по местному обычаю…

На мгновение я пришел в себя (должно быть, поцелуй оказался слишком крепким), обнаружил, что сижу в кабине звездолета, и спидометр показывает 1,1 скорости света… Ах, вот оно что, подумал я. Конечно, время здесь идет вспять, я помню то, чего еще не было, но о том, что уже было, могу только догадываться и строить планы.

Нужно выбираться! – мелькнула мысль. Иначе я, подобно алкоголику, буду пить воспоминания о будущем, а прошлое забуду, да его уже и не было вовсе… Понятно, почему на всех трассах Вселенной висят ограничительные знаки: «Проезд со скоростью более 300 тысяч км/с запрещен!»

Из последних мысленных сил я надавил на сенсорный переключатель, и звездолет начал экстренное торможение. Естественно, я не помнил уже, что в сверхсвет отправился, спасаясь от проклятого шершня.

Когда небо за бортом вместо молочно-белого опять стало черным, а звезды приобрели свои привычные оттенки цветов, я не сразу понял, чем прошлое отличается от будущего. Все на миг перемешалось: рождение со смертью, женитьба с разводом, болезни с выздоровлениями, война с миром. Но правы оказались те путешественники, кто, вернувшись из сверхсвета, говорили: «Мгновение и вечность – никакой разницы!»

Шершень уже почти настиг меня, но то, что казалось мгновением, растянулось для меня на целую вечность, я спокойно навел на гадину кормовое орудие, тщательно прицелился и выстрелил.

О результате умолчу.

Я вернулся на Землю и никому не стал рассказывать о том, что пережил за световым барьером. Мне, знаете ли, не доставляет удовольствия воспоминание о собственной немощи и старости. К тому же, на мои похороны могли прийти куда больше официальных представителей – ведь я прожил такую замечательную жизнь! Обидно.

Планета единорогов

О путешествии на планету Единорогов я рассказывать не хотел. Во-первых, попал я туда вовсе не потому, что очень желал этого. Во-вторых, – не один. Видите ли, я терпеть не могу путешествовать или, тем более, выполнять какую-то работу в компании – выслушивать мнение попутчика или компаньона по поводу ужасных дорог или не менее гнусного провала во времени в районе Беты Стрельца… Особенно не люблю выслушивать чужое мнение, зная, что собеседник прав – тогда я вынужден как бы подчиняться чужой воле, что для моего независимого характера совершенно невыносимо. Но ведь если перед тобой лежит белый камень, и твой компаньон говорит, что камень белый, ты ведь не станешь ради удовлетворения собственного самолюбия утверждать, что камень черный! Я знаю людей, которые на это способны, но сам к числу таких людей не принадлежу. Если мне на белое говорят, что это белое, я соглашаюсь, но потом в течение недели ощущаю сильную изжогу и неодолимое желание перекрасить белое в черный цвет самой несмываемой на свете элдохринной краской…

Это я все к тому говорю, что, когда Фред предложил мне слетать на планету Единорогов, первым моим желанием было сказать: «Нет». Фред Ньюмен – хороший парень, мы с ним как-то служили в одном отряде Патруля времени, делая свое дело, конечно же, поодиночке. А однажды много лет спустя встретились случайно в буфете космопорта Бен-Гурион, похлопали друг друга по спине (по-моему, Фред поставил-таки пластиковые ребра, что-то подозрительно скрипело у него внутри, когда я давал приятелю тумака), а потом он неожиданно сказал:

– Послушай, Иона, я сейчас улетаю на Каппу Телескопа, не хочешь ли составить мне компанию?

Вопрос был слишком неожиданным, до меня не сразу дошла вторая его часть, и я ухватился за первую:

– Что еще за Каппа Телескопа? Никогда о такой не слышал.

– Звезда класса «ка-шесть». Карлик. Есть планета, похожая на Землю, называется Блямзик.

– Хорошее название, – пробормотал я.

– Блямзик, – пояснил Фред, – это «планета» на языке альдераминцев, они первыми посетили Каппу Телескопа сто лет назад.

– Ясно, – кивнул я, и тут до меня дошел смысл второй части вопроса, заданного Фредом. Мне нужно было сказать «нет», но я посмотрел на выражение лица старого приятеля…

– Зачем я тебе? – с подозрением спросил я. – Мне вообще-то в другую сторону.

– А ты отложи дела, – с жаром произнес Фред. – Давай со мной, не пожалеешь. Там, видишь ли, живут Единороги.

– Большое дело, – небрежно сказал я. – Единорогов во Вселенной пруд пруди.

– Не таких, Иона! Нормальный единорог – тупая скотина размером со слона, неповоротливая и жрущая траву. А Единорог Блямзика – существо, появляющееся ниоткуда, когда его ждешь меньше всего, резвое, как белка, стремительное, как гепард, и умное, как… как Иона Шекет!

Если бы не последнее сравнение, я бы все-таки от поездки отказался – ну что я, в самом деле, единорогов не видел? Но скотина, равная мне умом…

– Когда отлет? – спросил я.

…Три дня пути до Каппы Телескопа мы с Фредом провели в каюте – у меня разыгрался приступ мизантропии, я не желал видеть пассажиров и донимал приятеля расспросами о блямзикских Единорогах. В результате, когда нас высадили в порту Блямзика, я знал об этих тварях не больше, чем три дня назад, поскольку знания самого Фреда оказались столь же отрывочными, сколь и бесполезными.

У выхода в город висел огромный транспарант: «Берегись Единорога!» А чуть пониже приводились правила для гостей. Примерно такие: «Увидев перед собой рог животного, немедленно бросайтесь на землю и не шевелитесь, пока не получите разрешение спасательной службы! Ни в коем случае не махайте руками и не хлопайте в ладоши, это смертельно опасно, и служба будет вынуждена использовать против вас любое средство спасения, вплоть до лазерного прокалывателя печени!»

– Ничего не понимаю, – сказал я. – Почему хлопать в ладоши смертельно опасно, и почему спасательная служба будет спасать меня, прокалывая мою же печень?

– Не знаю, – страшным шепотом сказал Фред. – Именно поэтому мы с тобой сюда и прилетели. Чтобы понять.

– Так пойдем к диспетчеру или к тем же спасателям и спросим! – воскликнул я.

– Ни за что! – твердо заявил Фред. – Нас немедленно депортируют с планеты!

– Почему? – удивился я.

– А потому, – объяснил Фред, – что жители Блямзика убеждены: всем во Вселенной прекрасно известно, что представляют собой их любимые Единороги, и потому любые вопросы, свидетельствующие об обратном, они считают личным оскорблением. Представь, к примеру, что ты приходишь домой к президенту Соединенных Штатов Земли господину Ивану Варзагеру и на вопрос охраны, «Сколько у господина президента кошек?», отвечаешь: «Понятия не имею!» Долго ты после этого будешь гостем господина президента?

– Ни одной минуты! – согласился я. Действительно, о том, что в доме господина Варзагера живут семь кошек, знал каждый, это проходили в школах, об этом создавали фильмы и рассказывали анекдоты. Человек, не знавший Варзагеровских кошек в лицо, мог быть только дебилом или агентом внеземной разведки. В обоих случаях в доме президента СШЗ делать ему было нечего.

Что ж, если для жителей Блямзика их любимые Единороги были тем же, чем кошки для президента Варзагера, то я мог понять… местных жителей, конечно, но никак не содержание плаката.

– Разберемся, – бодро сказал Фред, мы взяли напрокат машину (гоночный «шерп», на котором можно сбежать не только от единорога, но и от ракеты класса «воздух-земля») и отправились в прерию искать Единорогов.

Погода была прекрасная – ясно, сухо, прохладно, перистые облака на небе… Я могу рассказывать о погоде достаточно долго, ибо кроме погоды на Блямзике ничего больше и не было. Степь да степь кругом. И все. Не только Единорогов, но даже простой лисицы. Насекомых, правда, оказалось неимоверное количество, но нас с Фредом они не трогали – мимо с жужжанием пролетали мухи, быстрые, как самолеты, и огибали нас с искусством пилота «скайтранера», выполнявшего на высоте бреющего полета фигуру высшего пилотажа.

Сначала мы с Фредом ехали на юг по раздолбанной дороге, где даже 200 километров в час давались машине с трудом. Потом мы еще снизили скорость: Фреду пришло в голову, что единороги, возможно, боятся мчащуюся стрелой машину. Мы потащились дальше, делая в час всего 70 километров, и свернули к востоку просто для того, чтобы местное солнце – Каппа Телескопа – не светило в глаза.

Вот тогда-то мы и увидели Единорога.

Ужасное животное возникло слева от машины и чуть сзади. Я не заметил, откуда оно появилось, но бежал единорог резво, даже обгонял нас немного. Это стоило видеть: ноги как тумбы, хвост торчком, морда с огромным рогом во лбу. Рог сверкал на солнце, как начищенный дамасский клинок.

Фред хлопнул ладонью по кнопке экстренного торможения, и машина застыла на месте – если бы не ремни безопасности, нас обоих размазало бы по пульту управления.

– Эй, – сказал я, отдышавшись, – ты что, рехнулся?

Фредди не успел ответить – морда Единорога возникла перед ветровым стеклом автомобиля, на нас смотрели два маленьких глаза, а между ними сверкал рог, острый, как наточенный боевой меч. Что было делать? Оружия, как вы понимаете, у нас с собой не было – мы же не на охоту приехали, а в ознакомительную туристическую поездку! Залезать под сидение, спасаясь от рога, было недостойно моего самолюбия. А встречать смерть лицом к лицу у меня и вовсе не было желания. Пожалуй, единственное, что я мог предпринять в этих условиях, это…

– Не надо! – воскликнул Фред, увидев, что именно я собираюсь сделать.

Да собственно, я уже и сам понял, что – не надо. Меня предупредили об этом весьма элегантным способом: что-то сверкнуло, зашипело, и в спинке кресла рядом с моей головой появилось глубокое узкое отверстие. Такое отверстие способен выжечь в долю секунды лишь боевой лазер. Похоже, что сбывались угрозы, начертанные на плакате в космопорту Блямзика. Пройди луч чуть пониже, и «лазерное прокалывание печени» было бы мне обеспечено.

– Ну-ну, – сказал я философски и положил обе руки на панель управления, чтобы пресловутые спасатели видели меня, откуда бы они ни вели наблюдение.

Морда Единорога между тем продолжала висеть перед капотом, а нетерпеливые копыта били землю, правда, земля на это никак не реагировала – я хочу сказать, что, когда бьешь копытом, то должны быть слышны удары, да и пыль поднимается в воздух. Ничего этого не было, и в мою душу начали проникать черви сомнения. Я начал понимать, что на самом деле происходит, а Фред, похоже, все еще не понимал ничего и глядел в глаза единорога, как кролик в глаза удава.

Стараясь не делать резких движений, я нащупал клавишу реверса и дал задний ход. Машина покатилась назад, а Единорог остался стоять посреди дороги. Он смотрел на нас с каким-то невысказанным сожалением.

– Смотри внимательно, – сказал я Фреду. – Постарайся заметить, куда он полетит.

– Кто? – удивился Фред.

– Да Единорог этот, кто еще, – раздраженно сказал я.

И все-таки момент мы пропустили. Стояло посреди дороги животное и вдруг исчезло. И рог перестал сверкать.

– Черт, – изумленно сказал Фред. – Куда он делся? Это что было – голограмма?

– Ничего подобного, – твердо сказал я. – Скорее, наведенная галлюцинация. Ты не заметил, куда он полетел?

– Нет! – вскричал Фред. – Ты не мог бы изъясняться понятнее?

– Пожалуйста, – усмехнулся я. – Помнишь плакат в космопорту? Тебя не удивило, почему нельзя махать руками, и почему спасатели грозят проткнуть тебе печень? Спасать они должны не тебя от Единорога, а Единорога от тебя, вот в чем дело! Видишь этих насекомых? Какое-то из них способно в минуту опасности превращаться в Единорога – точнее, создавать видимость. Если хлопнуть в ладоши, можно ненароком и прихлопнуть это насекомое! А оно наверняка редкое, вот его и охраняют от туристов, подобных нам с тобой. Туристов, видишь ли, много, а насекомых, вероятно, мало и становится все меньше. Если каждый турист размахивает руками или хлопает в ладоши…

– Понятно, – мрачно сказал Фред. – Садись, Иона, за руль, дальше поведешь сам. А то, если эта морда опять возникнет перед моим носом, я не удержусь и устрою бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию…

Я пересел за руль и повел машину, не превышая двадцати километров в час. Так мне казалось безопаснее – для Единорогов, конечно, но и для моей печени тоже.