Текст книги "Штирлиц, или Как размножаются ежики"

Павел Николаевич Асс
Нестор Онуфриевич Бегемотов
Штирлиц, или Как размножаются ежики

Предисловие

За окном шел снег и рота красноармейцев.

Иосиф Виссарионович отвернулся от окна и спросил:

– Товарищ Жюков, вас еще не убили?

– Нет, товарищ Сталин.

– Тогда дайте закурить.

Жуков покорно вздохнул, достал из правого кармана коробку «Казбека» и протянул Сталину. Покрошив несколько папирос в трубку, главнокомандующий задумчиво прикурил от протянутой спички.

Через десять минут он спросил:

– А как там дела на Западном фронте?

– Воюют, – просто ответил Жуков.

– А как чувствует себя товарищ Исаев?

– Ему трудно, – печально сказал Жуков.

– Это хорошо, – сказал Сталин, – у меня для него есть новое задание…

А за окном шел снег и рота красноармейцев.

Глава 1
Добрейшей души человек

Низкий закопченный потолок кабачка «Три поросенка» был почти черным от сажи, стены были изрисованы сценами из знаменитой сказки, в честь которой был назван кабачок. Кормили в кабачке не очень хорошо, поили еще хуже, но это не отпугивало его завсегдатаев. Отпугивало их другое. С недавних пор в кабачок повадился заглядывать штандартенфюрер СС фон Штирлиц.

Вот и сейчас он сидел у дальнего столика, который был заставлен едой на семерых, а бутылками на восьмерых. Штирлиц был один и никого не ждал. Иногда ему становилось скучно, он вытаскивал из кармана маузер с дарственной надписью "Чекисту Исаеву за освобождение Дальнего Востока от Феликса Эдмундовича Дзержинского" и с меткостью истинного Ворошиловского стрелка расстреливал затаившихся по углам тараканов.

– Развели тут! – орал он. – Бардак!

И действительно, в кабаке был бардак.

Пол был залит дешевым вином, заплеван и завален окурками. Создавалось впечатление, что каждый считал своим долгом если не наблевать на пол, то хотя бы плюнуть или что-нибудь пролить. То и дело, ступая по лужам и матерясь, проходили офицеры. За соседним столиком четверо эсэсовцев грязно приставали к смазливой официантке. Ей это нравилось, и она глупо хихикала. В углу, уткнувшись лицом в салат из кальмаров, валялся пьяный унтер-офицер без сапог, но в подтяжках. Иногда он начинал недовольно ворочаться и издавал громкие неприличные звуки. Два фронтовика, попивая шнапс у стойки, тихо разговаривали о событиях на Курской дуге. Молоденький лейтенантик в компании двух девушек подозрительной наружности громко распинался о том, какой он молодец, и как хорошо он стреляет из пистолета.

Штирлиц отпил из кружки большой глоток пива, поковырялся вилкой в банке тушенки и пристальным взором оглядел окружающую действительность разлагающейся Германии, изредка задерживая взгляд на некоторых выдающихся подробностях снующих между столиками официанток.

– Какие сволочи эти русские, – неожиданно для всех сказал молоденький лейтенантик, – я бы их всех ставил через одного и стрелял по очереди.

В помещении воцарилась тишина. Все посмотрели на Штирлица. Штирлиц выплюнул кусок тушенки, встал, и, опрокинув три столика, строевым шагом подошел к зарвавшемуся лейтенанту.

– Свинья фашистская, – процедил он и влепил лейтенанту пощечину.

– Простите, я не совсем понимаю… – пролепетал оторопевший лейтенант.

Штирлиц вышел из себя и, схватив табуретку, обрушил ее на голову незадачливому лейтенанту. Лейтенант упал, и Штирлиц начал злобно пинать его ногами.

– Я – русский разведчик Исаев и не позволю грязному немецкому псу оскорблять русского офицера!

Четверо эсэсовцев бросились разнимать дерущихся. Развеселившегося Штирлица оттащили от стонущего лейтенанта и, чтобы успокоить, предложили выпить за Родину, за Сталина.

– Да, – сказал Штирлиц, немного успокоившись. Он выпил кружку шнапса, рыжий эсэсовец с готовностью налил вторую, Штирлиц выпил еще. Лейтенант стал ему неинтересен.

– Ну как же можно, – шепнул один из фронтовиков рыдающему лейтенанту, – при самом Штирлице говорить такое о русских, да еще и в таких выражениях! Я бы вас на его месте убил.

– Штирлиц – добрая душа, – вздохнул второй фронтовик, – я помню три дня назад тут били японского шпиона, так все били ногами, а Штирлиц – нет.

– Добрейший человек, – подтвердил первый фронтовик, и они вывели лейтенанта на свежий воздух.

Штирлиц, обнявшись с эсэсовцами, громко пел "Гитлер зольдатен".

Пьяный унтер-офицер поднял голову из салата, обвел зал мутным взглядом и восторженно заорал:

– Хайль Гитлер!

Весь зал вскочил, вскинув руки. Стены задрожали от ответного рева:

– Зик хайль!!!

А Штирлиц к этому времени уже спал. Снились ему соловьи, русское поле и березки. Снились ему голые девки, купающиеся в озере, а он подглядывал за ними из кустов.

Сейчас он спит. Но ровно через сорок две минуты он проснется, чтобы отправиться в Рейх на свою нелегкую работу.

Глава 2
Мелкий пакостник

В кабинете Мюллера стоял сейф, в котором Мюллер хранил дела на всех сотрудников Рейха. Он часто с любовью залезал в свой сейф за очередным делом, чтобы пополнить его, восстановить в памяти, просто полистать или привести в действие. Но последнее случалось редко, ибо Мюллер, как истинный коллекционер, не любил расставаться с делами своих подопечных. Сейфы с делами были почти у всех сотрудников рейха, кроме Штирлица, но такого обширного собрания сочинений не было ни у кого, даже у самого Кальтенбруннера. Это было маленькое и невинное хобби шефа гестапо. В его коллекции были Гиммлер, Геббельс, Шелленберг, Борман, Штирлиц и даже сам Кальтенбруннер.

Обергруппенфюрер сидел у камина и листал дело Бормана. Это было одно из самых объемных дел в его сейфе. Мюллер насвистывал арию Мефистофеля из «Фауста» и перечитывал любимые строки.

Партайгеноссе Борман был мелкий пакостник. Если Борману не удавалось досадить кому-нибудь, он считал прожитый день пропавшим. Если же получалось кому-то нагадить, Борман засыпал спокойно, с доброй счастливой улыбкой на лице. Любимая собачка Бормана, которая жила у него в кабинете, кусала офицеров за ноги, и поэтому всем приходилось ходить по Рейху в высоких сапогах. Мюллер, у которого было плоскостопие, от этого очень страдал. Однажды он имел неосторожность зайти в кабинет к Борману в кедах и был злостно укушен за левую ногу. Собачку пришлось отравить. С тех пор они с Борманом стали злейшими врагами.

Борман был любитель подкладывать кнопки на стулья, рисовать на спинах офицеров мелом неприличные слова, натягивать в темных коридорах сложные системы веревочек, споткнувшись о которые, несчастная жертва в лучшем случае падала или обливалась водой, в худшем – получала по голове кирпичом.

Особенной любовью Бормана пользовались ватерклозеты. Какие только гадости он не писал на дверях и стенах об офицерах Рейха, а иногда перерисовывал из французских бульварных журналов непристойные картинки. Под одной из таких картинок один раз он подписал "Это Ева Браун". Фюрер оскорбился и поручил ему же, Борману, выяснить, кто это сделал. Два месяца все в Рейхе пресмыкались перед Борманом, а Штирлиц даже придумал версию, чтобы оградить себя от подозрений, из которой следовало, что это сделал китайский шпион. В конце концов пострадал адмирал Канарис, который неосторожно выиграл у Бормана в преферанс его новую секретаршу.

Секретарши были второй страстью Бормана. Он то и дело увольнял одних и нанимал других, менялся секретаршами с Гиммлером, Шелленбергом, просил подарить секретаршу Мюллера, но Мюллер отказал.

В Рейхе Бормана не любили, но побаивались. Кому же приятно видеть на стене сортира свое имя рядом с чужими?

Борман был толст, лыс и злопамятен.

Мюллер закрыл папку, похлопал по синей обложке и сказал, довольный собой:

– Хорошее дельце. Интересно, что сказал бы по этому поводу Кальтенбруннер?

А сам Борман был в это время занят делами. Острым ножом он вырезал на двери туалета надпись:

"Штирлиц – скотина и русский шпион".

Удовлетворенно чмокнув, Борман дернул за веревочку и вышел. Он тщательно вымыл руки и с чувством выполненного долга направился в свой кабинет. День обещал быть удачным.

В кабинете Борман открыл сейф, запертый на семь секретных замков и просунул голову внутрь. Вчера он повесил в сейфе табличку на русском языке: "Руским развечикам смареть заприщено!!!" Кто-то жирным красным карандашом исправил орфографические ошибки и подписал: "Борман – дурак". Борман достал русско-немецкий словарь, перевел и логически помыслил:

"Кто-то исправил ошибки… Значит кто-то залез в сейф… Это не я… Скорее всего, это русский шпион… И плюс ко всему он лично знает Бормана. Следовательно, Борман его тоже знает. Кого я, Борман, знаю из русских разведчиков?"

Борман надолго задумался. Через полчаса он догадался поискать отпечатки пальцев. Еще через полчаса он их нашел. Отпечатки были четкими и жирными, видимо русский разведчик перед тем, как залезть в сейф, ел тушенку. Банка из-под тушенки стояла тут же, в сейфе.

"Здесь чувствуется работа Штирлица. Интересно, что сказал бы по этому поводу Кальтенбруннер?"

Борман вздохнул. Со Штирлицем связываться не стоило, все равно чего-нибудь придумает, еще и сам виноват окажешься. Это знали все.

Борман еще раз вздохнул и достал из сейфа дело пастора Шлага. За пастором Шлагом он следил давно и с интересом. Этот человек имел обширную женскую агентуру. Пастор бегал за любыми женщинами: старыми и молодыми, красивыми и не очень, замужними и наоборот. И женщины отвечали ему взаимностью, что Бормана, которого женщины не любили, очень удивляло и даже сердило.

"Зачем одному человеку столько женщин? Я понимаю, если бы они были, во-первых, секретаршами, во-вторых, у меня. А так… Наверно, он работает на чью-то разведку. Скорее всего, это не наша разведка. Следовательно, иностранная, – Борман поднял палец вверх, – его надо пощупать…"

И Борман, позвонив Айсману, отдал распоряжения.

От сильного удара ноги дверь распахнулась, и в кабинет вошел хмурый и заспанный Штирлиц.

– Борман! Дай закурить!

"У Штирлица кончились папиросы, – подумал Борман, протягивая портсигар с профилем Фюрера, – значит, он много курил. Много курят, когда думают. Значит, он много думал. Штирлиц просто так не думает. Следовательно, он что-то замышляет."

И Борман посмотрел в честные глаза Штирлица.

– Как дела?

– Плохо.

"Я, как всегда, прав! – обрадовался Борман. – Точно что-то замышляет! Надо его пощупать."

– Не хочешь ли кофе?

– Нет, – Штирлица передернуло. – Лучше пива.

Борман нажал на кнопку, и вошла секретарша, которую Штирлиц раньше не видел.

– Новенькая?

– Да, – похвалился Борман.

– А ничего, – одобрил Штирлиц.

– Мне тоже нравится, – сказал польщенный Борман. – Пива принеси, дорогая.

– Слушаюсь, партайгеноссе.

Секретарша принесла пива и стала ждать дальнейших распоряжений.

– Можешь идти, – махнул рукой Борман.

Секретарша, разочарованно покачивая бедрами, вышла. Штирлиц оторвал взгляд от двери и взял кружку с пивом.

– Садись, – предложил Борман, подставляя стул.

Штирлиц привычным жестом смахнул со стула кнопки и сел.

"Заметил, – ядовито подумал Борман, – Штирлица на кнопки не возьмешь. Чувствуется рука Москвы."

Глаза Штирлица потеплели.

– Хорошее пиво, – сказал он.

"Темнит, сукин кот. Обмануть хочет. Нет, брат Исаев, не на того напал. А не сыграть ли мне с ним шутку? Что если ему очень тонко намекнуть, что им интересуется Ева Браун?"

– Штирлиц! А ведь вами интересуется Ева Браун! – вскричал Борман.

Штирлиц поперхнулся. С Евой Браун он встречался всего один раз, и тот на приеме у Фюрера. Штирлиц был о себе высокого мнения, как о мужчине, но эта мысль никогда не приходила ему в голову.

"Ева Браун может стать ценным агентом. Надо запросить Центр."

Штирлиц встал и высморкался в занавеску.

"Клюнет или нет?" – подумал Борман.

Штирлиц посмотрел в окно.

– Какие ножки у этой крошки! – сказал он стихами. – Смотри, Борман.

Борман достал из стола цейсовский бинокль и подошел к Штирлицу. Минуту они молчали. За это время Штирлиц успел обдумать слова Бормана, а Борман догадался, что Штирлиц его отвлек.

"Водит за нос", – подумал Борман и ловко перевел разговор в другое русло.

– Послушай, Штирлиц, у тебя такие обширные связи. Не мог бы ты достать такую маленькую умненькую собачку с острыми зубами?

– Могу.

"Этот все может", – подумал Борман.

Штирлиц часто обещал что-либо Борману, как, впрочем, и всем остальным, но никогда ничего не делал.

– Ну мне пора.

Штирлиц стрельнул у Бормана еще парочку сигарет, механически сунул лежащее на столе дело подмышку и направился к выходу.

Борман бросился к столу и резко открыл верхний ящик. Около самой двери в десяти сантиметрах от пола натянулась бельевая веревка. Штирлиц ловко перепрыгнул через нее и, сказав "До свидания", скрылся за дверью.

"Профессионал!" – простонал Борман.

Да, Штирлиц был профессионалом. Он не стал листать украденное дело в коридоре, как поступил бы на его месте английский или парагвайский шпион, а выбрал самое укромное место в Рейхе.

Войдя в ватерклозет, Штирлиц обнаружил свежую надпись "Штирлиц – скотина и русский шпион". Штирлиц старательно зачеркнул слово «шпион» и надписал слово «разведчик», а внизу приписал "Борман – тоже скотина".

Здесь же он пролистал дело пастора Шлага. В голове его начал созревать еще неясный, но уже план.

Глава 3
Провал агента 008

Когда Айсман разбудил его, был уже конец рабочего дня. Штирлиц вышел на улицу, вынул пачку «Беломора» и прикурил у часового. Чеканя шаг, прошла рота эсэсовцев, проехал бронетранспортер, обдав Штирлица брызгами.

"Скоты, – подумал Штирлиц, – нажрались и разъезжают. Вас бы на фронт, вшей кормить…"

При слове «кормить» Штирлицу захотелось тушенки. Он притушил папиросу, сунул ее назад в пачку, сплюнул два раза под ноги и решил сходить в ресторан.

Шагая по вечернему Берлину, Штирлиц думал о разных неприятных вещах. Во-первых, кончался «Беломор» и его приходилось экономить, что для Штирлица, не привыкшего себя ограничивать, было невыносимо. Во-вторых, интересно, какую информацию он может получить от Евы Браун, и разрешит ли Центр контакт. И, наконец, радистка Штирлица внезапно заболела и просилась домой, к мужу. Обо всех трех вещах следовало сообщить Центру. А на связь с Центром Штирлиц выходить не любил.

Раздумья Штирлица отвлекла группа молодых разряженных женщин, которые, громко хихикая, курили на углу и смотрели в его сторону.

"Шлюхи", – подумал Штирлиц.

"Штирлиц", – подумали шлюхи.

– Штирлиц! А не в ресторан ли ты идешь? – спросила одна из них, кокетливо поправляя прическу.

– Пойдем, – сказал галантный Штирлиц и взял ее под руку.

Американский агент 008, которому обычно поручались самые трудные дела, был заброшен в Берлин, чтобы выяснить, что так долго делает в германии русский агент по фамилии Штирлиц, а заодно попытаться перевербовать его. Агенту такие дела были привычны. На днях он как раз перевербовал пакистанского шпиона, который работал секретарем дуче в Италии. Штирлиц тоже представлялся агенту легкой добычей. За два дня агент 008 сумел выследить Штирлица и собрать на него настолько обширное досье, что этому позавидовал бы сам Мюллер.

Агент 008 следил за Штирлицем от самого Рейхстага. Когда Штирлиц вошел со своей дамой в ресторан, агент слез с велосипеда и прицепил его замком к урне. Всунув швейцару пятидолларовую бумажку, он закурил гаванскую сигару и вошел в зал. Выбрав столик около Штирлица, агент сел, положил ноги на стол и щелкнул пальцами:

– Бармен! Виски с содовой!

Двое гестаповцев около сцены, где высоко подкидывая прелестные ножки, танцевали канкан, переглянулись.

– По-моему, это американский агент, – шепнул один, – слишком нахальный. Запиши на всякий случай его фамилию.

Второй, более увлеченный девочками из варьете, чем какими-то американскими агентами, механически кивнул и заорал:

– Бис!

Штирлиц, обняв свою подругу, держал в руке стакан водки и увлеченно читал ей стихи Баркова в своем переводе. Сидящий рядом седой генерал пытался явно придуманными рассказами о своих похождениях на фронте очаровать молодую девушку и временами заглушал Штирлица. Штирлиц уже несколько раз недовольно поглядел в его сторону, но из уважения к сединам ругаться не стал.

Агент 008 достал зажигалку, сделал три фотоснимка и прикурил.

– Вот вылезу из окопа на бруствер, – хриплым пьяным голосом вещал надоевший всем генерал, – а по полю партизаны. Пули вокруг свищут, а я саблю наголо, ору "Заряжай!" А по мне из пулемета – тра-та-та…

Громкий хохот подвыпивших эсэсовцев у окна перекрыл его слова.

– Совсем заврался, старый осел!

Генерал оглянулся и понял, что смеются над ним. Он вскочил, опрокинув стол, и выхватил саблю.

– Это ты, тыловая крыса, меня, боевого генерала!..

Сидящие в зале фронтовики, видя, что обижают их генерала, вскочили и схватились за оружие. Эсэсовцы тоже.

– Господа! Успокойтесь! – вскричал конферансье на сцене. – Мы все защитники Фюрера и великого Рейха, и в тылу, и на фронте.

Штирлиц, уже вытащивший из кармана кастет, не смог успокоиться и излил свой гнев на официанта:

– Почему пиво разбавлено?

– Но ведь вы его даже не попробовали, господин штандартенфюрер!

– Молчать! – и Штирлиц вмазал официанту кастетом. Он не любил доставать кастет просто так.

Официант перелетел через столик генерала и упал на колени его дамы. Дама завизжала, как поросенок, из которого хозяин решил сделать жаркое. Генерал снова вскочил.

– Это ты, тыловая крыса, меня, боевого генерала!..

Он в ярости схватил официанта и тоже вмазал.

Официант въехал головой в живот эсэсовцу. Тот согнулся пополам и заорал:

– Наших бьют!

Его товарищи кинулись на генерала, фронтовики встали на защиту, и завязалась обычная драка.

Как всегда, Штирлиц был ни при чем. Он спрятал кастет и достал браунинг с дарственной надписью "Штандартенфюреру СС фон Штирлицу от любимого Фюрера". Закричав "Наших бьют!", Штирлиц открыл стрельбу по люстрам. Девочки из варьете с визгом разбежались. Конферансье стащили со сцены и начали топтать ногами. Его визг был еще более душераздирающим, чем у генеральской дамы. До смерти перепуганный оркестр заиграл вдруг "Дунайские волны". Генерал размахивал саблей и кричал:

– Это вы, тыловые крысы, меня, боевого генерала!..

Когда у Штирлица кончились патроны, ни одна люстра уже не светила. Штирлиц закричал:

– Прекратить драку! – и бросился разнимать спорщиков.

Послышался звон разбитой посуды и сдавленный вопль, как будто кому-то попали по голове бутылкой.

– Полиция! – раздался крик.

Приехавшие полицейские начали с того, что выпустили по обойме поверх голов дерущихся. Беснующаяся толпа постепенно успокаивалась. Тех, кто не успокаивался, успокаивали. Зажгли свет. Затем вышел обер-лейтенант.

– Спокойно! Всем оставаться на своих местах!

И всех забрали.

После этого полицейские и оставшиеся в живых официанты вынесли трупы. Среди погибших оказался и агент 008. Ему случайно попали по голове бутылкой из-под шампанского. Так закончил свою карьеру знаменитый агент.

Всех арестованных погрузили по машинам и развезли по разным полицейским участкам. Штирлиц и боевой генерал попали в одну машину. Генерал не унимался:

– Это вы, тыловые крысы, меня, боевого генерала!..

– Дайте ему по голове, – равнодушно сказал Штирлиц.

Обер-лейтенант с удовольствием исполнил просьбу. Генерал изумленно замолчал.

Скоро они подъехали к полицейскому участку.

Штирлица посадили в камеру. Немного походив из угла в угол, он начал выбивать на стене надпись "Здесь был Штирлиц", но его прервали.

– Арестованный Штирлиц, на выход.

Хмурый конвоир с перевязанной щекой отвел его в кабинет на допрос. За столом сидел обрюзгший майор и пил кофе.

– Фамилия?

– Штирлиц.

– Может ты и Штирлиц, а может и не Штирлиц. Кто тебя знает? Может ты русский шпион?

Штирлиц подошел ближе и сел.

– Слушай, майор, не возникай. Я в гневе страшен.

Майор, не ожидавший такого нахальства, разинул рот. А Штирлиц издевательским голосом продолжал:

– Ты мне сейчас кофейку обеспечь, а потом позвони моему другу Мюллеру. А иначе я могу тебе и морду твою свинскую набить…

Штирлиц еще бы долго изгалялся, полицию он не любил с детства, но майор вдруг стукнул кулаком по столу, так что чашечка с кофе подпрыгнула, и заорал:

– Молчать!!!

– Не ори, – попросил Штирлиц.

– Встать, когда разговариваешь с офицером!

Штирлиц был спокоен, как дохлый лев.

– Я штандартенфюрер СС фон Штирлиц, – по слогам произнес он, – не люблю, когда в моем присутствии орут всякие мерзавцы. Я требую кофе и Мюллера. Иначе объявляю голодовку сроком на двести дней. Неужели ваша дурная голова не в состоянии понять, что стоит позвонить моему любимому другу детства Мюллеру, и я, наконец, больше не буду иметь удовольствие видеть вашу гнусную рожу.

Завернув такую блестящую фразу, Штирлиц про себя порадовался и гордо улыбнулся.

Майор позеленел от злости.

– Молчать!!!

Штирлицу майор совсем перестал нравиться. Он собрался дать обнаглевшему полицейскому в зубы и дал. Конвоиры бросились к Штирлицу, но опоздали. Майор ударился о висящий на стене портрет Фюрера в полный рост. Портрет упал.

Штирлиц, отбросив конвоиров, гневно закричал:

– Оскорблять моего любимого Фюрера! Да я теперь сам не уйду отсюда, не начистив ваши легавые морды!

С большим трудом разбушевавшегося Штирлица водворили обратно в камеру. Штирлиц долго буянил, бил каблуками в дверь, ругался на неизвестном языке, потом немного успокоился и запел:

– Замучен в тяжелой неволе…

Очнувшийся майор нервно почесал в затылке, где от удара о портрет Фюрера вздулась огромная шишка.

"Чертов Фюрер, теперь месяц болеть будет. Не портрет, а сплошное недоразумение."

Майор походил по кабинету.

– Как бы чего не случилось… Мюллер шутить не любит… Что скажет по этому поводу Кальтенбруннер?.. Может все-таки позвонить… На всякий случай…

И он позвонил Мюллеру. Шеф гестапо сказал "Ну, ну" и положил трубку. Майор, пожелтевший от страха, не знал, куда деваться. Он ходил из угла в угол, изредка посматривая на злополучный портрет фюрера и потирая шишку на голове.

Через полчаса приехал сытый и добродушный Мюллер.

– Какой Штирлиц? А, друг моего детства… Так что же вы его сразу не отпустили?

– Что вы, обергруппенфюрер! А вдруг он русский шпион?

Мюллер загадочно улыбнулся.

Они спустились в подвал к Штирлицу. Майор робко постучал в закрытую дверь, за которой Штирлиц горлопанил очередную песню. Штирлиц ответил коротко, тремя словами. Майор долго и униженно умолял Штирлица извинить его, глупого легавого кретина, и через полчаса Штирлиц его простил.

Он вышел из камеры и, не обращая внимания на стоящего на коленях майора, сердечно поздоровался с Мюллером. Старые друзья обнялись. Вспомнили детство. Штирлиц пожаловался, что его здесь обижали и плохо кормили. Майор от стыда желал провалиться сквозь землю.

Мюллер и Штирлиц вышли.

– Штирлиц, как же вас угораздило попасть в этот гадюшник?

– Так получилось. Был в ресторане с одной… Ну вы ее не знаете… Тут вдруг драка, а разве прилично, когда при даме драка? Полез разнимать. Никогда, дружище, не разнимайте дерущихся. Неблагодарные скоты!

Голос Штирлица звенел от неподдельного негодования.

"Штирлиц, – улыбался Мюллер, – столько лет живет в Германии, а до сих пор не научился нормально говорить по-немецки. И откуда только у него этот ужасный рязанский акцент? Нет, пока Штирлиц трезв, с ним просто противно разговаривать. Вот когда выпьет, да, он говорит, как коренной берлинец. Пожалуй, надо выпить."

– Кстати, Штирлиц…

Они переглянулись.

– Что за вопрос?!

Друзья детства понимали друг друга с полуслова. Мюллер взял Штирлица под руку, и они направились в ближайший ресторан.