Текст книги "Второй сын"

ВАЛЬКИНА ИКОНА

– Ты опять не помыл посуду, – грустно констатировала Валька. – Я же просила.

– Так война ж, – Пётр суетливо запихивал свадебный костюм в потертый рюкзак.

– И что? – подбоченилась Валька. – В говне будем сидеть по уши?

– Валь, – Пётр покосился в сторону окна. – Не обостряй.

– Здравствуйте, – громко ухнув прикладом автомата о дверь, в дом вошел здоровяк в камуфляже. – Убегаем?

– Не-е, – Пётр бросил рюкзак на пол. – В ополчение иду записываться.

– Правильно, – одобрил здоровяк. – Уважаю.

– Я те пойду, – Валька поднялась с табуретки. – Я те так пойду, что своих не узнаешь.

– Валь, – Пётр спрятался за спину здоровяка. – Постеснялась бы, здесь чужие люди, всё-таки.

– Где люди? – прищурилась Валя. – Ты откуда взялся такой гость?

– Местный я, – попятился здоровяк. – Из соседней области.

– А то ж, я по твоему акценту не слышу, из какой ты области, – Валя подняла табуретку, пристраивая ее половчее. – А ну, пошёл вон!

– Потише, мамаша, – здоровяк вышел в коридор. – Я ведь и шмальнуть могу.

– Дома у себя шмальнёшь, – Валька опустила табуретку. – А ты посуду иди мой.

– Да, помою я, – Пётр вышел в кухню.

– Вот, как тут жить? – Валька подняла взгляд на икону в углу. – Мужа чуть не забрали в ополчение, сын в нацгвардии воюет. Что скажешь? Молчишь. Ты скажи, когда это кончится? Мало тебе, в отечественную отца моего с братом забрал? Так ещё надо и сына с мужем? Тебе что, мужиков там не хватает? Стройку, что ль, великую затеял? Петька всю жизнь каменщиком отпахал и Витьку научил ремеслу. Работали, не воровали. В церковь я каждое воскресенье хожу, да ты ведь знаешь. А то, что соседке денег не одалживаю, так она всё равно всё пропьёт, шалава. Сердце у меня ноет последнее время, всё больше по ночам. Порой, так схватит, хоть кричи. А боюсь, чтоб Петьку не разбудить – устаёт он на стройке своей. Пить стал крепче. За сына переживает. Слушай, а давай мы с тобой договоримся – меня забери, а Витьку оставь, ему ж ещё детей рожать. Ну, в смысле, невесте его. Да, ты не смотри, что я старая. Я ещё ого-го, как могу – и на стройке подсобницей, и корову подоить.

– Валь, ты с кем там? – крикнул Пётр из кухни.

Миномётная мина, специфически подвывая, пробила соломенную крышу, деревянный потолок и воткнулась в пол, прямо возле Валькиных ног.

– Спасибо, тебе, – кивнула Валька иконе.

– Не разорвалась, – шёпотом крикнул Пётр, вбегая в комнату. – Бежим!

ПОКОЛЕНИЕ НЕКСТ

– Сидишь?

– Сижу.

– На улицу сходил бы, что ли? Все глаза проглядишь скоро в свой компьютер.

– Зачем?

– В магазин.

– А что я там не видел?

– Это ты в холодильнике не видел. Пельмени, например.

– Не начинай, Маш.

– Я те начну щас. Так начну, что своих не узнаешь.

– Ой, напугала. Боюсь-боюсь.

– Ты что, выпил? А ну, дыхни.

– Имею право! Конец рабочей недели.

– Витька! Смотри у меня, допьешься до белочки.

***

– Витя-а! Маша-а! – воспитательница кричала от двери. – Ерофеев, Пичугина! На выход, родители пришли!

– Как мой-то кушал сегодня? А вы мама Машеньки? Витька мой прямо бредит ею, как с садика приходит, только об ей и слышим.

НАШ ОТВЕТ ЧЕМБЕРЛЕНУ

– Грёбаные пиндосы, – озвучил сегодня шурин.

– Чем они-то тебе не угодили? – спросил я.

– Тупые, – зевнул он. – Живут за наш счет.

– Это как? – заинтересовался я.

– У нас все технологии украли, – продолжил он. – Вместе с мозгами.

– Ага, – согласился я. – И теперь у нас ни технологий, ни мозгов.

– Во-во, – подытожил он. – И президент у них – ниггер.

– Сегодня на Купавенском в пробке видел джип, – я отпил кофе из кружки. – Американский.

– И чё? – вяло отреагировал он. – Мало в Москве американских джипов?

– Такой, думаю, один, – я откинулся на спинку кресла, устраиваясь поудобней. – У него на заднем стекле были приклеены большие белые буквы «ОБАМА ЧМО».

– О! – восхитился шурин. – Молодца!

– Прикинь, – придвинулся я. – Где-то в центре Вашингтона ездит Лада Калина с симметричным ответом про нашего президента, а?

– Я ж говорю, – кивнул шурин. – Пиндосы грёбаные. И главное, только вы – евреи свалили, и мы зажили, как люди. На тебе – санкции.

СОСЕДИ С НАШЕГО ДВОРА

– Глаша, ты мои очки не видела? – Петрофанов пялился в немытое окно, выходящее в колодец питерского двора. – Гла-аш, ты слы-ишь?

В длинных коридорах коммуналки шелестело: «И-ишь, гла-ашь».

– Петрофанов! – скрипнула дверью Глаша. – Я же просила! Ну, сколько можно? Не кури в комнате!

– Меня сегодня вызывали в КГБ, – не оборачиваясь, буркнул Петрофанов. – По делу Гришакова.

– Петрофанов, – Глаша присела на кровать, прикрыв рот ладонью. – Ты же ни в чем не замешан? Или замешан?

– Глаш, – оторвался тот от унылого пейзажа. – На дворе семьдесят шестой год. Заметь, не тридцать седьмой.

– Смешно, – кивнула Глаша. – Можно подумать, что-то изменилось?

***

– Ну что там? – Валентина Петровна дернула мужа за рукав пижамы.

– Тише ты! – Михаил Андреевич оторвал ухо от банки, приставленной к стене соседской комнаты. – Он вводит ее в курс дела.

– Вводит он, – дернула плечом Валентина Петровна. – Ты все правильно написал?

– Да правильно, успокойся, – зашипел Михаил Андреевич. – И бумаги приложил, какие надо.

– Беспокоюсь я, – Валентина Петровна одернула юбку. – А вдруг их не выселят. Ирочке с мужем не всю жизнь в общаге-то.

– Ты куда? – Михаил Андреевич грозно затопорщил усы.

– Пойду спрошу, может, помочь чем, по-соседски, – Валентина Петровна вышла в коридор. – Глашенька, вы дома?

СЕРЁГА РАССУДИТ

Весной 82-го мы закончили школу. Мы – это я, Витька и Серёга. У Витьки был «дипломат» из крокодиловой кожи, привезенный отцом из зарубежной служебной командировки, а у меня – коллекция дефицитных виниловых дисков. У Серёги не было ничего, кроме вечно больной матери, трех младших сестер и непререкаемого авторитета в виде пятилетнего стажа занятий в секции бокса.

– Что твой дипломат? – кипятился я на Витькиной кухне. – Будешь дипломат крутить на проигрывателе, когда телку приведешь?

– Дипломат, конечно, не покрутишь, – прихлебывал чай из щербатой кружки Витька. – Но, чтобы телку привести, ее сначала «снять» надо. А с дипломатом оно как-то посолидней, чем с пластиночками под мышкой.

– Серёга рассудит, – хлопал я по столу ладонью.

– Ага, – соглашался Витька.

Мы звонили Серёге. Он долго дышал в трубку, а потом выдавал: «В дипломат можно сложить диски и идти снимать телок вдвоем. Но, лучше бы было подъехать к ним на новеньких Жигулях».

Первым Жигуль купил я. Витька долго копил и через отца выбил Волгу.

– Витька впереди, – рассуждал в трубку Серёга. – Но, лучше бы вы бизнесы свои пооткрывали. Там, говорят, секретарш можно завести…

Я открыл кооператив, а Витька ушел в райком комсомола.

– Витька проигрывает, – гундосил Серёга по громкой связи. – Секретарши своей нет, да и за границу еще не ездил.

Витька первым купил дом на Лазурном берегу. А я ездил по Москве на единственной пока Мазератти.

– Гоночная машина, конечно, круто, – ковырял вилкой в пасте Серёга. – Но, дом на берегу моря, да еще во Франции – это да! В общем, Витька вырывается вперед.

Когда я основал строительную компанию на Кипре, Витька прилетел ко мне на своем самолете вместе с Серёгой.

– Монументальненько освоил капитал, – язвил Серёга после третьего бокала вина. – И, главное, что получается – резиденцию какую пафосную выстроил на Пафосе – игра слов, понимаешь.

После трех часов совместной пьянки мы решили слетать с Витькой на его самолете в Москву за нашими одноклассницами, чтобы устроить, так сказать, вечер встречи выпускников. Серёгу не взяли – он уже перебрал. По дороге туда самолет попал в грозу и рухнул в море.

– Чё теперь? – Витька потрогал ладонью облако под собой.

– Отлетались, кажись, – огляделся я.

– А я, главное, только новую Теслу заказал, – вздохнул Витька. – Еще обкатать не успел.

– А я в следующем году планировал в космос полететь туристом, – парировал я.

– А я, – начал горячиться Витька. – Договорился в Кремле кабинет арендовать под офис.

– А меня выдвинули на Нобелевку, – парировал я. – За достижения мои.

– Во, ты гонишь, – восхитился Витька.

– Серёга объявится, рассудит, – успокоил я его.

КАМАЗ «ЖЕЛАНИЕ»

– Давай еще этот посмотрим, – Саня остановился у забора. – Нравится?

– Не-а, – зевнула Ирка. – Рядом с дорогой, летом – пыль в окна, осенью – грязь.

– И что? – вспыхнул Саня. – Целый день проездили – и ничего! То у дороги тебе не нравится, то у реки.

– Я в лесу хочу участок, Санечка, – потянулась Ирка. – В настоящем.

– В лесу-у? – протянул Саня. – Дороже будет, наверняка, да и с газом проблема. Хотя, я б тоже не отказался.

«Да, не вопрос!» – громыхнул гром прямо над ними. КАМАЗ, не вписавшись в поворот,  на полном ходу въехал в припаркованный на обочине автомобиль. И лежат теперь Саня с Иркой в одной могилке на родном деревенском кладбище под вековыми соснами.

ОБЕД У МАМЫ

– Чем ты думаешь? – мама в сердцах бросила половник в мойку. – Хотя, понятно чем. Конечно, ночная кукушка дневную перекукует.

– Мам, – Фёдор положил на хлеб кружок колбасы. – Я тут на досуге подумал…

– Подумал он, – мама поставила тарелку с грибным супом на стол. – Ешь. Небось, твоя-то не готовит?

– Знаешь, – Фёдор подул на суп в ложке. – Я создал свой бизнес и, заметь, немалый – работал, значит, головой. Дачу в Малаховке, если помнишь, выстроил с нуля сам – работал руками. Но лучшее, что я создал в жизни – это твой внук. А создавал я его чем? Вот так, как-то. Суп, кстати, очень вкусный.

ИРКИНЫ РАССВЕТЫ

Ирка бегала всегда. Ну, во всяком случае, сколько себя помнила. Первое воспоминание о беге было довольно унизительным. В девять Иркиных лет папа-военный заставил ее бежать кросс вместе с солдатами своего взвода. Маме, пытавшейся успокоить плачущую дочь вечером, он объяснил необходимость совместного бега борьбой с лишним Иркиным весом и социальной адаптацией последней в обществе. При этом как-то не брались в расчет нежелание бега, как такового, и глупые подначки со стороны тяжело топающих кирзачами солдат. Зато, благодаря кроссу, Ирка познакомилась со своим первым мужем. К финишу они пришли вместе. Бежать Ирка уже не могла, а толстый неуклюжий Олег с трудом волочил ноги.  Поднимая его за руку из послефинишной пыли, папа-военный перед строем зачитал Ирке с Олегом приговор о том, что в военное время их двоих расстреляли бы за невыполнение приказа. Ирке было страшно, но Олег взял ее за руку, и страх ушел. Взрослея, Ирка взяла за правило бегать по утрам. Постепенно Сахалинские сопки сменились на казахские степи, Потсдамские тротуары плавно перетекли на набережную Москва-реки. Олег, к тому времени уже два года как Иркин муж и преуспевающий девелопер, построил для Ирки загородный дом, притащил туда щенка лабрадора, посадил собственноручно карликовую сосну и завел любовницу. Теперь Ирка бегала в лесу с собакой, оказавшейся очень компанейской. Это уже потом, после разрыва с Олегом,  Ирка жаловалась на свою не сложившуюся жизнь не маме с папой, а Карлику – так было решено назвать собаку в честь посаженной Олегом сосны. Бегать одной по утрам было еще ничего, а вот спать одной никуда ни шло, и Ирка завела себе любовника. Артур плавно перетёк из аморфного состояния приходящего мужа в постоянно пребывающего. Папа-уже-на–пенсии-военный  был против, но мама настояла, что девочке негоже быть одной в её-то возрасте, и он принял зятя. Зять оказался не промах – что-то мутил с золотом и алмазами и вскоре вся семья (включая папу-маму с одной стороны и папу-маму, прилетевших из Еревана, с другой) поселилась на Рублёвке. Жили дружно и счастливо. Ирка вместе с Карликом бегала каждое утро по дорожкам со специальным резиновым покрытием, как в Лужниках. Папа построил во дворе турник, а мама посадила розовые кусты. В январе Артур умер. Вскрытие показало сердечную недостаточность. Эту же недостаточность в своем сердце Ирка ощутила спустя неделю после похорон, налив до краев пузатый бокал армянским коньяком. Коньяк на вкус был чуть терпковатым, с привкусом губ Артура. «Цаватаним, – почудилось ей. – Джана». Слёзы подкатили к горлу, сдавив спазмом.

– А-а-а-а! – закричала Ирка.

– У-у-у! – подхватил за ней Карлик.

Вой собаки отрезвил Ирку. Зазвонил телефон.

– Бегаешь? – спросила трубка голосом Олега.

– Угу, – Ирка шмыгнула носом. – По утрам, как всегда.

– Я приеду утром.

– Зачем?

– Побегу с тобой.

Он и правда, приехал утром, с большим чёрным джипом охраны.

– Хорошо выглядишь, – Ирка, сидя на пуфике, завязывала кроссовки.

– Спортзал, – он огляделся. – Не бедненько живёте. Жили. Прости.

– Ничего, – Ирка встала с пуфика. – Проехали. Побежали?

– Ир, – он сжал ее руку у локтя. – Мне нужен контрольный пакет акций холдинга Артура.

– Нет, – Ирка вырвала руку. – Это наследство.

– Чьё? – усмехнулся Олег. – Тебе и так хватит денег не на одну жизнь.

– Нашего с Артуром сына, – Ирка открыла дверь.

– У вас есть сын?

– Будет, – отрезала Ирка. – Захлопнешь дверь, когда уйдёшь?

Не по-зимнему тёплый ветер хлестал по щекам, сдувая слёзы. Ирка бежала всё быстрее и быстрее. Карлик, по-стариковски отдуваясь, давно отстал.

– От судьбы не убежишь, – выдохнул снайпер, поймав точёную фигурку Ирки в перекрестье прицела.

ОДНОКЛАССНИКИ ТОЧКА РФ

– В Николаеве у меня была такая же, в девяносто втором, – Бульчий снял очки с лысого лба. – Хорошая.

– В смысле? – не понял Андреев. – По характеру?

– И по характеру, – отхлебнул пену из высокого бокала Бульчий. – И по размеру.

– Толстая? – Андреев жирными пальцами разорвал креветку.

– По размеру, Вася, – Бульчий подтянул тарелку с креветками к себе. – Значит, по размеру груди. Ты, как ребенок, ей богу.

– И чё? – Андреев допил пиво. – Какой размер был у той, из Николаева?

– Пятый, Вася, пятый, – покачал многозначительными бровями Бульчий. – Отсюда и пошла наша система…

– Не понял, – тщетно щелкал зажигалкой Андреев. – Какая тут связь?

Ну-у, – откинулся на спинку кресла Бульчий. – Это, смотри, в школе получают за отличный ответ пятерку? Пятерку. Звезды наши кремлевские пятиконечные? Пятиконечные, факт. Ну, вот.

– Да-а, – Андреев выдохнул сигаретный дым в ухо Бульчию. – Факт. Только, выходит, евреи и тут нас обскакали. У них-то звезда шестиконечная…

– Дались тебе эти евреи, – Бульчий щелкнул пальцами, подзывая официанта. – Тут политический вопрос.

– Снова не понял, – Андреев посмотрел на часы. – Пора закругляться, мне еще сегодня на радио выступать.

– Выступать, говоришь? – Бульчий сузил взгляд. – Ты там у себя на службе бы законопроектик двинул бы в массы.

– Какой?

– А такой, Вася, что америкосы-то нашу звезду пятиконечную себе на флаг припиндосили, – Бульчий побагровел. – Да еще размножили, суки.

– Факт, – согласился Андреев. – Детей мы наших беспризорных от них защитили, теперь пусть за флаг ответят.

– Ты, Вась, – Бульчий перешел на шепот. – Главное, задвинь. А там, глядишь, и санкции какие против них введут. На холдинге моем кредит висит американский, а отдавать нечем. За мной не заржавеет, в случае чего, ты ж знаешь. Это ж форс-мажор.

– Да уж, – Андреев встал из-за стола. – Не заржавеет. А помнишь, в девятом классе ты обещал Люську с подругой привести, когда мои на дачу уехали?

– Так это ж когда было? – засуетился Бульчий. – Кто старое помянет…

– История нашей страны, Гоша, – ткнул в потолок пальцем Андреев. – Пишется нами и сейчас. И состоит она, друг мой, из таких случаев, как с Люськой.

– Да, ты философ, как я погляжу, – хихикнул Бульчий.

– Речь на радио репетирую, – застегнул пиджак Андреев. – А взяток я не беру, Гоша, мне за державу, что?

– Обидно, – закончил Бульчий. – Сейчас уже такое кино не снимают. Классика!

УТРЕШНИЙ КОФЕЙ

У меня зазвонил телефон.

– Кто говорит?

– ВЦИОМ.

– Что вам надо?

– Мы проводим анонимный опрос населения. Можете ответить на два вопроса? Это займет около двух минут.

– Почему нет?

– Так да или нет?

– Давайте ваши вопросы. Только быстро.

– Вопрос первый. Вы одобряете политику, проводимую президентом России?

– Д-да.

«Почему ты сказал „да“? – Первый внутренний голос застучал в виски. – Ведь ты не одобряешь».

«А скажи „нет“, – подхватил Второй внутренний голос. – И завтра на Колыме будешь свои рассказики пописывать».

– Вопрос второй. Если бы выборы президента состоялись в ближайшее воскресенье, за кого бы вы, Сергей Петрович, проголосовали?

«Оп-па, – Первый встрепенулся. – Опрос анонимный, а как тебя зовут они знают».

«И телефончик у них твой есть, – Второй затянул. – Ма-а-агадан».

«Говори за него, – шепнул Первый. – За действующего. Хочется пожить еще в нормальных условиях».

«Ага, – Второй саркастически усмехнулся. – Сколько осталось пожить в нормальных условиях с действующим-то? То-то и оно».

– А варианты ответа есть? – осторожно поинтересовался я.

– Нет, – отрезал ВЦИОМ.

«Ты посмотри, что творится кругом, – заголосил Первый. – Враги сожгли родную хату».

«Какую хату? – цыкнул Второй. – У тебя приличного дома отродясь не было. Все в „примаках“ ходишь. Это в пятьдесят-то лет».

«Я имел в виду внешнюю политику, – обиделся Первый. – А про экономику я уж вообще молчу».

«Вот и молчи, – фыркнул Второй. – На выборах когда последний раз был? То-то же».

– Вы еще здесь? – вкрадчиво поинтересовался ВЦИОМ.

– Здесь, – я вдохнул полную грудь воздуха. – Если бы выборы состоялись в ближайшее воскресенье, то я проголосовал бы за мою тещу – Раису Захаровну. А что? Она свою семью в 90-е вытащила из грязи в князи. Была домохозяйкой, кухаркой можно сказать, а стала бизнес-леди. По Ленину выходит, что любая кухарка может управлять государством, а моя теща коллективом управляет в триста человек. Так что ж она, со страной не справится? Экономику враз из жопы вытащит. А уж с соседями она завсегда в мире жила и живет. Помогает, чем может.

В трубке сухо щелкнуло и запищало короткими гудками.

– Эй, – дунул я в трубку. – ВЦИО-О-ОМ. Ты где?

«В Караганде, – ляпнул Первый. – Союзный договор подписывает».

#финляндиянаш

– Ты что будешь? – спрашивает шурин на фудкорте в торговом центре.

– Роллы «Филадельфия», – отвечаю я.

– Подпиндосник, – не снижает он градус пропагандистского мракобесия зомбо-тв.

– Ватник, – бросаю в ответ. – Это ж японская еда.

– А Филадельфия? – киселевским прищуром заглядывает он в мою душу. – Столица страны восходящего солнца?

– Иди с миром, – крещу его я. – Поцреот.

Он подходит к прилавку с надписью «Теремок».

– Добрый день, сударь, – встречает его тетка в красном фартуке. – Что желаете?

– Давайте начнем с ухи из форели по-фински…

– Очень патриотично, – прохожу я мимо. – Хотя, Финляндия ведь тоже когда-то была нашей.

РАВНОВЕСИЕ

– А-а-а, …ять! – неслось через открытую форточку.

– Чего это там? – потянулась Люся, привстав с кровати.

– Лежи, – зевнул Семён. – Это сосед наш причитает так.

– Причитает? – не поняла жена.

– Люсь, – Семён коротко глянул за окно. – Тебе машина этого чёрта мешала?

– Мешала, – согласилась Люся.

– С коляской детской невозможно пройти по тротуару из-за кого?

– Из-за этого козла на БМВ, – подхватила жена.

– Ну, вот, – развел руками Семён. – Больше он здесь парковаться не будет.

– А что ты сделал?

– Так, – Семён включил чайник. – Наклеил ему на лобовое стекло украинский флаг, а на заднее – американский.

– И что? – заинтересовалась Люся.

– Результат волеизъявления народа налицо, – Семён отдёрнул занавеску. – Колёса проколоты, стёкла разбиты.

– Вдребезги, – прошептала жена. – Сеня, ты – мой герой!

– Ну-ну, – погладил он жену по плечу. – Это результат неразрывной связи политики с жизнью простого народа.

– Сам придумал?

– Про связь?

– Нет, про флаги.

– Колька Прокопенко подсказал, – отхлебнул кофе Семён. – Сослуживец мой из Киева. У него такая же проблема была, так он наш флаг наклеил и георгиевскую ленту на антенну соседу привязал. Работает.

ВТОРОЙ СЫН

Мальчик сидел, прижимая к наглаженной тельняшке синего плюшевого слона. «Веки болезненно красные, – подумала Юлька. – Может, больной? И сидящая рядом с ним женщина, кто ему? Бабушка, судя по возрасту. Гладит его ладонь, а в глазах – боль».

– Извините,  – Юлька вышла вслед за ними из вагона метро. – Вы не бойтесь, пожалуйста. Меня зовут Юлия, у меня есть сын Семён – ему четыре года исполнилось вчера.

«Зачем я про это? – пронеслось в мозгу. – Не то, не то. Подумает, что я какая-то аферистка».

– Здравствуйте, Юлия, – женщина задвинула мальчика вместе со слоном себе за спину. – Я могу вам чем-то помочь?»

– Простите, ради бога, – Юлька вытащила из сумки шоколадного ежа в цветной фольге. – Мне показалось, что это я могу вам помочь.

В ближайшей кафешке баба Надя рассказала всё – и как машина с Генкой и его родителями свалилась с моста в реку, и водолазы двое суток искали их тела, а нашли только Генку. И что она уже очень старая, чтобы его поднять, а  он почти ничего не говорит с тех пор, а у нее сердце болит все чаще. И что ее давняя подруга, всю жизнь проработавшая в детском доме, категорически запретила ей даже думать об этом, а она и не думает, а просто боится, ведь у Генки никого не осталось, кроме нее.

– Как говорит мой муж – говно вопрос, – подытожила ее тираду Юлька. – Сейчас всё порешаем.

Следующая неделя была посвящена беготне – по юристам, чтобы усыновить побыстрее, по магазинам, чтобы Генка не чувствовал себя обделенным, по врачам, чтобы баба Надя поправила сердце.

– Сёмочка, – шептала Юлька сыну на ухо. – Теперь у тебя есть брат – он младше, и ты, как настоящий мужчина, должен заботиться о нём, будешь?

– Нет, – честно мотал головой Сёма. – Пусть о нем заботится наш папа – он мужчина более настоящий, чем я.

В такой кутерьме пролетел год. Баба Надя умерла осенью, когда желтые листья с берез толстым мягким ковром усыпали подъездную дорожку на дачу.

– Смотри, – Генка теребил Юльку за штаны. – Ну, смотри же!

Из микроавтобуса вышла женщина и помогла спуститься с подножки мужчине на костылях.

– Здравствуйте, – кивнула им Юлька и задвинула Генку себе за спину.  – Ищете кого?

– Геночка, сына! – женщина присела на колени, протянув руки навстречу.

– Мама? – неуверенно выглянул Генка из укрытия. – Мамочка!

За самоваром с плюшками и кизиловым вареньем выяснилось, что оба Генкиных родителя провалялись в коме все это время. И что это – редчайший случай из описанных ранее, когда оба, почти одновременно, вышли из нее.

– Да-а  уж, – протянул Сёмка, намазывая плюшку вареньем. – Чудеса, да и только. Мам, а теперь Генкина железная дорога опять будет моей?

Все сразу суетливо засобирались.

– Спасибо вам за все, – поблагодарила Генкина мама. – Нам пора.

Она подала костыли мужу и, взяв Генку за руку, повела их обоих  к автобусу.

– Мам, – Сёмка прижался щекой к ее ладони. – А Генка еще к нам приедет?

– Не знаю, – вздохнула Юлька. – Может, на Новый год.

Не дойдя до автобуса, Генка вырвался и побежал назад.

– Мама, мамочка! – плакал он, обхватив Юлькины штаны. – Я приеду, я обязательно приеду! Я буду приезжать часто-часто!

– Не плачь, сынок, – Юлька присела на корточки, взяла его лицо в свои ладони. – Мы всегда будем с тобой, чтобы не случилось.

– Пока, брат, – Сёма влез между ними, взяв Генку за руку. – Приезжай, когда захочешь. Железную дорогу, так и быть, забирай себе. А я тебе буду звонить. И мама тоже. Да, мам?

БРЕННОСТЬ БЫТИЯ

– И что, виллу тоже оформил на жену? – Петруха подцепил вилкой креветку.

– Не, – Толик подтянул ближе блюдо с паэльей. – На тещу.

– Хм, – хмыкнул Петруха. – А если помрет?

– Кто? – моргнул Толик с недоумением. – Жена или теща?

– Обе, – предположил Петруха. – Раз, и всё! Автокатастрофа, к примеру.

– Не-е, – промычал Толик набитым ртом. – У меня брачный контракт.

– С тещей? – долил вина в бокал Петруха.

– С тобой, блин! – Толик бросил вилку на стол. – И еще долговые расписки от жены и тещи. Давай, Петр, выпьем.

– За дружбу?

– За налоговую службу! – заржал Толик.

– Да-а, – Петруха выпил залпом, крякнув. – Трудно им, слугам государевым, на казенных-то хлебах.

– Ну-у, – зажевал Толик. – На то мы с тобой, чиновники, им и дадены, так?

– Так-то оно так, – согласился Петруха. – Только обидно, блин, что на мое имя ничего не записано. В рейтинге Форбса и то жена вместо меня место занимает.

– Точняк, – Толик закурил, откинувшись в кресле. – Легализоваться мы с тобой, Петька, сможем только на кладбище – надписью на надгробье.

– Вот, гляди-ка, – Петруха встал с бокалом. – Бренность бытия, какая, а? Как начинали мы с тобой с похоронного агентства в девяностые, так и закончим. Круг замкнется.

– Софокл?

– Крис Кельми.

Над тихими водами Бретани, в вечерней тиши неслось на два нестройных голоса: «Замыка-ая кру-уг, ты в глаза-а посмотришь вдру-у-уг»…

ГРЕХИ ВОЙНЫ

– Деда, – Севка пошевелил сучковатой палкой угли в костре. – А что, правду говорят, что убивать грешно?

– Правда, – дед затянулся папироской. – Грешно.

– А ты на войне убивал? – выпытывал Севка.

– Было дело, – кивнул дед.

– Немцев? – Севка выкатил из углей картошку.

– Немцев, – согласился дед.

– Так грех же, – прищурил Севка один глаз.

– Не-ет, – дед потушил окурок. – Тогда я родину от супостата фашистского защищал.  А вот в девяносто втором взял грех на душу.

– Это как? – заинтересовался Севка.

– Аккурат девятого мая повезли нас в Москву на парад, – дед чиркнул спичкой, прикурив новую папиросу. – Ну, уж после того зашел я в пивную на вокзале. Жара стояла такая, что в горле пересыхало. Взял два бокала и, значит, к столику. А там сидит такой же – грудь в медалях…

– Сослуживец оказался? – догадался Севка.

– Ага, – дед усмехнулся в усы. – Оказалось, в одном бою мы с ним были, только по разные стороны баррикад, как говорится.

– Он за немцев воевал, что ли? – Севка подался вперед.

– Не-ет, – протянул дед. – Нас тогда трое со всего взвода из окружения вышло. Как водится, всех в штрафбат. Немцы танками пёрли, а у нас – саперные лопатки только. Конечно, кто посмелее, тот танки пропускал и в рукопашную с пехотой. А кто послабее, тот назад отступал.

– И ты отступал? – Севка подул на картофелину.

– Не-ет, – дед глотнул из фляжки. – Я в окопе остался. А Колька – земляк мой с Тимофеевки, побежал.

– Струсил? – Севка откусил кусок, обжигаясь.

– А ты бы не струсил? – покачал головой дед. – У него трое деток дома остались, мал мала меньше, вот и хотел живым вернуться.

– Так это он был? – ахнул Севка. – В пивной-то?

– Не-ет, – дед прихлебнул ещё. – Этот гад в загранотряде сидел. Он-то Кольку и положил.

– А где это? – заинтересовался Севка. – В загранотряде?

– А это сзади нас, – кивнул дед. – Чтоб не отступали.

– Так они что, по своим стреляли? – ужаснулся Севка.

– Ну, положим, своими они нас не считали, – усмехнулся дед.

– И что, он вспомнил тот бой?

– Вспомнил, – дед поднялся с бревна. –  Память, говорит, тренирую с детства. Ну, я его в туалете вокзальном и придушил.

– Как? – Севка выронил картошку.

– Ремешком от брюк, – дед стряхнул пепел со штанов. – Как в разведбате учили.

– Деда, – осторожно начал Севка. – Это как-то неправильно. Нельзя было так.

– Я ж как с войны-то вернулся, – не обратил внимания на Севкины слова дед. – Так на вдове Колькиной женился. С тремя, значит, пацанами взял. Младший из них, Андрюха – отец твой. Вот такой грех, внучок, на душу принял.

– Де-ед, – протянул Севка. – А можно я эту историю в сочинении про войну опишу. Нам на лето задали.

– Я тебе напишу! – прикрикнул дед. – Мне только на старости лет осталось на нары загреметь.

– Зря, – прищелкнул языком Севка. – Я уж и название придумал – «Киллер из штрафбата».

ГРЕХИ ВОЙНЫ – 2

Есть истории, которые западают в память с детства. И, как ни старайся, их не удается удалить с помощью хитроумных программ. Истории эти разные – веселые и не очень. Расскажу вам одну из разряда «не очень». Моя первая учительница в школе прошла через войну. Будучи подростком, она воевала в партизанском отряде. В советское время в школах были популярны «Уроки памяти». Вот, на одном из таких уроков и услышали мы эту историю.

Дело было зимой. Фашисты расстреляли повозку с мирными жителями, приняв их за партизан. Пожалели только годовалого ребенка. Или промахнулись? Когда партизаны нашли эту повозку, то увидели, что голодный ребенок ползает по снегу, подбирает и ест шарики из замерзшей крови своих родителей.

Без комментариев.

СЕКСУАЛЬНЫЕ ДОМОГАТЕЛЬСТВА ДЕДА МОРОЗА

Это по поводу встречи Нового года. Я, сколько помню себя, а помню я себя недолго, так как почти всегда пьян, ощущаю какую-то новизну. Каждый Новый год кажется, что вот теперь-то будет все иначе. Иначе, во-первых, встретим сам праздник. Во-вторых, вот именно в этот раз будут те люди, с которыми: а) интересно; б) весело; и, наконец, в) все закончится, по-людски: т.е. Анфиса ляжет спать не после боя курантов, а после восхода зимнего солнца, никто никому не набьет морду, и даже не попытается; г) в кои-то веки в нашей компании найдутся люди, с которыми интересно поговорить не только о новинках околотусовочной возни, но и о вечном – о послеканикулярном курсе доллара, стоимости барреля и т.д. Но…

Ваня. Маленький, полупьяный ведущий нашего новогоднего вечера, плавно перетекающего в утро. Он был хорош. Хорош, когда начинал – такой шикарный, в своем, взятом напрокат смокинге. Смешной донельзя. И как же он был плох – холеной мордой в салате через каких-то пару часов.

А потом? Пришел Дед Мороз, и все пропало. Он пришел один. Без своей всегдашней внучки. Водил хороводы. Дарил подарки. Проводил конкурсы. Вроде все ничего, но…

Как это случилось? Одни говорят, что он достал пистолет из новогоднего торта. Другие, что официантка, влюбленная в него чудесным образом пронесла пистолет через рамку охраны. Но, как бы там ни было, в итоге оказалось, что тело хозяина дома нашли в его же винном погребе. В теле оного было найдено пять пуль. Счастливое число? Опять же, для кого? По пьяному делу, Деда Мороза отпустили до того, как нашли труп. Шороху было… искали потом его. По приметам, вроде, похож. Но, все же, не он.

А, где же тут сексуальные домогательства?

Вот же они, наяву. Поимел – тот, кто смел.

ИВАНУШКА

  Луч падал косо, упираясь Ивану прямо в глаз.

  "Пора вставать, – подумал Иван. – Собираться на работу, мать ее. Что за геморрой? Каждое утро на работу и на работу, так и жизнь пройдет. Скорей бы пенсия, что ли? Хотя, с другой стороны, не на завод ведь. Это тоже, как посмотреть, что лучше. Может, на заводе было бы веселее – постоять смену у станка, ущипнуть нормировщицу за брезентовый зад, после работы распить поллитру с коллегами по цеху. Романтика серых будней. Зато, не надо думать, что будет завтра с твоими подчиненными, где взять деньги на оплату аренды и налогов и т.д. и т.п. Детей надо бы вывезти к морю. Гальке новую шубу обещал. Зачем ей новая, когда старая еще ничего? Теща замучила со своим огородом на даче – трать выходные на прополку и поливку, а кто спасибо скажет? Тесть, тоже фраер – то ему не так, да это не этак. А самому, кроме бутылки, ничего не надо. И еще смотрит волком, когда выпить с ним отказываешься. А на работе вообще завал – сокращения за сокращениями. А что будет с ипотекой и кредитом за машину никого, кроме меня, не волнует. Сердечко что-то пошаливает последнее время – надо бросать курить. И Ленке не мешало бы объяснить, что мужчине его возраста нет необходимости так часто заниматься сексом. Может бросить ее? Хотя, двадцатилетняя любовница тешит самолюбие. И не только самолюбие. Всё, пора вставать".