Текст книги "Обрывки"

Мой папа – пес…

Примерно через полгода после выхода книги «Девочка и крокодил» меня позвали в школу, где училась Соня.

– Неудобно как-то, – попытался открутиться я. – И непедагогично. Девица моя и так нос задрала. А тут совсем загордится.

– Ничего страшного, – успокоила библиотекарь. – Соня – замечательная девочка. Каждую неделю приходит, берёт новую книгу. И все такие серьёзные. На прошлой неделе «Всадника без головы» попросила. До этого – «Голубятню на жёлтой поляне». Читает много?

– Ну-у-у, – мне было стыдно признаться, что дочь приносит библиотечную добычу домой, минут пять рассматривает картинки и откладывает «серьёзную книгу» в сторону. – Не очень много. Но мы работаем над этим вопросом.

– Приходите, – решительно оборвала мои сомнения библиотекарь. – Дети будут очень рады. Для них писатель – это что-то далёкое, недоступное.

«И чаще всего мёртвое», – подумал я, но, конечно же, ничего не сказал.

Утюжил рубашку тщательнее обычного. Готовился. Всё-таки надо не ударить в грязь лицом перед одноклассниками дочери.

Соня тоже готовилась. Немного по-своему. Закатила маме скандал при выборе платья, решила, что у неё две женские проблемы: «Нет места в комоде и нечего носить», объявила, что никуда со мной не пойдёт, и тут же обиделась, когда я согласился идти один. Говорите, с подростками тяжело? Попробуйте справиться с восьмилетней девочкой.

Кое-как выбрались. Соню подкупили бантом в цвет платья и конфетами. Меня «подкупили» угрозой не кормить весь следующий месяц. У каждого свои приоритеты.

Выступление прошло на ура. Дети искренне обрадовались, что рядом с ними учится настоящая героиня из книги. Авторитет Сони рос прямо на глазах. Она с царственным видом раздавала одноклассникам автографы и улыбалась, как фотомодель.

В финале дарили цветы, аплодировали, приглашали ещё. Всем, кажется, понравилось.

Соня так впечатлилась совместным выступлением, что почувствовала за отца настоящую гордость. Гордость эта вылилась в первый в её жизни хулиганский поступок. Добыв из портфеля чёрный маркер, моя дочь забралась в школьный туалет и на белой кафельной плитке решила размашисто вывести: «Мой папа – пЕсатель».

Примерно на середине фразы до Сони дошло, что её подростковый протест миру слегка поторопился. Лет в тринадцать она ещё покажет всем на свете, но сегодня-то ей всего восемь! Соня с ужасом посмотрела на кривоватое «Мой папа – пес…» и принялась торопливо стирать надпись.

Я очень люблю качественные канцелярские товары. Гораздо приятнее писать хорошим стержнем, не пачкающим руки маркером. В конце концов я имею на это право.

Соня тоже считает, что, как ученица школы, она имеет право на качественную канцелярщину. Поэтому периодически совершает пиратские налёты на мою пишущую собственность. То ручку утащит, то маркер, то карандаш. А я потом записываю рассказы на салфетках огрызком фиолетового карандашика.

На этот раз любовь к качеству мою дочь подвела. Маркер схватился мгновенно. И никак не желал стираться. Ни салфеткой, ни мокрой салфеткой, ни волшебным средством под названием слюни. Соня отчаялась, расплакалась и сбежала с места позорного преступления. Надпись «Мой папа – пес…» осталась на белой плитке. Когда-нибудь археологи раскопают развалины нашей школы, обнаружат эту надпись и будут долго разгадывать её смысл. Может, даже выведут теорию какой-нибудь религии Отца-Пса, проводника из мира мёртвых в мир живых. Хотя, скорее всего, уборщица этим же вечером ототрёт её при помощи ядрёной китайской химии и отечественной тряпки.

Всего этого Соня не знала, поэтому терзалась жутко. Вечером, когда я укладывал её спать, она снова расплакалась и призналась в жутком преступлении, покрывающем позором моё славное имя.

Я поспешил успокоить непутёвого потомка.

– Вот если бы ты дописала до конца: «Мой папа – песатель», то последствия были бы плачевными. Писателей в нашей школе не так много. И в основном они висят в виде портретов на стенах кабинета литературы. Их дети вряд ли пишут о своих предках на стенах школьного туалета. Поэтому все улики указывали бы на меня. А вот обвинение своего отца в принадлежности к собачьим мог написать любой шалопай. Не бойся и не расстраивайся. Нас не раскроют. Главное, при любом неудобном вопросе делать невинные глаза и лицо кирпичом.

Соня заинтересовалась: как это «лицо кирпичом»? Пришлось включать свет и показывать.

В итоге я взял с неё страшную клятву больше не писать на стенах. А если уж охватит непреодолимое желание написать что-нибудь, то лучше использовать для этой цели бумагу.

С этим Соня и заснула.

Всё-таки в восемь лет справиться с катастрофическими трагедиями детства гораздо легче.

Истории писателя

Казусы журналистики

Примерно в 1994 году я начал писать свой первый роман и на короткое время захотел стать журналистом. К несчастью (а может, к счастью), хотелок моих надолго не хватило, и ко времени окончания школы и выбора жизненного пути к журналистике я немного охладел.

Много позже, уже в медицинском университете, я вспомнил о журналистских мечтах и начал выдавать по статье раз в полгода в местной газете «Вестник БГМУ». До сих пор где-то валяются пожелтевшие листки с моими неумелыми опусами. Хотя редактору нравилось. Мне предлагали написать статью о работе студотряда, взять интервью у профессора-невролога, сочинить заметку о победе университетской команды КВН.

Тогда же впервые столкнулся с диктатурой редактора. В газете мне заказали очередную статью об участии нашей команды по интеллектуальным играм в республиканском чемпионате. Написал. Получилось смешно и по-студенчески. Про забавные вопросы, про вечеринку в гостинице, про победы и поражения. Интеллектуалы из описываемой команды читали, ржали и говорили, что из меня обязательно получится неплохой журналист. Если меня на третьем курсе из-за биохимии отчислят.

А через день «восходящую звезду журналистики» вызвал проректор по воспитательной работе.

– Что это? – мне показалось, что он даже с какой-то брезгливостью протянул исписанные листки.

– А что это? – в духе Михаила Галустяна переспросил я.

– Твоя статья?

– Моя, – не стал отпираться я.

– Хорошо, что я перед тем, как её в печать пустили, перечитал.

– Редактор же одобрила.

– Редактор ещё получит. Что ты тут написал?

– Как было, так и написал.

– Вот именно – как было. А надо – как надо. Ты думаешь, что в университетской газете можно писать про эти ваши пьянки в общаге?

Я пробежал глазами по строчкам своего «творения». Про пьянки было весьма скромно, даже целомудренно. Сидели будущие светила медицины. Пили чай, закусывали солёными огурцами. Песни пели. Хорошие песни, патриотические.

– А что не так?

– Всё не так! – загремел проректор. – Эту гадость я в печать не пущу. Перепиши немедленно, чтоб к вечеру статья была готова.

Я плюнул и не стал связываться. На лекции по анатомии написал. Статья получилась стерильная, строгая, как комсомольский отряд, и абсолютно безликая. Проректору понравилось.

А после выхода первой книги интервью стали брать у меня. Это было настолько неожиданно, что я поначалу растерялся. На очередной встрече с читателями ко мне подошла девушка.

– Здравствуйте, я корреспондент газеты. Можно несколько вопросов?

Вот тут-то я и почувствовал себя Стивеном Кингом или Нилом Гейманом как минимум. Наплёл какой-то ереси дрожащим от волнения голосом. Потом долго любовался своей нечёткой фотографией на странице районной газеты.

До сих пор не привык к этому процессу. Особенно если за спиной корреспондента стоит оператор с камерой, я сбиваюсь и начинаю нести чушь. Журналисты – тоже люди, поэтому и случаются с нами различные забавные казусы.

Вышла у меня новая книга, позвали выступать в библиотеку. Сразу предупредили:

– Приедут телевизионщики. Готовы?

Не готов, конечно. Знал бы – хоть побрился.

В назначенное время в зале собирается с полсотни читателей, появляется девушка с микрофоном и оператор. Стали в уголочке, разговариваем. Смотрю, девушка бледнеет, глаза смотрят куда-то в иной мир. Яждоктор, понимаю, сейчас в обморок грохнется. Неужели я настолько старый и противный, что от меня молодые девушки в обморок падают? Готовлюсь её ловить, но оператор оказывается быстрее, героически бросает камеру и подхватывает коллегу на руки. Усаживаем девушку на стул, библиотекари мигом приносят стакан воды, приводим корреспондентку в чувство.

– Говорил я ей, куда ты лезешь? – расстроился оператор.

– А что случилось? – интересуюсь я.

– Мы только что снимали репортаж на станции переливания крови. Про доноров. Так эта героиня пошла кровь сдавать. А потом не поела, не отдохнула, сразу к вам. В зале жарко, она в пальто. Вот и поплыла.

Замечательно, а то я уже начал вспоминать первую помощь при различных заболеваниях. А заодно как роды принимать, а то мало ли, что у девушки под пальто.

Досняли на двоих с оператором. Очень ответственный парень. Они потом смонтировали. Нормально получилось.

Через некоторое время зовут в другой город выступать в детской библиотеке. И снова предупреждают, что будет журналистка из местной газеты. Мероприятие закончилось, ждём. А работника пера всё нет, на телефонные звонки не отвечает. Наконец подняла трубку:

– Извините, я немного задержалась. Можно интервью по телефону?

Конечно, можно. У всех бывают непредвиденные обстоятельства. Поговорили по телефону.

А через месяц присылают мне газету с нашим интервью. Читаю и не знаю, то ли плакать, то ли смеяться. Интервью журналистка то ли потеряла, то ли не записала. Короче, надёргала из интернета какой-то информации, вырезала цитаты из аннотаций к книгам, подогнала свои вопросы под эти обрывки и – материал готов. В статье я отвечаю на вопросы, словно робот или умственно отсталый, исключительно шаблонными фразами. Хорошо хоть тираж газеты небольшой.

Ещё через некоторое время предложили «чёс» по библиотекам и школам большого райцентра. Двухдневный тур, в день по три-четыре выступления. И финал в большой центральной библиотеке.

– На финальное выступление приедет наше региональное телевидение. Дадите небольшое интервью?

– Всегда пожалуйста.

Два дня прошли в суматохе. Меня привозили в очередную школу, выпускали на сцену перед толпой школьников, и я вещал. Надеюсь, детям понравилось, но впервые в жизни устал говорить. В финальный день ждём корреспондентов. На начало выступления не приехали, в конце тоже не появились. Сидим с организаторами, ждём.

Часа через полтора звонят.

– Извините, – говорят. – Мы не приедем.

– А что случилось?

– Мы в аварию попали на соседней улице. Теперь у нас новость дня не выступление писателя, а ДТП с участием машины местного телевидения.

Ну и ладно, я не сильно расстроился. Главное, что все целы.

Как я собирал материал для «Войны»

Люди меня поражают. Сорок лет наблюдаю за ними. Двадцать пять лет делаю это осознанно, записывая и создавая про людей истории. А они не перестают удивлять.

Ездил в 2017-м по стране, собирал материал для военных книг. Музеи маленьких городков, сельские домики, крошечные квартирки ветеранов.

В очередном музее встречает милейшая сотрудница Евгения:

– Да, неподалёку от нас, всего пять километров, в деревне живёт Галина Степановна. Дочь партизана, свидетельница оккупации. Она бы вам с радостью рассказала. Только…

– Что? – настораживаюсь я. – Нужно разрешение от исполкома?

Бывали случаи, когда приходилось преодолевать сопротивление местных чиновников.

– Не в исполкоме дело, – вздыхает Евгения. – Соседка у неё. Наталья Викентьевна. Очень неприятный человек. Вам будет сложно с ней общаться.

– Поверьте, я уговорю, – улыбаюсь.

– Даже не знаю, – внезапно засомневалась Евгения. – Вы понимаете, бывали казусы.

– Расскажите.

– Пару лет назад приезжал корреспондент большой газеты. Готовил статью к празднику 9 Мая. Дали мы ему адрес Галины Степановны. Поехал. Принялся расспрашивать, записывать. Рядом Наталья Викентьевна сидела. Она всегда рядом с Галиной Степановной, присматривает за старушкой. Наталье что-то не понравилось, она этого корреспондента граблями!

– По голове? – решил пошутить я.

– И по голове тоже, – без тени улыбки ответила сотрудница. – Очень суровая женщина. И за словом в карман не лезет. Такими матюками обложит, каких вы и не слышали.

– Ничего страшного, – отвечаю. – Я в молодости работал военным врачом, так что к матюкам мне не привыкать. Давайте адрес.

– У нас тут все её боятся, – внезапно понизила голос Евгения. – Говорят, дров им мало к зиме привезли, так Наталья Викентьевна пошла к председателю. Так орала, что тот через пять минут выскочил и приказал привезти этой сумасшедшей две машины. Чтоб с запасом, чтоб ближайшие пару лет к нему не заходила. А председатель у нас бывалый, на севере бригадой шахтеров руководил. А тут и пяти минут не выдержал.

– Грозная дама! – восхитился я. – Очень интересно будет с ней поговорить.

Евгения нехотя выдала мне адрес.

Поехал.

Типичная деревенская улочка. Рядом, почти стенка к стенке, два дома. Старенькие, покосившиеся. Забора между ними нет. Остались пару полусгнивших столбиков, а забор, видно, когда-то давно повалился. Да так и не обновили за ненадобностью. По двору ходят куры, огромный пёстрый петух поглядывает на меня с подозрением.

– Хозяева! – осторожно кричу я.

Из музея сюда звонили, предупреждали о моём приезде. Должны ждать.

– Эй, есть кто-нибудь?

Дверь заперта. Обхожу дом и вижу на огороде парочку. Под кустом на скамеечке неподвижно сидит ветхая старушка в неизменном платочке и тёплой кофте, наброшенной на плечи. Она смотрит куда-то вдаль или о чём-то задумалась. В нескольких шагах от неё крепкая деревенская бабуля, которой слегка за шестьдесят. Хоть весна только перевалила за середину, на ней уже несмываемый огородный загар. Из одежды – только цветастый халат, да еще тапочки на босу ногу. Она яростно рубит землю граблями, формирует грядки, вырывает какие-то несчастные корешки, травинки. И в каждом её движении столько энергии, что я охотно верю в избитого журналиста.

– Здравствуйте, – осторожно говорю я.

Наталья Викентьевна мигом разгибается, грозно смотрит на меня.

– Ты писатель? – вместо приветствия рубит она.

– Да, – на всякий случай намечаю пути отхода. Грабли в руках огородницы выглядят очень грозно.

– Звонили из музея, – сообщают мне. – Посядзі пока, трэба доделать градку.

Наталья Викентьевна возвращается к своей работе. Растерянно оглядываюсь вокруг. Присесть некуда. Можно, конечно, выбрать из кучи сосновых чурбачков, что валяются неподалёку, какой-нибудь посимпатичнее, но есть вероятность испачкать брюки смолой. Лучше постою.

Галина Степановна кротко смотрит на меня, что-то шепчет.

– Нічога! Постоіт! Подождёт! – в ответ ей рявкает Наталья Викентьевна. Именно так. Отрубая каждое слово, даже не задумываясь о том, что я их слышу.

Проходит минут десять, когда Наталья Викентьевна решает, что на сегодня хватит. Отбрасывает в сторону грабли, аккуратно поднимает Галину Степановну за локоток. Кряхтит за двоих.

– Пошли, писатель!

В доме сыро, прохладно, привычно пахнет деревней. Печкой, подвалом, чем-то ещё непонятным.

– Сядь! – Наталья Викентьевна кивает мне на табуретку.

Сажусь, стараясь не отсвечивать. Наталья Викентьевна кипятит чайник, сыплет в вазочку печенье.

– Ешь!

Попробуйте отказаться. Обжигаюсь зелёной «Принцессой Нури», откусываю печенье.

– Спрашивай!

Давлюсь печеньем, торопливо отставляю кружку в сторону, облизываю отслоившуюся от кипятка слизистую губы. Достаю блокнот. Галина Степановна улыбается мне ободряюще и начинает шептать.

1941-й. Зима. Немцы. Полицаи. Голод. На улице лежит убитый полицаем мальчишка. Он притащил из леса найденную фуражку с красной звездой, хотел звезду снять и переделать фуражку в картуз. Деревенские запасливые, у них ничего не пропадает. Полицаи увидели фуражку. Разбираться не стали.

1942-й. Ночью в окно тихо стучат. Пришёл из леса отец, и мать, не зажигая света, кормит его картошкой из печи. Картошки осталось очень мало, мать отдаёт ему свою порцию, но не говорит об этом. Тихо плачет. Маленькая Галя, разбуженная негромким стуком, смотрит на родителей с печи. Она хочет подать голос, обнять отца, по которому очень соскучилась. Но нельзя. Почему-то нельзя. И говорить запрещено, что он приходит. Под утро отец всегда уходит в лес. Без стука закрывается дверь за его спиной. В комнате остаётся только тающий запах родного человека. Тогда мать достаёт из-за иконы крохотную свечку, теплит огонёк. Неумело молится.

1945-й. Победа. В деревню возвращаются мужчины. Мать ждёт отца. Он где-то там, далеко, на фронте. От него давно нет писем, но и похоронка не приходит. Остаётся ждать и надеяться.

1946-й. В деревне умирают две молодые девушки, вернувшиеся из концлагеря. Подорванное здоровье, голод. После войны нет медицины, с едой тоже не очень хорошо. Деревенские копают на кладбище могилы, опускают несчастных в ямы. На белом снегу – жёлтый песок. Мужчины ворчат, что земля мёрзлая, твёрдая, как камень.

Маленькая Галя стоит рядом с могилами. Она держит за руку кашляющую, худую мать и боится, что та не доживёт до весны.

Записываю, а у самого руки трясутся. И вдруг сквозь шёпот Галины Степановны слышу какой-то всхлип. Рядом с нами прислонилась к печке грозная Наталья Викентьевна. Утирает рукавом халата глаза.

– Ох, не рвите вы мне душу!

Заканчиваю записывать, прощаюсь с тихой старушкой. Выхожу во двор. Наталья Викентьевна наступает следом. Минутная слабость прошла, и она снова грозна и сурова.

– Провожу, а то ещё сопрёшь что-нибудь!

У самой машины останавливаюсь.

– Простите, Наталья Викентьевна. А Галина Степановна вам родственница?

– Няма у неё родственников, – фыркает грозная женщина. – Кто и был, поумирали все. Бабке сто лет в обед.

– А ваши где? Тоже поумирали?

– Сплюнь! Дочка в городе, внуки. Зовут.

– А чего не едете?

Наталья Викентьевна с какой-то потаённой нежностью бросает взгляд на дом соседки. И этот взгляд внезапно разбивает всё моё мнение о ней. Словно из-под танковой брони вдруг пробился пушистый одуванчик.

– Как же я тётку Галю кину? Она ж меня доглядала, когда мамка на працу ходзіла.

И снова суровеет.

– Ты глядзі, добра ўсё напішы. Понял?

Обещаю сделать «усё добра». Старался, когда писал рассказ. Грабли уж очень страшные.

В книжном

Гуляем с Сонькой по магазинам. Мы оба не любим традиционные торговые центры, в которых надолго застревает наша мама, зато из магазина игрушек или, к примеру, моделей нас не вытащить. Зашли в книжный. А недавно как раз вышел сборник «Папа, расскажи про меня историю». Сонька очень этим фактом гордится и в каждом книжном ищет эту книгу на полках. Если находит, то с важным видом раскрывает, рассматривает иллюстрации. Ей нравится, как художник изобразил её. Иллюстрации на самом деле отличные. Яркие, интересные. Детские.

Наверное, книга есть и в этом магазине. Надо только найти.

Пока разглядываем полки, подходит консультант.

– Вам помочь? Что ищете?

Соня с нескрываемой гордостью заявляет:

– Себя ищем.

Консультант с уважением посмотрела на такого продвинутого ребёнка.

– Да, найти себя в этой жизни – самое главное и трудное. Книжный или библиотека обязательно помогут в этом непростом деле.

Дочь смотрит на тётю непонимающе. Какая жизнь? Она свой портрет в книжке ищет! А я не стал ситуацию исправлять. Забавно же.

Странные люди

В интернете сидят странные люди. Вообще в мире этих странных людей очень много, но в жизни встречаются крайне редко. А в интернете они, скрытые за безликими никами и чужими фотографиями, себя проявляют.

И стоит тебе выложить какой-то текст, оставить комментарий – тут же налетают со своими требованиями, поправками, пожеланиями.

«Я вас читала, считала умным человеком, а вы верите в Бога! Моё мнение о вас упало ниже плинтуса!»

Ну и ладно. Наверное, я должен расстроиться. Но, честное слово, до этого дня знать не знал об этом человеке. Точнее, даже не человеке, а коротком наборе букв в интернете. А кто прячется за этими буквами, я и сейчас не знаю. Может, это кот лапой набирает.

«Ты очень глупый человек! СССР – лучшая страна в мире! Мы вам, капиталистам, ещё покажем! В СССР уважали рабочего человека. Давали бесплатно квартиры, была лучшая в мире бесплатная медицина и образование!»

Взвешенное, интересное мнение. Не слишком вежливое, но пусть его. Вот только, судя по постам, комментатору лет пятнадцать-шестнадцать, и он никогда в СССР не жил, читал об этой стране в статьях, книгах, может быть, слушал рассказы родителей. У меня другое мнение, но оно его не интересует. Поэтому я – глупый, дремучий и невежественный, а он – умный.

Один комментатор, прочитав рассказ о спорте, написанный для детей младшего школьного возраста, всерьёз озадачился, почему в произведении не описаны по пунктам этапы подготовки спортсмена-дзюдоиста. По его мнению, рассказ из-за этого много потерял.

– Но это же для детей! – искренне удивляюсь я.

– Ну и что?! Вы вводите в заблуждение читателей! Где разминка, где базовые упражнения?

Добрая бабушка с севера России, прочитав рассказ о том, как соседи-алкаши украли в деревне моего кота, искренне возмутилась: «Напраслину возводите на деревенских жителей. Они сплошь чисты душой и добры. Вот у нас в сибирской деревне так!»

А у нас в белорусской деревне не так! И если моего кота опять кто-то украдёт, я похитителю что-нибудь сломаю!

Рассказ о туберкулёзе внезапно приобрёл оттенок национализма. Как? Да я сам не знаю, честное слово. Комментарий за комментарием, и вот я уже и русофоб, и антисоветчик. Граждане, я всего лишь написал о последствиях туберкулёза. Как вы за пару десятков комментариев дошли до русофобии?

Детский рассказ про то, как папа купил девочке черепашку.

Грозные комментарии любителей животных:

– У вас неправильно указан рацион рептилий! Где описание условий, в которых содержится черепаха? А вы знаете, сколько животных погибает из-за неумелого содержания?

Не знаю. Мне искренне жаль всех погибающих животных. Но рассказ вовсе не про кормление рептилий. Он про дружбу ребёнка и его маленького питомца. Про отношения между отцом и дочерью. Но любители животных читают сквозь строчки и требуют тщательного описания рационов, условий содержания, рекомендаций по выбору кормов.

В интернете сидят странные люди. Они ходят рядом с нами, им интересно читать в художественных рассказах длинные перечни, больше похожие на бухгалтерские отчёты или страницы Библии, где скрупулёзно описывается, какое еврейское колено сколько виссона принесло. Они не принимают всё, что хоть немного отличается от их привычной жизни и не верят никому. При этом верят в гомеопатию, экстрасенсорику и обещания правительства.

Я, кстати, тоже странный.

На каком этапе становятся писателями?

Однажды под очередным рассказом, выложенным в интернете, какой-то комментатор ядовито написал:

«Неужели вы считаете себя писателем только потому, что здесь, на сайте, вас читают?»

И я задумался.

Действительно, где проходит граница между автором, писателем, графоманом и «так, просто зашёл написать пару строк»?

* * *

Казалось бы, всё просто. Вышла у тебя бумажная книга – ты писатель. Не вышла – не писатель. Но что делать с теми авторами из интернета, которые принципиально не связываются с бумажными вариантами? Им вполне достаточно электронных книг, у них тысячи читателей и подписчиков. Они написали десятки книг. Электронных книг. Они писатели. Я сам уже забыл, когда держал в руках бумажную книгу. Давно есть в интернете несколько любимых авторов, которые не печатаются.

* * *

Следующий комментатор очертил свои требования более внятно: «Ты не писатель, потому что твоих книг нет в библиотеке».

Справедливо. А если твоя книга есть в библиотеке – то ты однозначно писатель? Но в библиотеках иногда встречается такой бред, втиснутый по знакомству, по политическим интересам и просто по распределению, что мне не хочется называть авторов этих творений писателями.

* * *

На выступлениях в школах меня уже представляют:

– Белорусский детский и взрослый писатель Павел Гушинец.

И дети не сомневаются, что в гости к ним приехал писатель. И книга его лежит, и сам пришёл. А сказанное учителем в некотором возрасте не обсуждается.

* * *

Союз писателей? Я знаю много талантливых и оригинальных авторов, которые сторонятся его. Был свидетелем разговора пожилого редактора и юной девушки, начинающего автора. Та всерьёз собиралась в Союз, ей обещали протекцию. Но пожилой редактор голосом сочувствующего дедушки сказал:

– Анечка, не нужно тебе туда. Ты такой светлый, чистый человек. А они ж как пауки в банке.

Это не моё мнение. Это мнение того пожилого редактора. Может, его там обидели, кто знает.

И наоборот, помню, позвали на книжную выставку. Сижу за штабелем своих книг, автографы раздаю. А тут подкатывает старушка в пальто и шляпке.

– Как, – говорит, – вы книжки свои издали? Через каких знакомых-родственников?

– Принёс рукопись – она понравилась редактору. Никаких секретов-связей.

– Нет, вы признайтесь, – настаивает старушка.

И буравит меня выцветшими глазками.

– Честное слово, – почему-то оправдываюсь я. – Просто принёс и просто отдал.

– А почему, когда я приношу, не берут?! – возмущается старушка.

– Да откуда же я знаю? Я не редактор, не издатель. Я автор.

На помощь спешит ангел-хранитель – сотрудница издательства.

– Чем вам помочь?

– Почему вы его печатаете, а меня нет? – возмущается старушка.

– А вы кто? – растерянно спрашивает девушка.

И тут старушка, как чекист ксиву, достаёт из кармана удостоверение Союза писателей. И делает такой жест. Ну, как будто Глеб Жеглов удостоверением МУРа грозит.

– Вот. Вот!

Ангел от издательства читает. Пожимает плечами.

– Присылайте рукопись, посмотрим.

Старушка уходит, раздражённо ворча что-то себе под нос.

– А почему вы её не печатаете? – осторожно спрашиваю я.

– Я вспомнила. Она приносила нам рукопись в прошлом году. Мы очень старались её прочесть, но, поверьте, это особое состояние писать стихи для детей в любом возрасте. У неё не получается. Совсем.

– А откуда удостоверение Союза писателей?

– Выпустила небольшой сборник очень давно. Ну и выгрызла себе это удостоверение.

* * *

Писатель или графоман? В слове «графоман» я не вижу ничего плохого. Меня часто в интернете пытаются обидеть им. Но я только смеюсь. Графоман – это человек, который писать ЛЮБИТ. А зачем заниматься тем, что ты не любишь?

* * *

Несколько дней я ходил и думал. В какой миг человек становится писателем? Издать один гениальный роман, как Сэлинджер, будет достаточно? Или нужно поставить создание шедевров на поток, как Стивен Кинг?

Когда я сам стал писателем? Стал ли я им вообще?

* * *

Думал я долго. А потом ответ пришёл сам собой. Как яблоко на голову Ньютону свалилось. Кстати, интересно, антоновка или ранетка? И с какой высоты?

Считаю, что с того момента, когда ты сел за стол и не смог сдержать порыв, написав на чистом (или не очень чистом) листе первую строчку, – ты писатель. Удачливый или не слишком удачливый, талантливый или бездарный, время покажет.

Если ты не смог себя сдержать и написал – ты писатель.

Воровство

Воровство произведений – тема отдельная. Ладно, если кто-нибудь просто уведёт ваш рассказ и опубликует его в группе «Защита хомячков от инопланетной тараканьей экспансии». Достаточно забавно, как хомяковеды начинают обсуждать специфический медицинский рассказ с точки зрения хомякознания.

Мне однажды в рассказе про хирургическую операцию долго и нудно объясняли о свойствах и различиях шарикоподшипников разных производителей. Причём на основе этих свойств сделали странный вывод, что хирургический рассказ скучный, длинный и неправдивый. Вот если бы про подшипники…

А в группе «Весёлые шиномонтажники» раскатали рассказ про военную медицину. Потому что в «буханке» не такие шины. А если шины не такие, то о чём вообще речь?

Хуже, когда группа политически направленная или какая-нибудь «с тараканами». Причём не с тараканами против хомячков, а с тараканами в головах модератора и участников. Такие граждане заведомо агрессивны, любую шутку в свой адрес воспринимают как личное оскорбление. И могут автора матюками обложить.

Пишет мне знакомый из ВК:

– Посмотри, куда твой рассказ занесло.

Перехожу по ссылке. Группа каких-то агрессивных чайлдфри. Сразу хочу заметить, что к самой позиции чайлдфри отношусь достаточно спокойно. Решили обойтись в своей жизни без детей – ну и флаг вам в руки. Можно даже радужный флаг, потому что к ЛГБТ я тоже отношусь нейтрально. Пусть каждый проживает свою жизнь, как хочет, но не мешает другим. Вот именно в «не мешает другим» и возникла загвоздка. Группа крайне агрессивная. Беременные у них – «свиноматки», дети – «личинки». Группа заполнена историями про тупых «яжмамок» и чудесных, умных, успешных чайлдфри. Стало мне неприятно от того, что мой рассказ увели в данную группу. Я же всё-таки детский писатель и с идеями группы не согласен.

Начал издалека и с шутки. Написал комментарий, мол, забавно читать рассказ детского автора в данной группе. А они уже ждут нападений. Они заранее агрессивны. Модератор мне:

– Ты не в этой группе! Пошёл вон! Бан!

Интересно. И как-то, знаете, обидно. Как в «Кавказской пленнице» – только зашёл, ещё ничего не сделал. Нашёл на свою голову модератора группы, пишу в личку:

– Мадам, тут какое-то недоразумение.

– Чего ты лезешь! – не слишком вежливо отвечают мне. – Гордись, что твоя пачкотня в нашей чудесной группе появилась. Бесплатная реклама.

– Какая реклама? – продолжаю недоумевать я. – Вы же не указали ни автора, ни ссылку на его группу не дали. А стырили явно с Пикабу. Так даже на Пикабу ссылку не оставили.

– Да пошёл ты! – снова отвечают мне.

А я, знаете ли, очень не люблю, когда меня незнакомые люди сразу посылают. Вспылил. Слово за слово. Поругались. Высказано мне было многое. В том числе, что я «бездарный писака». Был банально сравнён с Дарьей Донцовой (товарищи хейтеры, выберите, пожалуйста, для сравнения другого писателя. Донцова – самый читаемый автор русскоязычного пространства. Мне бы её тиражи и продажи, горя бы не знал).

В финале меня ещё раз обложили и отправили в чёрный список с проклятиями и уверениями, что больше никогда не опустятся до моей писанины. Из принципа.

Неприятное осталось впечатление от общения со светлыми и чистыми образцами мысли, свободными от воспитания «личинок».

Кроме того, модератор натравила на меня своих подружек. Пишет мне некто. Кто по гендеру, не совсем непонятно, потому что на аватарке котик, зовут Ленка Счастливая, а под таким псевдонимом может прятаться пятидесятилетний прораб со стройки Евгений Михайлович. И вторит ей Великолепная Тигрица. Тоже, видимо, свободный и счастливый человек. Указывают на моё место в жизни и убеждают, что пора мне бросить писать и лучше заняться тяжёлым физическим трудом.