Текст книги "Волчьи стрелы. Часть первая"

Глава 1. Незнакомец

Промокнув лоб рукавом своей посконной рубахи, Фока взял клещи и вынул из пылающего горна поковку. Красный и полупрозрачный, словно обрывок вечерней зари, кусок металла протяжно стонал от жара. Кузнец аккуратно положил заготовку на наковальню и занес над ней свой молот. Но скрип двери и чей-то голос бесцеремонно оторвали его от работы.

– Ты Фока? – громко спросил незнакомец. – Можно, или не ко времени пришел?

Растекаясь по полу и прокопченным бревенчатым стенам, из дверного проема в кузницу хлынул свет солнца. В ярких лучах вычерчивался, будто угольком, четкий силуэт.

– Раз пришел, так заходи! – ответил кузнец.

Наконец незнакомец подошел ближе. Гиганту Фоке он был по подбородок, но все равно высок и широкоплеч, особенно для своего юного возраста. Его карие глаза под маховыми перьями бровей отражали мерцание горна, а темно-русые волосы ниспадали чуть выше плеч, небрежно пушась на лбу поверх серебряного обруча с яхонтом. Горбинка на переносице, явно полученная в драке, и небольшой шрам на щеке лишь оттеняли почти ангельские черты мальчишеского лица.

– Чем обязан, боярин? – спросил Фока.

Хотя аксамитами, золотом и каменьями юнец вполне сошел бы за княжича. Бирюзовый шелк его роскошной, подпоясанной кушаком рытого бархата свитки¹ капризно морщился складками по бокам. На правом плече пылала золотая фибула в виде лука со стрелой на тетиве, что застегивала алый плащ корзно².

– Не боярин я. Называй меня просто, Владимир. Слыхал я про тебя много. Говорят, мастер ты на все руки, лучший во всем Сеяжске. Хоть меч, хоть топор, а хоть и драгоценность какую выковать можешь.

– Выковать могу. А мастер, или нет…. Людям виднее, да только знавал мастеров и искуснее. Здесь, в Панцирной слободе много кудесников…

– Но пришел я к тебе, кузнец, – в голосе его промелькнула начальственная нотка. Однако он быстро одернул себя, снова мило улыбнулся и продолжил: – Мне тебя рекомендовали, Фока. Есть девица одна, глаз от нее не отвести. Щеки солнышка румянее, кожа – луны белее, брови – ночи чернее. Голос ее – точно ангелов пение. Медом уста ее смазаны, а в глазах бездонных – мироздания смысл… Понимаешь кузнец?

– Понимаю, влюбился ты, кажись, боярин, без оглядки, – ответил Фока, почесывая свой косматый затылок огромной пятерней, что, сожми ее в кулак, будет размером с булыжник.

– Да не боярин я, сказал же, Владимиром зови! Так вот, хочу ей брошь подарить – золотую да с жемчугом и самоцветами. Выкуешь?

Молодец вытащил откуда-то из-за пазухи желтоватый обрывок харатьи³, протянул его кузнецу. Фока взял клочок и, нахмурив брови, рассмотрел изображение.

– Искусно! Сам начертил? – спросил кузнец.

Владимир ничего не ответил – лишь сорвал со своего кушака набитую мошну, висевшую рядом с красными сафьяновыми ножнами.

– На вот! Если мало, еще заплачу.

Он кинул мошну кузнецу – тот ловко ее поймал, и увесистые серебряники звякнули в его руке задорнее бубенцов.

– Три дня хватит тебе? Сделаешь раньше, еще столько же дам.

– Постой, боярин! – поймав недовольный взгляд, он исправился: – Владимир… Эк ты скор! Я ведь со златом и серебром уж давно не работаю. Все оружие да доспех кую. Глянь!

Фока указал в сторону почерневшей бревенчатой стены, на которой распластались, точно шкуры трофейного стального зверя, несколько кольчуг. На незамысловатых дощатых столах лежали, переливаясь сиянием новизны, лезвия мечей, кинжалов, топоров, наконечники копий, грозные навершия шестоперов и булав. Кое-где валялись, как осенняя листва под ногами, стальные чешуйки для панцирей и набедренников.

– Да, знаю, Бог даст, потом и меч мне выкуешь славный. Но ведь это же ты для самой княжны Алены по поручению великого князя гривны и браслеты чудные ковал? Говорят, тем украшениям равных нет, а тебе ни один златокузнец неровня. Не скромничай, или обидеть меня хочешь?

От такого напора Фока не сразу нашелся, что ответить. Снова почесав затылок, он кинул мошну с монетами обратно Владимиру.

– Ладно, сделаю, только золотники мне для работы нужны, да побольше. А серебра раньше сроку не надобно. Не за что платить пока что.

***

Возвращаясь с шумного Ладнорского торжища, Лебедь с удивлением обнаружила у своих ворот огненную тройку отборных жеребцов, запряженную в расписную колымагу⁴. Окованные бронзой ворота отворились, и со двора, сверкнув золотом и шелками, вышел гость Фоки. Он ловко запрыгнул в повозку, откинулся на обшитую синим сафьяном спинку, и челядин на облучке дернул поводья. Копыта златогривых красавцев гулко забарабанили по бревенчатым, гладко стесанным плахам мостовой. Весело зазвенели бубенцы, усыпавшие гроздьями серебряных ягод тонкие красные хомуты. Тройка с ветерком пронеслась мимо нее по широкой улице, туда, где над обширным посадом парил детинец, венчавший гряду из трех высоких холмов. Оберегая городской покой, они замерли в ратном построении плечом к плечу.

Красавица Лебедь встретила мужа на дворе возле крыльца избы: подпирая резной столб, он продолжал с интересом разглядывать клочок пергамента.

– Горлица моя ясноглазая, воротилась уже.

Она ласково обняла его за талию, прижалась покрытой зеленым платом головой к широченной груди мужа.

– Милый, все трудишься, как пчелка?

Лебедь провела ладонью по его влажной от пота посконной рубахе, подвязанной грубым пеньковым шнуром.

– Что это за знатный боярин к нам приходил? Никак дружинник ближний князя нашего? Больно тройка у него хороша, да и одеждами своими за версту сияет. Поди хочет, чтобы ты ему меч выковал?

– Да нет, говорит, не боярин он. Велел просто Владимиром звать. Хочет, чтобы я для его зазнобы брошь золотую выковал, вот, глянь, голубка…

Кузнец показал рисунок жене, и ее зеленые глаза загорелись.

– Красиво… Сильно, видать, любит ее. А мне такую выкуешь?

– Еще лучше тебе сделаю, солнышко мое ненаглядное, – сказал он и нежно поцеловал Лебедь.

Фока вернулся в темную жаркую кузницу, чтобы закончить работу, но мысли его путались. Жуткое любопытство, обычно совершенно ему несвойственное, почему-то терзало все новыми вопросами. «Кто же этот Владимир, если не боярин? Почему именно сюда пришел? Все, наверное, и забыли уже, что когда-то я был златокузнецом? Зеленый, как трава на лугу, а, кажись, уже кровь в битвах проливал».

– Вот стервец! Сказал же, раньше сроку серебра не надобно! – воскликнул он, когда увидел прямо на своей наковальне ту самую распухшую от монет мошну. Под ней была зажата какая-то записка, тщательно выведенная стройным уставом⁵, какому мог позавидовать даже летописец.

«Через три дня по полудню жду тебя в роще за Струпными вратами, с брошью. Поспеешь в срок и сделаешь ладно – еще серебра получишь. А не по нраву мне твоя работа будет, головы не сносить тебе… Шутка!».

– Экий шутник, дошутится когда-нибудь, – с ухмылкой сказал Фока.

***

Раскатом грома хриплый басистый крик огласил княжий двор, потонувший в зелени каштанов, яблонь и смородины. Казалось, даже кроны деревьев всколыхнулись, а пичужки умолкли и замерли на ветвях.

Бедный конюх великого князя стоял, потупив глаза в землю, и боялся пошевелиться. На недавней соколиной охоте княжич наследник Яромир превзошел в озорстве даже самого себя: едва не убился в чистом поле, каким-то чудом удержавшись на необузданном Буяне.

– Да я тебя в кипятке сварю, бездарь проклятый! Да на кой такие, как ты, вообще землю-матушку топчут? Из-под носа твоего мальчишка сопливый жеребца самого резвого умыкнул! Если бы шею дурень сломал – ты бы виновен был!

Как никогда, князь Невер походил на разъяренного быка: приземистый, тяжеловесный, с наклоненной вперед головой и налитыми кровью выпуклыми глазами. Его пушистые совьи брови топорщились, а борода с легкой проседью трепетала, как трава под дуновением ветра.

– Княже! – вдруг раздался знакомый голос. По аллее цветущих каштанов стремительно приближался дворский воевода Дмитрий. На стальной черепице его полированного панциря, туго переплетенного красными ремнями, леденели солнечные блики. Из-под короткой пластинчатой брони Дмитрия струились зернистый подол кольчуги и край поддоспешной рубахи, окаймленный ярким орнаментом.

– Государь, разговор есть!

По выражению лица воеводы Невер сразу понял, что это не для посторонних ушей. Он хмуро кивнул другу головой.

– С тобой, аспид, я еще разберусь! Пока судьбу твою не решил, но мало не покажется! – бросил князь напоследок конюху.

Небрежным жестом он позвал за собой Дмитрия, и они отправились по аллее в сторону дворца, сияющего, будто ларь резной кости. Между двумя белокаменными палатами в три яруса протянулись длинные сени, над которыми вырастал бревенчатый теремной этаж. Раздвоенные окна улыбались расписной слюдой, а тесовые шатры⁶, венчавшие терем, вонзались в небо пестрыми наконечниками копий. Над резным дубовым крыльцом взгромоздилась толстобокая кровля – бочка, похожая на нос перевернутой кверху килем ладьи.

Не дойдя до палат, они свернули к затаившейся в тени раскидистых дубов запруде. В этой части двора было тихо и укромно, ведь все хозяйственные постройки – кузни, мыльни, конюшни, медовуши – находились в другом конце.

– Ну, Дмитрий, чем порадуешь меня?

Князь уже немного пришел в себя; кровь отхлынула от головы, и глаза его снова стали синими, как небо.

– Княже, людишки мои верные из посадских нашептали, что по полудню Ладимúра, княжича гривноградского, в Панцирной слободе видали и на Ладнорском торгу. Говорят, бахвалился он, что Гривноград теперь над Сеяжском главенствовать будет, а тебя, государь, ослом трусливым бранил.

– Как? Брешут, гады! Княжич с отцом вместе на рассвете отбыл, ты же сам их до ворот градских провожал! Кто эти людишки твои? Почто брешут и смуту сеют?

– Не думаю, княже, что брешут. Люди проверенные, да и стали бы они? Ведь знают, что вскройся обман, головы им не сносить.

Прищурившись, воевода наморщил удлиненный залысинами лоб. Лицо его поблескивало капельками пота.

– Государь, тут нечисто что-то, как пить дать. Мы с дружинниками выведали, что потом тройка его через Солнечные врата в сторону Златолесска укатила. Поехали по следу. В двух деревнях его еще видали, а после Ловья его и след простыл. Но соглядатаи божатся, что сам княжич это был.

– Ты что, думаешь, не уехали они, хотят предать наш союз?

Воевода присел на дерновую скамью, положил рядом с собой высокий конический шлем с кольчужной бармицей⁷.

– Бог его знает, государь. Кому же можно в наше время верить? Хотя, не похоже. Гривнограду союз этот как никогда нужен. Праденский рыцарь с запада опять попер, оправился от поражения у Ястребиного холма, раны зализал. Сам знаешь, княже, как Гривноград на помощь твою уповает.

– Да как же не помочь? Ведь они подсобили нам иго степняков поганых сбросить. Если бы не их подмога, до сих пор бы кархарну дань платили. Не верю, вчера только рукобитие заключили. Да моя Аленушка – лучшая партия княжичу гривноградскому!

– Твоя правда, государь. Кстати, кузнец Фока с Панцирной слободы ведь знаком тебе, княже?

– Отчего же не знаком? Искусный мастер. Таких по пальцам перечесть. Да и честен он, цену не задирает. За гривну золотую для княгини я ему еще сверху серебра дал, так ладно получилось. А причем тут Фока?

– Да говорят, к нему Ладимир, княжич, сегодня в Панцирную слободку наведывался. Самого его заприметили, как со двора кузнеца выходил, да и тройка его у ворот стояла.

– Так чего же ты ворон считаешь? Надобно его под микитки взять, да в темницу приволочь. На дыбе соловушкой запоет!

Князь нервно провел ладонью по волнам своих каштановых волос, раздвоенных на массивном лбу.

– Государь, стоит ли? Коли он в чем худом замешан, надобно его постеречь, может статься, кузнец нас на остальных смутьянов и выведет.

– Ну смотри, дело это тебе лично поручаю. Не подведи!

– Хоть раз подвел? Кровь в сечах за тебя проливал, живота не жалел…

– Ну, будет, будет! Знаю все, на тебя лишь и уповаю!

Невер хлопнул воеводу по стальному наплечнику, пристегнутому к пластинкам панциря сыромятными ремешками, и отправился во дворец.

***

Диву давался каждый, кто видел, как колдует Фока над золотом или серебром. Так ловко его огромные загрубевшие руки управлялись с крошечными молоточками и резцами златокузнеца. Но еще чудеснее оказывался результат: изящество и тонкость работы никак не вязались с внушительным, почти лихим обликом мастера. Возможно, именно поэтому, где-то в глубине стесняясь своего таланта, он и решил посвятить себя грозному оружию и доспеху. Однако навыков не растерял – брошь вышла на славу и была достойна самой взыскательной госпожи, хоть вирейской императрицы.

Кузнец неспеша шел туда, куда наказал ему Владимир в оставленной записке. Людная улица шумела бурной рекой, а вместо набережных с обеих сторон вставали заостренные частоколы и дощатые заплоты. Кое-где над ними игриво выглядывали своими резными косящатыми окнами терема; в беспорядочном танце поднимались шатры, толстобокие бочки и разномастные кровли богатых дубовых хором на подклетах⁸. По соседству едва заметно серели верхушки скромных изб, украшенные лишь фигурными коньками и незамысловатыми полотенцами⁹. Над острыми грядами крыш светились маяками купола многоглавых каменных соборов – шлемы, луковицы, полусферы.

То и дело Фока настороженно оглядывался – люди брели по своим делам. Пронзая толпу, повозки с товарами продолжали тянуться к торгу, раскинувшемуся на берегу могучего Ладнора. Ничего необычного. Но кузнеца не покидало странное, тревожное чувство преследования.

«Не ходи туда, Фокушка! Зачем ему тебя у черта на куличках ждать, в укромном местечке? Никак худое что-то замышляет», – он снова вспомнил предостережение своей жены, но все же не отступился.

– Здрав будь, кузнец! Принес? – раздался откуда-то сверху веселый голос, стоило только Фоке прийти в назначенное место. В небольшом ольховнике неподалеку от посадских ворот было тихо – окольные валы и стены приглушали городской шум.

– Принес, боярин, – ответил кузнец. За спиной он услышал шлепок и почувствовал порыв ветра, будто кто-то спрыгнул с дерева.

– Сказал же, не боярин я! Ну да ладно, показывай…

Фока развернулся. Перед ним стоял Владимир, но выглядел он совсем не так, как в прошлый раз. Вместо роскошных шелков на нем висела мешком серая суконная накидка, вотола, из которой торчали рукава и подол грубой бедняцкой сорочицы. На лбу уже не сияло серебро, а уныло чернел потрепанный ремешок.

– Ну, показывай, что сотворил!

Фока развязал кожаный кошель, достал оттуда золотую брошь и протянул ее Владимиру. На мозолистой громадной ладони кузнеца переплетались в танце, сливаясь воедино, две великолепные птицы – аист, раскинувший в стороны крылья, и длинношеяя степная дрофа с распушенным, словно у павлина, хвостом. Взяв украшение, юнец поднес его к лицу и стал пристально разглядывать каждую мелочь, каждое золотое перышко, хохолок, лапку. Все выглядело живым и объемным, казалось, подкинь брошь в воздух – птицы оживут и полетят.

– Если хочешь ее самоцветами изукрасить, могу алмазника посоветовать, в Ладнорском конце живет. Равных нет ему, – сказал кузнец.

– Не брешут про тебя, и впрямь кудесник ты, Фока! Ну, как и договорились, вот, бери остальное, заслужил.

Владимир потянулся к поясу, но вдруг замер и насторожился. Где-то совсем рядом тихонько треснула ветка, зашелестела листва.

– Ты кого с собой привел?

– Стоять, собаки!

Из густых кустов выскочили двое, одетые как простые посадские, но стать и косая сажень в плечах выдавали в них ратников. Один из них метнулся коршуном к Фоке, приставил к его горлу изогнутый кинжал с посеребренной рукояткой. Кузнец опешил, однако сразу узнал нападавшего: его рыжая курчавая борода и высокий валяный колпак с отворотами постоянно маячили в толпе, когда Фока оборачивался, почуяв что-то неладное.

Второй налетел на Владимира, замахиваясь легким боевым топориком, но встретил неожиданный отпор. С ловкостью рыси юноша пригнулся, нырнул под свистящим лезвием и ударил противника ногой под колено. Завершая контратаку, он засветил пошатнувшемуся воину кулаком промеж глаз с такой силой, что тот рухнул без чувств. Юнец подпрыгнул, зацепился за ветку ольхи и вскарабкался наверх, казалось, опережая даже собственные мысли.

Оттолкнув кузнеца, рыжебородый ринулся за Владимиром, но беглец уже перепрыгнул на соседнее дерево. Послышались шелест и треск, после чего он растворился в ветвях и кронах, как призрак.

– Все равно тебя достану! Не жить тебе, крысёныш! – выругался преследователь, поняв, что упустил мальчишку.

Вернувшись после мимолетной и безрезультатной погони, ратник замер на месте. Фока медленно, но решительно шел на него со здоровенной корягой в руках. Без малого три аршина ростом, могучий и косматый, кузнец был точно бурый медведь, вставший на задние лапы.

– Охолонь! Мы князя сеяжского, Невера, дружинники. Худого тебе не сделаем. Не тебя, а крысеныша этого плаха дожидается. Но государь с тобой потолковать хочет. Не дури, я должен тебя к нему на двор отвести, – процедил он сквозь рыжую бороду, жадно глотая воздух.

***

Снизу, с улиц равнинного посада, высокий детинец напоминал княжью шапку. Подобно собольей опушке, тянулись темные дубовые стены-городни¹⁰; чуть выше замысловатым убором пестрили золото, медь, свинец и кровельный тес. Поднявшись по извилистому спуску и миновав одну из шести квадратных воротных башен, что щетинилась грубой известняковой кладкой, кузнец с дружинником направились прямиком на двор к великому князю Неверу.

За весь долгий путь через огромный град Фока так и не решился спросить спутника, ни как его зовут, ни о странном заказчике злосчастной броши. Наконец, зачем пожелал его вдруг видеть сам государь? Рыжебородый ратник тоже был немногословен.

– Пшел отседова! – рявкнул он на нищего мальчугана, приставшего к ним у паперти Святой Варвары, и кинул к его босым грязным ногам пару медяков. Древний собор истово простер к небу свои девять глав – свинцовые, как тучи, полусферы на массивных световых барабанах. Не побеленный, он застыл серой горой, у подножья расползаясь полукруглыми алтарными выступами – апсидами, крытыми галереями, мощным притвором.

– Второй где? – процедил Невер, когда стража впустила в переднюю его покоев Фоку с дружинником. Поклонившись как можно ниже и чиркнув пальцами по ворсу богатого первенского ковра, воин виновато взглянул на князя. Кузнец так и замер в поклоне, не смея распрямиться.

– Ушел, княже! Точно белка, по деревьям упрыгал и как в воздухе растворился.

– Белка, говоришь?

Глаза князя начали стекленеть, а на воловьем лбу надулась вена.

– Сейчас ты у меня белкой поскачешь! И колесо для тебя есть, в пыточной тебя дожидается! А Протас где?

– Государь, сопляк хитер и быстр оказался. Его не так просто грубой силой взять. Протас прыти такой от него не ожидал… В общем, головой зашибся, мы его к лекарю по дороге отволокли, а то мало ли, окочурится…

– Да лучше бы ему самому окочуриться, и тебе вместе с ним! Два лба с мальчишкой совладать не смогли. Вам не мечи носить, а за прялкой сидеть! Я ноги вам отрежу и посажу вас в муравейник!

Подойдя к косящатому окошку, рябившему разноцветными ромбами слюды, несколько мгновений князь стоял неподвижно. Низкие полукруглые своды и оштукатуренные стены заволокла чудная роспись – завитки, цветы, листья, ветви, сказочные птицы Сирин и Алконост. По углам громоздились окованные медью и серебром сундуки. На разложенных аналоях, резных лавках, устланных рытым бархатом, пылились книги и фолианты – многие были открыты. Несмотря на взрывной нрав, нечеловеческую силу и воинскую доблесть, разум Невера еще с отрочества был заточен не хуже меча.

– Драгомир, сгинь с глаз моих долой! Позже с тобой потолкуем!

Дружинник удалился, и князь с Фокой остались одни.

– Ну, кузнец, что скажешь?

Подойдя почти вплотную к Фоке, Невер впился в него своим ледяным взглядом.

– Государь, скажи, каков грех на мне? Чем тебя прогневал? Живу по закону, честным ремеслом кусок хлеба добываю, подати плачу. Ей богу, в толк не возьму, что худого на мне.

– Отчего же сразу худого? – Невер ухмыльнулся. – Ведомо мне, что своим умением и честностью ты на весь Сеяжск славен, кузнец. Вот только умение свое негоже на смутьянов тратить.

– Да на каких смутьянов, княже? В чем вина моя?

– Кто тот юнец, что три дня назад к тебе захаживал? И сегодня с ним ты виделся, когда мои бездари вас накрыли. Говори кузнец, и не вздумай брехать. Я ведь пока по-хорошему спрашиваю, но могу и по-другому, Фока. Сам ведь щипцы и гвозди куешь, знаешь, поди, как ими можно языки развязывать.

– Так сам ни сном, ни духом, кто он таков, государь. Сам тогда его в первый раз и увидел. Сказал, кто-то ему меня рекомендовал. Назвался Владимиром. Сказал только, что не боярин он, и все.

Выслушав рассказ кузнеца и пристально рассмотрев рисунок броши, который очень кстати оказался у него с собой, князь сумрачно сдвинул пушистые брови и вздохнул.

– Похоже, кузнец, не брошь ты выковал, а постыдного предательства знак, – после небольшой паузы сказал он Фоке.

– И в чем же предательство мое, государь? Где же справедливость твоя, княже, что на весь свет славна?

Невер пропустил эту дерзость мимо ушей.

– Не твое предательство, кузнец. Выходит, и впрямь нет за тобой вины. Верю я тебе. Но если он снова к тебе явится, или ты прознаешь про него что, сразу ко мне идти, понял?

Глава 2. Пир

Казалось, кислый запах кумыса разлился на целые версты вокруг. От бесчисленных костров, тянувших свои змеиные языки даже выше юрт и курганов, вокруг было светлее, чем днем. Сотни грубых, словно вороний хрип, голосов сливались с лукавым свистом курая¹¹, барабанной дробью и лошадиным ржанием. На войлочных стеганых покрывалах, звериных шкурах и подкладных подушках, разложенных прямо на влажной траве, пировали степные воины и вельможи – батыри¹², найоны¹³. Вытирая сальные руки о полы шелковых, богато затканных золотом и серебром халатов, они поглощали жаренную и завяленную конину, засушенный творог, сласти, пили свой прокисший хмельной напиток и заморское вино.

Были здесь и те, кто еще полвека назад вел за собой смертоносные конные орды по славным княжествам Сеяжи, обращая города и деревни в пепелища, сея смерть и ужас и уводя тысячи людей в полон. И хотя безжалостное время давно лишило их былой силы, молодые смотрели с восхищением и страхом на этих почтенных старцев, укутанных в волчьи накидки.

Владимиру все еще было не по себе после прохождения между огнями. Пока двое кудесников, с головы до пят увешанных вороньими клювами, костями и медными подвесками, прыгали вокруг него, рычали и улюлюкали, ударяя в свои разукрашенные бубны, он чуть не растаял от жара горящих по обе стороны столбов. Когда он, наконец, очистился от злых духов и помыслов, крепкий таргаут¹⁴ проводил его на место почетного гостя – как раз напротив властелина вселенной, хана Тюхтяя.

Упав на колени и сделав земной поклон, Владимир обратился к хану:

– О пресветлый властелин! Каан Черной Орды и всего мира! Да продлит небо дни твои и твоего славного рода!

Дождавшись властного взмаха ханской руки, он встал и устроился на войлочном покрывале, закиданном подушками. Тем временем его дружинники все еще разоружались и проходили очистительный обряд. Здесь и там мерцали красным глаза огромных степных волков, прикованных цепями к толстым столбам. Задыхаясь в страшном хрипе и брызгая слюной, они скалили свои клыки-кинжалы, щетинились черной, как ночь, густой шерстью. Выше доброго скакуна в холке, эти безжалостные твари умели хорониться не хуже крохотных полевок в высокой смерть-траве, карауля свою несчастную жертву. Около каждого зверя на земле белели обглоданные кости, похожие на человеческие.

Отечное лицо Тюхтяя расплылось в самодовольной улыбке, а раскосые глаза утонули в прищуре, стоило ему заметить смятение Владимира. Старый хан лишь потеребил свою вислую жидкую бороду и продолжил смотреть за поединком двух бравых батырей, схлестнувшихся на опоясках. Когда после долгого препирательства один, наконец, поднял второго в воздух, будто вырвал с корнем из земли кряжистое дерево, и повалил на обе лопатки, хан хлопнул в ладоши и подал жест, чтобы все умолкли.

– Вижу, княжич, тебя напугали наши маленькие друзья, степные волки. Не пугайся, ведь теперь и ты наш друг, а друзей наших не смеет ни волк, ни мошка обидеть, – прохрипел он своим гортанным голосом.

– Великий каан, волкам не напугать барса!

Тюхтяй снова расплылся в масляной улыбке.

– Ты смел и дерзок, княжич гривноградский. Скоро мы поглядим, так ли ты хорош в бою, чтобы называть себя барсом. Ведь стать мужем моей драгоценной дочери, Жаргал хатунь, достоин столько самый доблестный батырь.

Хатунь расположилась рядом с отцом, на высокой подушке, у подножия его приземистого, наподобие топчана, трона. Бледная и круглолицая, в пестрых одеждах, она была совсем еще ребенком, но уже держалась как императрица. Ее точеную фигуру облепил цветастый халатик тонкого шелка с запахнутыми крест-накрест полами, отделанными бахромой. Поверх была наброшена пятнистая накидка из шкуры заморского зверя.

Про себя Владимир отметил, что хатунь и впрямь была так изящна и хороша собой, как о ней говорили. На ее халатике он сразу приметил свой подарок – золотую брошь, сделанную Фокой. Только теперь украшение стало еще прекраснее, засияв инкрустацией из красных яхонтов и изумрудов.

– Взгляни, Владимир, – продолжил хан, указывая пальцем в черное бархатное небо, богато усыпанное жемчужинами звезд. – Одно небо покрывает все страны, горы, степи и моря. Один месяц царит там ночью, и одно солнце – днем. Так и правитель должен быть на земле один – сильный и справедливый, являющий милость и правосудие. Лишь тогда воцарится мир на всей земле. Не находишь, друг?

Хан не дождался ответа и продолжил:

– Но признаешь ли ты меня единственным правителем? Ведь твои предки и даже отец твой воевали против нас. А дядя твой и вовсе сумел изгнать наши войска с Сеяжских земель. Возможно, тогда ему помог ваш бог, а может и дьявол. Но пришло время расплаты.

– Великий каан! Больше всего на свете я желаю смерти своему дяде – этому гнусному предателю, из-за которого мои отец и матушка умерли в изгнании. Гривноградский престол не принадлежит ему и его выродку по праву. Не сомневайся, я не предам тебя. Ты – сильнейший властелин, под тобой весь мир от восточного Ко-Хуна до Праденских гор. Я не настолько глуп, чтобы выступить против тебя, каан.

– Честный ответ, княжич! Не каждый осмеливается говорить со мной так, как ты.

К тому времени спутники Владимира уже заняли свои места на пиршественной поляне. Хан вдруг вопрошающе взглянул на одного из них, тихо сидевшего между двумя бравыми дружинниками в многослойных кольчугах и островерхих шлемах. Тот утвердительно кивнул головой, тряхнув высокой боярской шапкой.

– Значит, наши друзья в Гривнограде готовы выступить с нами на Сеяжск, когда потребуется? Но как же союз Невера и твоего дяди, князя Всеволода? Ведь, насколько нам известно, он так и не распался. Ты должен был рассорить князей, разъединить их. Но помолвка их детей в силе, торговые и военные грамоты не разорваны.

– Каан! Мы зародили сомнения в их сердцах. Да и сеяжский народ и добрая часть боярства воспротивились дружбе с Гривноградом, – ответил Владмимир. – Глашатаи на стогнах открыто бранят князя Невера за дружбу с врагом. Недавно дружинники жестоко разогнали вече, что собралось в Струпном конце. Недовольных все больше – так и до бунта недалеко. И когда мы ударим, бунт нам окажется как нельзя кстати.

– Что же, в твоих словах есть здравый смысл, княжич, – улыбаясь, протяжно сказал Тюхтяй. – Сколько воинов готовы кинуть в бой наши гривноградские друзья?

– Двадцать тысяч конников и пешцов, великий каан, – ответил Владимир.

– Пресветлый властелин, – продолжил он. – Для меня великая честь стать мужем вашей дочери, чья красота затмевает даже звезды и солнце. Если позволите, я бы хотел сделать ей еще один дар. Конечно, он недостоин столь удивительного создания…

Один из дружинников в глубоком поклоне приблизился к хатуни, встал на колени и протянул ей небольшой, украшенный жемчугом ларчик. Под открытой крышкой на синем бархате пылал золотой перстень, усыпанный самоцветами, – знак помолвки. Улыбка еле заметно скользнула по ее кукольным алым губкам, черные глаза игриво выстрелили в сторону Владимира. Она медленно и как бы нерешительно взяла подарок.

– Твои дары, как всегда, прекрасны княжич! – сказал хан с хитростью в голосе. – И нам есть чем на них ответить. Тебя, наверное, интересует приданное?

– Как можно, великий властелин? Ведь это такая честь….

– Оно уже дожидается тебя, дорогой зятек, – перебил его хан. – Скоро ты все получишь. А пока ешь, пей, отдыхай. Этот праздник в честь тебя и моей несравненной дочери.

Владимир старался пить поменьше хмельных напитков, но это было непросто, ведь сами сыновья Тюхтяя, царевичи Герреде и Белту, пригласили его к себе и поднимали кубок за кубком.

– Да будет ваш союз богат потомством, словно цветущие сады Шерварана богаты душистыми плодами! – провозгласил Герреде очередной тост.

Старший царевич не выглядел крепким воином: тело его казалось изнеженным, выпуклый живот виднелся даже сквозь свободный шелковый халат. Совсем иное впечатление производил Белту – стройный, точно ольховый ствол, стремительный в движениях и хмурый. Его лицо, расчерченное линиями скул и ниточками усов, обветрили степные ветра, а руки загрубели от поводьев, лука и рукояти сабли.

Владимир задумчиво взглянул вдаль, на посеребренное светом звезд и сплошь забрызганное кровавыми каплями маков полотно степи. Волнистая тесьма холмов окаймляла горизонт, отсекая равнину от небесного свода. По другую руку, за яркими шатрами и обозами лениво нес свои черные воды Буллях. Река была настолько широка, что противоположный берег ее и вовсе растворялся в ночной тьме. Всего в паре поприщ¹⁵ отсюда вверх по течению стоял гигантский Усоир – единственный оседлый город и сердце кочевой империи, что расползлась на полмира, как сорная трава.

Только сейчас Владимир осознал, как далеко его занесло от дома (точнее от того места, которое он лишь условно называл своим домом), и что обратной дороги нет. Ее занесли песчаные бури, размыли серые дожди, загородили кархарнские баскаки со своими отрядами, а дальше – сеяжские остроги, заставы и дремучие леса. Лишь жажда мести, желание забрать свое, принадлежащее по праву, точный расчет и бесстрашие могли вернуть его туда, где был его настоящий Дом. Вернуть как победитель, со щитом, а не на щите. От этой мысли Владимир даже немного протрезвел.

Внезапно на своем плече он ощутил тяжелое прикосновение: позвякивая рыбьей чешуей стального панциря, над ним навис рослый таргаут. Грубым жестом ханский страж велел юноше встать. Кровь резко ударила ему в голову, а сердце набатом забилось в горле. Кархарны притихли и с плотоядными улыбками смотрели на жениха – все это явно не предвещало ничего хорошего.