Текст книги "Загадка"

Павел Комарницкий
Загадка

– …Сеньор Алекс, сеньор Алекс, там… сеньор Алекс, мы нашли!

– Что нашли, Люсия? – вопрошаемый, высокий худой мужчина лет за пятьдесят, сидящий на плоском камне, спрятал в карман записную книжку, невольно любуясь девушкой – чуть запыхавшаяся, разрумянившаяся от быстрого шага, смуглая, черноволосая и черноглазая Люсия была сей момент чудо как хороша.

– Я, конечно, не профессор – Люсия сдула со лба растрепавшуюся челку – но по-моему, это стоянка неандертальцев. С захоронениями, сеньор Алекс!

– Ну! – профессор вскочил, выказав несколько неожиданную для его лет прыть, и широким быстрым шагом двинулся в гору, на ходу отклоняя ветви кустов, буйно разросшихся вдоль еле приметной тропки. Девушка едва поспевала за ним – Сеньор Чавес на раскопе?

– Разумеется, сеньор Алекс, это сеньор Чавес и углядел. Мы бы прохлопали, правда!

…Совместная российско-испанская археологическая экспедиция работала в западных отрогах Кантабрийских гор уже третий месяц, но результаты были мизерными: обломанный наконечник копья, расколотый кремневый желвак да пара расщепленных костей, принадлежавших древним родственникам современных вездесущих испанских коз – вот и вся добыча. Средства, отпущенные на экспедицию, стремительно таяли, да и занятия в университете должны были начаться буквально на днях, и руководитель экспедиции профессор археологии Педро Чавес давно свернул бы поиски, будь результаты хоть чуть значительнее. Но возвращаться с абсолютно пустыми руками гордый потомок конкистадоров позволить себе никак не мог. К тому же в экспедиции участвовал русский профессор Алексей Иванович, которого все здесь звали только по имени: «сеньор Алекс», потому что правильно выговорить его фамилию – «Борисоглебский» – мог только испанец, всю свою сознательную жизнь посвятивший изучению русского языка. Русский профессор был худым, высоким, немного сутулым мужчиной далеко за пятьдесят, с соломенного цвета длинными и густыми выгоревшими волосами, в которых проглядывала седина, и аккуратной академической бородкой того же цвета. Впрочем, возраст не мешал русскому профессору лазать по горам не хуже заядлого альпиниста, и на раскопках он мог дать фору многим студентам, изнеженным городской жизнью. А по вечерам у костра русский профессор частенько брал у кого-нибудь гитару и хрипло горланил свои русские песни, и не знающие русского языка испанские студенты восхищенно внимали ему – им казалось, что они сидят у огня в дикой скифской степи, и уже мерещился блеск кольчуг, рогатых шлемов и зазубренных древних секир…

И вот – удача.

Из разверстого узкого зева пещеры, полускрытого кустами, тянуло затхлостью и прохладой. Отстранив одного из студентов, Алексей Иванович нырнул в низкую дыру, постоял, привыкая к мраку, казавшемуся после яркого полуденного солнца беспросветным, осязаемо плотным. Впрочем, в глубине пещеры уже неярко светили многочисленные налобные фонарики на светодиодах, коими были оснащены все участники экспедиции.

– А, сеньор Алекс! – черноволосый плотный мужчина, с сизо-бритой физиономией, чем-то напоминающей злодея из мексиканских сериалов, приглашающе махнул рукой – Наконец-то, сеньор Алекс, я знал, что нам должно повезти! Настоящие захоронения неандеров, вы поглядите! Чтоб мне всю жизнь учить тупых гринго в Америке, если это не так!

В глубине пещеры в мягком известняке были выдолблены неглубокие могилы, в которых лежали костяки, густо засыпанные красной охрой. Черепные коробки за тысячи лет были смяты наваленными сверху тяжелыми камнями, но опытный глаз Алексея Ивановича сразу углядел характерные надбровные дуги. Да, нет сомнения – это неандертальцы. Он уже хотел шагнуть вперед…

– Осторожно! – вскричал профессор Чавес – тут у входа еще один!

И только тут уже привыкшие к сумраку пещеры глаза профессора Борисоглебского углядели еще один рассыпавшийся костяк, лежавший прямо на полу пещеры, возле темного пятна в круге камней, очевидно, некогда бывшего костровищем. И у этого неандера был целый – целый! – череп. Удача, какая удача…

Алексей Иванович подошел, осторожно ступая, нагнулся, чуть прикоснувшись пальцами к потемневшей от времени грудинной кости скелета. На пальцах остались красные следы. Охра…

* * *

Стены пещеры дышали сыростью, и казалось, ледяные щупальца мрака тянулись к А-ыху со всех сторон, извиваясь, точно змеи – бесплотные, неуязвимые щупальца бесплотного неуязвимого зверя. Да-да, холод и голод – самые страшные из всех зверей, каких знал А-ых. Любого другого зверя можно убить. Волка, или гиену, или даже могучего медведя. И даже страшного пещерного льва можно убить, если знать, как, и не бояться. И если охотников много, конечно. Но вот голод и холод убить не удавалось еще никому. Их можно только отогнать, ненадолго, но они всегда бродят рядом, на пару, и всегда ждут. Они очень, очень терпеливы, и от них не спрятаться в глубине пещеры, за каменным завалом – они будут караулить тебя столько, сколько потребуется. И рано или поздно убьют.

Хилый костер начал угасать, и черные щупальца придвинулись почти вплотную. А-ых откашлялся, подбросил в костер еще пару сучьев, и огонь жадно набросился на них, вновь разгораясь – огонь тоже знал, что такое голод. Смолистые ветки зашипели, пузырясь смолой, но А-ыху казалось, что это сам ледяной мрак шипит, убирая свои щупальца. Рано, пока рано… Ладно, подождем…

А-ыху вдруг страшно захотелось вывалить в костер весь припасенный хворост разом, чтобы огонь взвился громадным пляшущим цветком, выметя мрак из пещеры наружу. И чтобы стало тепло, как в разгар лета. Пусть на миг, но тепло…

Он вздохнул, взял тяжелое рубило и вновь принялся долбить крепкую землю. Нельзя, нельзя… Этого хвороста должно хватить до конца работы. Конечно, в лесу кругом полно сухостоя и валежника, но А-ых не мог позволить себе такую роскошь – разобрать завал и пойти собирать хворост. Во-первых, за это время огонь в пещере умрет, так как кормить его будет некому, и не так просто развести его вновь. А во-вторых, мало ли кто может шастать вокруг. Всем известно: войти в зимний лес может каждый, а вот выйти – не всегда. И потом, силы охотника убывают…

Огонь снова начал опадать, и А-ых дал ему еще пару корявых сучков. Ешь, ешь… Для тебя пока еды достаточно – вон, какая куча.

Огонь вновь взвился, весело заплясал, и ледяной мрак вновь с сожалением втянул свои щупальца. Зато его собрат, голод, стиснул желудок А-ыха с новой силой, так, что рот наполнился вязкой слюной. И отогнать голод было нечем. Они всегда охотятся на пару, холод и голод. Не один, так другой тебя достанет… Надо спешить. Да, пока есть силы, надо успеть. А-ых откашлялся, сплюнул и вновь принялся долбить грунт, время от времени выгребая сухую известняковую крошку горстями.

Да, хворосту они с У-амом запасли, и огню пока есть чем кормиться. Но вот еды для себя в этот раз достать не удалось. Да и какая охота вдвоем?

Возможно, они сделали глупость, напав на этого кабана. Возможно, следовало поискать добычу попроще, ведь силы у них еще были… А, какая разница! Даже если бы им повезло в этот раз – не повезло бы в следующий.

Собственно, им давно уже было пора перебираться в места, богатые дичью. Туда, где собрались все родичи, люди рода Лиса. Их рода. С тех пор, как позапрошлой весной умерла молодая Ума, они уже просто тянули время. Правда, тогда еще оставалась жива старая Иха, и еще остававшиеся в живых шестеро охотников возвращались по вечерам в пещеру, озаренную светом костра у входа, и было кому починить одежду и обувь, и выделать шкуру, и вымести из пещеры мусор и кости, и зашептать боль в спине… Да мало ли! Женщина всегда женщина. Вот только рожать старая Иха уже не могла. Ничего удивительного – старухе было уже почти тридцать зим, никто из женщин их рода не доживал до такого преклонного возраста. Да, тридцать снежных зим могут искалечить кого угодно, холод отнял у Ихи способность рожать детей. А это значило – их род кончился.

Старый Гыр, самый старый в роду – вот уж ему-то точно стукнуло тридцать зим! – говорил, что раньше, очень-очень давно, много-много зим назад, можно было взять женщину из другого рода. Выменять на что-либо. На десяток тяжелых кремневых ножей-чуринг, или на тушу медведя – в голодное время такие случаи тоже бывали. Или даже на молодого охотника, если в роду невесты ощущался острый недостаток в охотниках. Или хотя бы украсть. На худой конец, два угасающих рода могли просто объединиться и жить в одной пещере, уже через поколение слившись в один род. Конечно, это не очень хорошо, но старый Лис, покровитель рода, наверное, все понял бы и не обиделся.

Да только в последние годы других родов в округе не было. Не было больше людей. Род Оленя угас еще раньше, зим десять назад, род Кабана ушел куда-то на юг и пропал, а род Змея перебили узконосые. Всех перебили, никого не оставили.

Глухие удары рубила отражались от сводов пещеры, и казалось, будто где-то рядом топчется носорог. Да, носорог…

Перед глазами будто наяву встала та далекая, страшно далекая весна – двадцать зим назад. Или девятнадцать? Да какая разница!

Был солнечный день, и теплый южный ветер пересилил холодные, угрюмые тучи, вечно целыми стадами ползущие с севера. Старый Гыр – тогда он еще был жив – рассказывал, будто там лежит большая вода, холодная и соленая. Странно, вода – и соленая… В роду Лиса соль всегда была в недостатке.

Да, был солнечный день, и они с мамой собирали хворост. А-ыху было тогда уже три года, и он помогал матери. Мама была такая красивая… Сколько зим прошло, но А-ых и сейчас помнит ее – черные волосы, смазанные салом, красиво свисают длинными космами, почти совсем закрывая обширные груди, отвисшие чуть не до пупа – предмет зависти других женщин, широкий приплюснутый нос с большими волосатыми ноздрями, крупные крепкие зубы, глубоко посаженные глаза. И длинные мускулистые руки, ловкие и умелые, с шершавыми пальцами…

Наверное, если бы тот день был пасмурным и угрюмым, мама прожила бы еще долго. Три зимы, или четыре, или даже пять. Но день был такой светлый и радостный, что просто не верилось, будто вот сейчас может случиться что-то плохое. Да, теперь он понимает – мама просто расслабилась, утратила обычную настороженность. Этого нельзя. В лесу нельзя. Лес всегда начеку, всегда ждет.

Они заметили маленького носорога, когда уже подошли на десять шагов. Или меньше. Детеныш испугался неожиданного появления людей и завопил. И тут же на зов своего чада откликнулась его мать, пасшаяся неподалеку.

Наверное, если бы А-ыха не было рядом, мама успела бы спрятаться. Но он был рядом, и мама толкнула его в высокую траву, а сама побежала прочь, пронзительно крича. А носорожиха бежала за ней с тяжким топотом, от которого содрогалась земля. Нет, мама не успела добежать до высоких деревьев, и носорожиха ударила ее, сбила на землю, и еще топтала своими толстыми ногами. А маленький А-ых все видел. Лежал в траве и смотрел, и молчал. Молчал, да.

Потом носороги ушли, и А-ых смог подойти к матери. Она еще дышала, и он побежал к пещере, чтобы позвать на помощь. Но когда за ней пришли охотники, она уже умерла.

А-ых вытер пот со лба, отдуваясь. Да, вот она, могила с краю, одна из первых. Маму удалось похоронить дома, чего нельзя сказать о многих охотниках, так и не вернувшихся домой из леса. Да, не всем выпадает участь быть похороненным в родной пещере. Но если у людей рода Лиса была хоть какая-то возможность, они всегда хоронили своих умерших, пусть и в лесу, вдали от дома. Потому что плохо, когда звери едят человека. Если зверь попробует человечьего мяса, ему захочется еще и еще.

Крошится, крошится неподатливый известняк, глухо разносятся удары под сводами пещеры. Да, мамина могила с краю, одна из первых. Потому что раньше люди из рода Лиса жили в другом месте. Только жить там стало нельзя, потому что там теперь живут узконосые.

Никто не знает, откуда они пришли, эти узконосые. Вообще-то издали они похожи на людей – те же руки, ноги, волосатые головы, и даже накидки из шкур у них почти такие же. Но это только на первый взгляд. Старый Гыр не раз видел их вблизи и уверял – все они уроды, все поголовно. И еще они страшно хитрые, хитрее людей, хотя и не умеют разговаривать. Да, узконосые не умеют разговаривать, они только прикидываются, будто говорят – хуры-буры, хуры-буры…

И тем не менее они везде, эти узконосые. И там, где они развелись, доброй охоты уже не жди – все выжрут, всю доступную дичь, а остальную распугают. И бегают они быстрее, эти узконосые. Хотя конечно, охотники они хлипкие, люди обычно сильнее их. Да только что толку…

Огонь снова опал, языки пламени словно втягивались в угли, трепеща под порывами ледяного сквозняка, дующего из темноты пещеры. Нет, вообще-то эта пещера хороша – длинная, извилистая, со множеством укромных отнорков. И даже вода здесь есть – в глубине пещеры крохотное озерцо, не пересыхающее никогда. А что до сквозняка – так что он сытому охотнику, лежащему у огня на пышной охапке сухой травы, покрытой шкурой…

А-ых снова подкормил огонь, откинул пряди слежавшихся волос, и вернулся к работе. Яма углублялась медленно, ох, медленно…

Да, жить бы здесь да жить. Но не получилось. И теперь уже не получится. Да, и здесь появились узконосые. И нет у людей силы прогнать их со своих охотничьих угодий. Нет силы. Сила теперь у них, у узконосых. Потому что их много, а людей мало. И скоро, похоже, не будет совсем.

Руки уже дрожали от усталости, но А-ых не прекращал работы, потому что знал – потом сил и вовсе не будет. Конечно, если бы хорошо поесть… Но еда в пещере осталась только для огня. Ни крошки мяса, ни даже обглоданной кости… Так что надо спешить. Отдыхать он будет уже в местах, богатых дичью.

Стучит, стучит острое кремневое рубило, брызгают крошки известняка. Все глубже и глубже яма…

… Кабан был огромен – матерый одинокий секач. А-ых судорожно сглотнул, облизал губы. Да, этого мяса им хватило бы надолго. Но кабан-то, кабанище…

– Берем – услышал он еле слышный шелестящий шепот У-ама над ухом. Все верно – у кабана острый слух – Я слева.

– Нас двое – так же шепотом усомнился А-ых – Кабан большой.

– Если нет, завтра нам не поймать никого.

Тоже верно. Мяса у них нет, и уже завтра их шансы резко упадут. А потом им будет не одолеть и кролика. А потом они умрут. Голод – зверь беспощадный.

– Давай – решился А-ых.

Они разделились и бесшумно, как змеи, заскользили к дубу, под которым смачно пировал кабан, выкапывая уцелевшие желуди из-под тонкого снега. От наслаждения он даже похрюкивал, и совсем утратил бдительность, присущую его породе. Так что когда они разом выскочили с двух сторон, кабан даже удивленно поднял рыло – что это такое, мешают трапезе…

Все получилось плохо, очень плохо. Да, им удалось достать кабана, но слой сала был так толст, что копье У-ама не достало до сердца. Раненый кабан оглушительно завизжал и ринулся на У-ама, и тот не успел увернуться. Кабан пропорол ему бок и убежал.

У-ам дышал часто и трудно, и в боку у него шевелилось красное. Было ясно – он не жилец.

– Мясо… – У-ам облизал пересохшие губы, дыша все труднее – надо найти…

А-ых подумал. Да, конечно, глубоко раненый двумя копьями кабан вряд ли ушел далеко. Если пойти за ним, можно найти. И добить ослабевшего от потери крови зверя.

– Зачем?

– Тебе…мясо…много… – У-ам захрипел, пытаясь закашляться, но задохнулся и еле смог восстановить дыхание.

А-ых снова подумал.

– Нет. Не надо мяса. Одному – не надо.

Потом он тащил У-ама на волокуше – шкура, растянутая между двумя палками. Когда У-ам перестал дышать, А-ых опустил волокушу и отдышался. Затем снова взялся за мокрые от пота ладоней палки. Нет, он не станет зарывать своего брата в лесу. У-ам будет похоронен дома.

* * *

– …Нет, не так, уважаемая сеньорита. Вы забываете, что тогда был ледниковый период. Тогдашний климат тут скорее напоминал теперешний климат севера Шотландии. Только представьте себе, Люсия – большая часть Европы скрыта ледяным панцирем, как теперь Антарктида. И с севера, с ледяного Бискайского залива, летом наползали тучи, сеющие холодным дождем, а зимой с близкого ледника, с теперешней Англии, тянуло морозом. Да, Люсия, тогда здесь всю зиму лежал снег, как сейчас у нас в России.

Пещера была ярко освещена, и всюду копошились люди. Сеньорита Люсия, которую за неуемный характер и безудержную фантазию коллеги называли «вечным генератором идей», помогала русскому профессору, ловко орудуя кисточкой и пинцетом, что, впрочем, не мешало ей говорить. Она только что выдвинула очередную смелую гипотезу – про возможность возникновения примитивного земледелия уже в палеолите, именно здесь, на земле Испании. Почему нет? Ведь известно уже, что в Палестине земледелием занимались еще восемь с лишним тысяч лет назад. Чем хуже Испания? Ей даже удалось подкопить кое-какие аргументы в подтверждение своей гипотезы. Но русский профессор разбил ее в пух и прах, играючи раскидав ее аргументы, дав им простое и естественное объяснение. Грубый материалист!

– Но, сеньор Алекс – Люсия, казалось, была не очень расстроена провалом своей очередной гипотезы – все-таки здесь была не тундра.

– Ну разумеется – Алексей Иванович рассмеялся – Все-таки не тундра. Но уверяю вас, до минойской цивилизации этим людям было еще ой как далеко. И дело даже не в климате. Дело было в головах, Люсия.

– Как будто вы знаете, что было у них в головах, сеньор Алекс – фыркнула девушка.

– Нет, Люсия – рассмеялся Алексей Иванович – И никто не может представить, что за мысли роились вот в этих коробках – он легонько щелкнул по лежащему на земле черепу.

Профессор отложил свою кисточку, внезапно задумавшись.

– Дорого бы я дал, чтобы узнать, какие мысли роились в этой коробке тогда, за двадцать восемь тысяч лет до рождества Христова. Ведь это был один из последних неандеров на земле, Люсия! Возможно даже, самый последний. Что думал он перед смертью?

* * *

Каменная крошка попала в рот, и А-ых сплюнул. Вот, теперь еще немного углубить, и будет порядок. А рубило-то какое тяжелое стало… Нет, нельзя медлить. Надо работать, вот что. Охотник снова принялся долбить неподатливый камень.

… Когда умерла старая Иха, стало совсем худо. Теперь охотники каждый вечер возвращались в темную, промозглую пещеру, ибо некому стало поддерживать огонь в очаге. Молча разбирали завал, молча входили во мрак пещеры, сваливая принесенную добычу и хворост, набранный по пути. Потом старый Гыр долго стучал кремневым кресалом о кремневый же желвак – высекал искры, раздувал огонь. И еще усталым охотникам надо было снова возвращаться в лес, чтобы набрать хворосту на всю ночь, потому что огонь прожорлив. А потом разделать добычу, а потом обжарить мясо… Так что, когда все заканчивалось, есть уже почти не хотелось. А шкуры они теперь просто сваливали в дальнем отнорке, невыделанные и заскорузлые, где они медленно гнили. Это, конечно, непорядок, потому что из гнилых шкур не сошьешь ни накидку, ни жилет, ни тем более опорки. Но, во-первых, до этих самых шкур просто не доходили руки, а во-вторых… Все уже понимали – мужчинам рода Лиса хватит и того, что есть.

Их оставалось еще шесть человек – все, кроме старого Гыра, еще крепкие охотники, но род Лиса угасал, и ничего нельзя было сделать. В это прошедшее лето вождь Ка-гы сделал последнюю отчаянную попытку переломить ситуацию. Глупость, конечно, но что оставалось делать, если нигде в округе больше не оставалось ни одного человека? Тем более женщины. Один раз они даже дошли до той самой большой соленой воды, про которую говорил старый Гыр. А-ых даже помотал головой от воспоминания о том потрясении, когда он увидел это – вода, до самого горизонта вода, и бушующие волны набрасываются на берег, одна за другой, и белая-белая пена…

Огонь снова угасал, и пришлось дать ему еще хвороста. А-ых присел у огня, переводя дух. Теперь он не был уверен, что дров хватит до конца работы. Нет, надо спешить! И охотник снова с остервенением застучал рубилом.

… Да, вот тогда и пришла им в голову эта дурная мысль – украсть женщину у узконосых. Правда, старый Гыр отговаривал от этой затеи, но его не послушались. Уж очень хотелось женщину молодым еще, в самом соку охотникам. И потом, кто-то же должен поддерживать в пещере огонь?

Но самое главное никто из них не говорил вслух. В глубине души отчаянно теплилась надежда – а вдруг узконосая сможет продолжить род Лиса?

Ждать пришлось недолго. Утром группа узконосых женщин появилась на берегу – они собирали съедобные ракушки. Охотники следовали за ними осторожно, боясь спугнуть – каждому известно, что узконосые бегают быстро, так что попробуй догони! И только когда женщины задумали купаться и залезли в воду – вот глупые! – охотники разом выскочили из укрытия. Узконосые закричали и ринулись на берег, но из воды так просто не выскочишь. В общем, одну узконосую им удалось поймать, совсем еще молодую.

Девчонка визжала и дралась, как бешеная, они же старались ее не покалечить, и пока ее связывали, пленница успела перекусать всех. Потом они бежали во всю мочь, и один из охотников нес девчонку, перекинув через плечо. Они менялись поочередно, и менялись часто, потому что путь домой был долог, и надо было спешить – вождь Ка-гы не без основания полагал, что охотники узконосых пустятся в погоню. А чтобы девчонка не оглашала окрестности своими воплями, заткнули ей рот свернутым куском козлиной шкуры, да еще на голову натянули кожаный мешок из-под припасов. Ка-гы был мудр и понимал – если девушка запомнит дорогу, она запросто может сбежать.

А-ых снова вытер пот со лба, ухмыльнулся. Ох и намаялись они тогда с ней, с этой узконосой! Им пришлось бежать весь день, с утра до вечера, то и дело бредя по воде и каменным осыпям, чтобы запутать следы, а потом еще Ка-гы заставил всех идти ночью, вооружившись горящими сучьями – шаг, в общем, довольно опасный. Конечно, ночные хищники обыкновенно стараются избегать группы людей с горящими головнями, но все-таки…

И только утром они смогли остановиться на привал и как следует рассмотреть свою добычу. Девушка была некрасива – длинные тонкие ноги, обычные для их племени, тонкие руки с узкой кистью и длинными пальцами, непривычно тонкая талия и длинная шея. Грудь у девушки тоже была некрасивой – хотя вроде и не маленькая, но высокая, она топорщилась сосками вверх, вместо того, чтобы правильно и красиво свисать на живот. Да и живот у нее был тощий, плоский. А уж лицо… Узкий длинный нос, маленький рот, в который не пролезет даже дикая вишня, огромные, навыкате, карие глаза, обросшие по краю густыми длинными ресницами… Тьфу!

Вот кожа у нее была ничего – тонкая, нежная, безволосая. Только между ног и под мышками курчавилась молодая поросль. Когда А-ых понюхал у нее между ног, его буквально скрутило от желания. Другие охотники тоже захотели, и сам Ка-гы хотел, но вождь – он на то и вождь, чтобы думать. Ка-гы не велел трогать пленницу до дому, а недовольным залепил пару крепких плюх, в корне подавив бунт. Ка-гы был мудр. Разумеется, девушка должна была сперва привыкнуть к мужчинам рода Лиса, иначе все теряло смысл. Не держать же ее все время связанной и под присмотром, в самом деле!

А-ых снова выгреб каменное крошево, критически осмотрел яму. Пожалуй, что и хватит… Да, определенно хватит. Его последний родич, его двоюродный брат У-ам не будет на него в обиде. Он похоронит его здесь, в родной пещере.

… Да, глупой оказалась та затея. Глупой и бесполезной.

Уж как они возились с этой узконосой! Уложили на лучшем месте у огня, одели в теплые шкуры, даже кормили жеваным мясом! Ни одна самая красивая женщина в роду Лиса не знала такого обращения. А толку? Прошло уже два дня, но девчонка все так же дичилась, и когда Ка-гы залез на нее, потеряв терпение, она снова брыкалась и кусалась, так что пришлось ее малость побить. Куда такое годится? Потом она вроде как поутихла, и даже стала поддерживать огонь в очаге, как и положено женщине, но каждый раз, когда на нее ложился кто-либо из охотников – чаще всего сам Ка-гы – она плакала. И худела, хотя, казалось бы, куда уж дальше…

И даже хворост ей приносили мужчины, хотя до нее это было чисто женским занятием. Но вождь был мудр и понимал – стоит девчонке освоиться в окрестных лесах, и поминай как звали.

Да только от судьбы не уйдешь. Она все-таки сбежала от них, эта узконосая. Это было уже осенью. Однажды вечером, возвратясь с охоты, охотники нашли очаг погасшим, и угли в золе давно остыли – стало быть, девушка сбежала еще утром, сразу после того, как охотники покинули пещеру. И тут они сделали новую глупость – вместо того, чтобы плюнуть и забыть эту уродину, они решили ее догнать. Зачем? Ведь уже было ясно – никого она не родит…

А может быть, им просто стало жалко одинокое беззащитное существо, так похожее на настоящую женщину? Ну сколько она сможет продержаться одна, в незнакомых местах, лесу?

Нет, они еще не знали, на что способны узконосые. Недооценили девчонку.

Утром они направились в погоню, легко взяв след – девушка и не думала таиться и путать следы, шла ровно и уверенно. Обломанные ветки, волосок с головы девушки или шерстинка от ее одежды, отпечатки ног на мягкой земле у ручья, примятая трава – достаточно, чтобы не потерять след. Порой им даже казалось, что они уже чуют запах этой узконосой. Разумеется, то был самообман.

На что они надеялись? На то, что беглянка обессилеет и свалится? Или заплутает в незнакомой местности? Или изранит на камнях босые ноги? Но отпечатки маленьких ног на влажной земле у ручья говорили – беглянка не босая…

И только чуть позднее они поняли, что девчонка отнюдь не сидела безвылазно в теплой пещере. Очевидно, она хорошо изучила окрестности и загодя подготовилась к побегу. И вяленое мясо у нее было, и даже обувь – уже потом они сообразили, что девушка нашла запас невыделанных шкур в глубине пещеры и скрытно изготовила себе опорки, и даже не одни.

Бессмысленность опасной погони была уже очевидной, но они все шли и шли, упрямо и тупо, пока перед ними не возникли узконосые охотники, вооруженные копьями.

Их было много, узконосых, больше, чем пальцев на руках и ногах. Много больше. А мужчин рода Лиса только шесть. И засаду узконосые организовали по всем правилам, так, что стало ясно – не уйти. Да и бессмысленно убегать от того, кто бегает быстрее.

Первым погиб молодой Ди – сразу три брошенных из засады копья вонзились ему в живот и грудь. Старый Гыр тоже не сумел увернуться, и корчился на земле, пытаясь вытащить засевший в животе гарпун с костяным зазубренным наконечником, пока какой-то узконосый не добил его. Ка-гы бился, как раненый лев, и успел уложить двоих, пока его не подняли на копья. Пал и неутомимый Хы, и только А-ыху и У-аму удалось втиснуться в узкую расщелину в скале. Они сидели там, выставив перед собой копья, и слушали, как бормочут узконосые – хуры-буры, хуры-буры… Конечно, говорить они не умеют, только ведь и волки не говорят, и тем не менее как-то понимают друг друга…

А потом все затихло. Они сидели еще долго, очень долго, весь день, опасаясь подвоха. А когда ночью наконец решились выйти, никого не было. Узконосые ушли, забрав с собой не только своих убитых, но и трупы охотников рода Лиса. Видимо, их вожак решил не рисковать своими охотниками, подставляя их под удары копий в узкой каменной щели. Он был прав, вожак узконосых. Зачем? Ведь А-ых и У-ам и так, в сущности, были уже мертвы…

В очередной раз подкинув хвороста в огонь, А-ых посмотрел направо. Там, у самой стены, вытянулся завернутый в шкуры человек. Последний родич А-ыха. Предпоследний из рода Лиса.

Тело было тяжелым, почти неподъемным. И когда это У-ам успел растолстеть? Или это силы А-ыха совсем покидают?

Яма оказалась в самый раз. А-ых щедро посыпал покойника красной охрой. Всем известно, злые духи боятся крови, да вот беда – человеческая кровь быстро портится, чернеет. А вот кровь земли не портится никогда. Так что не беспокойся, брат, пусть злые духи не тревожат тебя, и пусть будет скор и прям твой путь в места, богатые дичью.

Еще раз подкинув в костер хвороста, А-ых начал осторожно закладывать могилу камнями. Руки тряслись от голода и усталости, но А-ых упрямо продолжал.

Ну вот и все. Спи спокойно, брат. Скоро увидимся.

А-ых вздохнул. Да, плохо, что его самого хоронить уже некому. Никто не выдолбит могилу в мягком известняке, никто не завернет его тело в шкуры, никто не посыплет его красной охрой, провожая в последний путь. И даже камнями никто не завалит.

Да, некому. Некому? А он сам? Кто сказал, что самому себя схоронить нельзя?

Он обвел глазами стены пещеры, теряющиеся во мраке. Да, могилка что надо. И вход завален камнями на совесть, никакой зверь не проберется. Только охры недостает…

А-ыху вдруг пришла в голову отличная мысль. Он торопливо собрал остатки хвороста, сложил их в старом очаге – просто круг из камней, довольно плотно пригнанных друг к другу. Здесь, в этом очаге, огонь горел всегда, сколько А-ых себя помнил. Горел днем и ночью, согревая и освещая пещеру, жилище рода Лиса. И только после смерти старой Ихи огонь впервые погас. Да, какое-то время он еще вспыхивал тут, подобно судорожным вздохам умирающего. И вот сегодня он загорится в последний раз.

Костер в глубине пещеры вновь начал угасать, и А-ых торопливо стал собирать шкуры, укладывая их на свое всегдашнее место у очага. Все? Все.

Он принес горящую ветку от умирающего в глубине пещеры костра, при свете которого рыл могилу. Огонь несмело лизнул кучу хвороста, пробуя на вкус, и радостно, будто ошалев от неслыханного обилия еды, ринулся пожирать заготовленные дрова. Пламя взвилось ввысь, разом осветив всю пещеру, и в бывшем жилище людей из рода Лиса стало светло и тепло, точно в жаркий летний полдень. А-ых блаженно растянулся на шкурах.

Вот так. Все верно. Незачем тянуть. Все его родичи уже в местах, богатых дичью, и ему пора присоединиться к ним. Наверное, они уже собрались у призрачного костра, и на вертеле жарится ароматная оленина. Все собрались, и ждут его, точно запоздалого охотника из леса.

При мысли о еде желудок А-ыха отозвался судорогой. Нет, так не пойдет. Голод – самый страшный зверь, и самый жестокий. Он мучает свою жертву, как кошка пойманную мышь, долго и изощренно. Его брат, холод, куда милосерднее. Он убивает быстро и вовсе не так мучительно. Так что лучше стать добычей холода.

Да, чуть не забыл. А-ых встал, набрал охры и тщательно обсыпал себя с ног до головы. Последнюю горсть он высыпал себе на грудь уже лежа. Пусть теперь злые духи попробуют помешать ему найти дорогу в места, богатые дичью.