Текст книги "Фатум. Самые темные века"

– Ну, как вы тут? – тихо спросил Алексей.

Отец пожевал губами, помедлил. Говорить он не хотел, да и Алексей не предполагал ответ. Спросил лишь потому, что от него ждали вопроса.

– Помаленьку… Скотина жива, слава богам. Сена много заготовили прошлым летом, есть еще на недельку. Как думаешь, сойдет снег?

– А что чародей наш говорит? – ушел от ответа Алексей.

– Митька? – Отец усмехнулся. – Уехал в город к столичным магам за советом. Уже месяц, как нет вестей. Сбежал, сучий хвост.

Алексею постелили в маленькой комнате у печи, как раньше. Скреблись в подполе голодные мыши, завывал за окном ветер, сыпал снег в окна. Словно и не покидал он родительского дома, словно весь прошлый год привиделся в страшном сне. Да только за окном начинается месяц златец. Лето. Хотелось гнать от себя тяжелые мысли, но правда есть правда: лета больше не будет. Как выживать тогда? Скотина передохнет, а за ней и люди?

«Ох, брат, – Иван тяжело вздыхал у плеча, – видал я такое. Наша деревня стояла ближе к границе с зелеными тварями. Как война началась, они на нас мор наслали. Пшеница не родила, трава сохла, вода в колодцах тухла… Хочешь жить – беги отсюда. Уходи на юг, может, у моря зима сошла, уходи сейчас, пока еще можно взять в дорогу еды. Запряги Тишку в сани, он железный, он довезет!»

Иван был прав, но как уговорить своих? Отец с родной земли шагу не ступит. У брата жена на сносях. А Марьяна? Ее семья с ним и говорить не станет.

На соседней лавке спала сестренка. В полумраке Алексей видел лишь очертания маленького тела. Мысли вернулись к мавке. Сколько лет было ей? Была она древним чудовищем, безжалостным и диким, как Великий Лес, или лишь ребенком? Напуганным, затравленным и отчаявшимся? Желала она зла, собирая в него души людей, которых он предал, или просто спасалась как могла?

«Не думай о ней! Тварь себя спасала, ты для нее лукошком стал, ни больше ни меньше!» – проворчал Андрей.

«Ты должен попытаться спасти своих!» – настаивал Илья.

Но Алексей так и не решился поговорить с отцом.

Прошло несколько дней. Припадки больше не повторялись, но по деревне поползли слухи. О нем, о его коне.

«Прокляли мавки Лешку Корака, он и в деревню несчастье принес. И конь его нечистый, черная магия в скотине, попомните наши слова! В деревнях за рекой, говорят, снег тает, а у нас вторую неделю метет. Так и знайте, пока он и его скотина в деревне – не видать нам весны!»

Работать обратно в кузницу Алексея не взяли. Когда-то любимого ученика кузнец встретил неприветливо.

– Давай потом, парень. Не до тебя сейчас.

«Видят боги: это твоя теща языком метет!» – посмеивался Андрей.

«Нужно было слушать Ваньку и бежать, – добавлял Белый. – Того и гляди, придут ко двору с вилами».

«С вилами? Глупость какая», – озвучивал мысли Алексея Макар.

Но Белый оказался прав. Пришли.

День выдался ясный. Солнце заливало двор слепящим светом, серебрился снег, блестел самоцветами иней на деревьях. В такой погожий день люди с вилами казались смешными и нелепыми. Да только у Василисы Маковейки умерли от чахотки дети и муж, ее брат Федор пришел за сестру спросить, потому как сама женщина не в себе была. Назар Сухорукий забил всю скотину, дети голодают. Издохли лошади и корова у Игната Скоробогатова…

– Тварь железную пусть нам отдаст, а сам из деревни убирается.

– Куда же он пойдет, люди добрые?! – плакала мать.

– Молодой, авось, найдет себе место!

«Ответь им! – требовал лейтенант. – Негоже взрослому мужчине за спиной матери стоять».

«Ответь! – вступал Петр. – Они совсем сдурели от голода? Это твой дом, твоя лошадь. С какого перепуга ты должен уходить? И Тишка тут при чем? Боятся, так пусть не подходят!»

«Тишку отдавать нельзя, – соглашался Иван. – Когда совсем плохо станет, только он поможет. Обычные клячи, отощавшие от голода, далеко не вывезут».

«Да что он им скажет? – удивлялся Макар. – Страшно людям, вот и несут ерунду. Кто ж их осудит, когда у них такое горе?»

Стоящие впереди Назар и Игнат попытались оттолкнуть отца и мать, дотянуться до Алексея.

«Бей! – требовал Илья. – Если не дашь отпор сразу, они победят!»

«Не вздумай! Свои же!» – возмущался Макар.

«Ты человек или, верно, лукошко плетеное?! – кричал Андрей. – Ни смелости, ни мозгов, одна береста гнилая!»

«Если тронешь кого, точно изобьют!» – добавлял чей-то трусливый голос, но Алексей уже не понимал чей.

За него вступился отец. Ударил первым, и Игнат завалился спиной на забор. Второй раз ударить отец не успел, на него накинулись Назар и Федор. Отчаявшиеся, они совсем потеряли голову – били старика смертным боем. И тут уже не осталось времени для споров. Алексей драться не умел никогда, но оттолкнул мать, повисшую на локте, и бросился к Федору.

– Убьют тебя, сынок! – заголосила мать.

Но уверенный голос лейтенанта – не в голове, рядом, за правым плечом – отчетливо и громко возразил:

– Это мы еще посмотрим!

Алексей пришел в себя не сразу. Перед ним посреди двора валялся Федор, размазывая по лицу кровавые сопли. Плакали за спиной сестра и мать. Отец сидел у ворот, прислонившись спиной к доскам, и скалил в усмешке окровавленные зубы.

Алексей посмотрел на свои руки, на Федора и отступил. В голове шумело. Корак языком подтолкнул расшатавшийся зуб и выплюнул в снег. Ликовали Илья и Петр, Иван и Андрей, а ему было страшно.

Игнат поднял товарища с земли и потянул прочь со двора. Нападавшие еще толпились за двором, посреди улицы, но кидаться снова боялись. Федор висел на плече у Игната, едва живой. Назар сплюнул в сторону.

– Завтра! – заявил он. – Прощайся со своими и проваливай из деревни! Иначе пустим вам красного петуха посреди ночи – никто не уйдет!

В тот же день Алексей, несмотря на увещевания матери, собрал солдатскую котомку, забрал Тишку и ушел.

«Не бросай их», – попросил Иван.

Алексей не собирался бросать. Ушел, чтобы беду отвести.

Дом деревенского чародея стоял за околицей, отделенный от деревни зарослями терновника и клеверным полем. То ли чародей уединился от односельчан, то ли односельчане отмежевались от чародея.

Алексей привязал коня под навесом у колодца, а сам вошел в дом. Внутри было чисто, пахло полынью и чесноком. Хозяин уезжал без спешки, но навсегда. Навел в доме порядок, что мог забрать – забрал, остальное сложил аккуратно у входа.

Дров в доме не нашлось. Алексей срубил немного терновника, накормил коня, остальное затащил в дом и растопил печь. Огонь долго не желал разгораться, сырые ветки чадили. Дом наполнился удушливым дымом, так Алексей и нашел тайный ход в подполе.

Видно, чародей понял, что с миром случилось что-то непоправимое, раньше односельчан. Может, письмо из города пришло, может, мажьим чутьем угадал. Говорить людям не стал, но тайный ход из дома вырыл.

«А что он сказал бы?» – тяжело вздохнул Макар.

До войны, до того, как его семья обнищала и Макару пришлось идти подмастерьем к кузнецу, он жил в большом городе, ходил в школу. Его старший брат был чародеем. От него Макар много наслушался о мавках и Великом Лесе.

«Что сказал бы? – продолжил Макар горько. – Скоро помрем все? Готовьте места на погосте? Если зима, и верно, навеки, если нет от нее спасения ни здесь, ни на юге, то разве честно лишать людей надежды в последние дни?»

«Он должен был сказать, – упрямо возразил Иван. – Должен предупредить, подготовить!»

Алексей отогнул половицы у кровати. Здесь дым отступал, сквозняк сбивал его в сторону. Под половицами темнел вырытый ход. Взрослому мужчине тесно, но худосочный маг или низкорослый, как подросток, Алексей – протиснется.

«Трусливая задница, этот ваш чародей! – выругался Рыжий. – Прям как ты, Лукошко!»

Алексей скрипнул зубами, но не возразил.

День прошел, и второй. Люди узнали, что Корак поселился в доме чародея: увидали дым из трубы, а там дело за малым. Но не трогали. Вести о его кулаках быстро разошлись по деревне.

«Как вы это сделали?» – спрашивал Петр у лейтенанта.

Лейтенант не знал. Алексей не знал.

«Важно другое, – сказал Макар. – Важно, что такое возможно! Пусть нужен особый случай, пусть не каждому из нас это окажется под силу. Но, Алексей, ты только представь: если мы не просто мухи, жужжащие в твоей голове, если можем поделиться тем, что знаем и умеем? Представь, кем ты можешь стать! Мы все!»

Но Алексей не хотел представлять. Он и так чувствовал себя многоголовым чудовищем. А если Макар прав, тогда и многоруким? Многосильным? Сможет ли он удержать эту силу в себе, не навредить?

В начале второй недели подожгли сарай с Тишкой.

Алексею снаружи подперли дверь, так что вылезать из дома пришлось через подпол, затем одному таскать воду из колодца, раскидывать горячие бревна и золу…

Тишка лежал среди почерневшего костревища, еще живой. Огонь растопил стеклянные бусины глаз, конь беспомощно водил головой из стороны в сторону, ища хозяина, пытался подняться на ноги, но от жара сломался паровой цилиндр внутри. Ноги коня не двигались.

Пепелище быстро остывало на морозе. Пошел снег. Падал, белый в черное, превращался в воду, и сразу – в липкую грязь. Алексей не мог сам поднять горячего, тяжелого коня. Он стоял рядом и плакал. Его спутники молчали. Все жалели Тишку.

«Ну что ты, парень! – попробовал успокоить его Петр. – Починим. Нас тут восемь кузнецов в одной голове! Починим, богами клянусь!»

«Конечно! – согласился Всеслав Рыжий. – Это ты у нас молодой, а мы-то с ребятами и не таких лошадок чинили. Проживет твой Тишка дольше нас всех!»

Но конь умирал. Изнутри, сквозь разошедшиеся заклепочные швы, вырывался горячий пар, как кровь из вены. И конь затихал, переставал двигаться. Железное тело оставляла магия…

Тогда они все и услышали мавку впервые. Девочка не говорила – пела. Тихая песня-шепот, песня-вздох, песня-колыбельная.

Никто из смертных не знал, как чародеи оживляют лошадей. Это была большая тайна, оберегаемая магами больше собственной жизни. Откуда она ведома мавке? Может, тоже украдена у лесного народа, как и их земля?

Пела мавка. Не в голове. Взаправду. Рядом с ним, за плечом, оглянись – увидишь! Алексей оглянулся, но вокруг была лишь ночь. И песня. Тихие переливы колокольчиков, ласковый говор, щебет соловья, журчание реки, шелест листьев – дыхание жизни. От этой песни замерла вокруг ночь, перестал идти снег, а железный конь притих, слушал.

Тишка выжил. На рассвете Алексей сходил за помощью к отцу и брату. Они принесли инструмент, помогли вытащить коня. Задерживаться не стали. Алексей их не уговаривал. Отныне и навсегда у него появились новые товарищи. Они много спорили, бранились последними словами меж собой, да советы давали дельные. Пришлось сооружать кузню прямо у мага во дворе, под навесом для летней кухни, разгребать пепелище сарая, выносить обгорелые бревна за ворота, чинить поломанный забор… Так Корак сам не заметил, как прошла неделя.

Первое время он еще вздрагивал ночами, вслушивался: не пришли снова поджигать? Но в деревне стало не до него. Дохнул скот, а тот, что не сдыхал, приходилось резать. Плакали над коровками-кормилицами бабы. Резали кур-несушек. Последнее зерно уходило в рыжий, пресный хлеб. Зачастили по ночам оголодавшие в лесу волки, выли под окнами, бродили у Алексея по двору. Пробовали даже на Тишку лаять, да быстро отступили, получив железными копытами по зубам.

Притихли голоса в голове. Да и о чем тут говорить? Алексей и сам видел, к чему все идет. Город в пятидесяти верстах на восток от Кроткой. Некогда торговый, оживленный тракт занесло снегом так, что если и захочешь, не проедешь. Соседние деревеньки умирали так же, как и Кроткая. Весна не приходила. Близилась беда, и, как когда-то перед боем, холодели руки и сердце.

Сны Алексею не снились с детства. Оттого ли этот сон так походил на явь? Битва в Проклятом овраге. Он вновь прижимался спиной к перевернутому возу, зажимал руками уши, жмурился от едкого дыма, а вокруг трещал огонь. Алексей оцепенел от страха. Наяву все его побратимы были там, впереди, в огненном плену, но во сне они стояли над ним. Всеслав Белый и Всеслав Рыжий, Петр и Иван, Андрей и Макар, Илья.

Лейтенант, с опаленными волосами и ресницами, перемазанный в саже, опустился перед ним на колени, заглянул в глаза.

«Проснись, друг!» – просил он.

Алексей уже понимал, что треск огня настоящий, что дым, дерущий горло, – настоящий, но не мог открыть глаза. Холод и усталость сковали тело, словно все пережитое за последние месяцы одним тяжелым камнем легло на грудь. Стыд за собственную трусость, тоска по Марьяне, тоска по семье, бессилие и одиночество.

«Проснись!» – просил светлоглазый Макар. Его рубашка с вычурной вышивкой на вороте тлела, тлели черные волосы, сжимались от жара.

«Никто не хочет умирать, – сказал Иван. Дым застилал его, укутывал. – Особенно дважды».

«Ты должен! – кричал Андрей. – Мне должен! Нам всем! У тебя не хватило смелости стать рядом с нами, но в нашей смерти не было твоей вины. Но, если сейчас ты не поднимешь задницу и не выйдешь из дома, – она будет!»

«Не отговаривай, – попросил Илья. – Закончим это. Чего бы ни хотела девочка-мавка – напрасный был труд. Люди не способны нести в себе больше одной души. Тесно нам. Хотим быть едиными хозяевами в собственном теле, в собственном мире. Лучше себя погубим, да не поделимся ни землей, ни собой. Вот и весь сказ. Так ведь, парень?»

«Не в этом дело!» – возмутился Алексей.

«Хочешь поспорить – убирайся отсюда, – посоветовал Петр. – Ноги жжет».

Корак открыл глаза и закашлялся. В комнате было одновременно светло от огня, темно от дыма, жарко от пожара и холодно от стыда. Он скатился с кровати прямо на пол, ногтями поддел доски, отшвырнул в огонь. Свежий воздух наполнил дом, взвился огонь, жадно вдыхая его. Алексей потянулся к яме под полом, но вдруг почувствовал, что кто-то взял его за запястье. Он обернулся.

Может, это чад от пожара, может, обрывки сна, но он явно увидел ее. Мавка держала его за руку, робко тянула обратно в огонь.

Она устала. Опустились худенькие плечи. Поникла голова. Мавка открывала и закрывала рот, как рыба, но даже вздоха не срывалось с губ. Тогда в лесу, оглушенная страхом и болью, она просто хотела жить. А сейчас, так далеко от леса, так далеко от всего, что помнила и знала, последняя из своего рода, запертая, как в клетку, в человеческий разум, она безмолвно просила его остаться в горящем доме. Исправить ее ошибку.

Алексею стало вдвойне стыдно. За трусость и нерешительность. За то, что он, в самом деле, все это время был лукошком – безмолвным и бессильным. Жар от костра или от близкой смерти, но Алексей вдруг увидел себя со стороны. В умирающем мире, где не осталось мавок, а люди не имели сил бороться с зимой, он уже не был обычным человеком, не был просто Алексеем Кораком из деревеньки Кроткой. А значит, не имел права держаться за свои страхи, за прежнюю жизнь и прежнего себя.

– Глупая, – сказал Корак устало, – ты так много сделала, чтобы мы выжили, а теперь хочешь сдаться?

Он нырнул в темный подпол, протиснулся в лазе, огонь обжег пятки, но не достал. Корак выбрался во двор, на снег, и долго лежал, глядя в небо.

Догорали развалины дома. На востоке светлело небо. Алексей сидел у колодца, не отводя взгляда от огня. Босой, одетый лишь в обгорелое исподнее, он совсем не чувствовал холода.

В предрассветной темноте, подсвеченной лишь углями и редкими языками пламени, на границе ночи и утра, на границе сна и яви, Алексей мог представить их всех рядом. Вот за спиной остановился лейтенант, пнул ногой снег. Вот Всеслав Рыжий запустил пятерню в лохматую шевелюру. Вот Петр проверяет Тишку, осматривает, щурясь в темноте, стыки и свежие заплаты, гладит по спине. Вот Всеслав Белый тяжело вздохнул, посмотрел в сторону деревни. Иван сел на уцелевшую скамью, подышал на озябшие руки. Макар снял рубашку с вышитым воротником, бережно набросил на плечи худенькой девочке, и мавка вздрогнула, съежилась от прикосновения, подняла на человека недоверчивый взгляд.

– И что дальше? – нарушил тишину Илья.

Алексей не знал. Светлела ночь, отпускала нервная лихорадка. Было страшно отвечать спутникам, потому что, начиная разговор, он принимал себя нового и невозвратность прежней жизни. Но пути назад больше не было.

– Давайте попробуем быть тем, чем сделала нас мавка, – сказал Алексей. – Как бы нас ни назвали: лукошком или чудовищем, мы – последняя надежда этого проклятого мира.

Над краем далекого черного леса поднималось солнце…

Шимун Врочек. Предел человечности

Судьба не всегда на стороне больших батальонов. Иногда судьба на стороне тех батальонов, что умирают искреннее.

Слова, приписываемые генерал-полковнику Пекле Олафсону, начальнику штаба имперских Сухопутных войск. «Крах империи Некромантов», том 4

1. Стефан

Над столом кружила муха, радовалась лету. Стефан вытер вилку о штанину. «Сейчас… сейчас…»

– Стефан!

Он оторвал взгляд от мухи. Моргнул.

– Они все-таки прислали тебя! Что за черт?!

– А кого, – спросил вошедший спокойно, – кого они должны были прислать, Стефан?

Ж-ж-ж-ж.

– Ладно. Считай, отбрехался, – проворчал Стефан Милларе, бывший ученик портного, и молниеносным движением метнул вилку. Тунк! – Чего надо?

Вошедший покачал головой. Он был высокого роста, в потертом армейском плаще, волосы с сединой. Лицо красивое, но словно смертельно усталое. Глаза синие. Муха трепетала. Гость внимательно рассмотрел насекомое, пришпиленное вилкой к столешнице, перевел взгляд на бывшего портного.

– Как ты это делаешь, Стефан? Никогда не понимал.

– Это секрет, Венемир. Секрет не для таких, как ты, а для таких, что наливают кому-то вроде меня пива.

Названный Венемиром кивнул.

– Хозяин, шесть кружек! – велел он.

Брови Стефана поползли вверх.

– Ты ждешь кого-то еще, Вена?

– Я жду, что выпью не одну кружку. А еще, что ты вылакаешь оставшиеся четыре.

Стефан ухмыльнулся.

– Обижаешь. Я вылакаю больше, Вена. Ты всегда меня недооценивал.

Венемир хмыкнул.

– Никаких сомнений. Но заплачу я только за эти шесть. – Он отодвинул лавку и сел напротив. – Выбирай, Стефан, или слушаешь меня и пьешь, или слушаешь меня без пива. Так как? Что ты решил? Время идет.

Стефан покачал головой.

– Сдается мне, Вена, нет тут никакого выбора. – Он облокотился на стол и посмотрел собеседнику в глаза – на удивление трезвым взглядом. – Но возьми на две кружки больше – от твоих речей мне всегда хочется пить. Никогда не понимал! Какая-то странная связь между твоими словами и моей жаждой.

– Хозяин, еще пива! – Венемир положил ножны с мечом на лавку. – И не спи, дай закуски. Сыру копченого, рыбы соленой, холодца с хреном…

– И вилку, – добавил Стефан.

– И вилку, – согласился Венемир. – Вилку обязательно. Куда нам без вилки?

* * *

– Ни в какую, значит, не сдаваться. Держаться, значит, до посинения. Так господин полковник приказали.

Венемир вздохнул:

– А когда это посинение наступит, полковник не сказали?

Гонец задумался.

– Не-а, – сказал наконец. – Не говорили. Может, завтра, может, через неделю. Как узнать, если некры отовсюду прут? Вы, господин офицер, думайте сами. А мне это… ехать надо.

Венемир кивнул. Все было ясно. В прозрачном воздухе плыло предчувствие дневной жары. Вдалеке, на фоне светлеющего неба, над рекой застыл Он.

Проклятый и прекрасный.

Мост.

Который им теперь предстояло защищать. «А ты чего ждал? – подумал Венемир. – Ты же знал, рано или поздно тобой заткнут какую-нибудь дыру».

Похоже, это время наступило.

* * *

– Зачем явился, Вена?

Венемир помедлил. Что-то мягко толкнулось в сапог, заворчало.

«Собака у них там, что ли?» – подумал Венемир равнодушно.

– Я хотел поговорить, Стефан.

– О чем?

– О мостах.

– Мостах? – Стефан покрутил головой. От криков солдат, гуляющих за соседним столом, гудел воздух. – Тише, черти!.. Я ни черта не понимаю в мостах.

– Какое совпадение, – сказал Венемир. – Я тоже.

* * *

Кобылка аккуратно переступала тонкими изящными ножками. Веселка ловко спрыгнула на землю, повела кобылку в поводу. Пепельные волосы девушки были стянуты в хвост на затылке, за плечом торчала рукоять меча.

В отличие от кобылки, у хозяйки был жесткий мужской шаг.

– Дурной это мост, командир. – Веселка покачала головой. Венемир промолчал.

– Обычный, – с акцентом произнес Норт Келлиге, долговязый северянин, приставший к банде месяц назад. Молодой, белобрысый. Ресницы у него были бесцветные, глаза голубые. Северный великан. Коня под его рост они не нашли и купили обычного осла.

И всю дорогу ржали над этим как лошади.

– Что ты понимаешь в мостах, парень? – Венемир поднял голову, прищурился.

Норт пожал плечами.

– Немного понимаю.

– И что скажешь?

Норт задумался, почесал затылок.

– Хороший мост. Нечего наговаривать.

Венемир потер лоб. «Как с вами трудно, а?»

– Хороший, значит… А если Империя по этому мосту перейдет на нашу сторону, он тоже будет хорошим? А, парень?

– Чего?

Венемир вздохнул.

– Некры – хорошие? Это простой вопрос.

– Не знаю.

* * *

Феллах ад Миадарн натянул повод. Что тут, черт побери, происходит…

– Тебе делать нечего, вахмистр?

Тот подскочил, заморгал. Резко отдал честь.

– Простите, господин полковник! Виноват, господин полковник!

Феллах посмотрел на него сверху вниз. У ног вахмистра лежал мертвец. Судя по нашивкам – младший капрал, судя по цвету формы – подданный короля. Враг. Пятки в обмотках.

«Сапог у них, что ли, не осталось? – подумал Феллах с непонятной досадой. – Или хотя бы солдат в сапогах?»

– Что вам нужно от мертвеца, вахмистр?

– Э-э… – Тот смешался. – Не совсем, господин полковник!

– Не совсем что?

– Этот только притворился мертвым, господин полковник. Когда мы подъехали, стрельнул из арбалета и бросился на нас. Пришлось его… это… Но ведь ждал до последнего, не шевелился, даже почти не дышал.

Феллах поднял брови.

«Сумасшедший или герой?» Хороший вопрос.

– Дурак какой-то, – сказал вахмистр. – Простите, господин полковник.

* * *

От пиликанья кузнечиков казалось, что мир вокруг потрескивает на сковородке.

Телега едва тащилась по пыльной, заросшей выгоревшей травой дороге. Лошадь ступала осторожно, на телеге лежало, благоухая, сено; на сене, благоухая, – Стефан. На удивление бодрый после вчерашнего…

– Не ждали? – Он помахал рукой. – Вот, дедуля любезно согласился подвезти.

Старичок-кмет зло покосился на Стефана, но промолчал.

Венемир повертел головой, протер глаза. Дорога за телегой была пуста. Стука копыт, сколько ни прислушивался, он не услышал.

Очень смешно, подумал Венемир устало.

– Стефан, где остальные?

– Остальные? – Стефан почесал бровь. В волосах у него застряли соломинки.

– Стефан, мне не до шуток. Вчера я видел, что с тобой пили и гуляли десять солдат. Они нужны мне.

Стефан зевнул так, что лошади переступили с ноги на ногу и запряли ушами. Запах перегара стал гуще. Ученик портного смотрел на Венемира с похмельной искренностью, которая вполне могла сойти за настоящую.

– Ты чего, Вена? Это не мои солдаты.

Венемир скрипнул зубами.

– Я собственными ушами слышал, как ты ими командовал!

– Я? – Стефан озадачился. – Конечно, черт побери, я ими командовал! Ведь я платил за выпивку.

– Мне сказали, у тебя есть люди, – сказал Венемир безнадежно. – И что в таверне сидит десятник…

– А, десятник! – Стефан наконец сообразил. – Этот приятель упился и лежал под столом, в прохладце. Отдыхал.

Венемир вспомнил хрюкающее и шевелящееся нечто под столом…

– Так это и был десятник? – уточнил Венемир.

– Ага.

…Кажется, оно облизало сапог.

– И где оно… он сейчас?

Стефан покосился почему-то на Веселку, пожал плечами.

– Черт его знает. Солдаты с утра выехали, по холодку.

– Куда?!

Стефан развел руками.

– Так, – сказал Венемир, чувствуя себя болваном. Хорошенькое дополнение к головной боли.

Сено позади Стефана зашевелилось, оттуда вылез человек. Нет, не человек…. Кобыла фыркнула, переступила. Венемир натянул поводья. Похоже, Стефан все-таки приехал не один.

Это был… рост, сложение, характерные черты лица…

Гном – если бы гномы брили бороды, чего за ними не водится.

Венемир поднял брови:

– Стефан, это и есть твоя армия?

Бывший портной почесал в затылке.

– А? Похмелиться найдется? – спросил Стефан.

Венемир даже усмехнулся. Вот наглость.

– Стефан, я не дам тебе выпить, потому что знаю, чем это закончится. Стой, ты не ответил. Теперь ты возишь с собой собутыльников?

Стефан повертел головой.

– Чего? Каких еще собутыльников?

– Меня, – негромко сказал гном и потер голый, выбритый до синевы, подбородок. – Он имеет в виду меня, Стефан.

2. Мост

Фрейдус I, он же бог-император, и его ближайшее окружение (так называемые «друзья бога») – первая попытка человечества приблизиться к мифическому долголетию эльфов. С некоторой иронией ее можно назвать удачной. Если бы не поражение Империи в войне, кто знает, сколько бы на самом деле продлил бог-император свое странное существование?

«Крах империи Некромантов», комментарии к тому 1. Стр.36

– Этот мост, – сказал Норт, – состоит на самом деле из трех отдельных. Видите – арки? Они круглые – это задумано, чтобы распределить нагрузку. Такой мост может стоять веками – и ничего ему не сделается. Камни держат друг друга.

Самая надежная конструкция. Лучше пока ничего не придумано.

Но его высота ограничена радиусом арки. Чтобы достичь нужной высоты и не потерять прочность, строители поставили три моста обычной высоты – но один на другой. Поэтому он так выглядит.

Стефан хмыкнул.

– Выходит, мы должны защищать не один мост, а сразу три?

Норт задумался. Бесцветные ресницы – хлоп, хлоп.

– Выходит, что так.

– Красиво, – сказала Веселка. – А дальше что?

– Дальше? – Норт озадаченно посмотрел на девушку.

– Как нам его защищать? Тут некры будут со дня на день, а мы слушаем про эти… арки.

– Арки хорошие.

Веселка занервничала.

– Кто спорит-то? Но мы можем его как-нибудь сломать? А?

Лицо Норта мучительно напряглось.

– Зачем? Его трудно сломать.

Опять по кругу. Венемир потер шею, встал.

– Скажем иначе: если вдруг понадобится, то мы даже разрушить этот мост не сможем? Верно, Норт? Я правильно понимаю?

Норт улыбнулся. Простодушно, словно ребенок.

– Скорее всего нет, капитан. Очень надежно сделано.

– Ты так радуешься, будто сам его построил, – заметил Венемир.

– Это… не я.

– Знаю, что не ты. Эй, парень! Очнись. Мы начинаем войну за чертов мост. Придумай, как нам его сломать. Иначе мы тут все подохнем.

* * *

Воевода привстал на стременах. Закричал гулким, хриплым голосом профессионального военного – и с легкостью перекрыл гул главной площади:

– Некры прут! Отечество зовет!

Молчание.

– Ну и что? – спросили наконец из толпы.

Воевода оглядел собрание, но различить наглеца не сумел.

– Не «ну и что», а в оружие и всем взрослым сукиным сынам быть у вербовочного пункта. Немедля. Вот прям сейчас! А кто у вербовщика не будет, готовый пролить кровь за независимость родной страны, тому сукину сыну я башку проломлю сам вот этой железкой. Так, чтобы патрио… патриа… патритизм ушами пошел.

Воевода взвесил в руке огромный шестопер. Люди переглянулись. Такой «железкой» можно было взломать крепостные ворота.

– Так кому патритизму? – осведомился воевода. – Одним махом вогнать?..

– Что такое «патритизм»? – тихо спросил один кмет у другого.

Тот повернулся, оглядел его снисходительно:

– Это когда твоя родная хата засрана и дырява, а ты ее все равно любишь и никакому ворогу не отдашь.

Кмет почесал затылок.

– Ну а если хата не засрана? Тогда что?

– Любить незасранную хату любой дурак может, а ты засранную полюби. Вот это патритизм.

– Подожди. А если в ней полы выскоблить и говно оттуда вычистить? А уж потом любить?

Молчание. Умный задумался.

– Тогда это не «патритизм», – сказал наконец.

– А что?

– А… а другое слово.

* * *

– Знаю-знаю, – поморщился Венемир. – Мы традиционно наступаем, некры получают отпор… Есть еще какие-то новости?

Ян Заставек покачал седой головой. Он был самым старшим в банде, лет на десять старше капитана.

– То есть все намного хуже? – сказал Венемир.

– Ну… как тебе сказать…

Венемир вздохнул. Так он и думал.

– Рассказывай, Ян.

– Видел сегодня, – начал тот, – чудесное. Висело чудесное на столбе. Как тебе? «Храбрые полки нашего короля доблестно наступают, не отдавая врагу ни пяди земли». Это, видимо, новое слово в искусстве пропаганды…

– Значит, мы драпаем? – уточнил Венемир.

– Ну…

* * *

– Опять?! – Лютер Малькольм не верил ушам.

– Выполняйте приказ, капитан.

Гном в сердцах махнул рукой, выругался.

– Отступление, – повторил он. – Ох ты, чертова мать, какая резеншпенция… или ретирация? Короче, какая-то болтливая хрень, каковой обычно прикрывают голую задницу и собственную трусость.

Адъютант вскинул голову. Голос зазвенел:

– Это тактический маневр, господин Малькольм! И… и… и не вам указывать главнокомандующему, что делать! Это… непатриотично.

Лютер Малькольм непатриотично сплюнул.

– Один хрен, – сказал он. – Хоть розой жопу назови, хоть нет, вонь все равно одна и та же.

– Вы забываетесь!

Лютер сделал шаг, и адъютант замолчал.

– Я, господин хороший, – сказал Лютер и взял адъютанта за пуговицу, – имею собственное мнение. И один черт – не вижу причин за него извиняться. Вот так-то. Бывайте!

– Гномы. Чужаки. Нелюди, – зашипел адъютант, когда Лютер ушел.

И вдруг – схлопотал по зубам. Земля больно ударилась в затылок.

– Поднимайся, – велел капитан арбалетчиков, человек. – И чтобы я больше твоего шипения не слышал, дружок. По крайней мере, на сто верст вокруг. Тошнит меня от таких звуков. Сам не свой становлюсь… веришь?!

– Верю, – сказал адъютант и потрогал челюсть.

* * *

– Прямо взял и в зубы двинул? – поинтересовался Венемир.

– Ну… более или менее.

– Графу Дормайеру? Адъютанту командующего? Капитан арбалетчиков?

Ян развел руками. Мол, из песни слов не выкинешь.

Венемир вздохнул. Несмотря на привычку украшать свои рассказы поистине фантастическими подробностями, Ян Заставек редко ошибался в главном…

– Люди будут драться за себя и за гномов, это точно, – сказал Ян. – А вот будут ли гномы драться за людей? Это вопрос.

Хороший вопрос, подумал Венемир.

– Сейчас и выясним.

Ян замер, моргнул. Лицо наемника вытянулось.

– Чего?

Венемир ухмыльнулся. Приятно озадачить старого фантазера…

– Стефан! – крикнул он.

– Ась?

– Тащи сюда своего приятеля.

…Венемир протер глаза. Ничего не изменилось.

Отросшая за день щетина была удивительного, необыкновенного ярко-синего цвета. Отчего подбородок гнома казался обмакнутым в ведро с краской.

«Что за притча?»

– Как ты сказал, тебя зовут?

– Идзи. – Гном выпрямился. – Идзи Бласкег. Еще называют Синебородым.

3. Идзи

Успех наступления казался сокрушительным, даже для нас самих. Фронт посыпался с такой скоростью, что мой штаб не успевал отслеживать изменения. Отдельные отряды противника продолжали отчаянно сражаться, еще не зная, что оказались в глубоком тылу имперских войск.