Текст книги "Добрые люди"

Радиогений Митя Автономов

Митя Автономов – парень немного странный. Какой-то он замедленный, что ли. Ходит вразвалочку-вперевалочку и все время по сторонам смотрит, будто выглядывает что-то нужное для себя. Видно, правда, что редко находит нужную вещь: это заметно по выражению его лица – всегда равнодушного, полусонного. Ходит Митя с такой вот физиономией и по деревенским улицам, где мало находится для него чего-то подходящего, и по окрестным задворкам, куда выбрасывают всякое барахло.

Но не мусор какой-нибудь собирает Митя, совсем даже нет. Словно у коршуна, выглядывающего с громадной высоты свою добычу, его глаз высматривает только ему нужные вещички: вот кто-то выбросил куски разноцветных проводов, вот древний репродуктор, вот магнето от мотора валяется, вот фарфоровый изолятор, вполне еще пригодный, а там – мама родная! – совсем уж сокровище – вышедший из строя трофейный приемник. От такой долгожданной неслыханной удачи в глубине сонных глаз Мити Автономова загораются фиолетовые алчные огоньки, как у хищной росомахи, схватившей желанную дичь – жирного громадного тетерева. Он прижимает добычу к затрепетавшей под фуфайкой груди, с лица его вдруг слетает привычное равнодушие, он маленько приседает, быстро зыркает по сторонам своими маленькими глазками, нет ли рядом более крупного хищника, способного отнять у него добычу, выхватить ее прямо из-под носа, крепко прижимает ее и, семеня короткими, но быстрыми ножками, бежит домой, к пристройке повети, где в стародавнем чулане отец отвел ему угол для занятий «этой ерундой», как он именует сыновье увлечение. Отвел, конечно, не сам, а по железному и окончательному приговору своей жены, то есть Митиной мамы, Анны Кирилловны, женщины, смертельно уставшей от хлама, завалившего по прихоти сына весь дом.

Анна Кирилловна выдвинула ультиматум: или она, или «эти железячки»!

Ну какой уж тут выбор? Выбора не было, и Митя перенес все накопленное богатство в чулан.

Угол чулана теперь уже бесповоротно превращен Митей в громадную обитель металлического, резинового и пластмассового хлама. Но это с точки зрения дилетантского, бестолкового подхода. А с Митиной позиции – это целое богатство, у которого нет и не может быть материальной цены. Это богатство бесценно.

Представляет оно собой мотки и клубки выброшенных из домов разнокалиберных проводов всех цветов самой нежнейшей радуги, самых разных размеров и формы магниты, трансформаторы, конденсаторы, всякие там реле; раскуроченные, но все же бесконечно дорогие для Мити патефоны, транзисторные приемники; разных мастей розетки-выключатели, тумблеры; сломанные часы… Все это хозяйство уложено в коробки и коробочки, ящики и старые чемоданы.

И самое удивительное – это то, что Митя Автономов знает, где и что лежит.

Он преображается, когда садится перед своим сокровищем на притащенную откуда-то разъезжающуюся в разные стороны табуретку Он ласково жмурится, словно добреет и оттаивает наконец душой после школьной тягомотины, лицо начинает светиться, и в сонных доселе глазах зажигается смысл. Митя, словно драгоценные реликвии, словно бриллианты, золото и платину, перебирает и долго разглядывает свои проводочки и железячки, штучку за штучкой, болтик за гаечкой. И чувствует себя пиратом, скрывающим от людей в потаенном месте несметные свои богатства.

Митя Автономов отрешен от ненужного, бесполезного и не очень-то доброжелательного к нему мира. Люди не понимают его увлечения и за глаза посмеиваются над ним, считают чудаком.

«Да и ладно, пусть считают», – думает по этому поводу он. Люди вообще мало чем интересуются. Например, даже толком не знают, что такое электричество, откуда берется молния, откуда гром. А он в этом разбирается с начальных классов. Даже мало кто знает, что физика – это наука о природных законах и явлениях. А он знает это чуть ли не с рождения.

Митя любит физику и радиодело

Учится он в восьмом классе, но учится совсем для меня непонятно как. Ни разу не видел я, чтобы он, допустим, делал уроки. Поэтому Митя – крепкий стопроцентный троечник. Школа его не интересует вообще. Митя нравится мне своей необычностью, отрешенностью от мира, самозабвенностью в своем увлечении.

Еще он любит мать, отца и свою домашнюю собаку, сибирскую лайку, по кличке Гром.

Всем своим сонливо-равнодушным видом и наплевательским отношением к окружающему миру Гром напоминает своего хозяина, Митю Автономова. И никого он столь подчеркнуто радушно не приветствует, как его. Когда Митя заходит в калитку, молодой этот кобель, преисполненный радости от встречи, с очевидным трудом отдирает сонное туловище от деревянного настила, с опущенной головой, с подобием собачьей улыбки кое-как становится перед ним на растопыренные в стороны лапы, чтобы, наверно, не упасть спросонок, и два раза машет хвостом. Ровно два раза. На большее у него не хватает ни сил, ни желания. Митя треплет ему загривок и заходит в дом, а собаку начинает клонить в сторону.

И вот наконец Гром заваливается набок и падает на настил, крепко стукнув костями о толстые доски. И мгновенно засыпает снова, будто и не просыпался вовсе.

Такие вот сцены повторяются всякий раз, когда Митя приходит из школы.

Я учусь на класс ниже – в седьмом – и вполне осознаю отсталость, никчемность и ущербность перед Митиным совершенным владением техническими вопросами.

– Вот они, эти придурки, тройки мне ставят, – так оценивает он уровень компетентности своих учителей, – а могут они, к примеру, электричество на поветь провести? Хрена с два! Физ-зики! А я, нате вам, взял да и провел.

В самом деле, на повети у них туалет, и теперь на входе в него висит лампочка.

Пошла, допустим, Митина матушка, Анна Кирилловна, посреди ночи туда по делам, и не надо по стенам шарить, путь искать: в коридорчике щелк тумблерочком – и вот они, пожалуйста, перед вами, необходимые удобства, и делай нужные дела при ярком освещении.

Даже газету можно прочитать при желании. Опять же не так страшно ночью на повети.

Большое дело

С некоторых пор я частый ходок в дом, где живет Митя.

Дело в том, что моя мама любит выписывать всякие журналы, а я люблю их листать, и в журнале «Юный техник» я нашел описание изготовления детекторного приемника. Принес журнал Мите. Вдруг это заинтересует его техническую натуру, да и поговорить будет о чем. В общем, принес просто так, без дальних планов.

Результат превзошел ожидания. Он распахнул сонные свои глаза, муть, вечно висящая в них, вдруг размылась, вспыхнула радужная оболочка, маленькие зрачки в мгновение расширились.

Митя долгонько водил пальцем по прямоугольным линиям схемы, бормотал:

– Ага, вот конденсатор, вот сопротивление… Ага, вот-вот… Тэк, тэк, тут сорок пикофарад, тут двадцать пять ом… А не маловато будет? Надо покумекать, должны где-то быть эти самые… Ага, вот и они… А вот и сам детектор, вот он, голубчик…

Он задрал подбородок и сказал потолку:

– А вот это, брат ты мой, проблема. Где же нам его найти-то, этот самый детектор? Может, на радиоузле? Да там этот злыдень сидит, не допросисся у него… Ну ладно, посмотрим…

Злыднем Митя называл, знамо дело кого, Николая Буркова, начальника деревенского радиоузла. Тот, вызнав его нездоровую страсть к радиодеталям, близко не подпускал Автономова к этому самому узлу. А там много чего имелось для Мити интересного… Бурков считал, что эти долбанутые радиолюбители – первейшие воришки, и они только и зыркают своими бессовестными глазами, что и где плохо лежит. Я думаю, он плохо знал Митю, который если и тянул что, то только с мусорной свалки.

Я стал соображать: чего же он так загорел ся-то, Митя Автономов? Неужели решил сам приемник мастерить? И что, он будет разговаривать, этот приемник, и всякие новости нам в деревню из Москвы передавать?

И я высказал сомнение, стоит ли браться за такое серьезное дело? Но в Митиных глазах уже стоял ястребиный блеск, душа его только начинала обретать смысл жизни. И он поднял на меня эти наполненные смыслом прояснившиеся глаза и сказал на выдохе:

– А чево тут такого? Делают же люди…

Вникая в хитросплетения схемы, Митя начинал порывисто дышать, технические детали его возбуждали.

– И что же, братцы вы мои, где же у нас с вами антенна? Вот она, дорогая, все правильно, – переходит в катушку, все верно, так и должно быть… Это диод…

Пухлые губы Мити то выпячивались, то втягивались обратно, шлепали друг о друга, издавая странные причмокивающие звуки. «Надо же, – шептал он громко, как бы заговорщически, – куда же наука шагнула, елки-моталки».

И вдруг Митя оторвал от схемы и переместил на меня ошалелый взгляд физика, впервые внедрившегося в миллиардную частицу нейтрона и теперь незнающего, что ему делать со своим открытием? Потом снова вгляделся в схему:

– Я не вижу здесь главного, – сказал он сдавленным шепотом, голосом человека, погрузившегося в скрытую от людей тайну. – В этой схеме не обозначен источник питания!

И Митя заволновался.

– Они что, совсем за дураков людей держат? – спросил он меня с вытаращенными глазами. – Ведь это устройство не сможет работать, в принципе не сможет!

Я глядел на Митю с интересом, на его вспыхнувшее волнение, на его загоревшиеся глаза. Передо мной подпрыгивал на стуле настоящий ученый. Правда, я никогда не видел в жизни настоящих ученых, но, наверно, так волновался бы наш земляк Ломоносов, когда что-то там открыл.

– Ты представляешь, чего они предлагают в журнальчике этом? – спросил Митя меня дрожащим голосом. – Они хотят нарушить все законы физики, абсолютно все… Охренели совсем…

Я тоже начал маленько волноваться. Ничего себе, журнал принес, показал… А тут переворот в целой науке.

– Да они, эти балбесы, приемник решили сделать без питания. Ну, придурки! Вот как народ болванят! Они не понимают, что ли, что без энергии никакой механизм работать не может? Кул-либины, елки-моталки! Опять решили вечный двигатель изобрести! Вы гляньте на этих умников! Конечно, теперь он вечно и будет работать, если им батарейки не нужны. Зачем нам теперь аккумуляторы завозить на Северный полюс, если и так можно…

Митя махал перед моим носом журналом «Юный техник», маленькие глазки его были распахнуты и искрились. А я ничего не понимал. Да и не было для меня никакой разницы в том, есть в приемнике батарейки или нет их совсем.

– Вот так, Павлик, и выращивают у нас радиолюбителей. Что из него вырастет, если сама схема – вранье сплошное! Вот так и гробим мы нашу советскую науку и страну всю гробим!

Вот такое вышло в тот вечер крупное волнение. Но на следующий день Митя сам нашел меня в школе и, потупясь и как бы оправдываясь, пробурчал:

– Не прав я вчера был. Там совсем другое решение. Все работает за счет энергии радиоволн. Заходи сегодня, обсудим.

Я, конечно, опять ничего не понял, но дома, едва перекусив, помчался к Митьке.

Нашел его в дровянике. Он складывал дрова, наколотые намедни. Поленница получалась ровная, аккуратная, линеечка в линеечку. Чтобы так сложить, мне бы пришлось долго тренироваться, да и то потом поленья торчали бы невпопад. Культурный он, Митька…

– Я тут в одной книжке ночью вычитал интересную вещь, – рассказывал он мне, похлопывая запястьем о торцы поленьев. – Оказывается, радиоволны сами обладают энергией. Вот откуда она и берется в приемнике. Это же интересно: какой-то передатчик за сотни километров, может быть, создает звуковой импульс и запускает его в эфир, как выстреливает, а тот и летит со страшной скоростью в разные стороны, как круги на воде, когда камень бросишь, и может даже Землю обогнуть. Это и есть радиоволна. А люди сидят с приемниками в разных точках планеты и ловят эту волну с помощью антенн, как мы, например. Волна в антенну ударяет, а та ее хоп – и поймала, и тут же отправила на приемник. Она же под напором летит, эта волна, вот она тебе и энергия. Значит, можно без батарейки ее ловить. И пожалуйста: «Га-ва-рит Ма-асква!»

Митька произнес это голосом Левитана. И вправду, похоже. Как будто радио включилось.

Вроде все срасталось. И просто, и ясно. Даже я теперь понял, что такое радиоволна.

Не каждый учитель смог бы так толково объяснить. Способный он, Митька. Да, далеко мне до него.

Поленница была сложена.

Митя оглядел ее с разных сторон, кое-где похлопал еще по торцам и приказал:

– Пошли в дом.

Мы прошли в переднюю горницу, там на столе лежали какие-то детали, провода, деревяшки, бумаги…

– Я ночью не спал и все продумал, – сообщил Митька. Оказывается, он всю ночь изучал схему и читал инструкцию по сборке детекторного приемника. – Если все сделаем правильно, то будет работать.

Я вглядывался в схему – какие-то квадратики, треугольники, линии. Я ничего не понял. Предстояла серьезная работа, и я робко поинтересовался:

– Митя, а ты правда во всем этом разобрался?

– Пришлось, – ответил он хмуро, и я понял, что Митя действительно вник во все тонкости. Такие, как он, слов на ветер не бросают.

– И тебе тоже придется, – сказал он, въедливо на меня взглядывая. – Ты же не попка какая-то, тоже должен соображать, что к чему.

На это я согласно закивал головой. Хоть я и не такой продвинутый, как Митя, но тоже не хотелось быть истуканом или этой самой попкой.

Перво-наперво он решил обучить меня читать схему радиоприемника. Мне это далось тяжело: я не мог представить, как эти прямоугольно-квадратные линии с какими-то вкраплениями нарисованных штучек могут быть механизмом приемника.

– Это что, провода? – спрашивал я, показывая на прямоугольники. – Они что, так и должны быть расположены?

– Да нет, это схематичное изображение устройства. Главное здесь – не расположение на рисунке, а принцип соединения частей и деталей в самом приемнике, – терпеливо толковал мне Митька. – Видишь вот эту разлапистую штучку?

– Угу.

– Это антенна. Она здесь маленькая и рядом с самим устройством. А вообще, она устанавливается на крыше и должна быть как можно длиннее. Тогда захват радиоволн будет шире. – Он вел пальцем по схеме вниз. – А вот это, брат ты мой, катушка начинается, катушечка, видишь, завиточки пошли, пошли. Это важный предмет. Считай, каждый новый виток – это и есть новая волна. Ее еще называют колебательным контуром. Ты потом сам увидишь при сборке…

Нижний контакт катушки уходит вот сюда, вниз. А куда вниз, ты и не знаешь, а уходит он под землю. Это заземление. Ты хоть знаешь, зачем заземление?

– Каждый дурак знает. Чтоб молния не шарахнула.

– Ну-с, правильно, молодец.

Вы бы посмотрели на Митю Автономова в этот момент, в этот сладкий для него час, когда он сидел передо мной и учительствовал. «Наверно, – думал я, – выйдет из него настоящий учитель, может, и ученый, а может быть, и сам космонавт». Митя важничал, и у него это получалось.

– А вот теперь, брат ты мой, Павлик, внутренность пошла приемника, техническое его оснащение.

«Где он слов таких мудреных набрался, Автономов, ума не приложу! Вроде в одной деревне живем».

– По-во-рачиваем по схеме налево, хоп! Что это такое? Как это называется? Скажи-ка мне, дорогой Павел.

Треснуть бы ему, «дорогому Мите», чтобы не выпендривался тут, умник! Да не получится: крепкий он, Митька, да и постарше. Раздухарился, аж спать на ходу перестал… Глазищами зыркает, башкой вертит…

– А это, уважаемый, не что иное, как конденсатор. А ну-ка, теперь вопросик: какие функции у конденсатора в детекторном приемнике?

– Не знаю я никаких таких функций, – пробурчал я хмуро. – Ты, Митька, взялся объяснять, так и объясняй. Не гоношись тут, а то раздухарился с вопросиками.

Но Автономов как будто и не слышал ничего. Он пел свою любимую техническую радиопесню и был глух ко всему постороннему, как лесная птица глухарь на весеннем току. Впрочем, пел вполне миролюбиво. И мне с ним совсем не хотелось ругаться, ведь он меня – простофилю – учил уму-разуму. Кроме того, он пребывал в родной стихии:

– Конденсатор накапливает электрический заряд и выдает, сколько нужно и когда нужно. Он помогает в настройке приемника. А вот это что? – Митин палец остановился на мудреном значке: треугольник упирается в палочку Откуда мне было знать? – А это и есть главная деталь, основной прибор. Называется «диод» или «детектор», поэтому и приемник детекторный. Антенна-то ловит электроколебания высокой частоты, а человеческое ухо их не разбирает, а диод преобразует их в нормальные, низкочастотные, и человек слышит в наушниках обыкновенный разговор.

Митя вдруг заволновался, аж вспотел маленько, покрутился на стуле, вскочил и пошел к окошку. За окошком шумело весеннее море, там восточный ветер доламывал, мельчил в крошку еще не растаявшие льдины. Он глядел куда-то вдаль, в уже открывшийся до горизонта синий простор, и размышлял вслух:

– Вот люди, а! Вот человечество! Сколько они напридумывали всего! Вот же накрутили, елки-моталки.

Я Митьку понял. Это он завидовал тому, что все изобретения обошлись почему-то без него. Но я был уверен, что он еще свое возьмет. Он такой детекторный приемник всем выдаст, что у самых лучших изобретателей пальцы заломит от зависти.

Он постоял еще у окошка, покачался на крепких своих ногах, повернулся ко мне и сказал:

– Надо нам антенну с тобой установить на крыше. И чем длиннее, тем лучше. Тогда захват волн будет шире. – Он нахмурил лоб, задумался. – Не знаю только, где проволоку достать. Проволока должна быть хорошая, лучше – медная.

Дома еще было много дел, и я заторопился:

– Давай, Митя, перенесем все на завтра.

Кроме того, сегодня я узнал столько нового, что надо было все это переварить в моей голове, слабо приспособленной к технике. Митя согласился, и я побежал домой.

Дома, когда готовил уроки, я задумался над создавшейся ситуацией. Получается, что Автономов доверяет мне и берет меня в напарники. Но меня грызли сомнения: у меня нет никаких знаний, и я буду для Мити «подносчиком патронов», не более того. «Принеси то, подай плоскогубцы, убери мусор…» Мне такая роль не подходила. Хотя, если уж глядеть правде в глаза… Я вспомнил, как я делал самолет. Стыдоба, да и только!

Прошлым летом из Посылторга пришла кордовая модель самолета, заказанная для меня отцом, в разобранном, естественно, состоянии. Двигателем для пропеллера служила резина, которую надо было сильно закрутить. Я собирал, собирал этот самолет, прилаживал детальку за деталькой. А потом в присутствии всей семьи запустил на огороде в воздух. Думал: ну сейчас взмоет мой воздушный корабль над деревней, над нашим домом, словно лебедь белый, поразит всех своим полетом. Я ведь долго корпел над ним, все вымерял… А самолет мой, будто подбитый немецким истребителем, сразу после старта стал заваливаться на крыло и, описав в воздухе длинную неуклюжую траекторию, врезался в старый наш амбар лоб в лоб. Будто на таран пошел, как летчик Гастелло. Амбар, конечно, эту катастрофу выдержал, а вот самолет мой… Восстановлению он не подлежал.

Ночью я плохо спал. И хоть сомневался я, но мне все-таки хотелось верить, что мы с Митькой установим связь с Москвой и со всем миром и будем слушать новости не из дребезжащего черного бумажного репродуктора, которых в деревне полно и которые включаются от и до, от стольки и до стольки.

Конечно, у некоторых деревенских жителей уже стояли дома приемники, но тут-то свой, своедельный… Это, братцы дорогие, совсем другое дело! Подошел к нему, наушники надел, тумблером щелкнул – и пожалуйста: «Передаем для вас, уважаемые товарищи, последние новости». Причем получается, что приемник сообщает все только для меня и для Митьки. Мы у него уважаемые, остальных это не касается.

И только мы первые будем знать обо всех последних событиях в нашей стране и за рубежом. Ну, там, какие надои у коров, какой спутник запустили, что с целинными землями происходит. Как зовут нового космонавта и на какую планету он полетел.

Люди, конечно, потянутся ко мне и к Митьке: «Дайте и нам послушать, ребята. Мы, мол, тоже интересуемся».

А мы будем отвечать: «Пожалуйста, пожалуйста. Только в очередь встаньте, видите, сколько народу собралось. Наушники одни, а вас много».

Правда, кое-кого я бы в эту очередь не пускал. Особенно некоторых из старшеклассников…

Я несколько раз выходил на крыльцо. Сидел на нем и мечтал. На улице стояла весенняя радостная ночь, и знобкий ветерок забивался под наброшенную на плечи фуфайку. В преддверии скорого утра уже тренькали какие-то прилетевшие в деревню птахи, в лесу, на недалеком болоте, все кряхтел и кряхтел в весеннем азарте, призывал подругу заполошенный куропоть – самец куропатки. А над самой моей головой в темно-сером небе, словно куски рваной ваты, небыстро летели легкие сиреневые облака, с запада на восток. И прямо передо мной висела в просветленном уже небе северного апреля умытая весенней благодатью яркая луна. Она помаргивала мне широким своим расплывшимся левым глазом и как будто обещала, что тоже пошлет мне свое таинственное радиосообщение.

Утром очень хотелось спать, а на уроках душа немилосердно стремилась к Митьке, к интересному делу, к приемнику.

– Че, на крышу полезем? – спросил я Митьку первым делом, когда заявился к нему после уроков.

– Полезем, куда ж деваться, – кивнул он. – Только проволоку где достать медную? У меня, точно, нет. Может у твоего батьки?

У моего отца много чего есть, да только не про нашу честь. На такие дела особое разрешение потребуется. Но я видел в сарае на толстом старинном гвозде какой-то моток проволоки, кажись, медная и есть…

– А сколько метров надо?

– Метров сорок.

Я привел Митю в наш сарай. Он схватил моток, и его толстые губы расплылись в довольной улыбке:

– То, что надо, Павлик! Нутром чую – тут как раз сорок метров. И сечение в аккурат, и ни узлов, ни связок. Ура! Пошли антенну натягивать.

Но я понимал неизбежное: если взять без спросу, будет крепкий разговор с отцом. Мне меньше всего этого хотелось. Тем более я вспомнил, что проволока эта досталась отцу тоже не за красивые глаза. Он выменял ее на полкорзины свежей наваги у городских торгашей, которые шастают по нашему берегу и меняют рыбу на все, что может пойти в ход у местных жителей. Отец хотел проволоку пустить на какое-то дело, но потом надобность, видимо, пропала, и вот она висит без толку, нас, видимо, и ждет.

– Не, Митя, надо разрешения у папы спросить.

Тут Митька загрустил: он понимал, что мой отец – переговорщик непростой…

– Не отдаст ведь твой батька, не отдаст, – пробурчал он с надутой губой. – Тот еще жадина, знаем мы.

Все достоинства и недостатки своего отца я знал не хуже Мити. Да, он бережлив, конечно, даже, возможно, и очень, но смолчать я не мог.

– Ты, Митя, молчал бы насчет своего батьки. Скупердяй почище других. В деревне-то первый будет.

Нам недосуг было ругаться. Митя это понимал. Он сказал примирительно:

– Ну, пойдем разговаривать, что ли. Все равно ведь надо.

Отца мы нашли на работе, на рыбзаводе. Он сидел в своей конторке, что-то писал и со звонкими щелчками отбрасывал круглые костяшки на огромных счетах. Шла подготовка к очередному рыболовецкому сезону.

– А, демократическая молодежь, пришли в гости, значит, – проговорил он, одновременно что-то записывая в толстенный замусоленный гроссбух. Он всегда так обращался к местной ребятне.

Мы покачивались у порога и вглядывались в туманное пространство конторки.

В ней можно было лишь с трудом что-нибудь разглядеть, потому что кругом стоял страшный табачный чад. Дымина висел такой, что казалось: сунь внутрь него рукавицу – она и будет лежать там, как на полке.

– Проходите, чего стоите, особого приглашения ждете? – И это было коронной фразой моего отца.

Мы несмело уселись за стол, положили руки на столешницу, покрытую старыми газетами, уперлись в него взглядами. А он на нас не обращал никакого внимания, он впивался глазами в очередную костяшку счетов, потом хватал ее тремя пальцами, закатывал глаза, как будто переваривал что-то в голове, а затем, словно решившись на какой-то сильный поступок, резко и уверенно отбрасывал костяшку в сторону. Поправив очки, он внимательно и как бы недоверчиво разглядывал полученный результат. И только после этого что-то записывал в своем гроссбухе.

Наконец он оторвался от своего мудреного занятия, бросил на нас пытливый взгляд, разглядел, конечно, как мы заискивающе перед ним куксимся, и, хитро усмехнувшись, спросил:

– Чего затеяли, добры молодцы? Или набедокурили чего?

– Не-не! – закричали мы в два голоса. – Мы только спросить хотим.

– Та-ак, значит, разговор, – отец взял лежащую на столе пачку «Севера» и выщелкнул из нее папиросину, помял табак, постучал торцом о стол, и вот он сладко вдыхает дым, сидит, чадит, добавляет туману и в без того прокуренное помещение.

– И об чем краснофлотцы хотят со мной разговаривать?

Митькино слово не имело для моего отца никакого значения, поэтому мне первому пришлось идти в бой.

– Пап, мы тут с Митькой приемник решили сделать, – сказал я и замолчал. Надо было ждать развития разговора. Отец может повернуть его в любую сторону. Может и вообще разговор прекратить или увести его не туда. Он такой, мой отец. Но тут его что-то заинтересовало.

– Какой такой приемник?

– Да детекторный, вот…

– A-а, детекторный, понятно.

Ни доли удивления, ноль реакции. Будто он всю жизнь только такими приемниками и занимался.

Пустяшное дело.

– Нам антенна нужна.

– Ну, какой приемник без антенны, знамо дело.

И опять молчание. Только папироса во рту чадит, и дым вокруг лица, как туманище непролазный. Не растолкать отца.

– Нам проволока нужна, медная. Из медной проволоки самолучшие антенны выходят.

– Понятно, понятно, какая же антенна без медной проволоки.

Дым коромыслом и отцовское молчание. Было ясно, что отец мой включил обычную свою тактику – подождать, посмотреть, куда разговор может вырулить и какая от него может быть польза.

Вопрос, как ни крути, надо было решать, и я поднялся в атаку под залповый огонь, под танки, с одной гранаткой, да и то с учебной.

– Пап, у тебя же моток висит в амбаре который год без дела. Как раз из медной проволоки. В аккурат под антенну сгодился бы.

Я напрягся: вот сейчас вся артиллерия вместе с «Катюшами» по мне и ударит. Мокрого места не оставит. Но в который уже раз убедился в мгновенной реакции отца, если речь идет о чем-то полезном.

Дым вокруг него вдруг развеялся, будто его разнесли ворвавшиеся в конторку свежие ветры, и нам явилось вполне заинтересованное папино лицо. Но кроме образовавшегося к нам интереса, в отцовских глазах появился и отблеск соперничества и азарта.

– Постойте, мужики, я ведь для себя храню эту проволоку. Ты, Паша, забыл разве? Я же собираюсь приемник покупать ламповый, деньги уже с матерью отложили на это дело. Мне самому антенна нужна.

Вот так разворот-поворот. Я и знать не знал, и слышать не слышал, что отец собирается приобретать приемник, да еще и антенну устанавливать.

Уж я-то знал бы об этих приготовлениях в первую очередь. А теперь получается, что и проволока не уплывет в чужие руки, и антенна на нашей крыше стоять будет, а не на чьей-то другой.

Я же говорю: мой отец из своих рук ничего просто так не выпустит. Мимо него даже таракан налегке не проскочит – обязательно на него что-нибудь нагрузят.

Митька спас ситуацию. Он, добрая душа, понял все правильно и вовремя вклинился в разговор.

– Дядя Гриша, давайте так и сделаем: антенну устанавливаем на вашем доме, и она будет работать на два приемника – на наш и на ваш, когда вы его купите.

Отец вдавил папиросину в замызганную пепельницу, представляющую собой старое расколотое блюдце, и сказал с видимым удовлетворением:

– Валяйте, ребята, начинайте. Только с условием: под моим контролем, а то мало ли чего, не дай Господи. С крыши навернетесь, а мне за вас и отвечай. Когда собираетесь антенну ставить?

– Завтра после уроков.

– Вот завтра после уроков найдите меня – и полезем на крышу все вместе. Пашка, тебе понятно? Ты первый ремня получишь, ежели самовольничать будете. Ясно вам, демократическая молодежь?

– Ясно, все ясно! – заорали мы хором. Мы с Митькой были счастливы оттого, что все удачно так вышло.

Обратно к своим домам мы с Митькой шли вдоль деревни, по морскому берегу, уже сбросившему с себя тяжеленные зимние глыбы, по твердой, как асфальт, влажной песчаной кромке, мимо притихшей после ледостава морской воды.

И мне казалось, что по всей неохватной шири морского пространства и по всему громадному поднебесью летели в разные стороны прозрачные невидимые радиоволны, одна за одной, другая за другой, и ударялись о воздух, и создавали энергию.

А потом, взбодренные удачно проведенным разговором, мы радостно загорланили боевую песню про то, как:

 
Средь нас был юный барабанщик,
В атаку он шел впереди
С веселым другом барабаном,
С огнем большевистским в груди…
 

Мы тогда знали мало хороших песен, а эта нам нравилась, потому что она звала к подвигу наши мальчишечьи сердца.

А по синей-синей воде оттаивающего после холоднющей зимы моря плавали голубовато-белые льдины, еще не унесенные горними ветрами в морскую голомень, и на некоторых из них чернели продолговатые силуэты нерп, греющих жирные свои бока на проклюнувшемся наконец солнышке.

А на другой день… Хорошо, что он пришел тогда в нашу деревню, этот самый, завтрашний, день. Тогда я доподлинно узнал, что мой отец нуждается и в этой антенне, и в том приемнике не меньше, чем я и Митька Автономов. Оказалось, что его самого все это бесконечно интересовало, как мальчишку какого-то. А я совсем не знал его с такой стороны.

Еще когда мы находились в школе, папа приготовил кучу всяких ненужных вещей: набор гаечных ключей, два молотка разных размеров, тиски, веревки, две лестницы, ну и, конечно, тот самый моток медной проволоки… Я-то ничего все равно не понимал, а Митька позыркал своими глазками на папины приготовления, поухмылялся, и отец сделал обидный для себя, но правильный вывод: в технические детали ему лучше всего не встревать, и всей работой в дальнейшем руководил Митя. А отец и я были у него на подхвате. А Автономов принес то единственное, что и требовалось: четыре фарфоровых изолятора, найденных когда-то на какой-то свалке, и плоскогубцы.

Впрочем, устанавливали антенну они вдвоем – мой отец да Митя. Мне работы не нашлось, я был лишним. Поэтому я сидел за трубой, глядел, как они трудятся, и пел для них революционные и военно-морские песни. Отцу, как старому военмору, нравились те и другие. Папа обожал трогательно-грустную «Там, вдали, за рекой зажигались огни…» про то, как боец молодой из буденновских войск героически погиб в бою с вражьей силой. Я ее спел два раза.

Папа сидел верхом на матице крыши, будто на резвой лошадке, держал в руках проволоку и командовал мне: «А ну, давай теперь “Шел отряд по берегу”». И я звонким голосенком вытягивал новую мелодию. Я песни знал, потому что был в школе запевалой и участвовал в художественной самодеятельности.