Текст книги "Я родился на Поварне"

Я родился на Поварне
Павел Васильевич Кузнецов

© Павел Васильевич Кузнецов, 2024

ISBN 978-5-0064-0119-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Номинант на премию «Поэт года». 2021 г.

Номинант на премию им. С. Есенина «Русь моя». 2021 г.

Награждение медалью «Просветителей Кирила и Мефодия»

2023 г.

Награждение медалью «Сергею Есенину 125 лет.»

2021 г.

Награждение медалью «Достоевскому 200 лет.»

2022 г.

Награждение медалью «Святая Русь.»

2022 г.

Центральный Дом Литераторов. Москва. 2021 г.

Свидетельство члена Интернационального Союза Писателей

 
Случилось то, чего пять лет я ждал:
Вступил в Союз писателей-поэтов.
Я восемь книг до этого издал,
Беря из жизни множество сюжетов.
 
 
Поэзия мне выжить помогла,
В моей борьбе с недугами земными.
Шестнадцать лет меня томила мгла
Нападками, завистниками злыми.
 
 
Они не знают, для чего Союз,
Союз пера и многоточий.
Я здесь нашёл друзей, а это плюс,
Огромный плюс без правомочий!
 

Поздравление на 60 летие. 2023 г.

Я, родился на поварне

 
Я родился на Поварне,
В тихом месте, у реки,
Где восходы лучезарны
Всем невзгодам вопреки.
 
 
Старый дом на три окошка,
Домик маленький внутри…
На печи мурлычет кошка,
Пёс скребётся у двери.
 

Родительский дом. Фото Автора.

 
Дед Василий, Бабка Домна,
Мать, Отец и деток семь.
Да… семья вообще огромна,
Но хватало места всем.
 
 
Пёс пушок и две коровы,
Поросёнок, огород.
Одним словом, Кузнецовы:
Трудовой, рабочий род.
 
 
В общем, жили-не тужили,
Разрасталась вмиг семья.
На покос всегда ходили
Братья, сёстры, да и я.
 
 
С лета спать ложились в сено
На большущий сеновал.
Засыпали мы мгновенно —
Запах трав нас умилял.
 
 
А зимой на печке жаркой,
После стужи за окном,
На большой перине мягкой
Согревались все гуртом.
 
 
Утром рано, спозаранку,
Так не хочется вставать.
Мать готовит запеканку,
Борщ готова наливать.
 
 
Аромат стоит столбом!
Сон моментом исчезает,
Понимаешь ты умом:
Опоздавший пролетает.
 
 
Наша улочка, у речки,
Упирается в гору.
Хлипкий мостик, три дощечки,
И дорожка ко двору.
 
 
Справа выросла колонка:
Ни допрыгнуть, ни достать.
Крепко держится ручонка
За рычаг, чтоб им качать.
 
 
Слева речка и затоны,
Островки и бережка.
С детства мне они знакомы,
Возле Стихина лужка.
 
 
В тихой заводи у речки,
Где три тополя стоят,
По воде идут колечки,
Мысли в прошлое летят…
 

Заводь за Стихинским лужком. Рис. автора.

На покосе

 
Утром рано, спозаранку,
Светло солнышко взошло.
Батя, взявшись за баранку
Мотоцикла своего,
 
 
Нахлобуча шлем покрепче,
В седло «козлика» садясь:
– Ну, держись, Тамара, цепче —
И умчались восвоясь.
 
 
По дороге им вдогонку
Быстро движется Пушок.
Пёс включился в эту гонку
И летит, сплошной комок.
 
 
Ну, а следом, потихоньку,
Дядя Ваня не спеша
Запрягает полегоньку
В путь-дорогу крепыша,
 
 
Рыжебокого конягу.
Тот прогулке, вроде, рад,
Молча прётся по оврагу,
Объезжая пней преград.
 
 
А за ними мы гурьбою,
От старших и до мала,
В велогонке меж собою
Кто быстрее – на ура.
 
 
По лесной дороге, в чаще,
На подъёме в горку, ввысь.
А отлогий спуск не слаще:
«Эх, ребята! Ну, держись!»
 
 
Вскоре выбрались на поле,
На простёртые луга,
Где литовкой машут трое
И стоят уже стога.
 
 
Первым батя жнёт с отмашки,
Следом дед не отставая.
Потом вымокли рубашки,
А косьбы не видно края.
 
 
Мать вдогонку им на пятки
Наступает что есть силы,
Но куда там – парни хватки,
Знать, не первый раз косили.
 

На покосе. Рис. автора.

 
Брат наш Лёнька на подмогу
Направляется с литовкой.
Хоть и молод, но, ей-богу,
Наделён уже сноровкой.
 
 
Рано – солнышко чуть встало,
И созревшая трава:
«Накосить бы не мешало», —
Так и шепчет мурава.
 
 
А сестрёнки в междурядье
Занимаются валками.
Ворошить траву, как прядье,
Можно было лишь руками.
 
 
Мы тоже были на подмоге:
Где траву перевернуть.
«Берегите, детки, ноги!» —
Нам кричали там и тут.
 
 
На покосе змеи жили,
Шустро ползали в траве.
Мы же их в зажим ловили
Палкой длинной в логове.
 
 
А потом на солнцепёке
Те висели на шесте.
Чёрну-ворону, сороке
На закусочку в когте.
 
 
Для костра сучков набрали,
Собирая по лесам.
А ещё грибы искали —
Нас учили: «Сделай сам».
 
 
Вскоре Вольхин появился
На лошадочке своей.
Слепней рой над нею вился,
Норовя куснуть сильней.
 
 
Дядя Ваня, распрягая,
Всё же ноги ей связал,
И, на волю отпуская,
Мне следить за ней сказал.
 
 
Сам отправился на помощь,
Взяв литовочку свою.
Я лошадке вкусный овощ
Дал – жуёт, а я смотрю.
 
 
Эх, охота покататься,
Только ростом как-то мал,
И пришлось с пенька забраться,
Уцепился – не упал.
 
 
Лошадь, чувствуя малого,
Потихонечку пошла.
Обалдевший от такого,
Я вцепился в удила.
 
 
Та спокойно зашагала.
Встала. Травушку жуёт.
В кустах птицу испугала.
Ну, а дальше? Не идёт.
 
 
На спине сижу лошадки,
Мягко гриву теребя.
Обжимают голы пятки
Рёбра доброго коня.
 
 
Солнце только с деревцами
Поравнялось, выползая,
Пробуждаемо певцами,
Всё росою омывая,
 
 
Торопилось ввысь, к зениту,
Чтобы, сверху нагревая,
Просушить траву отбиту,
Что, литовками срезая,
 
 
Косари сложили валко,
Сбоку, ровными рядами.
Нам, в тени, их было жалко,
Что под солнцем машут днями.
 
 
Но пока жара не встала,
Надо травушку косить.
Вон, роса ещё не спала —
Легче косу вкруг водить.
 
 
Уж за полдень – жар крепчает,
Запах травушки парит.
Каждый, видя, примечает:
Мать пошла обед варить.
 
 
На костре кипит похлёбка
Из картошки, да с грибами.
Рядом чайник жмётся робко,
Вновь заваренный листами.
 
 
От смородины весь красный,
Чай с приятным ароматом.
День становится прекрасным
После кружечки ребятам.
 
 
Возле кустика калины,
Под берёзкою шурша,
Мать накрыла мешковину,
Сверху скатерть положа́.
 
 
На неё кладётся сало,
Хлеб, порезанный ломтём,
Яйца, лук, что запасала
Поздно вечером, пред сном.
 
 
Крынка беленькой сметаны,
Масло, взбитое самой,
И картошечка с таганы,
Рассыпная, с кожурой.
 
 
Сыр, варёный накануне
Своей собственной рукой
Да отжатый на чугуне —
Гирей мощною, с дугой.
 
 
Вытащила из тенёчка
Крынки с белым молоком.
Постаралась утром Ночка,
Лишь мычала: «Всем нальём.»
 
 
Понимает вишь, бурёнка,
Кто готовит на зиму:
Сена свежего бабёнка
Даст покушать во хлеву.
 
 
Я даю сигнал к обеду —
Бью по рельсе молотком.
Звук доходит даже деду,
Все идут к костру пешком.
 
 
На покосе дед менялся,
Вроде даже молодел.
Три войны прошёл, сражался,
И нисколько не старел.
 
 
У костра лесные байки
Под дымок, взлетавший ввысь,
Дед рассказывает стайке
Пацанов, что собрались
 
 
После сытного обеда
Вновь послушать про войну:
«Нелегка была победа…» —
Да еще и не одну.
 
 
«Я служил тогда в обозе.
Под Смоленском, в окружной
Очутились мы все в позе,
Нехорошенькой такой.
 
 
Справа – немец, слева – немец,
Спереди и сзади жмёт.
Окружил нас чужеземец
Да прохода не даёт.
 
 
И решили пробиваться:
– Лучше смерть, чем в плен врагу.
– А куда больным деваться?
– Я обозы проведу.
 
 
Сам я местный, лес весь знаю.
– Что ж, Василий, в добрый путь…
…Я лошадок запрягаю,
Да и тронулись чуть-чуть.
 
 
По́ оврагам, по болотам,
По лесам идём глухим,
Через речку, мелким бродом,
По дороженькам плохим.
 
 
Наши все пошли в атаку,
В рукопашный, в страшный бой.
Все полезли в эту драку —
Что творилось! Боже мой!
 
 
Мы же раненых сторонкой
Вывозили по кустам.
Справа – взрывы, над воронкой
Дым клубится тут и там.
 
 
Обошли. За поворотом,
Видно, нам наперерез
Немец, численностью взводом,
Нам прервать проезд полез…»
 
 
– В прошлый раз их десять было, —
Дядя Толя подошёл.
Дед с усмешкой: – Вот чудило!
Как дорогу то нашёл?
 
 
Это наш сосед, Малахов,
Друг отца, танкистом был.
Он с войны не знает страхов,
Так как Жукова возил.
 
 
«И́ за это, как в награду,
Свой «газончик» подарил», —
Каждый раз сию балладу
Дядя Толя говорил.
 
 
«А машина та на славу,
Боевой, военный «конь».
С ней любую переправу
Ты пройдёшь, как сквозь огонь.
 
 
По лесам и по болотам,
По неезженной тайге,
По обширнейшим широтам,
Где покос стоит в траве».
 
 
Рядом с дедом дядя Толя
На поляночку присел.
На краю большого поля
Всё же кушать захотел.
 
 
И пошла вновь байка с лёта,
Дядя Толя говорит:
«Впереди идёт пехота,
Справа танк чужой горит.
 
 
Ну, а нам приказ на запад
Наступать, сколь хватит сил.
Я боюсь костюм заляпать —
Фриц-то нас не пригласил!»
 
 
Разлетелся дружный хохот,
Даже слёзы вышли с глаз.
Вдалеке на небе грохот,
Подстегнул всех быстро враз.
 
 
Дружно кинулись все в поле
И давай скирду метать:
«Эх, успеть бы сделать боле,
Хватит, бабоньки, мечтать!»
 
 
С поля сено всё собрали,
На телегу погрузив.
Да в газончик накидали,
И прицеп свой догрузив.
 
 
Торопясь назад, в дорогу,
Чтоб до дождика успеть,
На педаль жмёт дядя ногу:
«Эх, мотор б не перегреть».
 
 
Мы же следом им вдогонку,
И опять перегонки.
Залетели в ту воронку
Молодые ездоки.
 
 
По колено грязи в луже,
И никак не обойти.
Грязь затягивает туже:
«Ну-ка, Лёнька, помоги».
 
 
Старший брат с сестрою вместе
Достают малых ребят.
Те измазались, как в тесте,
Как свинушки, выглядят.
 
 
Улыбаются смущённо,
Оттирая грязь с лица.
Сестра же смотрит изумлённо:
«Как отмыть здесь сорванца?»
 
 
Обтерлись все понарошку
И на велики опять,
Отправляясь в путь-дорожку
Лошадь с возом догонять.
 
 
Дед остался на покосе
(Так ему не привыкать).
Крыша с веток на откосе —
Можно звёзды сосчитать —
 
 
Но для дождика преграда,
Не промокнет никогда.
Деду в шалаше отрада:
Свежий воздух, как всегда.
 
 
Костерок тихонько шает,
Дым ложится над жнивьём.
Дед спокойно засыпает,
Усыплённый соловьём.
 
 
Тот, по старой верной дружбе,
Прилетает каждый раз,
Ну, а, может, и по службе,
Исполняя сонный джаз.
 
 
Мы уж все собрались дома,
Возы сброшены стоят:
«Ну, теперь держись, Ерёма,
Спины только затрещат».
 
 
Я валок цепляю крепче,
К сеновалу подношу.
Лёнька хвать вилами цепче
И кидает всю копну.
 
 
Дружно спорится работа,
Сено двигая быстро.
Растопырены ворота.
Всё убрали подчисто.
 
 
А потом, помывшись в бане
Да отведав вкусных щей,
Спать легли на сеновале
Свежескошенных полей.
 
 
Утопая в аромате
Трав, накошенных в лугах,
Вдруг увидели в раскате:
«Молния!» – пронзил нас страх.
 
 
Мы попрятались под сено,
Гром гремит и дождь стеной.
Лёнька с Людой вдохновенно
Начинают громкий вой.
 
 
Нам и так-то страшно было,
Да ещё пугают нас!
С неба молния светила,
Долетал небесный глас!
 
 
Поприжались мы друг к другу,
Влезли в сено с головой,
Вчетвером вцепились в руки —
К нам пришёл ночной покой.
 
 
Гром прошёл, затихли тучи,
Дождик капает: кап-кап.
Лишь комарики летучи
Слушают мальчишек храп.
 
 
То ли травы их пугают,
То ли звуки пацанов,
Комары не подлетают
И мотаются без снов.
 

Дед Василий

 
Майский вечер. Свет окошка.
Дед со строгими бровями.
Рядом старая гармошка
Уперлась в траву мехами.
 
 
Три войны с начала века
Пролетели, как в тумане.
Не сломили человека,
Только боли в старой ране.
 

Беляев Василий – мой дед. Рис. автора.

 
Молчалив, неразговорчив,
Но душа его тепла.
Сердцем видно, что отходчив,
Только память тяжела.
 
 
Не ушли воспоминанья,
Возвращаются ночами.
Изредка слышны стенанья
С крепко сжатыми очами.
 
 
Всё с годами затихает,
Забываются моменты.
Вот и дед слегка вздыхает,
Видя кадры старой ленты.
 
 
– Деда, спи, я караулю,
Я сегодня не засну.
Сильно я люблю Дедулю,
Того, кто спас мою страну…
 
 
Утром в мае стройным шагом,
Отчеканенным, стальным,
Мы идём под шелест стяга,
А портрет несёт мой сын.
 
 
Пока помнят поколенья,
Будет Полк Бессмертным вновь.
Там и правнуков коленья
Отдают свою любовь.
 
 
…На завалинке у стенки
Расположившись гурьбой,
Внуки деда, сжав коленки,
Обступили всей толпой…
 

Солоха

 
Это было под Смоленском,
В девятнадцатом веку.
В небольшом уезде энском,
Скажем: «Где-то на Днепру».
 
 
Жил помещик Каргопольский,
Отставной поручик был,
Шляхтичем считался польским
И кутилой страшным слыл.
 
 
Он женился на дворянке
С родовым поместьем здесь,
С крупной суммой в сельском банке
И красавице, как есть.
 
 
Марья Львовна молодая
Образованной была,
Средь невест родного края
Очень доброю слыла.
 
 
Образцовое хозяйство,
И людишек не секут.
Марья жила без зазнайства,
А вот муж… ещё тот плут.
 
 
Под шампанское гулянья,
Карты, стрельбы, кутежи.
Перед дамами кривлянья
Под «хранцузски» падежи.
 
 
Родилась у них Глафира,
Дочка, скажем, хоть куда.
Цветом кожица – кефира,
Как цветочек у пруда.
 
 
Нянькой взяли крепостную —
Девка добрая была.
С детства долюшку лихую
На своих плечах несла.
 
 
Целый день пропашет в поле,
Да за младшими следя.
Тут уж скажешь поневоле:
«Солоха – славное дитя».
 
 
Так девчонку прозывали
В той округе меж собой.
Почему Солохой звали? —
Не известно, друг ты мой.
 
 
Вот и барыня, приметив
Ту девчонку как-то раз
На уборке, в поле встретив,
Приказала в тот же час:
 
 
«Вижу, ловко ты, девчонка,
За мальцами здесь следишь.
Подойди, вот тут котомка,
Братцев младших угостишь».
 
 
А в котомке Тульский пряник,
Разукрашенный такой.
Это вам не просто драник,
А печатный и резной.
 
 
«Заберу тебя с собою,
Будешь нянькой мне служить.
Обогрею и умою —
В моём доме станешь жить».
 
 
Время быстро полетело,
Пролетело много дней.
Солоха с Глашею сидела
И всегда была при ней.
 
 
Целый день с малышкой няня:
Умыть, кормить и пеленать.
Щёчки нежно разрумяня,
Идут вместе погулять.
 
 
Шаловливая девчонка:
Всё ей прыгать и играть.
Быстро крутится юбчонка —
Хочет нянечку поймать.
 
 
Ну, а ноченькой нервозной,
Когда зубки режут в боль,
Тут Солоха виртуозно
Отыграла свою роль.
 
 
Ручку к зубику приложит,
Что-то тихо прошипит.
Вмиг у Глаши боль уходит,
И ребёнок крепко спит.
 
 
За Солохово умение
Удалять чужую боль,
Люди со всего имения
Шли, неся ей хлеб и соль.
 
 
Та пошепчет и погладит,
Боль уходит навсегда.
Рядом с барыней присядет,
Ножки гладит иногда.
 
 
Та, как будто отдохнула,
Нет усталости совсем.
Сразу глазками блеснула,
Улыбается вдруг всем.
 
 
Сядут вместе за учёбу,
Буквы, цифры изучать.
Прочитали про амёбу,
Что нельзя её глотать.
 
 
Дело в том, что Марья Львовна
Заприметив дар такой,
Решила сделать благосклонно
Шаг хороший, не плохой.
 
 
Овладеть Солохе знаниями.
Учить её читать, писать,
Чтобы в жизни пред испытаниями
Могла смело устоять.
 
 
Семь годочков пролетело
Вокруг милого дитя.
Глаша вовсе повзрослела,
Нянечку свою любя.
 
 
Только барин, недовольный
Воспитанием таким,
Он, конечно, шляхтич вольный,
Но боясь перечить им,
 
 
Всё же высказал сомненье,
На супругу не глядя:
– Я имею своё мненье
В воспитании дитя.
 
 
Никаких провинциалок
В своём доме не стерплю.
Не хватало нам гадалок —
Я и так прекрасно сплю.
 
 
Гувернантка из Парижа
Только даст образование,
Для поднятия престижа
В высшем свете, в назидание.
 
 
А Солоху вон, на кухню!
Там ей место у плиты, —
Рассердился не на шутку, —
Или в поле, на скирды.
 
 
– Захотелось из Парижа,
Муженёк мой дорогой?
Для поднятия престижа —
Где же денежки, родной?
 
 
И на мужа так взглянула,
Что от барина тоска
Сразу в комнату подула
Из пустого туеска.
 
 
Без владений был наш барин,
Всё, что было, прокутил.
В играх карточных коварен,
Но и те давно пропил.
 
 
У иного крепостного
Денег больше от зари,
А у этого, шального,
Шиш в кармане – на мели.
 
 
На словах считался барин,
А на деле нищеброд.
Одним словом: был бездарен,
Как и весь забытый род.
 
 
Без присмотра даже на день
Не доверит мужу власть.
До гулянок сильно жаден,
Лишь бы только было всласть.
 
 
«Здесь за главного – хозяйка.
В родовом поместье правит
Марья Львовна, молодайка», —
Скажет каждый, не лукавя.
 
 
В общем, взяли из Смоленска
Гувернантку из французов.
Случай вышел «ля гротеска»,
Когда тех погнал Кутузов.
 
 
Куртизанка в плен попала,
Что с ней делать, не поймут.
От своих она отстала,
Слыша: «Русские идут!».
 
 
Взял помещик гувернанткой
В услужение к себе,
Но не стала арестанткой,
Благодарствуя судьбе.
 
 
Европейские манеры
Стала деткам насаждать.
Показала все примеры,
Как любезно приседать.
 
 
Как ходить и как обедать,
По-французски говорить.
Надо барышне изведать,
Как по-модному ходить.
 
 
Марья Львовна в услуженье,
Забрала  Солоху вновь,
Сделав мужу заявленье:
– Кто здесь главный, моя любовь?
 
 
Как сказала, так и будет
И не смей мне возражать! —
Кто же барыню осудит?
Лучше скромно помолчать.
 
 
Но с тех пор Солохе нашей
Десять долгих, нудных лет
Запретил встречаться с Глашей
Барин – старый сердцеед.
 
 
Если как-то вдруг случайно
Их дорожки и сошлись,
Глафира носик чрезвычайно
Поднимала гордо ввысь.
 
 
Только глазки отводила,
Значит, было стыдно ей,
Ведь она её любила,
С тех далёких детских дней.
 
 
Но вернёмся к взрослой жизни,
Годы быстро пролетают.
Дни бывают в них капризны,
И, порой, надоедают.
 
 
Вот и в жизни Марьи Львовны
Всё текло однообразно.
Дни как будто монотонны,
Но прошло всё не напрасно.
 
 
Мило время проводили:
Гости шли сюда желанно.
Марью Львовну все любили
За прекрасное сопрано.
 
 
На лужайке пред закатом,
Средь берёзок и малин,
В небе, солнышком объятом,
Пролетает птичий клин.
 
 
А во след ему несётся
Лёгкий, звонкий женский тембр.
Сердце слушателей бьётся,
Учащая быстрый темп.
 
 
Поздно вечером уставши,
Марья Львовна шла в покои,
Целый вечер поблиставши
Перед публикой такою.
 
 
Ей хотелось лишь покоя:
Спина, ноги вновь болят.
После травмы родовой
Рожать больше не велят.
 
 
Здесь Солоха пригождалась
Со способностью своей.
Полчаса она шепталась
Над хозяйкою полей.
 
 
Травкой нежною помашет
И руками разотрёт,
Сразу хворушку отмашет
Да и боли уберёт.
 
 
Марья Львовна улетала
И спала прекрасным сном.
Утром бодрая вставала,
Всё как будто нипочём.
 
 
Как-то раз осенним утром
Разговор произошёл,
По-житейски, в стиле мудром,
Как-то сам себя повёл:
 
 
– Ты, Солоха, в девках ходишь,
Двадцать первый год пошёл.
Почём замуж не выходишь?
Или милый не нашёл?
 
 
– Ой, Вы, что Вы, – засмущалась.
Девка скромно взгляд отводит.
Значит, в сердце всё ж запало,
Что-то там её тревожит?
 
 
– Не смущайся, расскажи-ка.
Мне поведай тайну эту.
На меня давай, взгляни-ка, —
Обращаясь к силуэту.
 
 
– Есть один хороший парень,
По нему сердечко бьётся.
Он слегка маленько странен,
Не по-нашему зовётся.
 
 
– Это не Иосиф, часом,
Из Сафоново приказчик?
Поразил нас тарантасом,
Удивительный рассказчик.
 
 
Что тебя в нём удивляет?
– Из другого он народа,
Нашу веру разделяет,
Не пойму, какого рода?
 
 
– Наш он, русский, добронравный.
Это дед был иудеем,
Как женился, православным
Стал для наших ротозеев.
 
 
Иноземцы в ту годину
Многие меняли масть.
Раз приехал на чужбину,
Привыкай, чтоб не пропасть.
 
 
Катерина – золотая
Протестанткою была.
Чтобы стать царицей края,
Православие приняла.
 
 
– Почему при нашей вере
Имена те остаются?
– Имена, согласно мере,
Ничему не поддаются.
 
 
Церковь наша вот не против,
Называйся ты как хочешь.
При крещении напротив
Имя даст – не отворотишь.
 
 
– Не возьмёт меня он в жёны,
Крепостная птичка я, —
Глазки стали напряжённы, —
Как и вся моя семья.
 
 
– Это быстро мы исправим,
Вольную тебе даю.
Как положено, составим,
На свободу отпущу.
 
 
Только есть одно условие:
Будешь часто приезжать
Почитать мне «Богословие»
И с болезнью помогать.
 
 
– Что ты, матушка? Не брошу,
И свобода не нужна.
Пронесу свою я ношу,
Так как в жизни я честна.
 
 
Ну, а барыня решила,
Что менять не будет слов.
С женихом поговорила
И сосватала в Покров.
 
 
Дав в приданное Солохе
Двести рубликов больших,
И в предсвадебной суматохе
Дом купила для двоих.
 
 
Тут же свадьбу отыграли,
Веселились от души,
Что свободными вдруг стали
И любовь свою нашли.
 
 
Дружно жили молодые,
Радовали людям глаз.
К Марье Львовне заходили,
Чтоб проведать каждый раз.
 
 
Но вот барин не доволен,
И решил их наказать.
Притворился, будто болен,
Приказал их не пускать.
 
 
Ну, а барыня в постели
И не может толком встать.
Ноги, будто опустели,
Ни пройти и ни сбежать.
 
 
Нет помощницы Солохи,
Почему-то не идёт.
Ну, а ноги совсем плохи,
И она с надеждой ждёт.
 
 
А Солоху не пускают,
Барин строго так велел.
Слуги мнутся, понимают,
Но таков уж их удел.
 
 
Так зачахла за неделю,
Отошла в покой иной,
И к Пасхальному апрелю
Хоронили всей толпой.
 
 
Барин, будто бы сорвался,
Каждый день всё пьёт и пьёт.
Так полгода кувыркался,
Пока не треснул под ним лёд.
 
 
Кучер спасся, шустрый малый,
А вот барин-то не смог.
Хоть рубакой был бывалый,
После речки занемог.
 
 
И скончался в жарком бреде,
Так в себя не приходя.
Не осталось в дармоеде
Даже жалости к дитя.
 
 
Долго плакала Глафира,
Потеряв своих родных,
Одинёшенька средь мира,
Среди дворничных своих.
 
 
Гордой, властною хозяйкой
Стала править в том имении.
Не была она лентяйкой,
Не хватало лишь умения.
 
 
Свысока на всех смотрела,
А крестьяне не поймут,
Что она от них хотела —
Кому нужен сей хомут?
 
 
Как-то раз Солоха наша,
В гости к сёстрам собралась.
Ну, а барыня там Глаша
Устанавливала власть.
 
 
И свела судьба-судьбина
Наших дам на большаке.
– Ещё та была картина, —
Рассказала бабка мне.
 
 
Пасха древняя в разгаре —
Пост закончился во тьме.
Люди в радостном угаре
Собирались на холме
 
 
У церквушки помолиться,
Яйца, куличи святить,
А потом перекреститься:
Можно кушать, можно пить.
 
 
Троекратным поцелуем
Похристосуемся в толпе.
Так любовь свою даруем
Близким людям и родне.
 
 
А потом пошли гулянья —
Дни и ночи напролёт.
От души благодеянья
Раздаёт честной народ.
 
 
И Солоха заплутала,
Оказалась вдруг одна.
Путь-дорогу потеряла,
На большак идёт она.
 
 
Поздний вечер, звёзды светят,
Тучка спрятала луну,
А дорогу черти метят,
Нагоняя страх, тоску.
 
 
Вдруг из темени, из пасти
Вылетает конь большой,
Вороной, лощёной масти.
Солоха крикнула лишь: «Стой!»
 
 
Навстречу руку протянула,
Конь поднялся на дыбы,
И она к нему шагнула —
Встал, как вкопан, без борьбы.
 
 
И раздалось с тарантаса:
– Эй, холопка, прочь с пути, —
Искажённая гримаса, —
А то выпорют плетьми.
 
 
– Ах, ты, мерзкое творенье,
Угрожать Солохе – мне? —
Видно градусы броженья
Разлетелись в голове.
 
 
А Хозяйка бьёт с размаху
Своим кожаным кнутом,
Будто злая росомаха,
Крепко сжалась пред броском.
 
 
Но Солоха увернулась,
Плеть схватила за конец,
Лишь немножко покачнулась,
Но остался всё ж рубец.
 
 
От такого поворота
С брички в землю, лицом вниз,
Совершив пол-оборота,
Упала барыня «на бис».
 
 
Плеть из рук самой хозяйки
Оказалась у Солохи.
Тут досталось вновь зазнайке
В этой жуткой суматохе.
 
 
– Ах, ты, барыня соплива, —
Приговаривала громко
И хлестала так игриво,
Пока ветвь не стала ломка.
 
 
Отрезвела вмиг Солоха,
И решила: «С девки хватит.
Эх, домой пойти б неплохо,
А то скандал ещё закатит».
 
 
И пошла вдоль по оврагу.
А Глафира молодая,
Погнала свою конягу,
К себе в именье уезжая.
 
 
Так закончилась их встреча
После стольких лет разлуки,
А ведь в детстве, не переча,
Разделяли радость, муки.
 
 
Лишь к утру к себе добралась,
Подружившись с головою,
С мужем тут же пошепталась,
Как с семейным главою:
 
 
– Милый Ёсик, всё пропало!
Барыню обидела.
В тёмном месте повстречала,
Поздно, вишь, увидела.
 
 
В общем, высекла малую
Наглую девчонку.
А теперь сижу, тоскую,
Гладя собачонку.
 
 
– Ты свихнулась, дорогая?
Надо к барыне спешить.
Лошадь в бричку запрягаю,
Чтоб смогла тебя простить.
 
 
А не то подаст бумагу
В управленье на тебя,
И тебя, как забияку,
Публично высекут, губя.
 
 
И помчались вмиг к Глафире,
Чтоб прощения просить,
Извиниться и о мире
С барыней поговорить.
 
 
У ворот лакей их встретил:
– Как прикажете доложить? —
И Иосиф им ответил:
– Нам бы к барыне сходить.
 
 
Доложите, что Солоха,
Нянька бывшая её,
Ожидает без подвоха,
Что отправят в забытьё,
 
 
Просит личного приёма,
Чтоб прощения просить.
– Ожидайте у проёма,
Пойду барыню будить.
 
 
Час проходит – не пускают.
Вот уже второй идёт.
Из-за шторок наблюдают,
Но никто и не зовёт.
 
 
А за шторками волненье,
Начался переполох.
У Глафиры изумленье,
Вылетает тяжкий вздох.
 
 
Покачнулась и осела,
Ладно слуги подхватили.
У окошечка присела:
– Нате, гости прикатили.
 
 
Не пускать! – сперва сказала.
А сквозь шторку смотрит зорко.
Память с ночкой увязала,
И обида колет колко.
 
 
Но узнав в Солохе няню,
Ту, кого любила в детстве:
– Бывало, ей нагрубияню —
Не казнила в малолетстве.
 
 
А прижмёт к себе покрепче
И погладит по головке.
Почему-то станет легче
Нашей юной мизантропке.
 
 
– Пригласи, – сказала Глаша,
Успокоившись совсем. —
Это просто няня наша
И создатель детских сцен.
 
 
Ожиданье хуже муки,
Ждёт Солоха у ворот.
От волненья зябнут руки —
Видит, что лакей идёт.
 
 
– Госпожу Солоху примут-с,
Госпожу Солоху ждут-с.
Слуги двери вмиг раздвинут-с
Да в гостиную сведут-с.
 
 
Посреди гостиной гордо
Глаша-барыня стоит.
Свою спинку держит твёрдо,
С высока на них глядит.
 
 
От волнения Солоха
В ноги к барыне упала,
И поняв, что дело плохо,
Тут же вслух запричитала:
 
 
– Матушка! Надёжа наша,
Не дай душеньке пропасть.
Подвела настойки чаша,
Отдаюсь под вашу власть.
 
 
Что-то в барыне сломилось.
Вспомнив детские года,
Над Солохою склонилась,
Прошептала, как тогда:
 
 
– Что ты, милая Солоха,
Душа детских моих дней,
Повела себя я плохо,
Разгоняя в ночь коней.
 
 
Не держу на вас обиды,
И забудем страшный сон.
Обстоятельства пусть скрыты
Остаются для сторон.
 
 
Здесь огласка неуместна.
Попрошу понять меня
И скажу вам прямо, честно,
Виновата сама я.
 
 
Воспитание гордыни
Портят все дела мои.
Погибая, как в трясине,
Остаюсь я без любви.
 
 
В одиночестве, в печали,
Я осталась без родных.
А ещё наследство дали
Из людишек, мне чужих.
 
 
Как всем этим управляться
Я ума не приложу?
– Я вот здесь Вам, может статься,
Человечка предложу.
 
 
Управляющий, что надо,
Знает дело назубок.
Для него надёжность свято,
Да и сделает всё впрок.
 
 
– Это кто таков приказчик?
– Муженёк мой дорогой.
Среди прочих он образчик,
И надёжен. В доску свой.
 
 
Был Иосиф взят на службу,
Стал именьем управлять.
Не в служение, а в дружбу
С Солохой стали заезжать.
 
 
Изменилась и Глафира,
Гордость, гнев свой усмирив,
И нашла себе кумира,
Состояние развив.
 
 
Вышла замуж за соседа,
Кто ковал себя в бою…
– Только сказ мой не про это,
А про бабушку мою, —
 
 
Баба Домна замолчала,
Вспоминая о своём.
Время медленно летало
Над потухшим очагом.
 
 
Так узнал я про Солоху,
Прапрабабушку мою.
Прожили они эпоху
Интересную – свою.
 
 
И сейчас легенды ходят
Про строптивую Солоху.
Не случайно колобродят,
Создавая суматоху.