Текст книги "Оля. Тайны и желания танцующей с Луной. Книга 1"

Глава 2

Адрес ее я не знал. Жила она далеко, потому и ходила первые четыре года в другую начальную школу, а за все школьные годы домой я ее ни разу не провожал. Сама она мне свой адрес не дала, а сам я попросить не смог. Стройотряды съедали все летнее время, поэтому домой летом я приезжал редко и ненадолго, да и родители мои уже тогда большую часть лета проводили за границей. Случайно с ней не сталкивался, сам встреч не искал, одноклассников о ней не спрашивал, и острая игла воспоминаний о ней все реже и реже втыкалась мне в сердце.

Первый раз после выпускного вечера я увидел ее, когда уже уволился после трехлетней отработки, которая проходила в филиале известного научного института в нашем областном центре. Мне стоило больших трудов распределиться не в столицу, а именно туда.

– Зарываете вы свой талант, батенька, – укоризненно выговаривал мне декан факультета, а по совместительству еще и руководитель моего дипломного проекта. – Другие годами добиваются права обучаться у нас в аспирантуре, вам же все в руки идет. Вот и спортивная кафедра за вас ходатайствует. Говорят, что вы у нас спортивная звезда, и они без вас никак. Но, как говорится, вольному воля.

Я шел мимо утонувшей в зелени детской музыкальной школы, и вдруг из калитки выпорхнула девушка. Волна переливающихся золотистых волос, изящный контур кремового жакета, зеленая юбка, до боли знакомый танцующий шаг, скрипка в руке, и сердце мое ёкнуло и ухнуло вниз.

– Пашенька? – глаза ее вспыхнули радостью.

– Оля? Ольга Николаевна?

Не знаю, почему я назвал ее по имени и отчеству. Похоже, как мне казалось, забытая обида все еще таилась у меня внутри.

Слегка потяжелевшая грудь. Чуть-чуть налившиеся бедра. Все такая же, подчеркнутая узким жакетом, тонкая талия. Еле просматривающаяся припухлость животика. Передо мной стояла уже не девушка, а молоденькая женщина. Оля и в школе казалась мне совершенством. Сейчас же она была еще лучше.

– Олечка? – тут же исправился я, осознав, насколько глупы и неуместны мои обиды. – Рад тебя видеть. Как твои дела?

– Да по-разному, Пашенька, – отмахнулась она, тоже разглядывая меня. – Вот учительницей тут работаю в музыкальной школе, музыку преподаю. Уроки частные даю. Замоталась совсем.

Отвернувшись, тихо добавила:

– Мама у меня умерла. Два года уже прошло.

Не зная, как утешить, в безотчетном порыве я обнял ее. Она растеряно посмотрела на меня, а я, очнувшись и испугавшись, что выдам свои уже давным-давно совершенно неуместные чувства, отстранился. Похоже, неудобно стало и ей. Она отвела глаза, и между нами возникла неловкая пауза.

Я прокашлялся и спросил:

– Как у Женьки дела? Как он?

Ее взгляд испуганной бабочкой вспорхнул вверх, а потом упорхнул в сторону.

– Хорошо Женька живет. Дочка у него растет.

– Как вы ее назвали?

– Он женат не на мне.

– Почему? Что случилось? – лишь когда школьники стали оборачиваются на меня, я понял, что почти кричу.

Она потянула меня за руку.

– Пойдем, я тебе по дороге расскажу, а то у меня частный урок, спешить надо. В школе платят мало, приходится подрабатывать.

Мы шли по школьной аллее. Оля молчала. У меня дрожали пальцы, и я их прятал за спиной.

– Уже осенью писать мне перестал. А после армии не вернулся.

Она шла чуть впереди, плавно, легко и так знакомо, что сердце мое заныло.

– Серега мне потом рассказал, что случилось. Оказывается, он в самоволку с ребятами ушел на ночь. Выпили, на танцы пошли, а там местные девочки, тоже пьяненькие и веселые. Там ее и встретил. Так ей понравился, что она прямо с танцев утащила его на сеновал. Всего один раз, как уверял он Серегу, и было. А через пару месяцев его вызвали к командиру полка. А там она в кабинете ревет. Оказалось, она его дочь. Командир начал кричать, что замордует, раз он дочку его обесчестил. И заявил ему: или много лет в штрафбате за совращение несовершеннолетней, или женись. Деваться ему было некуда. Так и женился.

Мы шли, а паузы между ее фразами становились все длиннее и длиннее.

– А я пряталась от всех, плакала, и не могла понять, почему он больше мне не пишет. Самое плохое уже напридумывала. Накрутила себя так, что жить было тошно. Инвалидом, прикованным к койке его уже представляла. Думала, деды замучили, и он повесился. Такое ведь в армии случается. Чуть сама не поехала его искать. Хорошо, мамка не пустила.

Она шла, смотрела в сторону, и сшибала ногой прорывающиеся сквозь асфальт травинки.

– К дембелю у них дочка уже родилась, а сам он стал лейтенантом. Квартиру там служебную получил. Вот такие чудеса в армии иногда случаются.

Я молчал, не зная, что сказать.

– Ладно, хватит о грустном, – она решительно стукнула ногой по головке стоящего возле дороги одуванчика, попала, и он улетел за ограду. – Лучше о себе расскажи. Как у тебя дела?

– Ой, да что обо мне говорить? Распределился в наш областной центр. Три года отработал. Сразу же пожалел об этом, но было уже поздно отыгрывать все назад. Там не институт, а дыра. Все как мухи сонные ходят, лишь прежние технические задания переписывают. Вот так накрылись мои научные мечты. Поэтому плюнул на науку и стал заниматься кооперативной деятельностью. Мастерскую открыл. Машины, здания и все такое прочее в творческом духе разрисовываем. Краски новые сумел создать. Художников интересных привлек. Несем, если можно так сказать, красоту в массы. Раскрутился потихоньку. Деньги начал даже уже зарабатывать. Вот присматриваюсь в нашем городе, где бы филиал открыть. А больше ничего интересного. Лучше скажи, сама как? За кем замужем? Я его знаю?

– Я не замужем, – голос у нее был совершенно спокоен.

– А… дети есть?

Она опять покачала головой.

– Я не была замужем.

Я замер. Она, словно не заметив это, пошла дальше и вдруг заторопилась.

– Все, Пашенька, не могу больше болтать, опаздываю. Даст бог, еще свидимся.

И побежала по аллее так, как бегала раньше в школе – легко, изящно и невесомо. И уже почти скрывшись на повороте, танцуя, провернулась, улыбнулась мне и звонко прокричала, помахав рукой:

– Передавай привет жене!

Ее слова больно задели меня. Женат я не был. Значит, обо мне она у одноклассников не спрашивала. Ладно, я не интересовался. Боль и гордость не позволяли. Ее же незнание просто кричало об ее равнодушии ко мне. Если бы мне было семнадцать, я бы отвернулся и, умирая от обиды, уехал из родного города. Но я уже был значительно старше. Я знал, что уход мне не поможет. Ожившие воспоминания о ней, а также воспоминания об этой встрече снова занозами будут сидеть в моем сердце. А значит, нужно хотя бы попытаться…

* * *

Как и во времена моего детства, школьный двор с самого утра был забит малышней, играющей в футбол. Свистом я подозвал детвору, вывалил на траву свою нелегкую ношу и вручил каждому по монетке. Они меня не подвели. Когда Оля подходила к музыкальной школе, вся аллея от ограды и до ступенек уже была засыпана белыми розами. Она недоуменно оглядывалась по сторонам, как, впрочем, и шушукающиеся стайки школьников. И лишь увидев меня на ступеньках школы, она все поняла. Ее лицо запылало. Взметнулся детский смех. Я, не дожидаясь, пока стыд переплавится в негодование, а ситуация станет не романтической, а комической, подбежал к ней, опустился на колено и молча протянул ей открытую коробочку. В коробочке лежало колечко с бликующим на солнце бриллиантом. Все замерло и стихло, словно уши мои забила вата. Поднять голову было трудно. Еще труднее было прошептать предложение. Своих слов я не расслышал. Я даже не понял, сумел я их произнести или нет. Лишь увидев в ее глазах и в уголках губ зарождающуюся улыбку и помахивающую ладошку, прогоняющую жар со щек, я смог дышать, и тогда шум школьного двора волной накрыл меня.

* * *

Белоснежная постель… Белоснежное платье и прозрачные трусики, небрежно брошенные на кресло… Шелк волос, разметавшихся на подушке… Белое золото возбужденно вздымающегося животика… Медленно тающий след резинки… Золотое колечко, блеснувшее на пальчике…

Зрачки ее дрожали. В них была бесшабашная смелость бросающегося в прорубь и веселье опьяненного праздником танцора. Испуганное предвкушение и растерянная обреченность. В них было столько эмоций, которых там не должно было быть, что я растерялся. В ее глазах плескалось все. Там не было лишь одного. В ее глазах не было равнодушия.

Несмотря на слепящую наготу, она казалась такой же недоступной, как и в школе. Я осторожно положил ладонь на ее коленку, подсознательно ожидая, что коленка ускользнет. Коленка у нее оказалась удивительно мягкая и прохладная. Это длилось лишь мгновение. Она взяла меня за руку и сняла ее со своей коленки.

– Обними меня.

Хотя она не дала себя даже погладить, когда я лег, она прижалась ко мне, а ноги ее робко обхватили мои ноги. Внутри меня сладко ёкнуло, когда скользнув по теплой упругости ее раздвинувшихся ног, я воткнулся в нее. Оля резко и болезненно вскрикнула. Ее глаза оказались совсем рядом. Из сгустка эмоций, бушующих в ее глазах, на поверхность стал выныривать страх.

– Оленька, – шепнул я ей, – помнишь, в шестом классе мы ходили на день рождения к Вале?

Антрацит страха в глазах Оли стал переплавляться в фиолет недоумения.

– Нет, не помню, Пашенька.

– Мы тогда еще в бутылочку играли.

Слабая улыбка стала зарождаться в ямочках на ее щеках, а в глазах заплескались голубые ироничные искорки.

– И что тогда приключилось?

– Ты провернула бутылочку, она завращалась, остановилась и указала точно на меня.

– И что же дальше-то было? – в глазах Оли черноты уже не было. В них плескалась прозрачная зелень смеха.

– Ты сказала: «Пашенька мне родной. Его не страшно поцеловать» и поцеловала в щеку. Вот сюда, – я показал ей место на своей щеке.

Легкая тень улыбки скользнула по губам Оли.

– А я потом, когда на меня никто не смотрел, прикоснулся пальцами там, где ты меня поцеловала, и украдкой поцеловал свои пальцы.

Калейдоскоп цветов застыл в ее глазах на оттенке темной морской волны.

– Ты так сильно любил меня уже тогда? – совсем тихо спросила Оля.

Глаза Оли стали темнеть, но это не была чернота страха, это был теплый бархат нежности.

– Я тебя и сейчас так люблю.

Не знаю почему, но прошептать это было удивительно трудно.

– Иди ко мне… – беззвучно прошептала Оля. Она жарко прильнула ко мне всем телом. Меня целовали не только ее губы. Казалось, и грудь, и живот, и лоно тоже целуют меня. Даже внизу, такая неприступно-тугая, она стала мягче и, казалось, тоже целовала меня жаркими и горячими губами.

– Что же ты ждешь…

И я не выдержал. Я протискивался в нее, как шахтер, заваленный в шахте, протискивается через узкий лаз к голубому клочку неба. Как и он, я не мог не прорваться. И я прорвался. Крик Оли звенящий в моих ушах прервался. Оля со стоном выдохнула и ахнула с таким восторгом, словно и она вместе со мной прорывалась на свободу из завала. Я попробовал осторожно освободиться, но Оля не дала. Она обхватила меня руками, а ее ноги обвили мои ноги. Она нетерпеливо подалась навстречу мне, и я почувствовал, что уже полностью проник в нее. Ее тело нетерпеливо ерзало подо мной, требуя ответных движений, а жар желания вперемешку с восторгом затопил ее глаза. Лед, еще со школы комом застывший в моей груди, стал таять, плавиться, кипеть и, выгибая тело судорогой, расплавленным маслом стал выплескиваться в ее жаркую и тугую глубину…

– Моя! Моя! – счастье распирало меня. Я прижимал к себе плавающее в поту тело Оли и не мог нацеловаться.

– Твоя, твоя, – шептала Оля зацелованными губами и не менее счастливо улыбалась мне в ответ, – конечно, твоя.

* * *

Я никогда до конца себя не понимал. Мне иногда казалось, что в глубине моей души живут разные персонажи. Совсем разные чудики, отличающиеся поведением, желаниями, страстями и удовольствиями. Не всех из них я даже знал. Обычно они ничем не проявляли себя, тихо и незаметно существуя там, в глубине. Но не тогда, когда рядом была Оля. Это учитель выныривал и брал все в свои руки, когда я показывал Олечке, как решать задачки по математике. И сразу же учителя оттеснял мальчишка. И это у мальчишки сладко замирало сердце от ее благодарного взгляда и поглаживания руки. Это зверь вырвался наружу и начал метелить Серегу кулаками и ногами, превращая его лицо в кровавое месиво за его слова, что я мудак, раз так запал на эту Олечку. Что она того не стоит, что Оля – это Женькина подстилка, и что Женька уже давно трахает ее. И это взрослый взметнулся наверх и накинул узду на зверя, когда Серега, прикрываясь руками, катался по земле, разбрызгивая кровь, и скулил, что он не выдумал, что это сам Женька ему об этом рассказал. И это мальчишка безутешно скулил, когда Женька и Олечка, словно ничего не случилось, целовались в темноте кинозала, а слова Сереги жгли огнем грудь.

Тогда, в первую брачную ночь, да и во все остальные, во мне безраздельно властвовал мальчишка. Это он, замирая от восторга, скользил по мягким и теплым перекатам ее тела, взлетал губами и языком на все вершины и с замиранием проваливался в сладость провалов и расщелин. Это мальчишка, млея от нежности, каждому новому месту давал свои названия. А самым любимым и желанным придумывал новые и новые имена. А я лишь шепотом повторял за ним. Когда название нравилось, то сквозь розовый шелк стыда ее щек прорывался смех, пузырящийся удовольствием, а в глазах начинали вспыхивать искорки. Этот смех сладкой дрожью звенел у меня внутри. Мальчишка же, купаясь в переливах ее смеха, беззвучно орал от счастья. Она легко приняла мою игру и сама уже придумывала названия и тому, что раньше боялась показывать, и тому, на что стеснялась и смотреть. Слова менялись, забывались, рождались новые и становились привычными.

Она оказалась удивительно стеснительной и робкой. Единственную разрешенную для нее позу очень медленно, лишь после длительных уговоров и увещеваний удалось разнообразить другими. Причем этот стыд, этот жар, вспыхивающий на ее лице, эти эмоции, выплескивающиеся из нее в ответ на мои самые маленькие вольности и уговоры, необходимость завоевывать снова и снова уже, казалось, завоеванные позиции, придавали особую сладость каждой новой близости. И я с нетерпением ждал каждую следующую ночь.

Оля была удивительно тугая. Даже женщиной она была более тугая, чем те две девушки, которых я успел лишить девственности за мою короткую интимную жизнь. Помогало только одно – мои слова любви. Правильно говорят, что женщины любят ушами. Для того, чтобы допустить до себя, ей нужно было ощущать себя любимой. У нас сложился ритуал, который безумно нравился и ей, и мне. Я держал ее в объятиях, смотрел в глаза и шептал ей слова любви, восхищения и страсти. Причем каждый раз это были новые слова. Мне это было легко – мальчишка внутри меня с восторгом их придумывал. Эти слова впитывались ее глазами, наполняли жаром ее щеки и размягчали ее тело. И наступал момент, когда словно лопалась пленка. Оля громко со стоном ахала, а я проваливался в ставшую мягкой и жаркой упругую глубину. И ее тело оказывалось в моей власти.

Касаний самых тайных мест и руками, и губами она старательно избегала, смеясь, защищаясь и уворачиваясь. Ее легкий грудной смех и его переливы, поволока ее глаз, заводили меня так, что я вздыбливался и стремился в нее снова и снова. Она была теплая, благодарная и дружелюбная. Эмоционально она всегда отзывалась на мои проявления любви. Моя улыбка вызывала у нее улыбку, мой поцелуй вызывал ее ответный поцелуй, моя ласка зеркалилась и возвращалась мне. Легко подстраиваясь под мои движения, она сопровождала их, с интересом заглядывая мне в глаза, пытаясь поймать момент начала оргазма. Поймав же – крепко целовала и прижималась жарко и плотно, впитывая телом мою любовь.

И лишь одно омрачало нашу любовь. Вернее мою любовь, так как Оленька говорила, что это все ерунда. Она не кончала. В ней не было этого финального взрыва, фонтана, потопа эмоций. Нет, ей все нравилось. Она убеждала меня, что ей все нравится, и я чувствовал, что ей действительно нравится. Она легко и интересно возбуждалась. Когда она возбуждалась, то краснела, но не так, как краснела от смущения. От смущения или стыда у нее розовело все лицо. Когда же она возбуждалась, щеки ее на фоне побелевших скул пылали яркими пятнами. Когда ее скулы вспыхивали яркими лампочками, я знал, что уже можно, и она легко пропустит меня внутрь, нежно и ласково обхватывая, а не станет на пути непреодолимой преградой. Наша близость после начальной словесной игры могла продолжаться долго, чем я беззастенчиво пользовался, и это не вызывало никакого неприятия с ее стороны. Она возбужденно дышала во время актов любви и благодарно целовала меня, когда все кончалось. Она говорила, что все хорошо – так хорошо, что лучше не бывает. Я-то знал, что лучше бывает, но сильно не переживал. Эта вершина была впереди и сладко манила меня.

Но весной все изменилось.

Глава 3

Однажды вечером, расположившись напротив меня и привычно наблюдая за тем, как я ужинаю, она сказала:

– Пашка, сегодня у меня Маринка попросила ключи от квартиры на пару часиков, когда нас не будет дома.

Маринку я прекрасно знал. Красивая чувственная блондинка, более пышная и фигуристая, чем Оля. Ее заразительный смех доминировал над общим гомоном, когда подружки Оли собирались у нас поболтать. Женственность прямо пёрла из нее, а крутые бедра, поволока больших глаз и пышная грудь волновали даже меня. Ее муж Денис, невысокий стройный парень, отличался педантичностью, правильностью и ревностью. Однажды меня занесло во время гололеда, и я чудом не врезался в другие машины. Услышав мой рассказ об этом, он тут же стал выговаривать мне, гордо заметив, что у него в жизни не было ни одной аварии. А все потому, наставлял он меня, что он всегда соблюдает правила дорожного движения. Так же, по его твердому убеждению, должны себя вести и все другие. Как-то раз я и несколько Олиных подружек с мужьями поехали на море на недельку – позагорать на диком пляже. Оля тоже собиралась ехать с нами, но заболела. Я тоже хотел остаться, но она настояла, чтобы я ехал и не подводил компанию, поскольку заболел муж одной из девушек, и мужчина был жизненно необходим для успеха похода. В тот день девчонки умотали вдоль берега собирать ракушки, ребята пошли за водой к дальнему ручью, а я был дежурный по лагерю. Была очередь Маринки готовить обед, поэтому мы остались одни у костра. Мне было неуютно. Мой взгляд, помимо моей воли, залипал на ее тугих ягодицах и практически не прикрытой бикини большой груди.

– Маринка, у меня к тебе просьба, – обратился я к ней.

Румянец вспыхнул на щеках Маринки. Виновато, испугано и сердито она обернулась ко мне:

– Чего тебе?

По ее интонации, по ее взгляду, я сразу понял, что она решила: у меня к ней предложение интимного характера. Еще мне стало понятно, что она одновременно стесняется мне отказать, но и не хочет, чтобы это случилось. Почему она так решила и была так взволнована, мне тогда было совершенно непонятно.

– Я ведь дежурный. Подежурь, пожалуйста, за меня, пока я схожу искупаюсь.

Радостно и облегченно она закивала головой.

– Конечно, Пашка, подежурю.

Я побежал вниз, к морю купаться, удивляясь ее реакции на такую обычную мою просьбу. Когда я поднимался к лагерю, мне встретились ребята с полными бидонами.

– А почему ты такой запыхавшийся? – настороженно спросил Денис.

– Да я купаться ходил, – ответил я, мгновенно уловив в голосе Дениса ревность, и в качестве подтверждения мотнул мокрой головой так, что брызги долетели до него. Облегчение в глазах Дениса подтвердило мой диагноз.

– А зачем ей ключи? – вынырнул я из воспоминаний.

– Пашка, представляешь, я сама об этом не знала, а узнала лишь после визита Маринки, – заулыбалась Оля. – Даже не знаю, почему мне девчонки об этом раньше не рассказали. Наверное, думали, что я знаю. Маринка у нас, оказывается, известная гулёна. А еще и собачница. Постоянно водит свою собаку гулять, там и знакомится с другими собачниками. Познакомится и начинает клянчить ключи у подруг. У меня раньше никогда не просила. Может, стеснялась – не знаю. Я же у них числюсь синим чулком. Но в этот раз ни одна подружка ее не выручила, а надо было срочно, так как ее новый мужчина был свободен только сегодня, вот она и решилась попросить меня. Просто умоляла.

– Вот оно что, – хмыкнул я. Лишь теперь мне стало понятно поведение Маринки у костра. Она подумала, что я узнал о ее развлечениях и женских слабостях, и решил воспользоваться в удобный момент.

– Ты ей дала ключ?

– Дала. Она так просила. А что, не надо было? – тревога мелькнула в Олиных глазах.

– Да нет, все нормально, – успокоил я ее и с улыбкой добавил: – И зачем ты мне об этом рассказываешь? Хочешь, чтобы я тоже Маринкой увлекся?

– А хотелось бы? – тревога растаяла, и Оля хитро прищурились.

– Знаешь, у нас ведь однажды чуть до этого не дошло, – я замолчал и тянул паузу, с удовольствием наблюдая, как изумленно расширяются зрачки Оли, и лишь затем рассказал ей эпизод на море.

– Нет, – Оля рассмеялась и облегченно откинулась на спинку стула, – даже если бы тебе хотелось, если бы ты даже ее попросил, она бы тебе не дала. Для нее мужья подруг – табу. Потому так смущалась и нервничала. Если бы ты не был моим мужем – уже давно бы кувыркался с ней в постели. Она мне сама говорила, что ты ей нравишься. Завидовала мне, когда я вышла замуж, и убеждала, что мне повезло.

Вдруг какая-то мысль пришла ей в голову, и она замерла, обдумывая ее.

– Паш, – медленно протянула она, – скажи… только честно. Если бы она повела себя по-другому… если бы ты понял, что ей хочется с тобой… что она согласна… Ты бы ее… Ты бы с ней?.. – Оля замялась. Даже эвфемизмы этого слова, откровенно означающего, что мужчина делает с женщиной во время главного уготованного природой действа между ними, она могла произнести с трудом.

Я закрыл глаза и снова оказался в той ситуации у моря. Но теперь глаза у Маринки были уже не виноватые и испуганные, а влекущие и наполненные желанием, руки расстегивали купальник, затем стаскивали трусики, а коленки призывно раздвинулись…

Не открывая глаз, я признался:

– Сам бы я ее просить не стал. Но ты же знаешь, женщине ведь не обязательно просить словами. А когда женщина зовет, причем такая привлекательная и сексуальная женщина, как Маринка – мало найдется мужчин, которые смогут устоять. Поэтому, если бы она этого действительно захотела и сама предложила, то я, если быть честным… – внезапно я почувствовал, как ладошка Оли закрыла мне рот.

– Не надо дальше, Паш, считай, я ничего у тебя не спрашивала.

– Оль, ну ты же знаешь, что этого никогда не случится.

– Кто знает? – промолвила Оля, покусывая в задумчивости губу, – жизнь прожить – не поле перейти. Все может случиться, поэтому лучше не накликать, говоря об этом вслух.

– Ладно, мы отвлеклись от главного, – встряхнула головой Оля. – Когда я в оговоренное время вернулась домой, у них все еще было в самом разгаре. Я не стала им мешать и ушла в гостиную.

– Подглядывала? – я с новым интересом посмотрел на Олю. – Вот ты какая, оказывается, любопытная.

Румянец отчетливо проступил на щеках Оли, и она шлепнула меня по руке.

– Мельком посмотрела, а потом лишь подслушивала, да и то вынужденно. Они вели себя так громко, что даже если бы я не хотела подслушивать – у меня бы ничего не получилось.

– Ну и как?

– Как она стонала… – Оля нервно скомкала скатерть. – Как же она стонала… Сначала сладко постанывала, потом все громче и громче. А потом и вовсе перешла на крик. Я даже испугалась, что соседи услышат. Хорошо хоть это утром было, а утром ведь все на работе.

Оля замолчала, и видно было, что мысли ее бродят где-то далеко-далеко.

Я взял ее руки и погладил ее ладошками свои щеки.

– А потом, когда он ушел, пришли ее подружки. Оказывается, они после каждой встречи Маринки встречаются прямо в квартире, где была встреча! Я была хозяйкой и потому тоже оказалась в числе посвященных. Мы собрались на кухне, и она в подробностях начала рассказывать нам, как все происходило. Со всеми деталями, как он ножки ей раздвигал, где гладил и как целовал, как вводил, как двигался, как ее переворачивал, как она кончала… – Оля возмущенно фыркнула, демонстрируя, что не понимает, как такое можно рассказывать, и вдруг замолчала и вспыхнула, сообразив, что выдала тайну. – Паш, только я тебя умоляю, не выдавай меня, пожалуйста.

– Не выдам, – я поцеловал ее ладошку и снова прижал к своей щеке, – я никогда не выдаю тайны женщин. Но ты открыла мне глаза на твоих подруг. Надо будет к ним присмотреться. Есть еще среди них гулёны? Познакомишь меня с ними?

Она шутливо шлепнула меня по руке и погрозила пальцем.

– Все тогда загалдели и тоже начали рассказывать, у кого как это происходит. Оказывается, у всех точно так же, – глаза Оли подозрительно заблестели, и она вытащила ладошку из моих рук. – Все как одна говорят, что стонут и даже кричат от удовольствия. Все как одна говорят, что мужчинам это ужасно нравится. Получается, я одна такая дефектная. Как ты меня только терпишь? – глаза у Оли заблестели.

Я присел на корточки рядом с ней, начал целовать ее пальчики и шептать ей, как я ее люблю, но Оля упрямо отводила покрасневшие глаза:

– А еще они сказали, что жену, которая не кончает, муж обязательно бросит или начнет ей изменять.

Слезинка не удержалась и побежала у нее по щеке. Оля отстранилась, отвернулась, пряча от меня свое лицо, и высморкалась.

– Оленька, стоит ли расстраиваться из-за женских фантазий?

– Это еще не все, – покачала головой Оля. – Я Маринку после того, как девчонки разошлись, попросила остаться.

– Зачем?

– Я ей во всем призналась, – Оля по-прежнему старательно отводила глаза. – Ну, что у меня не получается. Знаешь, как трудно было решиться?

Оля все же сумела посмотреть на меня, и я понял, что даже со мной она стесняется говорить на такие темы.

– Я призналась, что у меня не получается по-настоящему. И спросила ее совета.

Я не удержался, обнял голову Оли и прижался к ней щекой. Но она, как кошка, выскользнула из моих рук, отстранилась и посмотрела на меня широко открытыми блестящими глазами.

– И что же она тебе посоветовала?

– Маринка сказала, что и у нее так с Денисом было. Целых три года после свадьбы у нее не получалось…

– Что же ей помогло? – я, глядя на волнение Оли, тоже стал волноваться.

– Ей специалиста посоветовали. Причем не шарлатана, а с дипломом. Сказали, что он хорошо разбирается в этих проблемах. Его Александр Александрович зовут. Вот он ей и помог.

– И что он ей посоветовал?

– Она не сказала, – покачала головой Оля. – Сказала лишь, что это все сугубо индивидуально, и лучше у него спрашивать, чтобы бездумно применяя его рекомендации, данные другим, себе не навредить.

– Паш, – после долгой паузы попросила меня Оля, – я хочу это исправить. Давай вместе с тобой сходим? Сама я не решусь. Помоги мне, пожалуйста.

* * *

Специалистом оказался весьма интеллигентного и современного вида низенький, толстый и бодрый армянин лет сорока с идеально ухоженной бородкой клинышком. Почему-то сразу про себя я назвал его эскулапом. Принимал он нас в белом медицинском халате, в частном доме, в комнате, оборудованной под современный медицинский кабинет. Испуганные глаза Оли напоминали блюдца, когда она лежала на кушетке, раздвинув коленки, судорожно сжав кулачки и положив ноги в чашечки, а его черные, как сливы, глаза с видимым удовольствием осматривали ее.

– Ну что же, – сказал он, поправляя пальцем очки, – никаких физиологических проблем я не обнаружил. Исключительно здоровая женщина. И очень красивая женщина, – его взгляд скользнул по коленкам Оли, провалился между ними, вызвав очередную волну румянца на ее лице, с задержкой вынырнул и опять утонул в бумагах, на которых он что-то записывал.

– Скажите, милочка, а во сколько лет вы начали жить половой жизнью?

– В двадцать шесть, – после длинной паузы, словно стесняясь признаваться в этом, произнесла Оля. Румянец, полыхавший на ее лице во время просмотра и уже, казалось, растаявший, опять запылал, охватывая ее черты. Оля испугано посмотрела на меня. – А это что, плохо?

– А что здесь хорошего? – с неожиданным раздражением ответил ей эскулап. – Скажите, а когда у вас менструации начались?

– В четырнадцать, – ответила она уже намного более спокойно, – или в тринадцать, я уже точно не помню.

– А сколько половых партнеров у вас было?

– Один, – Оля испуганно взглянула на меня. Я успокаивающе погладил ее по коленке. Армянин тоже посмотрел на меня, хмыкнул, но никак не прокомментировал сказанное.

– И что, вы считаете это нормально, первый раз заняться сексом, через тринадцать лет после того, как природа подала вам сигнал, что вы готовы к половой жизни? Вы думаете, такая задержка пошла вашему организму на пользу? Вы разве не знаете, что то, что не используется в организме – атрофируется?

– Получается, мне надо было начинать в тринадцать? – растерянность и недоумение явно слышались в словах Оли.

– Ну, почему в тринадцать? – доктор с интересом посмотрел на нее. – Шестнадцать лет – вот лучшее время для первого полового акта. Если девушка становится женщиной позже, вероятность проблем с либидо резко возрастает.

Оля растеряно пожала плечами.

– Скажите, – его взгляд, скользнул по мне и опять вернулся к Оле, – а как так случилось, что вы дожили до двадцати шести лет девственницей?

Ее спутанный и длинный рассказ о матери, совсем испортил ему настроение. Он скривился, хрустнул пальцами, встал и стал прохаживаться по кабинету.

– Скажите, а муж у вас строгий? Такой же строгий, как ваша матушка?

– Что вы, – Оля заулыбалась, – он у меня лапочка.

Теперь врач повернулся ко мне.

– Вы ее язычком ласкаете? Да, я говорю именно про то место, – его взгляд снова нырнул между колен Оли.

– Уже да, – ответил я, чувствуя себя предателем.

– Почему? – с видимым интересом он посмотрел на Олю. – Почему вы так долго ему не разрешали?

Оля запунцовела и опустила глаза, не отвечая на вопрос.

– И что, не помогает? – вопрос его звучал скорее риторически, а не вопросительно.

– Мне это приятно, – голос Оли был еле слышен, – но нет, по-настоящему не помогает.

– Послушайте, – его голос приобрел хрипловатую бархатистость и доверительность. – Ваша проблема не так уж неразрешима. Причины ее банальны и понятны. И это обязательный первый шаг на пути ее преодоления. Это очень полезно для вас и это надо обязательно практиковать.

– И в чем причины моей проблемы? – Оля смогла наконец-то поднять на него глаза.

– Жесткое воспитание, вбившее в ваше подсознание убеждение, что секс это плохо, а получать удовольствие от него – еще хуже. Все это создало барьеры в вашем подсознании. Такие барьеры полезны, но лишь в детстве, запрещая девочке делать то, что ей уже хочется и что она уже может, но что еще может повредить ее здоровью. Когда женщине наступает пора жить половой жизнью, эти барьеры уже не нужны. В юности психика намного лабильнее, и начало половой жизни легко устраняет ненужные предохранительные барьеры. Позднее же начало сексуальной жизни часто не позволяет полностью их устранить, так как барьеры уже окрепли и закостенели. Если бы вы знали у скольких женщин та же проблема, что и у вас…