Текст книги "Путь Эвриха"

Ведь вот, например, чувствовал он, почему Волкодав решил остаться в Тин-Виленской крепости. Нутром понимал, а словами выразить не мог. И как тут не вспомнить косноязычие прекраснодушного венна, как не ужаснуться, а вдруг не дано ему умения сказать о самом главном? Не о поступках, а о тех движениях души, которыми эти поступки вызваны?

Мысль о необходимости разобраться в побудительных причинах; подвиппих людей на те или иные деяния, возникла у Эвриха после того, как он взялся, по свежим следам, писать о прощании с Волкодавом, надумавшим остаться в Тин-Виленской крепости. Без особых колебаний он написал, что венн отправился туда, дабы освободить свою наставницу Мать Кендарат Написал, а потом задумался и понял, что на самом-то деле это лишь часть замысленного его неукротимым другом. На первый взгляд так оно и было, но если рассуждать подобным образом, то что, спрашивается, мешало Волкодаву, добившись от Хономера освобождения прежней Наставницы Воинствующих Братьев, сбежать вслед за ней из крепости, чтобы продолжить путешествие за Тилорно-вым «маяком»? Стража? Или осознание того, что должен он передать этим самым Воинствующим Братьям то самое видение мира, которому некогда научила чудом спасшегося с каторги паренька Мать Кендарат? Решился ли Волкодав просто спасти свою бывшую наставницу или, почувствовав, что перерос ее в чем-то, взвалил на себя груз исправления допущенной ею ошибки?..

Сам Эврих склонен был считать истинным последнее предположение, однако имел ли он право заносить его на пергамент, не зная доподлинно от самого Волкодава, почему тот остался в Тин-Виленской крепости? Кстати, сам Волкодав никогда бы не решился, судя по тому, как говорил он про Кан-Кендарат, не только сказать, но даже и подумать, что хоть в чем-то мог превзойти свою наставницу. Но если так, откуда же пришла к нему уверенность, что сумеет он объяснить человеколюбивую суть кан-киро тем, кто мечтает хорошо драться вовсе не из-за великой любви к ближним своим?..

Эврих сделал на краю листа пометку: «Неотданный долг?» Полюбовался на Тилорнову самописку и, отчасти по привычке, отчасти не в силах побороть искушение добавить к своему несовершенному труду еще несколько строк, склонился над пергаментом и бисерным почерком вывел' «Довелось мне услышать от попутчиков моих любопытный рассказ, будто на некоторых Островах сег-ванские рыбаки, дабы не заплутать в море, берут на свои суда свиней, и те, даже в густом тумане, безошибочно отыскать умеют ближайшую сушу. Обычные хрюшки, сказывают, обладают изумительнейшим чутьем и, будучи спущены в воду, плывут к земле со всей возможною для себя поспешностью. Самые же разумные из них безошибочно находят свой собственный остров, на котором живут не подвергаясь опасности съеденными быть ввиду большой полезности. Поверить, что ничем не примечательные хрюшки столь изрядно плавают, весьма трудно, особливо памятуя пронизывающий холод вод северных морей, и все же рассказ сей заслуживает внимания, ибо подробности, которыми уснащен был…»

– Аррант! – окликнул его Мелихар, исполнявший на «Крылатом змее» обязанности помощника капитана. – Ты человек ученый, может, присоветуешь что? Ратхар занедужил. То ли сердце прихватило, то ли хворобу какую на берегу подцепил.

– Этого только не хватало! – пробормотал Эврих, поспешно складывая исписанные листки и пытаясь припомнить, какие снадобья имеются у него в сумке. – Иду!

В северо-восточном краю Вечной Степи, неподалеку от мест, где граничит она с лесным краем, стремит свои воды Бэру-гур, на зеленых берегах которой испокон веку пасли табуны лошадей и стада овец три племени степняков. На зиму откочевывали они на юг, а по весне возвращались к Бэругур, поскольку трава здесь росла сочная, рыбы водилось вдоволь, зверья в перелесках было много и пищу можно было готовить не на аргале – сухом навозе, а на душистых смоляных дровах. Места на береговых луговинах хватало всем: хвастливым весельчакам хамбасам, сумрачным расчетливым кокурам и гордым майганам, возводившим свой род к Богам Покровителям, детям Великого Духа.

Места хватало, и все же стычки между племенами случались чуть ли не ежегодно. То табун лошадей жаждушие показать свою лихость юнцы у соседей угонят, то девицу приглянувшуюся тайный воздыхатель у спесивых родичей ее уворует, а бывало и вовсе из-за глупости, из-за неверно понятого слова стрелы друг в друга метать начинали.

Всякое бывало, но обычно к концу лета, к священному празднику Величания Богов Покровителей, о начале которого оповещали кочевников крики устремившихся в теплые края перелетных птиц, вражда стихала, и все три племени сходились на полуостров Каменного Меча, дабы принести жертвы Великому Духу и его детям, покрасоваться удалью своей на состязаниях, произвести взаимовыгодный обмен, справить свадьбы и решить все спорные вопросы. Не к добру брать в дальнюю дорогу старые заботы и обиды. Откочевку надобно начинать с легким сердцем и душой, омытой кумысом из пущенной по кругу чаши дружбы. Глупо помнить мелкие дрязги, если не дано знать наверное, доведется ли обидчику свидеться с обиженным на следующее лето. Потому-то степняки при прощании и говорят друг другу: «Ишалли тэки ай!», что саккаремцы переводят как:

«Жизнь коротка, забудем печали и возрадуемся!» На самом-то деле, впрочем, значений у этого пожелания великое множество…

Юрты на полуострове Каменного Меча растянулись вдоль правого берега Бэругур, по обе стороны от Кургана Предков. Луговина в центре полуострова, образованного петлей реки, бравшей свое начало в Западных горах, которые иные народы называют Замковыми или Самоцветными, была оставлена для скачек, а у подножия Кургана, увенчанного каменной иглой, поставленной в незапамятные времена неизвестным властителем, разбили шатры три нанга.

Три вождя, отправив шаманов к Каменному Мечу, собрались в шатре Нибунэ, дабы до начала жертвоприношений Великому Духу и Богам Покровителям поговорить о делах земных. Нанг хамбасов Фукукан и нанг кокуров Тамган восседали на кожаных, набитых конским волосом подушках в шатре нанга майганов, ибо Нибунэ был умудрен годами и имел почетное право первым пригласить и потчевать гостей у своего очага.

Фукукан и Тамган были преисполнены уважения к Нибунэ и после того, как осушили первую чашу кумыса во славу Великого Духа, вторую выпили за здоровье хозяина шатра. Что касается третьей, то ее пылкий Фукукан пожелал поднять за младшую дочь Нибунэ – красавицу Тайтэки, которую старый нанг решил наконец-то отпустить от своего очага. Тамган охотно выпил бы за счастье славной девушки, поскольку, подобно Фукукану, мечтал ввести ее в свой шатер, однако Нибунэ, покачав головой, сказал, что третью чашу надлежит им поднять за единство степняков, которых, к какому бы племени ни принадлежали они, при рождении обмывают в теплом кобыльем молоке и посвящают Великому Духу и детям его.

– Ой-е! За сыновей Вечной Степи и Вечного Неба! – покладисто провозгласил Фукукан и поднес старинную выщербленную чашу с колюче-кислым кумысом к губам. Вытер тыльной стороной ладони усы и спросил: – Чьи черепа должны проломить копыта наших жеребцов?

Старый Нибунэ опустил глаза и мысленно обозвал Фукукана брехливым щенком. Беседа нангов не должна походить на скачку по горящей степи. Мудрый не скажет «да» и не скажет «нет», чтобы завтра не сожалеть о сорвавшемся с языка слове. Метнуть стрелу не долго, попробуй-ка воротить ее!

– Разве напекло нам головы жарким солнцем, чтобы мы, подобно живущим в Полуденном крае уттарам, кричали, завидя в степи облачко пыли: «Кодай! Кодай!» – и мчались к нему во весь опор, вытащив из саадаков луки и стрелы? – произнес он укоризненно. Прихлебывая из деревянной чаши маленькими глоточками и ласково щурясь, рассматривал некоторое время расшитый умницей Тайтэки полог шатра, а потом, словно размышляя вслух, промолвил: – Пока что нам хватает и земли и воды, но будет ли так всегда? Слыхал я, что луга на левом берегу Бэругур мало-помалу превращаются в пашни, а в Медвежьем урочище майганы не видели этим летом даже следов медведя…

– Железный холм изрыт так, словно стая кабанов целый год искала желуди в его недрах, – заметил Тамган, поглаживая заплетенную в косу бородку. —

Роща у Верхнего брода вырублена чуть не до основания…

– Ее вырубили сегваны. Куне Канахар обнес свой деревянный дом высоким частоколом. Его люди несколько раз сталкивались с хамбасами во время охоты на краю Ломаной Чащобы. Если бы не Буршас, дело могло бы кончиться дракой – оружие сегванов стоит того, чтобы продырявить шкуры его владельцам. – фукукан хищно улыбнулся, и Нибунэ вновь подумал, что двадцать пять лет – не подходящий возраст для нанга.

– Сегваны делают свои мечи из отличной стали, но форма их несовершенна, а вес слишком велик, – медленно произнес Тамган. – Я встретился с кунсом Канахаром, и его ковали изготовили для кокуров две дюжины мечей, которыми привыкли рубиться сыновья Вечной Степи. Сегванам нужны овцы и кожи.

Нибунэ нахмурился. Не зря, значит, ему доносили, что нанг кокуров снюхался с сегванами. Скверно.

– Продырявить шкуры неуклюжим северянам, приплывшим с Восточных островов, ничего не стоит. Поджечь деревянный дом Канахара, который называет он замком, способен даже ребенок, – продолжал Тамган. – Но, как мудро заметил почтенный Нибунэ, мы не уттары, чтобы рубить сплеча. Зачем резать породистую кобылицу, способную народить добрых жеребят?

– Верно говоришь. Сегодня еще и замок поджечь не трудно, и прогнать сегван с исконных наших выпасных земель можно. А завтра? Не захочет ли Канахар в следующем году распахать луговины по эту сторону Бэругур? Станет ли ковать для тебя оружие, когда корабли с Восточных островов привезут еще сотню, две, три белокожих воинов? Не проще ли будет ему взять твоих овец, а заодно и коней, даром?

– На что ему кони? Зачем его людям перебираться на этот берег? Вечную Степь не распахать даже тысяче тысяч Канахаров. – Тамган потянул носом. В роскошном шатре воняло кислыми овчинами, дымом и лошадиной сбруей. Совсем иначе пахло в сегванском замке – свежим деревом, чистотой…

Нибунэ поджал губы. Не напрасно, стало быть, остановил он Фукукана: если нет единства – не будет победы. Незачем тогда и затевать набег на Канахара, незачем и говорить об этом. Тамган упрям, словами его не проймешь. Он пальцем не шелохнет, пока сам не увидит, не поймет, что земледельцы за рекой подобны ржави на мече не соскоблишь вовремя – разъест металл, чисти потом, не чисти, ни на что будет не годен. Сам старый нанг, кочуя в юности близ приморских городов Фухэя, Уму каты, Дризы, собственными глазами наблюдал, как вгрызаются земледельцы в Вечную Степь, пядь за пядью увеличивают пашню за счет степных выпасов, а затем до последнего вздоха защищают свои, обильно орошенные потом, поля. Чувствовал старик – через год-два начнет теснить степняков и любезный с ними до поры до времени куне Канахар. Но это бы еще полбеды: в Вечной Степи – слава Богам Покровителям! – места много. Скверно, что ползут упорные слухи, будто бы объявился в сердце степей некий нанг Энеруги, прибирающий под руку свою свободные прежде кочевые племена. Упанхов уже подмял, тачиганов, лубокаров…

По всему видать, заваривается в центре степи кровавая каша, и когда забурлит она, закипит и, как бывало уже не раз, начнет разливаться по бескрайним просторам, моровым поветрием уничтожая все на своем пути, хорошо было бы затаиться на берегах Бэругур, да похоже, не судьба. Хотя до той поры, может, Тамган еще и прозреет Лишь бы не было поздно, ибо ежели успеют сегваны укрепиться за рекой, начнут жалить подобно земляным осам, которых ни дымом из гнезда их не выкуришь, ни водой не затопишь…

Не весел ты что-то, Нибунэ-нанг! Выпили за единство, не пора ли за дочь твою – красавицу Тайтэки чаши поднять? – напомнил Фукукан хозяину шатра. —Семнадцать лет – не шутка! Пора уж ей мужа достойного приискивать.

– Пора, – нехотя согласился занятый мыслями о грядущих невзгодах Нибунэ и громко кликнул Алиар! Попроси госпожу свою выйти к гостям!

Один из разделявших шатер войлоков приподнялся, и к сидящим вокруг очага нангам вышла высокая стройная девушка в длинном розовом халате, расшитом лазоревыми цветами и украшенном множеством жемчужных пуговок. Алые сапожки с круто загнутыми носами выглядывали из-под халисунской работы халата, алые ленты косым крестом обнимали высокую грудь, плотно охватывали тонкую талию. Из-под алой, шитой жемчугом шапочки в форме плоского колпака рассыпались по плечам десятки тонких черных косичек. На конце каждой – по крупной жемчужине.

– Ой-е! – ахнул от восторга Фукукан, не в силах оторвать взгляд от нежного овала лица, пунцовых губ и сияющих подобно огромным черным жемчужинам глаз дочери Нибунэ.

Тамган щелкнул языком, одобрительно разглядывая узкие запястья, холеные руки с длинными пальцами, унизанными изящными перстеньками, красотой своей все же уступавшими перламутровым зеркальцам ногтей.

– Поухаживай за гостями, Тайтэки, – попросил престарелый нанг, окидывая красавицу ласковым и гордым взглядом.

Почтенным гостям, однако, было не до сладкого и мягкого мяса молодого барашка, посыпанного перьями дикого лука – мангира; не до принесенного Алиар, источавшего соблазнительнейший аромат шулюна, в котором, среди островков зелени, плавали золотистые кружки жира; не до козьего сыра, приготовленного в желудке ягненка; не до печеных перепелиных яиц, обложенных травкой тыктай, прозванной степняками «ненасытный муж».

Ой-е! Никакая травка не нужна была тем, кто слышал мягкий, ласкающий слух голос Тайтэки, кто видел жаркий румянец на ее щеках и сияющие белизной ровные зубки, приоткрывавшиеся, когда улыбалась она оцепеневшим нангам. А какие ямочки на щеках ее появлялись от лучезарной улыбки, способной заставить и камень треснуть от переизбытка сил, от желания расправить плечи и показать себя во всей красе!

– Что же примолкли вы, гости дорогие? Уж не скисшим ли кумысом напоил вас почтенный отец мой? Не налить ли вам архи, дабы ожили вы и восславили, как должно, Великого Духа за дарованное нам теплое лето и сочные травы, на которых множились табуны и стада наши? – Девушка нагнулась, чтобы плеснуть в чаши нангов молочной водки из узкогорлой глиняной бутыли, но мужчины не шелохнулись и глупые ухмылки не сошли с их одеревеневших лиц. Как же они раньше-то не разглядели, что за чудо подрастает в шатре старого Нибунэ? Слыхали, что красавица; сами прошлым летом видели – хороша собой девка; но чтобы так хороша стала – и помыслить не могли! Какому же счастливцу уготовили Боги Покровители этакую невесту?..

Миновал день Величания Богов Покровителей и отца их Великого Духа. Заколоты были на Кургане Предков тонкорунные овцы во славу Микана; круторогие быки – во славу Баса и горячие, стройноногие жеребцы во славу Ицуватека. Отзвенели бубны шаманов, отплясали разрисованные цветными глинами девушки-степнячки, отпылали священные костры вокруг Каменного Меча, отпели-отголосили ритуальные песни-славословия нары – старейшины родов. Почтили, как водится, Богов Покровителей, отблагодарили их за великие милости к сыновьям Вечной Степи, и опустел Курган Предков.

В день состязаний только нанги и ближайшие сподвижники их остались у подножия его, неподалеку от своих шатров, дабы наблюдать сверху, как сойдутся помериться силами лучшие борцы, лучшие стрелки из лука и лучшие наездники трех племен.

Нибунэ расположился в складном кресле, выточенном из бивней гигантских древних слонов, которые находят порой в земле обитатели Западных гор. Старику, похоже, и впрямь доставляло удовольствие наблюдать за состязаниями молодых. Слуги притащили ему всевозможные закуски, заедки, кувшины и бутыли, а Нибунэ послал сына своей старшей дочери – юного Ратурая – пригласить нангов вместе полюбоваться захватывающим зрелищем, однако те вежливо отказались. Негоже было злоупотреблять гостеприимством нанга майганов, желавшего, видимо, поглядеть на состязание вместе с внуком, дабы открыть ему кое-какие хитрости и дать советы на будущее.

Тамган застыл, словно изваяние, в седле Смерча, и фигура его, закутанная в темный плащ, отороченный по краям волчьим мехом, отчетливо выделялась на фоне порыжевшей травы. Нанг кокуров восседал на гнедом своем скакуне один-одинешенек. Не часто удавалось ему уединиться, хотя после смерти второй жены, умершей родами два года назад, охладел он к шумным забавам и, поговаривали, даже арху предпочитал пить в одиночестве. Ему к сорока годам тоже, понятное дело, могли надоесть молодецкие забавы, чего никак нельзя было сказать о Фукукане.

Вертясь в седле Серого, нанг хамбасов не сводил глаз с огромной толпы, обступившей девяносто бойцов, которые – по тридцать от каждого племени – вот-вот должны были сойтись грудь в грудь, рука в руку в безоружном поединке. Он бы и сам, видят Боги Покровители, охотно принял участие в славном состязании, но старейшины родов уперлись, подобно диким ослам – хуларам, налетели, как стая воронья, раскаркались: не должен, мол, нанг мериться силами с борцами из других племен. Не к лицу, дескать, это ему победит – мало чести, на то он и нанг, никто от него ничего иного и не ждет. Проиграет, сраму не оберешься что же это за нанг, если его кто попало победить может! И хотя сам Фукукан придерживался на этот счет другого мнения, пришлось ему, как обычно, уступить старикам. Связываться с ними – себе дороже, и так поучениями и попреками всю душу вымотали, хоть из племени вон беги, хоть от чести нангом быть отрекайся…

Фукукан напрягся, разглядывая голых по пояс мужчин, двинувшихся друг на друга подобно двум стенам. Пригибаясь и размахивая руками, будто собирались взлететь в поднебесье, они сошлись без затей, норовя ухватить противника за локоть, за плечи – как придется, и швырнуть со всего размаха наземь. Условие поединка простое; кто коснется лопатками земли – тот и проиграл.

Вот схлестнулись первые три десятка: майганы с кокурами. За ними последует бой майганов с хамбаса-ми, потом хамбасов с кокурами, а уж затем старики, избранные судьями, назначат пары из победителей для следующих схваток.

– Ой-е! Хороший бросок!

– Майганы победят, —уверенно определил Бур-шас, подъезжая к Фукукану так близко, что колени их соприкоснулись. – Майганы победят в этой схватке, а вот можно ли будет назвать тебя победителем, коли женишься ты на Тайтэки, в этом я очень и очень сомневаюсь.

– Опять ты за свое? – Молодой нанг не повернул головы, надеясь, что неизменный советчик его, доставшийся ему в наследство от отца, надуется и, коль уж не дал поучаствовать в состязании, позволит хотя бы понаблюдать за борьбой без помех.

– Рад бы оставить тебя в покое, но женитьба – дело серьезное. А такая, от которой судьба трех племен зависит, – в особенности.

– Так уж прямо и судьба? Трех племен? Ни больше ни меньше? – Фукукан прислушался к приветственным воплям толпы и понял, что майганы победили в этой схватке. Ай да Буршас – как всегда безошибочно угадал! – А сейчас кто победит?

– Наши. Для этого поединка Нибунэ специально послабее борцов подобрал. Сразу видно. Но кто бы ни победил в этом состязании, не послушавшись меня, ты всех нас превратишь в побежденных. Смазливенькая жена, сама того не ведая, принесет нам множество неприятностей, тогда как, посватавшись к сводной сестре Тамгана, ты поступишь мудро и…

– Отдать Тамгану такую красавицу ты называешь мудрым поступком? Почему бы нам тогда вообще не раздать все свое добро, стада, юрты, шатры и табуны и не попросить надеть на нас колодки рабов? Оказать нам такую услугу желающие найдутся… Ой-е! Наши в самом деле победили! : —

– Хак-ка! Кодай! Хамабас-хак! Хак-ка! – ревели соплеменники Фукукана, и сам он не мог сдержать радостной улыбки.

– Мы уже говорили с тобой о том, что когда-нибудь степняки вынуждены будут подрезать крылья заморским соколам, – терпеливо внушал Буршас молодому нангу. – Но для этого всем трем племенам надобно объединиться. А что лучше кровных уз свяжет трех нангов? Уступи Тайтэки Тамгану, и он охотно отдаст тебе в жены свою сводную сестру Хаккари, да еще и немало голов скота на радостях выделит в качестве приданого. Тогда, хочешь не хочешь, придется вам поддерживать друг друга, силы наши утроятся, и, как знать, не сольются ли со временем три небольших племени в одно, не сожмутся ли пальцы в кулак, способный сокрушить любого врага? Ты ведь знаешь, в центре Вечной Степи набирает силы новый нанг нангов. Если хотя бы половина того, что рассказывают о нем – правда, ему ничего не стоит проглотить по отдельности майганов, кокуров и хамбасов. Но коли мы объединимся…

– Буршас, ты видел сводную сестру Тамгана? – раздраженно вопросил Фукукан. – Ей еще не исполнилось двенадцати лет! Что я буду делать с этой смуглой пигалицей? Ей в куклы играть надобно, а не с мужчиной ложе делить! Сделай милость, дай на поединок посмотреть!

– Не дам, Фукукан-нанг! Кокуры победят, но сейчас это тебя заботить не должно. Ты о другом поразмысли: блажи своей в жертву собираешься принести благо трех племен! Одумайся! В кои-то веки позволяет тебе Великий Дух объединить разъединенное, показать широту души, о которой благодарные потомки твои будут песни слагать!

– Я не любитель слушать улигэры. Что мне до старинных сказаний, половина которых – выдумка бродячих улигэрчи. А благодарное потомство у меня может и не появиться, если я возьму в жены Хаккари. Эта узкобедрая и мышонка выносить не сможет, а мне нужны крепкие сыновья. Не говоря уж о том, что Кари мне просто не нравится. Тебе же придется не меньше года меня тыктаем откармливать, прежде чем я буду готов возлечь с ней!

– Тыктая в степи много, на твой век хватит, – продолжал упорствовать Буршас, поглаживая перекинутую через плечо седенькую косичку, выбившуюся из-под остроконечной шапочки. – Да и Кари со временем войдет в тело. Дай срок, вылупится из куколки бабочка!

– Скорее уж головастик превратится в лягушку, – отмахнулся Фукукан, внимательно наблюдая за окончанием третьего поединка.

Буршас предсказал его исход так же верно, как и двух предыдущих. Теперь победившие в первом круге состязаний должны были мериться силами между собой, но от разговора с настырным советчиком у Фукукана пропала всякая охота наблюдать за борцами. Отыскав глазами Тайтэки, которая вместе с другими девушками возлагала венки из осенних цветов на головы победивших борцов-соплеменников, он некоторое время любовался ее ладной фигурой, а потом оборотился к Бур-шасу:

– Ты мудрый человек, и каждое слово твое – золото. Прав ты и на этот раз: ни одна девка не стоит того, чтобы ради нее жертвовать интересами племени. Однако породнившись с Нибунэ, я заключу союз с майганами и получу жену, которая украсит мой шатер. А взяв в жены замухрышку Кари, сделаюсь посмешищем для всех трех племен. Собственными руками отдам красавицу Тайтэки Тамгану и помогу ему породниться с майганами. Надо мне это? Про союз племен ты хорошо говоришь, но доброго ждать – состариться, а с худым жить – не помолодеть. С Нибунэ я как-нибудь сговорюсь, с Тамганом же поладить только Великому Духу под силу. Да, к слову сказать, не слишком-то денит он свою сводную сестру, а Нибунэ в дочери , души не чает.

Буршас кивнул. Возражения вертелись у него на языке, но сейчас Фукукан повторял слова старейшин родов, согласившихся послать сватов к Нибунэ. И если уж молодой нанг готов приводить доводы старцев, которые, по его мнению, давно выжили из ума и не видят дальше собственного носа, значит, всякие уговоры и убеждения бесполезны. Фукукан умеет выслушать добрый совет, но способен и на своем настоять, сделав вид, что не замечает того, чего видеть ему не хочется. Остается надеяться, что у Нибунэ достанет дальновидности отказать сватам хамбасов и провозгласить мужем дочери Тамгана. Родительская любовь, однако, ослепляет так же, как и любая другая, и в глубине души Буршас не верил, что нанг майганов выберет в мужья для Тайтэки сумрачного сорокалетнего нанга кокуров и отвергнет веселого, жизнерадостного Фукукана.

Он покосился в сторону неподвижного всадника, хмуро взиравшего на поединок борцов, и ощутил холодок в сердце. Тамган не из тех людей, которые легко отступают от намеченной цели, и, если Тайтэки очаровала его так же, как и Фукукана, женитьба на ней принесет молодому нангу больше неприятностей, чем радости. Впрочем, говорить об этом, значит, еще больше раззадоривать бесстрашного вождя хамбасов…

– Когда ты велишь посылать сватов к Нибунэ? Ожидавший возражений Фукукан взглянул на Бур-шаса с удивлением, но вопросов задавать не стал:

– Сразу после скачек, если они закончатся засветло.

Мудрые люди говорят: счастливый приносит радость, а несчастный – горе. Тамган был хорошим нангом, но несчастным человеком, и это явилось одной из причин, по которой Тайтэки упросила отца не отдавать ее ему в жены. Фукукан же, по словам старейшин, родился с арканом удачи в руках. Он был молод и хорош собой. Как положено сыну Вечной Степи, невысок ростом, в меру раскос, в меру скуласт и в меру кривоног. Заботы еще не убелили сединой его черную шелковистую косу, лоб не исчертили морщины, и когда сваты хамбасов пожаловали после скачек в шатер Нибунэ, Тайтэки не колеблясь сказала отцу, что лучшего мужа ей в жизни не сыскать.

Нибунэ не считал поспешность добродетелью и отложил решение до следующего утра. Он был уверен, что слух о сватовстве Фукукана достигнет ушей нанга кокуров и, сознавая всю тщетность своих ожиданий, надеялся все же, что дочь, пусть и без особой охоты, согласится выйти замуж за Тамгана.

Надеждам этим не суждено было сбыться, хотя сваты кокуров еще до полудня посетили шатер Нибунэ, принесли с собой щедрые дары и выхваливали своего нанга так, будто он был сыном Великого Духа. К сожалению, речи их не произвели на Тайтэки должного впечатления. Будучи девицей рассудительной, она предпочитала верить больше собственным глазам, чем чужим словам, и, дождавшись ухода кокуров, прямо заявила отцу, что беркута от грифа-стервятника отличить сумеет…

Слова эти невольно вспомнились Тайтэки, когда шедшая за ней девушка тихонько вскрикнула и, остановившись, указала на выступившего из-за Каменного Меча мужчину, закутанного в темный плащ, отороченный волчьим мехом. Узнать Тамгана было нетрудно: высокого роста, широкоплечий, с изрезанным ранними морщинами лицом, он казался старше своих лет и выглядел столь угрожающе, что девушки-невесты, которым надлежало пройти обряд Полуночного очищения на вершине Кургана Предков, оборвав ритуальную песнь, сбились в кучу, как перепуганные овцы. Послышавшийся было ропот стих, едва Тамган подошел к ним и промолвил повелительным голосом:

– Не бойтесь меня. Я не собираюсь мешать вашей пляске вокруг Каменного Меча и уйду отсюда, как только скажу Тайтэки те слова, которые рвутся из моего сердца.

Речь его была учтива, но никта, кроме трех шаманов, не смел находиться на Кургане в Полночь очищения, после того как зажжены были священные костры. Никто не смел заговаривать с невестами майганов, кокуров и хамбасов после того, как они, использовав синюю глину, нанесли на лица узор Уходящих и завели песню Прощания с родительским очагом. Однако мог ли нанг быть осквернителем? И если да, то почему шаманы не вмешались, не остановили его, не позвали нукеров, приведших девушек-невест к подножию Кургана, а замерли по ту сторону окружавшего Каменный Меч кольца костров, как будто нарочно давая Тамгану возможность переговорить с Тайтэки? Быть может, нанг кокуров поднялся сюда с разрешения ее отца? Девушка заволновалась, не зная, что предпринять: попросить подружек-невест оставить ее наедине с Тамганом или кликнуть дожидавшихся окончания церемонии нукеров?

Багровые отсветы костров придавали нангу кокуров зловещий вид, да и отец предупредил бы ее о том, что Тамган намерен во что бы то ни стало переговорить с ней. С другой стороны, Тамган знает, что нукеры, сопровождавшие девушек-невест всех трех племен от их юрт и шатров к подножию Кургана, находятся совсем рядом, и не позволит себе непристойных выходок, а узнать, о чем он хочет говорить с ней, интересно. В конце концов, раз уж церемония все равно нарушена, почему бы не выслушать его?

– Оставьте нас. Я желаю знать, что за неотложное дело вынудило нанга кокуров искать встречи со мной в столь неподходящем месте, в столь неподходящее время! – распорядилась Тайтэки. Переглядываясь и перешептываясь, девушки-невесты направились к шаманам, и вскоре дочь Нибунэ и Тамган остались на тропинке одни.

– Тайтэки, я не мог поговорить с тобой в другом месте, а после Полуночного очищения слова мои потеряют всякий смысл, – низким глухим голосом произнес Тамган, и сердце Тайтэки сжалось от'необъяснимого ужаса.

– Говори, – разрешила она, стараясь не смотреть в мрачно горящие глаза нанга и все же не в силах отвести от них взгляд.

– Я знаю, просьба моя покажется тебе дерзкой, и все же прошу тебя: откажи Фукукану. Будь моей женой, и, клянусь Вечным Небом, ты получишь все, о чем только можешь мечтать. Я исполню любое твое желание, сделаю для тебя все, что в человеческих силах. Я одинок и давно потерял вкус к жизни. Ты станешь для меня всем. Захочешь – и кокуры станут частью твоего родного племени. Захочешь, мы нападем на Канахара и ты будешь жить в его замке. Если ты пожелаешь взглянуть на приморские города, мы откочуем к их стенам. Я богат, и мои соплеменники слушаются меня беспрекословно. Мне не надо делить власть со старейшинами, как это приходится делать Фукукану. И всю мою власть я употреблю на то, чтобы доставить тебе удовольствие, чтобы исполнить любой твой каприз. Поверь, тебе ни о чем не придется жалеть, нечего будет желать…

Он говорил и говорил, и Тайтэки чувствовала, как часто колотится ее сердце, цепенеют руки и предательски подкашиваются колени. Страстный, горячечный бред немолодого нанга околдовывал и пьянил ее, и она в смятении ощущала, как волна жаркого румянца заливает ей щеки, шею и грудь. Он не смел, не должен был так говорить! Никому не позволено обращаться с такими речами к чужой невесте! И все же ей почему-то хотелось, чтобы Тамган говорил еще и еще… Быть может, отец был прав и она поторопилась согласиться выйти замуж за Фукукана?..

А Тамган, словно подслушав ее мысли, продолжал:

– Зачем тебе нужен этот мальчишка? Разве он знает, что такое настоящая любовь? Я дам тебе все! Еще не поздно передумать. Имя жениха не произнесено перед посланцами Великого Духа, и Боги Покровители не слышали священных обетов. Ты видишь, шаманы не препятствуют мне говорить тебе о своей любви. Так прими же мою любовь! Скажи одно слово – и ты получишь мужа, готового носить тебя на руках! Ты получишь власть, которой не имела ни одна женщина-степнячка! Скажи заветное слово! Скажи, что ты согласна быть моей женой!