Текст книги "Империя добра"

Вообще, странно, что я обо всём этом думаю так много. И мне плохо от того, что мы имеем такое общение. Так было с девчонкой, но всё наладилось и вот мы общаемся хорошо. Я же хочу, чтобы мы общались так и с ним, и лучше вместе проводили время. Я бы показывал им, как правильно заниматься, они же оба не ходят в спортзал, нужно исправлять.

Наш мир создан для добра, мы живём здесь в добре и радости. Что же мы делаем так плохо, от чего это? Что заставляет нас? Сколько я себя помню, здесь всегда было комфортно, всего хватало. Наше место само заботиться о нас, у нас же всё есть и нам от этого так хорошо. Что же я опять волнуюсь и переживаю, будто начинаю новую игру и пока мне ничего не ясно: как управлять, кто плохой, какое оружие бывает и как оно работает? Может быть, это тоже игра, просто раньше я не обращал на неё внимание? Потому всё так же легко, как в обычной игре, а управлять ещё проще. И вот я и должен начать игру, это как новый уровень. Я просто перехожу на новый уровень и так как нет текста на экране, я понимаю задание внутри себя. Да, это так, это новая миссия, которую мне нужно сделать. Я пойду к нему первый – это и есть моя миссия, – и все оно объясню. И когда я сделаю всё как надо, то будет новый уровень и вот тогда мы все вместе и окажемся. Что-то руки ходят сами от таких мыслей, как всё непривычно на этом новом уровне. Но ничего. Я прошёл много уровней – пройду и этот. Я много получил на баланс, когда прохожу уровни, ведь я здорово это делаю. Сейчас будет не хуже.

6.0

Занималось утро. Лучи касались земли неловко, несмело, хотя делали это каждый день бессчетное количество лет. Светало стремительно, будто жизнь спешила начаться и успеть много за короткий срок. Не осталось сомнений, горечи обиды, негодования, отступили страхи, всем им просто не осталось места в этом свежем душистом светлом воздухе.

Д

Покачиваясь вперёд и назад на перекладине, бегая на месте на беговой дорожке, отжимаясь и качая пресс, я делаю его поистине счастливым. Он счастлив от того, что я делаю то, что он говорит, но не только. Ведь когда у меня плохо получается, он расстраивается так, будто это не получилось у него. Какой он славный. Я хочу сблизится с ним, вот только не могу понять для чего, я же не испытываю к нему тех чувств, что испытывает женщина к мужчине. Я совсем не хочу его, я не мечтаю о том, о чем мечтала раньше, стоя нагой у окна и глядя в сад. Надеюсь, что это не ради мести Наблюдателю. Очень надеюсь. Но как я могу знать наверняка, если я сама себя не знаю?

Я делаю его поистине счастливым, просто прикоснувшись к нему. Что же, пусть так и будет. Пусть я дам ему так немного для меня, но так значительно для него. Как ребенок, он улыбается и подставляет мне свое ухо, кода я шепчу всякие приятности, а солнцу лицо. И от этого хорошо нам троим, и тепло, и светло.

Так странно быть рядом с таким красивым, мужественным атлетом и не чувствовать к нему влечения, и не испытывать от него импульсов страсти. Он не обнимает меня за талию, вообще не трогает меня, не тянется губами с поцелуем к моим губам, не делает двусмысленные намеки, вообще не направляет разговор в подобное русло. И я от этого не страдаю. Я словно становлюсь другой рядом с ним, светлой, что ли. Не серый балахон на мне в этот момент а белоснежный хитон, веса которого и покалываний я даже не чувствую. Не любовь это, а служение, одухотворенное таинство. Я же грешница, но мне повезло – я нашла свой алтарь. Теперь я могу помолиться перед ним и обрести бога, а вместе с ним и надежду на спасение.

6.1

Высоко над бетонной клеткой висело солнце. Ровно над ней висело. Стоял жаркий летний полдень, разделив сегодняшнюю жизнь, на до и после. Шелестела листва от осторожных прикосновений ветра.      Всё живое дышало глубоко и не могло надышаться, желая запомнить здесь и сейчас, улыбаясь друг другу, и с надеждой смотря в будущее. Всё двигалось в эти короткие минуты, всё жило, благодаря нежному и в то же время сильному дыханию света, который словно говорил всему живущему «живите».

П

Как хорошо, что мы с Девчонкой хорошо общаемся. Я не знаю когда так хорошо себя чувствовал. Я очень стараюсь, когда тренирую её, думаю, даже, сделать нам общий блог, где мы вместе будем рассказывать о тренировках. Но подождём, она пока не готова. Ей нужно лучше и больше тренироваться. Главное – у неё получается. Я думаю, она даже стала лучше чувствовать себя и лучше выглядеть. Не хочу сказать, что она выглядела плохо раньше. У неё очень приятная внешность.

Странно как, я не использую оно, когда думаю и говорю о ней. Что же это такое происходит со мной? Я чувствую к ней хорошие чувства и после этого не могу говорить про неё оно. Почему так?

Вообще, многое во мне поменялось. Я теперь делаю так, чтобы больше быть с ней, а не отдельно. Я почти перестал играть в игры, реже делаю блоги. Меня сначала это пугало. Как же я отложу сумму на новые кроссы? Но что-то случилось внутри меня, наверное, и я перестал думать о новых вещах и редко просматриваю каталоги и не обращаю внимание на новые предложения системы. Я перестаю думать о том, чтобы думать о том, что бы еще заказать.

Я думал что-то заказать для неё, но я не знаю что. Да и в моём каталоге все вещи будто для меня, а не для неё. Возможно, у неё свой каталог, где вещи подходящие ей есть, но я же не могу посмотреть в него.

И я совсем забываю про всё, что мне нравится, а про мяч и кольцо я совсем не думаю, хотя они мне тоже очень нравились; так вот, я забываю всё это, когда мы делаем что-то вместе. Мы же не только упражнения делаем. Она стала говорить со мной и понимать меня, перестала говорить словами которые мне не ясны. Конечно, она может сказать что-то неясное, но тут же объясняет, а не как раньше – сразу плохое говорить. А я быстро запоминаю, как она говорит, учусь. Вот и недавно учился: теперь я знаю слово смысл в разных его, и вот новое слово, значениях. И когда мы идём проводить время вместе, то я понимаю, что это тоже имеет смысл, а от такого объяснения мне становиться только желаннее идти куда-то с ней и делать что-то, будто поняв, что смысл есть, я получаю таким образом больше от сделанного. Как увеличить баланс – такое же ощущение.

6.2

Спустилась ночь и бетонная клетка утонула в темноте, а в центре её, словно маяк во мраке, включили искусственный свет. Стало тихо, даже голоса птиц стихли. Никто не гладил листья деревьев, а потому и они притихли, медленно погружаясь в сон. Сквозь большинство окон пробивался мертвено-синий тусклый свет. В остывающем воздухе пронзительной своей откровенностью повисла тоска.

Н

Когда я был маленький, бабушка брала меня к себе на лето. Я ничего не делал целыми днями – не ходил в детский сад, не учил иностранный язык, не ездил на экскурсии. Мы очень просто проводили время – мы разговаривали. Обо всём. Сидя на берегу реки, бродя по лесу в поисках грибов, засиживаясь по вечерам в гостиной за столом под мягким светом абажура. Я вспоминаю сейчас это время и мне становится хорошо от того, что я просто об этом думаю. И всегда, когда бы я не возвращался к этим трогательным воспоминаниям, всегда тепло, солнечно, безветренно.

А сейчас я пробую говорить с ней, но нет этого ощущения тепла и света. Мы постоянно напряжены, не идёт разговор. Для каждого слова нужно делать усилия, тяжёлый вдох и только тогда удается сделать оборот колесу беседы. Мучительно и неприятно. Да вот только она уже сама запустила это колесо, она сама встала в эту телегу и потянула её. Никто не просил трогать хомут, вставать в него и делать первый шаг. Но она не то, что шаг сделала, она тянет-потянет, но вытащить не захотела – бросила меня на пол пути, ни туда – ни сюда, и пошла своей дорогой, а я лежу и тошно мне и стону я, но нет, не слышит и не видит, и отворачивается, глаза опускает. Дрянь.

Как же так вышло? Всё шло хорошо, она сама плыла мне в руки, даже сети не пришлось ставить. А теперь такое огорчение. И что бы там ни было, но нельзя так поступать со мной. Я здесь главный, я устанавливаю правила игры и я принимаю решения. Ей всего-то нужно было расслабится, закатив глаза. Что делать с ней? И не бросить, и тащить тяжело. Ну что же, крутись колесо – набирай разбег. Будь, что будет, но я этого так не оставлю. Это удар в под дых, запрещённый приём, за такое дисквалифицируют. Я хочу фейерверка, и он у меня будет. И эта дрянь, и этот полоумный получат своё. Уж я-то в силах это устроить. Нужно лишь подумать как; всего-то подумать, а это я умею.

7.0

Когда-то Девчонка рассказывала Парню, в какой комнате живёт Наблюдатель, и теперь он решил найти его, чтобы расставить всё на свои места. Он сам пришёл к такому решению, часами глядя в окно на то, как Наблюдатель ведёт свой скучный образ жизни, то бродя по тропинкам сада, то сидя на скамье и глядя на остальных. Непонятное для Парня поведение Наблюдателя, лишь утвердило его в мысли, что нужно действовать. Он думал, много думал о том, как скажет всё, что считает нужным, прямо в лицо своему обидчику, чтобы тот понял, что Парень не боится и готов защитить и себя, и Девчонку. Да и с чего он, вообще, так относится к ним? Кто он такой, чтобы себя вести так? Отчего он отделяет себя от от других, почему вступает в контакт лишь изредка, почему он ведёт себя так, будто он считает себя другим? Вот что беспокоило Парня – Наблюдатель считает себя другим, когда все считают друг друга равными себе. Несправедливость глодала его изнутри, и это необъяснимое для него чувство вело его сейчас по коридорам и этажам. Он шёл, как собака идет на зверя, загоняя его, не зная до конца, а порой и не думая, кого и зачем она гонит, но лишь повинуясь немыслимому и невидимому инстинкту, что совершенно лишает рассудка, но так сладостно давит на мозжечок.

Небывалая смелость, которой он сам удивлялся, взыграла в нем, и вот он уже шёл по коридору под ярким светом диодов. Шаги казались медленными, хотелось идти быстрее, но ноги не могли, они старались изо всех сил, но у них не выходило так, как он хотел; и от этого он злился сам на себя. Дойдя до указанного ранее места, он остановился. Какая дверь? Они все, как близнецы братья, выстроились в два ряда и пристально смотрели на него не моргая. Он не знал, не помнил наверняка, но всё решила вытянутая ладонь. Опуская руку на холодную ручку двери, он словно пытался вспомнить. Он протянул руку сначала к одной двери, потом к соседней и, наконец, обернувшись и подойдя ближе, он почувствовал, что это та самая комната. Та самая – потому что он уже был там, он точно знал, что был там. Не мог объяснить себе этого, не помнил, когда это было, но точно знал, что поверни ручку именно этой двери, он тут же окажется в комнате Наблюдателя, а оказавшись там, перевернет всю мебель, вытащит и разбросает одежду, а если и он сам будет там, то ему точно не поздоровится. Так он продолжал мучить и подбадривать себя различными зверствами, которые учинит с Наблюдателем, либо с его вещами и стенами, готовый теперь, казалось, ко всему. Но тут, совершенно внезапно, дверь, выбранная им, сама отворилась и на пороге был Наблюдатель, приглашавший войти. Ноги, доселе торопившиеся, не слушались, пот выступил по всему телу, загудело в голове, но он, сделав невероятное усилие над собой, смог войти и только. Остановился и молчал. Наблюдатель заглянул ему прямо в глаза, потряс за плечо, а после взял за руку и проводил к дивану, удалился и явился со стаканом воды, что-то говорил, но слова утонули в гуле кровеносных сосудов, заложивших уши. Не разобрать было ничего и хорошо, что он сидел в этот момент, иначе бы рухнул прям перед ним и потерял бы сознание. Он принял стакан и сделал глоток, а за ним допил из стакана до дна. Становилось все лучше и лучше с каждой минутой. Не сразу, а словно чистишь яйцо, и когда вся скорлупа уже снята, становится легче на душе. Вот только он никогда не видел яиц, не чистил их, но сейчас, в данный момент времени, которе потеряло всякие очертания; сейчас он точно представлял себе эту картину и именно так себя и ощущал. Наблюдатель увидел улыбку на лице Парня. Он понимал, что скорлупа вся спала и теперь Парень спокоен, он отдыхает, ведь он очень устал. Наблюдатель ласково провел рукой по волосам Парня, к щеке, подбородку, и внезапно поцеловал, в губы, как-то невзначай, будто сам от себя не ожидая подобной вольности. Парень не смог вымолвить не слова, но вспомнил, как коснулась своими губами его губ Девчонка и это было совсем другое. Теперь же он вовсе перестал себя контролировать. Руки и ноги, да и все тело не слушалось его, он обмяк на диване, как кукла из папье-маше, такая же беспомощная и нелепая. Трудно было поверить, что это происходит с здесь и сейчас, но труднее всего верилось в то, что это происходит с ним. Он будто бы проваливался в сон, как проваливаются в бесконечную безвоздушную невесомую темноту, но сон не приходил, а падение продолжалось. Наблюдатель повернул его на живот, обвязал рот полотенцем, свернув ткань в веревку, потом не было ничего, но ничего разрезала жуткая боль, которой он никогда раньше не испытывал. Ему было больно и страшно, но сделать он с этим ничего не мог. Падение продолжалось и не было этой пустоте ни конца, ни края.

Н

Становилось больно, горестно и тихо. Горестно и тихо. Я приник ухом к двери и слушал. Я ждал, когда услышу его шаги, когда он придёт и сделает со мной, всё, что захочет. Он заслужил это, и я заслужил. Я узнал его. Это был он, потому что никто здесь не ходит так уверенно и быстро. Он приближался, как несётся метеорит, влекомый притяжением планеты, как собака, идущая на зверя. Наверное, все коридоры забрызганы пеной этого юнца. Я попробовал представить его в образе гончей или легавой, но ничего не выходило.

Шаги пропали. Он остановился и, наверное, ждёт, когда я открою ему. Не так сразу. Нужно довести до кипения, а потом снимать крышку. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Три четверти. Одна вторая. Одна четвёртая.

Да уж. Я ожидал увидеть богатыря с дубиной, а передо мной школьник без ранца. Стоит, трясётся. Разве что сопли не текут. Ну, проходи, дорогой. Гостем будешь.

Признаться, план созрел не сразу. Импровизация на ходу. Идя по натянутому канату с перекладиной в руках. На уровне пятого этажа. Его нужно расслабить, его нужно успокоить, его нужно обездвижить. А после можно и отомстить. Как хорошо, что у меня есть средство для первого, а потом я сам сделаю второе и третье. Комплексный обед.

Пиршество было не долгим, но прощение он заслужил.

Д

Не было ветра, который бы нёс нас на своих плечах. Мы словно истуканы. Стоим и озираемся по сторонам, но нет ни легкости, ни желания идти. Затаится, спрятаться, исчезнуть. Мы не можем улететь отсюда, взмахнув крыльями. Мы в клетке, мы скованны и пусть даже не одной цепью, но одним человеком. Всё что остаётся – сидеть на ветке и смотреть, как опадают перья, будто это осень пришла.

Вчера, сегодня и завтра – всегда осень, всегда чуть холоднее, чем на самом деле. Звезды всё дальше, уже не увидишь их, только расплывающиеся в глазах маленькие точки, которые то есть, то нет. Ещё один шаг в сторону, в угол, поглубже окунуться темноту и точки исчезнут совсем.

Мне было больно сегодня. Внутри всё ныло, трепыхалась, как тряпки на ветру, душа моя рыдала. Слёзы и ничего, кроме них. Без причины, без единой причины, и без надежды успокоить себя. Тонули города, исчезали люди, пропадал и появлялся свет, разбросанные на моем пути вещи, пакеты от чипсов, пустые бутылки глухо гремят, ударяясь друг от друга. Сильно качает. Это паром. Он идёт медленно через шторм. Я сижу в углу каюты, свет погашен, за стеной гудит море, иллюминатора нет – билет второго класса в правом кармане куртки. Мне страшно. Он говорил, что уйдет ненадолго в бар за сигаретами и виски. Он обещал, что принесет мне шоколад. Но вот прошла уже вечность, в которой всё, что я помню – нескончаемые удары волн о борт судна и одиночество. Холодно рукам. Ищу зажигалку, нахожу, но она пуста – не будет тепла. И его не будет. Он исчез за хлопнувшей дверью и, хотя я ещё не знаю этого, но больше я не увижу его никогда, ведь позже я узнаю, что матросы вынимают из воды тело мужчины специальным краном для спасательных шлюпок, а может для загрузки судна в порту. Я не увижу его лица, его обладателя спешно закроют в мешке, пассажиры будут шептаться, но мне не с кем шептаться и я уйду вновь в темноту каюты, надеятся, что там ждёшь меня ты с шоколадом, сигаретами и алкоголем или без них, но ты сидишь там на полу, скрестив ноги и опершись спиной о стену, перебираешь треки, записанные ещё на айпод, прикидывая, что будет хорошо звучать, когда я появлюсь перед тобой в одном полотенце вокруг талии, раскрасневшаяся от горячего душа и ожидания.

П

Ничего никому не скажу. Никогда никого не обижу. Я, пожалуй, подальше уйду. И закроюсь от всех, кого вижу. Мне собою не стать никогда. Навсегда я другой – это правда. Смоет мысли, как из душа вода. Моя память её безвозвратно. Мне же некуда больше идти. Мне же не к чему больше стремиться. Я стою на краю, на пути. Хоть рыдай, хоть кричи – назад не воротиться.

8.0

Она ждала его в условленном месте. Тени от деревьев успели сильно сместиться вправо, но его до сих пор не было. Плыть, бояться, не все ли равно – мелькала бесхитростная мысль в голове, то показывая язык, то исчезая вновь. Тени сада, словно живые, окружили её, смотря пустыми глазницами куда-то поверх, вдаль, за границу бетонного прямоугольника и молчали, держа свой секрет в тайне. Воспарить бы птицей, чтобы разыскать его. Подняться и увидеть его – вот было её желание. Сердце не унималось и трепало, покусывая, совесть. Последние недели представились ей настоящей каруселью, безостановочно несшей её по кругу. Наблюдатель, парень, снова Наблюдатель и опять Парень. Их лица мелькали. Не разобрать было, отчего так манил первый вначале и зачем она страдает сейчас по второму, но закрывая глаза всё становилось на свои места – это не бег по кругу на цветных лошадях, а её путь от себя к себе, от потаскухи к святой, от развратницы к мученице, от греха к прощению. Понимая и принимая эти незамысловатые умозаключения она поднималась над толщей давившей на неё воды и всплывала к свету из темных глубин, не без усилия, не без страха, но говорила себе плыть, конечно плыть! И никогда, никогда не бояться! Физика тела соединялась с таинством духа, звезда восходила в небе и жизнь принимала привычные очертания. Улыбка супротив боли; вера вместо страдания; мысль, противостоящая растерянности. Топкие небеса не казались уже такими дремучими, а зелень травы столь же не настоящей. На губах был вкус жизни и он почему-то напоминал вишневый сок.

Замкнутые линии коридоров, карусель меж бесконечного ряда дверей, горизонтали сменялись вертикалями на лестницах, геометрия безысходности и непонимания составляла продолжение её поисков. Половина средних и середина верхних, центр прозрачного и край бесконечного, динамика бега и статика ожидания – волнами расходился крик в пустоту, пугая случайных свидетелей, которые бросались прочь, как вороны от прохожего, которых он даже не заметив настиг на своём пути. Не с той стороны, что геометрия строго определяла путь, не с другой, где глянец стекла уходил в небо и растворялся в нем, не было ответа на её вопрос, всего один вопрос, что поселился в ней инородным своим телом, взял над ней верх, и заставлял сейчас бросаться из стороны в сторону, то на окружающих, то на стены, то на саму себя. Путь, который она вывела из замкнутости своего положения, который и предстал в её сознании в образе карусели, обрывался: дорога превратилась в петляющую тропу, которая готовилась вот-вот исчезнуть, и это повергало её в смятение; путь к избавлению оказался не так прост, свет заволокла тьма и лишь тонкий робкий луч пробивался через неё, хоть и виднелся, но был едва различим. Темнота, спустившаяся в пространство их зелёного колодца, не дала желанных ответов. И окно Парня, и окно Наблюдателя были мертвы. Она так и не решилась идти к комнате Парня, чтобы звать его через дверь, колотить в неё ногами, если нужно, терпеть взгляды посторонних, ничего не значащих людей вокруг, не глядя в их испуганные лица. Ничего этого не было.

Она выбрала другое. Лежать и бездействовать. И ждать. Плыть по течению. Но плыть. Не хватило ни смелости, ни желания. Не осталось жажды спасения, лишь усталость, поселившаяся теперь во всём теле, особенно ногах. Пересохшие губы больше не звали, не просили, а замерли в ожидании, как останавливается поезд – огромная машина, – и замирает, и в этот момент кажется, что нет жизни в этом железном истукане, угасли все его силы и он остался ждать, когда придёт его час уже без его участия – он больше не волен выбирать свою судьбу, отдавая её на милость кому угодно, кто проявит малейший интерес. Так и она, ещё днем дышавшая верой в себя, остановила дыхание и замерла, безучастно смотря в потолок, а может и не видя ничего перед собой, просто голова оказалась на подлокотнике дивана и лишь поэтому нам и показалось, что она смотрит вверх, в то время, когда она смотрела внутрь себя или не смотрела никуда вовсе. Мы опять ошиблись, думая, что видим то, что нам показывают, но нам не показывали ничего и не было ей до нас никакого дела, и только поняв это, мы сможем догадаться, что всё было совершенно иначе и никто нас не обманывал – мы сами обманули себя, обманулись совершенно самонадеянно и бессмысленно.

Д

Испуганную женщину вела толпа недовольных. И вот, остановились они. Руки её оставались вытянутыми вдоль туловища, ладони сжаты в кулаках, в глазах мелькал страх. Сопровождающие продолжали держать её под руки даже после остановки. Будто она могла бежать. Куда? Повсюду были они. Наконец, от толпы отделился один и стал говорить, указывая на неё. И теперь она видела, кто перед ней и к кому обращался говорящий – группа людей сидела перед ступенями храма, среди них выделялся один с посохом из молодого дерева. Он смотрел на неё с добротой в глазах и легкой улыбкой. Остальные же, из сидящих, смотрели с презрением, но молчали, ожидая, когда кончит рассказчик.

К ней вернулась смелость и она тоже принялась слушать обвинение в свой адрес. Рассказывали о ней небылицы, что якобы она прелюбодействовала с мужчиной, имея мужа. Но как могли они знать это, если не было у неё мужа, а мужчина с которым она была застигнута врасплох, давно клялся ей в любви и вот сегодня вернулся с торговым караваном обратно? Что знали эти люди, кроме собственного тщеславия и ложного превосходства?

Среди сидящих были и женщины, но и они смотрели на неё зверем, даже еще с большей ненавистью, чем мужчины. Как они могли смотреть так, не зная ничего из того, что было на самом деле? А ведь одна из таких женщин и могла сделать ложный донос, ведь я ждала своего любимого, я верила, что он вернется, а не бежала первому встречному в объятия. Но не все смогли так и одна из них решила направить гнев толпы на неё, чтобы отвадить этот гнев от себя. Или же завистника, что не могла найти себе мужчину, который её выберет, отомстила таким образом мне, той кого её мужчина превозносил к небесам.

Но начал говорить, тот, кто сидел у храмовой лестницы и все вмиг замолчали. Он сказал: «Кто из вас без греха, первый брось на неё камень». Толпа молчала и люди вокруг него притихли. А потом они стали расходиться и даже те, кто имел уже в руках по камню, бросали его на землю, но не в меня.

9.0

Наблюдатель сидел за своим рабочим столом, уставившись в монитор – мы застали его за составлением очередного отчёта. Цифры в таблице не хотели согласовываться друг с другом, опытный глаз выявил бы нарушения без каких-либо усилий. В таких ситуациях, которые, справедливости ради нужно признать, случались с завидной периодичностью, так вот, он обычно в таком случае подправлял цифры, чтобы на выходе показатели выглядели безупречно, чтобы невидимый, да и неведомый проверяющий остался доволен отчётом. И каждый раз, когда Наблюдатель в очередной вечер манипулировал данными, его работа оставалась без замечаний – никто и никогда его не критиковал и не задавал вопросы. В такие моменты он говорил себе так: «Чтобы хорошо работать, нужно понимать, что ты делаешь».

Напористый стук за стеной заставил его отвлечься от скучного дела. Настойчивые удары покрывали дверь, наверняка привлекая к себе внимание. Он выключил экран и подошел ближе к двери. Как жаль, что нет замочной скважины или глазка – пережитков времени – сейчас казавшихся ему столь полезными. Делать было нечего, отступать некуда, он с силой распахнул дверь. Девчонка едва успела отпрянуть от летевшей на неё створки.

– А, это ты. – Произнес он протяжно, будто она его разбудила.

Не успела она открыть рот, чтобы выплеснуть на него поток брани и оскорблений, он ловко схватил её за руку, затянул в комнату и захлопнул дверь. Они пристально смотрели друг на друга, будто два хищника столкнувшиеся на границе своих ареалов. И это было в значительной степени верным, особенно если представить, что их когнитивные карты и есть их ареалы обитания. Мышцы напряжены, шкура блестит, зубы обнажены, глаза сосредоточены на сопернике.

– Где он? – Она начала первой.

– Здесь никого нет.

– Что ты с ним сделал? – Будто не слыша его задала она новый вопрос.

– Он ушёл еще позавчера. – Он выдержал паузу, но она молчала. – Вчера я не видел его, сегодня тоже. Сходи к нему, да проведай его сама. Тебе-то откроет сразу.

– Я была у него. Час под дверью провела. Никто не открыл.

– Может, он, вообще, не там? Гуляет где-нибудь. Скоро объявится. Вот увидишь.

– Открой его комнату. Он наверняка там.

– Я не могу открыть его комнату, как и любую другую. Я могу открыть только свою комнату.

– Ты можешь.

– Я – нет. Но я могу объявить чрезвычайное положение, отправив запрос. – Он сказал правду. – Но комнату буду открывать не я, а специальные люди, которые приедут сюда на посланный мной сигнал тревоги.

– Что же делать? – Несколько растерянно прозвучали её слова, словно нелепо повисли на нитке, кренясь в разные стороны.

– Подождать. – Он сам обрадовался такому простому решению. – Он может комфортно жить, вообще не выходя из своей комнаты. Или ты думаешь, что лавина потребления, накрывшая всех здесь, на него не распространяется?

– Я надеюсь, что он изменился.

– Я не уверен в этом. Видишь ли, это биохимия. А ест и пьет он всё то же самое. Давай подождём. – Он улыбнулся, а она отвернулась от него не в силах смотреть на эти белые идеально подогнанные зубы.

– Ты бил его? Ты оскорблял его? – Девчонка опять начинала нервничать. – Объявляй свою тревогу, только найди его.

– Я не бил его и не оскорблял. – Он попытался взять её за руку, но она отпрянула, это не расстроило его, теперь он знал главное – она не в курсе. – Мы просто поговорили и он ушёл. Выяснили отношения и всё. Как мужчина с мужчиной.

– Значит, ты ударил его?

– Да никого я не ударил. Он же в два раза больше меня. Как я могу его ударить?

– Ну не в два. – Ей было приятно, что недочеловек мог представлять угрозу для этого светила науки.

Нужно было менять тему и обстановку. Наблюдатель пошёл ва-банк.

– У меня появилась идея, – эти слова заставили её, хоть и не без усилия над собой, обернуться в его сторону, – давай прогуляемся. Я покажу тебе место, где ты ещё не была.

– Затащишь меня в какой-нибудь темный угол, а потом задушишь? – Абсолютно серьёзно произнесла она уверенно и спокойно.

– Тебя задушишь, конечно, – и вновь белая стена выросла между тонких губ, – просто прогуляемся. Мне тут трупы не нужны. Иначе меня уволят.

Она странным образом для себя поверила ему. Они вышли из комнаты и проследовали к лестнице. На последнем пролёте лестничной клетки оказалась дверь, которую она раньше даже не замечала. Дверь была словно вделана в стену, выкрашена в один с ней цвет. Ручки на двери не было, только замочная скважина под маленький полукруглый ключ. Теперь, понимая, что это дверь, она вспомнила что где-то видела такие двери, причем в жилых домах, причем повсюду в жилых домах, но вот место вспомнить не могла, лишь та же мысль, появившаяся, глядя на подобную дверь, вернулся из прошлого: «Это неудобно».

Наблюдатель осмотрелся вокруг, и убедившись, что их никто не может увидеть быстро повернул ключ в замке и открыл дверь.

– Скорее, пойдем! – Только вымолвил он, а они уже поднимались по узкой железной лестнице в темноте. Стукнуло что-то и появился свет, а с ним и выход на крышу огромного серого прямоугольника.

– Готов спорить, что ты даже не думала, что здесь есть выход на крышу.

– Если бы думала, давно бы сбежала отсюда.

– Не получится – отвесные стены и камеры. А вокруг – лес.

Она оглянулась. Действительно, здание находилось в центре зеленого океана, которому не было ни конца не края. Зеленые волны уходили за горизонт во все стороны.

– Прошу, не подходи к краю, а то голова закружится и упадешь. Мне это не нужно.

– А что тебе нужно?

– Мне нужно, чтобы вы перестали портить мне жизнь.

– Тогда отпусти нас.

– Это я сделать не в силах. Даже, если хотел бы. – Он повернулся в сторону горизонта и уходящих за него зеленых волн. – Эксперимент должен быть завершён. Так что потерпите немного.

– Я не понимаю, почему мы не можем просто уйти. Никто ведь не заметит.

– Чрезвычайное положение – единственная возможность прекратить эксперимент.

– Так объяви об этом.

– Тогда я не смогу его закончить. Всё свернут. – Он посмотрел под ноги, будто изучая свою обувь.

– Прошу, дай нам уйти отсюда. Отпусти нас. – Она подошла ближе. – Умоляю!

Девчонка взяла руку наблюдателя и запустила её под свой балахон. Его ладонь сдавила ей грудь, неприятно, немного больно, но она не подала виду – лишь легкая улыбка выступила на лице.

– Я дам тебе то, что ты хочешь. Только отпусти нас.

Она потянула его к себе, обхватила руками и принялась целовать в щеки, потом в плечи и так, сползая все ниже и ниже; исчез в теплом воздухе её голос, источающий мольбы.

Наблюдатель не стал спорить с ней, отвечать ей он тоже не стал.

10.0

Д

Полные отчаяния глаза. Это мои глаза в зеркале. Кривая улыбка, которая совсем не говорит о радости. Она говорит о насмешке над самой собой. Что-то пошло не так. Нет. Всё так. Это должно было произойти. Давно должно было произойти. Просто судьба давала осечки и вот теперь у неё получилось. Как бы рада я была сказать у нас всё получилось, но нет никаких нас и я даже не знаю кто это один из нас. Тест на беременность с двумя бордовыми полосками выскальзывает из руки и падает на пол. Бесшумно. Я вижу, как он падает, но совсем не слышу этого.