Книга: Как я был Анной - Павел Селуков

И вот так в этом сборнике всё. Объективная реальность, дарованная нам в ощущения, плавно переходит в голимый абсурд, коим, по сути, она и является. Некоторые пишут, сборник неровный, а я не согласная. Каждый рассказ на своём месте, один вытекает из другого, все вместе дают полную картину происходящего в голове у автора. Это ведь крайне важно, что у автора в голове. К иному в текст заглянешь и, не задерживаясь, поскорее на выход из мрака и духоты. У Павла Селукова, большое ему человеческое спасибо, чернухи нет, несмотря на перманентные психушки, биполярку и галоперидол в количестве -- это я про его персонажей, естественно. Они вроде и табуреточку поставят, и верёвочку намылят, но поболтаются в петле, да и на пол спрыгнут, передумавши. Рассказы короткие, а читать их быстро не получается, потому что афоризмы и аллюзии, изредка очевидные. Хочется притормозить, обкатать, как море катает гальку. Ну или у меня просто настроение такое задумчивое.

Из прочих плюсов: практически каждый рассказ заканчивается эффектным твистом. Читаешь-читаешь, и вроде уже нарисовала мысленно простенькую схемку кто на ком стоял и чем сердце успокоится, достигла снисходительного равновесия. Читали-почитывали мы и не такое, типа. И тут вдруг прилетает, откуда не ждали. Вся схемка либо вдребезги, либо с ног на голову кувырк, автор же в сторонке стоит, ухмыляется. Или вот ещё: рассказ выходит на финальный твист, сидишь такая впечатлённая, но оттенок разочарования присутствует, потому как "И что теперь?" Автор только плечами пожимает, мол сама додумай, раз ты такая умная схемки-то малякать. Ну и приходится, несолоно хлебавши, читать дальше, а незаконченная история где-то за плечом маячит, покоя не даёт. Иногда автор сжалится и через пару рассказов всё же конец истории мимоходом обозначит. Но это бонус для внимательных.

Язык богатый, с определённой припи***ю, и это тоже в плюс. Да, матюгов много, но в данном конкретном случае они почти не раздражали. В заключение очень хочется перечислить (прям списком!), чьи тексты всплывают в памяти, когда читаешь Селукова. Не буду этого делать: похоже он на такие комментарии обижается, даже целый рассказ на эту тему придумал.

Мои любимые рассказы: "Швеллера", "Игра в куклы", ну и, конечно же, "Mens non eligere".

"Ты хороший формовщик и можешь стать отличным россиянином. Не пускай в сердце эту заразу. Декаданс, литературные писульки, пустые умствования вроде совриска или те же песенки, созданные, чтобы умалить дух и попусту встревожить душу, приведут тебя к самокопанию, от которого рукой подать до рефлексии. Ты хочешь заболеть неизлечимой рефлексией? Хочешь вместо ясного кодекса полагаться на туманную эмпатию?"

Позже в руки попал сборник "Добыть Твардовского" и это было начало большой любви. Я утонула в этой прозе, наполненной искренностью и тюремной лирикой. Это был восторг. Именно поэтому я, не раздумывая, принялась за чтение "Как я был Анной" и чем больше углублялась в повествование, тем сильнее удивлялась - Павел Владимирович, вы ли это?

Этот сборник кардинально отличается от двух предыдущих, здесь очень много философии и очень много метафор, каждый рассказ как отдельная вселенная, порой, очень сюрреалистичная, но не менее притягательная. Здесь было много житейской мудрости, правда, проскальзывал порой наш Селуков нецензурной бранью и честно признаться, в эти моменты я прям выдыхала от облегчения, вот он, вот он наш писатель!

Удивительный сборник, думаю, я его перечитаю лет так через 10, посмотрим, под каким углом взгляну на него тогда.

Есть люди, пришедшие из юности, есть взрослые люди из детства. Я - из детства. Я как бы песочница на спинах слонов, стоящих на черепахе. Слоны - это люди, окружавшие меня в детстве, черепаха - это само детство, то неуловимое, невидимое чувство новизны и верности всего происходящего. Слонов у меня почти не осталось.

В то время, как крупная проза требует иных вложений энергии, времени, внимания, другого уровня читательской дисциплины. Галина Юзефович много говорила в недавнем Манифесте о сегодняшней нехватке читателей в некогда "самой читающей стране мира". У любой проблемы много корней, но нынешняя склонность автора и издателя вливать даже микросодержание в эпический масштаб, вернее способствует оттоку потенциально читающих людей к интернет-статьям, чаще всего сопоставимых размером с рассказом.

То есть, понимаете, потребность в коротких жизненных (или наоборот - максимально удаленных от обыденности) историях, имеющих зачин, основное действие и развязку, лучше в неожиданном, панчлайновом стиле - она никуда не делась. Но законодатели литературной моды отчего-то решили, что читателя надобно пичкать нетленкой в количествах, несовместимых с жизнью. Стоит ли удивляться, что многие ушли в чтение интернет-постов и статей?

Селуков пишет рассказы и со вторым сборником снова в точку. В том смысле. что незамеченным не проходит. В отличие от первой книги "Добыть Тарковского" персонажами которого были люмпены, словно бы законсервированные в лихих девяностых, в новом отчетливо звучит современность, хотя герои, по-прежнему, в большинстве сильно не от мира сего.

Рассказы можно условно разделить на три группы: 1. оммаж Андрею Платонову; 2. современность в гротескно-абсурдистском ключе, эти часто очень смешные; 3. дистопическая фантастика с сильным социальным подтекстом на тему ближайшего будущего.

Рассказы отчетливо платоновского звучания: от "Мальчика" до "В Архангельск к девочке-собаке" отмечены некоторой остраненностью с неяркой, но выраженной инверсивностью, характерной для платоновской прозы проспавших счастье и преодолевающих жизнь, с ее одновременной богооставленностью, богоискательством и пребыванием в Боге.

Во вторую группу, хотя, стоит помнить, что любое деление достаточно условно, я поместила бы "Игру в куклы", "Усыпить Банди", вообще, основной пласт рассказов сборника. И могу сказать, что они хороши, а с некоторыми я очень смеялась, "Слесари" и "Поэтический разбой" - прямо чудо.

Третья, фантастическая часть, включающая такие вещи, как "Бессмертный Пол и проклятые воронки", "2057 год, Пермь. Кински", "Хрустящего человека", титульный рассказ, "Как я был Анной" - достаточно оригинальна. Во всяком случае, многообразие бед и несчастий, обрушенных автором на наши головы в ближайшем будущем, позволяет восхищаться его изобретательностью и надеяться, что все это только в рассказах и останется.

Но я вообще считаю, что дистопическая литература приносит больше пользы, чем принято думать. Вот подсуетились же мировые правительства с вирусом, вместо того, чтобы привычно, в былом стиле, замалчивать проблему и пытаться решать ее локальными действиями (часто переходящими в драконовские меры). Да, со многим перегнули палку, но есть ситуации, в которых лучше перебдеть, и то был первый такого рода катаклизм. Потому - пусть будет.

Есть аудиокнига в несколько брутальном исполнении Ильи Дементьева, которое хорошо сочетается с тематикой и стилем селуковской прозы, читает он энергично, в хорошем темпе

Всерьез говорить о его книгах вряд ли возможно. Их даже нельзя назвать графоманией. В таком случае пришлось бы их как-то включать в корпус литературы.

Обычная уже для современность сентенция «я не запомнил ничего из прочитанного», наполняется здесь новым смыслом. Ничего из того, что опубликовано Селуковым, и не предназначено для запоминания.

То есть мы имеем дело даже не с одноразовым, а нулеразовым явлением.

Одноразовость еще допускается литературой. Есть целые жанры, живущие ради однократного прочтения (боевик, триллер, любовный роман).

Одноразовость не всегда означает отсутствие качества. Порой за ней стоит элементарное отсутствие времени, возможности для повторного прочтения.

Нулеразовость – нечто иное.

О ней следует говорить в тех случаях, когда написанное перестает существовать уже в момент самого прочтения.

Две тысячи лет мы держались за принцип «слова улетают, написанное остается». Теперь закат эпохи. Написанное улетает едва ли не с большей легкостью.

Близость к устной традиции здесь не причем. Мы пережили сказ, другие попытки стилизации устной речи. Но как бы там не вертелся автор, припадая к разным формам устного народного словотворчества, цель у него оставалась та же, что и у того, кто прибегал к обычной «литературной» форме речи – закрепить слова в тексте покрепче, а в сознании читателя надолго, может быть навсегда.

Здесь ничего похожего.

Потому что ничего из сказанного Селуковым не обладает значимостью. Бумажный томик – болванка, единственная функция которой быть постаментом для Паши Селукова.

То есть старая схема «значение автора определяется его текстами» уже не работает, потому что нет самих текстов, только слова. А нет их, потому что их существование отвлекало бы нас от того единственного, что действительно важно – от Паши Селукова.

Перед нами своего рода месть автора. Сейчас мы столкнулись с ситуацией, когда фигура писателя оказалась задвинута на периферию. Развелось их полным-полно, а на первый план вышло не поклонение идолам, а текст (кем написан без разницы, «я их не запоминаю»). То, чем занимается Селуков – попытка перевернуть ситуацию. Он дискредитирует текст как таковой. Обсуждать в его «рассказах» нечего. Даже морали оттуда особой не выудишь, а уж с событийной составляющей и вовсе беда. Как бы, события есть – выпил, пошел в магазин, нарвался на неприятности. Но нет такого События, которое объясняло, ради чего рассказ написан и для чего его стоит читать. Обычный бытовой мусор, несортированный. А в мусоре, как известно, иерархии нет, там все в равной степени лишено цены. Зато пестро. И даже доносится запах.

Поэтому-то и разговор вполне закономерно происходит в плоскости обсуждения не феномена прозы Селукова, а феномена Селукова. Наш, мальчишка из простых, начитался Бердяева, старик Юзефович рекомендует, земляк.

В принципе, все вполне закономерно. И созвучно эпохе, когда важно не что и как поет певица, а как она одета и в чьей постели отметилась, не что собой представляет кинокартина, а кем она снята и насколько хороши там спецэффекты.

Спросите меня, о чем пишет Селуков. И я не смогу ответить. Обо всем, ни о чем, о жизни. Или - он пишет прикольно. О чем? Ну, об абсурде. А разве о нем надо писать?

Абсурд может быть предметом рассмотрения, если мы хотим с ним что-то сделать, то есть трансформировать таким образом во что-то неабсурдное, прагматичное, пригодное. Полюбоваться им, осудить его. И в том, и в другом случае – мы смотрим на него со стороны, разумными глазами. Так возникает искусство.

У Селукова «со стороны» отсутствует. Все его книги – одна сплошная словесная оболочка. Под ней нет ничего. Она осыпается, слова, пусть даже и написанные, улетают.

Внутренне это осознает, похоже, и он сам. Отсюда важность начала и концовки у его так называемых «рассказов». Именно они (главное говори в конце и в начале) задают иллюзию осязаемости, объемности того, что помещается внутрь, того что там есть какая-то смысловая требуха, что рассказ представляет собой некое организованное пространство.

Первая фраза создает иллюзию гвоздя, на который что-то повешено.

Нарочито сниженный финал – должен закрепить впечатление, что ранее что-то прозвучало, что-то произошло, и оно имело вес и смысл, который согласно классическим заповедям литературы следует отыскивать:

«Неприятный я человек». – «Михаил и Григорий вернулись в монастырь, а я пошел домой, чтоб пожить иначе».

«Я может из дома вышел ради булочки и смысла жизни, а больше может быть не из-за чего». – «Мои женщины уже сами не хотели усыплять Банди и боялись, что я велю его усыпить. Наверное, они просто хотели поговорить о смерти».

«Пермь 2033-й. полгода назад меня воскресили». – «Колючая проволока игриво поблескивала на солнце. В воздухе пахло шашлыком. Я взял Марину за руку, и мы вошли в поселок».

Но смысла не было. Текст, обычно работающий на него, заменяла череда реплик. Дискретное пространство с минимумом переходов и связей. Читателю все время подбрасывали что пожевать. Но работа челюстей не тождественна работе мозга.

Триумф бессодержательности, пустословия. Самолюбования. Даже не автора, а того, кого можно определить как «некто Я».

Как такое стало возможно?

Литература естественным образом не походит на жизнь. В ней есть стремление уподобиться и воспроизвести, но нет возможности (материал не позволяет). Литература не может и не должна стать жизнью, но говорить о жизни обязана. Так вот это «говорить о», «со стороны», «дистанция» - и есть то необходимое, что переводит написанное из разряда баек и пустословия в категорию искусства. В итоге получаем правдоподобие, пресловутый мимесис, который все равно работает на несколько абстрактном уровне: суть схвачена, а в чистом виде не бывает. Какой-то отвлеченной получается жизнь. Но иного не дано.

С литературщиной все иначе. Она жаждет неестественно на нее походить, или иметь к ней отношение. И чем больше походит, тем менее жизненна. Это как машины без двигателя (а он там должен быть). В литературе, вроде бы столь непохожей на жизнь, но многое в ней улавливающей, разговор заходит как раз об этом двигателе. Ведь он и есть главное.

Все что вышло из-под руки Селукова – натужная литературщина.

Второе. Перед нами результат многолетнего, распространившегося как эпидемия уверенного ожидания, что читатель допишет книгу сам (автор-то занят и ему недосуг). Селуков идет широкой дорогой жульничества боллитры, где недоделки и брак сбрасываются на читателя: это не мы так пишем, это читатель не тем местом читает, не дорос еще. Важно говорение, а не содержание, строки, а не суть.

Третье. Отказ от критериев и иерархии привел к тому, что за литературу, рассказ, роман можно выдать что угодно. Тем более, что в издательствах, толстых журналах, практически не найдется людей способных отличить текст от не-текста. В результате соединять можно друг с другом все, что душе пожелается, выдавать за роман, рассказ всякую чепуху.

Так вот, завершая разговор о феномене Павла Селукова (больше говорить не о чем) хочется задать вопрос: как же называть его после этого? Книжка есть, а текстов нет.

Ответ простой. В народе таких называют кратким, составленным из двух частей словом – одна из лексики нецензурной, другая из иностранной. Мы же люди культурные и ругаться не будем, скажем, деликатно, без мата – перед нами обыкновенный хреноплет.