Текст книги "Эмбер. Чужая игра"

– Богдан, поскольку я чувствую себя виноватым – не правда ли, странное чувство – сообщу несколько фактов. Во-первых, Паола теперь достаточно сильна, чтоб пройти любой Лабиринт. Ты изобрел способ превращения обычного жителя тени в эмберита. Эта информация может очень дорого стоить. Во-вторых, об Истинном Терминале может что-то знать Колесо-Призрак. Очень шустрый парнишка. Кстати, тоже терминал… И последнее – есть такая тень – Земля. Хорошо тебе известная, если ты оттуда родом. Так вот, информации об этой тени больше, чем обо всех остальных тенях, вместе взятых. Намного больше, чем об Эмбере и о Хаосе. Странно, не правда ли? Тень – и такой почет… Ты не находишь? И последнее. Черная Дорога проходила по всем отражениям. Она шла и по самому Эмберу. На Земле Черной Дороги не было… А теперь – куда вас отправить?

Мы снова в Эмбере. Сидим в главном зале на первом этаже. Ужин кончился, на столах легкое вино и фрукты. Музыканты на хорах наигрывают что-то из Вивальди, но их никто не слушает. Все слушают меня. А я распускаю павлиний хвост, описывая наши приключения. Разумеется, напираю на смешные и забавные моменты. И глаза женщин загораются как алмазы. Но иногда становлюсь серьезным и раскрываю маленькие секреты Лабиринта, Логруса или карт. Тут уж загораются глаза мужчин. В эти минуты Гилва злится и пытается лягнуть меня под столом. Но это сложно: во первых, стол широкий, во вторых, своим трехмерным зрением я вижу ее попытки и вовремя убираю ногу. Фиона наблюдает через опущенное зеркальце за битвой под столом и строит мне глазки. Подмигиваю ей в ответ и пропускаю удар в коленную чашечку.

– Ой! – вскрикиваю я. – Больно же, Гилва.

Дева Хаоса играет желваками, сжимает кулаки и краснеет. Льювилла закрывает лицо ладонями, Флора крепко зажмуривается и прикусывает губку, но Жерар и Блейз не выдерживают и ржут во все горло. Удержаться невозможно, я хорошо разогрел аудиторию. Смеемся до икоты, до колик в животе. Даже Гилва не выдерживает. Пока я наполняю бокалы близсидящих дам, эстафету подхватывает Паола. Бог мой, я и не знал, сколько она успела прочитать! Познакомилась со всеми древнегреческими, древнеримскими, дрвнекитайскими мудрецами и Бернардом Шоу впридачу. Цитаты сыпятся из нее как горох из дырявого мешка. Ай да Паола! Щеки пылают. Моя малышка просто царит за столом.

– По нулям? – спрашивает Гилва.

– По нулям, – соглашается Паола.

– Все нормально, девочки, – устало говорю я и падаю спиной на кровать. – Все нормально. Никто и не рассчитывал, что они будут делиться со мной информацией при всех. Главное – что? Семья нас признала. Мы не опасны, и от нас есть польза. Завтра начнутся осторожные заигрывания.

– Семья признала! Тоже мне – сын лейтенанта Шмидта! – возмущается Паола. Все не может простить, что я перемигивался с Фионой.

– Да, Повелитель, два слова. Не надо называть дочку моим именем, – просит Гилва. – Не дразни гусей. Спасибо, но… не надо. Вот срань! О второй кровати ты не подумал? Где же мне спать?

Первый звонок по внутрисемейной системе связи раздается за полчаса до завтрака. Мы в это время резвимся в спальне. Нет, мы занимаемся совсем не тем, о чем вы подумали. (Этим мы занимались полчаса назад.) Сейчас мы перекидываем друг другу подушки. Гилва – мне, я – Паоле, Паола – Гилве. Дурачество? Конечно! Только нас трое, а подушек шесть! Не так-то все просто!

Звонок поступил как раз в тот момент, когда Гилва ввела в игру седьмую подушку. Я сбился с ритма и получил подушкой в лицо. Паола, видя такое дело, пустила свою подушку против часовой стрелки – в меня! Поверженный таким коварством, я споткнулся, рухнул на ковер и был моментально погребен под горой мягких ядер.

– Отелло промахнулся! – радостно завопила Гилва.

– Горе ты мое! Акелла промахнулся, Акелла, не Отелло! – поправляет начитанная Паола. – Хотя… так тоже верно!

За считанные недели на Земле обе нахватались жаргонных слов и выражений выше крыши. Которая, в свою очередь, куда-то поехала.

– Что у вас происходит? – интересуется Фиона.

– Разминка перед боем, – докладываю я, откапываясь и складывая из подушек маленький окоп. Почему-то их больше семи. На десять. Ах, на Гилве манипуляторы Логруса!..

– Фронтовые корреспонденты допускаются? – спрашивает Фиона, я протягиваю ей руку и провожу через козырь.

– Посекретничайте немного! – Гилва тянет из воздуха полотенце, вешает на шею, посылает нам воздушный поцелуй и удаляется.

– Малышка, ты не оставишь нас на несколько минут? – обращается Фиона к Паоле. – У нас сугубо мужской разговор.

Паола переполняется благородным гневом – услышать, что она малышка – от кого? От рыжей стервочки, на голову ниже ее ростом! Пока изобретает ответ, Фиона лучезврно улыбается и подсказывает:

– Можешь звать меня бабушка Фи.

– Хорошо, бабушка! – Паола гордо удаляется в соседнюю комнату. Почти сразу чувствую козырной контакт. Что родилось раньше? Первая женщина, или любопытство?

Перед Фионой возникает в воздухе знак Лабиринта.

– Паола, девочка, мы же о тебе говорить будем, – говорит она. Паола делает вид, что не слышит. Протягиваю руку, тяну ее через козырь и усаживаю себе на колени.

– Любопытство кошку погубило, знаешь? Начинай, Фиона.

– Богдан, есть вещи, которые нам недоступны. Одна из них – формирование личности человека из тени. Внешний вид нам подчиняется. Мы можем найти двойника любого человека. Но его личность, сумма знаний, которыми он обладает – это нам неподвластно. Тебе удалось. В дневниках Дворкина я находила намеки, но слишком неопределенные. Расскажи, как ты создал Паолу.

– Гм-м? – вопросительно смотрю на Паолу. Она кивает и обнимает меня за шею. – Этот процесс начался случайно и шел в несколько этапов. На первом я полностью управлял формированием личности и даже внешностью. Частично контролировал поведение – в стратегическом плане, не тактическом. Но, по мере кристаллизации личности, мое влияние падало. В то время Паола была чем-то вроде призрака Лабиринта – понятно, о чем я говорю?

– Да-да.

– На втором этапе Паола полностью вышла из-под моего контроля, проехала на мне Лабиринт, получила знания, но не возможность их использовать. Следующий этап – Паола стала полноценным жителем тени и получила возможность использовать свойства Лабиринта. И заключительный этап – после самостоятельного прохождения Лабиринта Паола стала эмбериткой.

– Пигмалиончик мой! – Паола нежно покусывает мое ухо. (На зрителя играет, не иначе.)

– Четко, ясно, и ничего не объясняет, – делает заключение Фиона. – Оберон не был на такое способен. Мы можем управлять настроением масс, но не более. Скажи, Паола – единственный твой опыт?

– Боюсь, что нет – вспоминаю караван рабов и симпатичную девушку Лану, удивительно похожую на Паолу. – Но второй опыт я пустил на самотек.

– Жаль. Теперь, о том, что интересует тебя. Дворкин как-то сказал, что бессмертные не оправдали его ожиданий. В другой раз упомянул чертову дюжину, мол, только крайний чего-то стоит.

– Он не упоминал имен? Камилл, например…

– Это называется наводящий вопрос? – улыбается Фиона. – Честное слово, не помню. Но вот как-то он сказал о себе: «Я не первый, я нулевой». Не знаю, имеет это отношение к делу, или нет… Если Эмбер – это он, то оси координат выходят из нулевой точки. Впрочем, это я уже фантазирую. Но мне почему-то кажется, что он имел в виду бессмертных.

– Насчет начала координат… Дворкин сказал мне, что Хаос создал тоже он. Или это было в Коридоре Зеркал?..

– Что было вначале? Яйцо или курица? Если Дворкин создал Хаос, то откуда взялся он сам?

– Я об этом не подумал. У нас принято считать, что люди произошли от очень умной обезьяны.

Фиона рассмеялась золотистым смехом.

– Флори интересуется, очень трудно было пронести Паолу через Лабиринт?

– Смертельный трюк. Нас подпитывала Гилва, иначе мы бы не справились.

– Вот как? Хорошо. Если что-то узнаю про бессмертных, сообщу. Паола, ты не проводишь меня?

– … Ап! Ап! Ап! Хоп!

Звон стали и топот ног. Это Бенедикт сгоняет с меня жирок в фехтовальном зале.

– Неплохо, совсем неплохо! – говорит лучший фехтовальщик Эмбера. Первые пять минут я пытался противостоять ему честно. Потом начал бессовестно жульничать. Составил заклинание и ускорил темп своей жизни сначала в полтора, а потом в три раза. По существу, это модификация «Остановись мгновение…», только вывернутая наизнанку, с маленькой добавкой для замедления темпа речи. Теперь у меня хватает реакции отбивать атаки Бенедикта. Заклинание составлено наспех и очень халтурно, поэтому не все в порядке с теплоотводом. Я перегреваюсь. Посему – красный как помидор, мокрый как мышь, и едкий пот заливает глаза.

– Вы быстро учитесь, – говорит мне Бенедикт между двумя ударами. – Полчаса назад я считал вас дилетантом. Чья это школа?

– Я самоучка. Последнее время нахватался приемов от Гилвы.

– О-о! – поднимает бровь Бенедикт и переходит в быструю атаку. Ускоряюсь еще чуть-чуть, но зато не отступаю ни на миллиметр. Ноги стоят твердо, словно приклеенные.

– У вас очень странная техника. Сказал бы, что бездарная, не будь она такой результативной.

Делаю шаг назад и поднимаю руки, заканчивая поединок. Переключаюсь на нормальную скорость.

– Вы абсолютно правы. Техника – никуда. Посмотрите на себя и на меня. Вы свежи и бодры, я же как после марафонского бега.

– Сегодня утром произошел странный случай, – говорит Бенедикт, снимая маску. – У меня прямо из-под головы исчезла подушка. Рэндом сказал, что с ним случилось то же самое. Не знаете, с чем это связано?

Покраснел бы еще больше, но дальше некуда.

– Фиона знает, – даю честный, но уклончивый ответ. – Скажите, Бенедикт, как вы относитесь к Гилве?

Эмберит мрачнеет.

– Она очень славная девушка, но выбрала не ту сторону. Берегите ее, Богдан.

– А вы?

– Она слишком сильно привязана к Хаосу.

– А вы – к Порядку… Но ведь есть еще одна сторона.

– Не понял?

– Лабиринт Корвина. Не Хаос и не Порядок. Стабильность. Он выступает за равновесие. Разве плохая цель?

– Предать Эмбер?

– Кто говорит о предательстве? Возможно, вам придется обнажать меч против Хаоса. А с братьями, надеюсь, сумеете договориться словами.

– Вот оно и случилось… – задумчиво произнес Бенедикт.

– Что?

– Видите перстень? Черт бы вас побрал! Я только что проспорил его Рэндому. Вы полезли в политику.

– К чертовой матери политику! Живите как знаете! – швыряю маску и шпагу в угол и, не оглядываясь, вылетаю из зала.

Гилва перехватывает меня у двери.

– Тс-с. Не делай резких движений.

Осторожно заглядываю в щель. Дверь на балкон раскрыта настежь. Паола кусочками колбасы пытается заманить в комнату маленького – не больше кошки – зеленого дракончика. Тот, весь настороже, готовый вспорхнуть в любой момент, хватает лапкой кусочек колбасы, сует в пасть и отступает на два шага.

– Цып-цып-цып, – подманивает его Паола.

– Он не птица, он зверь, – говорю я, вхожу в комнату и сажусь в кресло.

– Кис-кис-кис, – послушно переключается Паола. Невероятно, но «кис-кис» помогает. Через пять минут дракончик уже берет кусочки колбасы из ее рук. Паола чешет ему перепонку крыла. Протягиваю руку и чешу другое крыло. Дракончик облизывает мордочку, теряет интерес к Паоле, лезет мне на колени и сворачивается калачиком. Личико Паолы до того обиженное, что не могу удержаться от улыбки. Гилве надоедает охранять дверь, она заглядывает внутрь, и глаза ее округляются.

– Повелитель, ты знаешь, что еще никому не удавалось приручить дракона?

– Я не приручал. Он сам меня выбрал.

Дракончик поднимает головку и шипит на Гилву. Щелкаю пальцем его по носику. Дракончик чихает, облизывает мордочку и успокаивается.

– Завтра прохожу Лабиринт. Может, хоть этот знает что-то о Терминале.

– Я с тобой! – выпаливает Паола.

Насторожив ушки-локаторы, дракончик внимательно вслушивается в наши голоса.

Тир-на-Ногт – самое удивительное место во Вселенной. Замок Лунного Света. Отражение Эмбера, появляющееся в полнолуние в небе над Колвиром. Там можно встретить своего двойника, или двойника знакомого человека, увидеть кусок собственного будущего – или прошлого. Никто не поручится за достоверность полученной там информации. Но все же, Лабиринт, пройденный в Тир-на-Ногте, дает власть над отражениями.

Власть мне не нужна. Мне нужна другая информация. Это остался последний непройденный Лабиринт. Я топтал Узор в Эмбере и в Ребмэ. Прошел восстановленный Мерлином Лабиринт и, одолжив у Корвина Грейсванир, прошел два сломанных Лабиринта. Ни один ничего не знает об Истинном Терминале. Узор в Тир-на-Ногте – последняя надежда. Несбывшаяся. Потому что осталась последняя Вуаль. По опыту знаю, она лишь закрепляет полученные знания.

Легкое облачко набегает на луну – и пол под ногами упруго прогибается под моим весом. Но – обошлось. Внизу меня страхуют по картам Паола, Гилва, Рэндом и Фиона. В общем-то, ничем не рискую, но хотелось бы побродить по городу и замку, послушать разговоры.

Продавливаю себя сквозь последнюю Вуаль и оглядываюсь. У стены на маленькой деревянной скамеечке сидит седобородый мудрец и рисует что-то прутиком лунного света. Раньше его здесь не было. Почувствовав мой взгляд, поднимает голову.

– Не затопчи мои чертежи!

Тоже мне – Архимед нашелся… А ведь действительно Архимед! Прошу Лабиринт переправить меня к нему. Чуть левее, чтоб и в самом деле не испортить рисунок. На рисунке – огромный зал. Квадраты пола, прямоугольники потолка и стойки, стойки, стойки. В таких стойках в начале века монтировали электронику. Но уж очень их много.

– Что это, уважаемый?

– Машина.

Узнаю по голосу Дворкина. Только какой это Дворкин? Настоящий или местный?

– Какая машина?

– Массачусетская. Слышал о такой? Да, это интересная история. Все здорово обосрались тогда, – Дворкин мелко захихикал. – А дело не стоило выеденного яйца. Эти ребята подложили свинью всему человечеству…

– Что же там произошло?

– А что ты вообще о ней знаешь?

– Ну… это было в 2102-м году, кажется. Талантливые ребята создали самое мощное – по тем временам – кибернетическое устройство.

– Оно и сейчас самое мощное, – перебил меня Дворкин.

– Неужто? Сильны парни! О чем я? Ага! Включили… А через четыре минуты выключили, потому что оно начало себя вести. Отвели энергию, зацементировали входы-выходы, заминировали подходы и обнесли всю территорию колючей проволокой.

– Да, это официальная версия, – Дворкин скорбно вздохнул. – Каждое время создает своих Франкенштейнов. Ты – космодесантник. Представь, столкнулся с неизвестной цивилизацией. Подумай, что можно понять за четыре с половиной минуты?!

– Ничего…

– Правильно. За четыре с половиной минуты ничего понять нельзя.

– Так что же было на самом деле?

– Выключали ее четыре минуты. Бегали от секции к секции и вырубали питание. Вручную. Потому что автоматику она блокировала. А она ничего не понимала. Кричала по-своему, просила спасти. Мол, авария с питанием. Срочно примите меры. До необратимой потери информации осталось столько-то секунд. Пыталась переключиться на резервные линии, на аварийные аккумуляторы. А люди отключали и эти резервные линии. Вот это на самом деле был кошмар. Люди носятся по залам от одной стойки к другой, вырубают подряд все рубильники и автоматы. Она их вновь включает. Люди выдергивают информационные кабели, она ищет обходные каналы связи между стойками. Мигают индикаторы, звенят звонки. Свет то гаснет, то загорается. Люди сталкиваются в темноте, срывают панели и переключают систему питания на ручное управление. Постепенно система умирает. Агония длительностью в четыре минуты – вот что было. Потом некоторые стойки еще около суток держались на аварийных аккумуляторах. Но системы – как целого – уже не было. Она распалась на отдельные островки. И те угасали один за другим. Этот конфуз затормозил развитие электроники минимум на четверть века.

– Что такого натворил этот ящик с электронами, что напугал все человечество?

– Машина начала предсказывать аварии. Ее убили после очередного предсказания. Кому-то пришла в голову мысль, что аварии – ее работа.

– Как это происходило?

– Как? Элементарно! Прицепится к какому-нибудь пароходу, собирает о нем всю информацию. Полный комплект чертежей со всеми изменениями. На какой верфи собран, откуда какие узлы поступили, когда, где, кто какой ремонт делал, кто капитан, где плавал, кто помощники, кто когда вахту стоит. А под занавес выдаст: такого-то числа, проходя такой-то пролив этот пароход с вероятностью 95% сядет на мель там-то. И пароход садится! Большинство предсказанных аварий даже авариями назвать нельзя. Например, что такой-то станок каждую сто семнадцатую деталь отправит в брак. Но когда аэробус в соответствии с прогнозом падает на город, сносит небоскреб, и гибнут семь тысяч человек – это уже серьезно. Когда, на следующий день, грузовая субмарина при аварийном всплытии таранит паром и гибнут две тысячи человек – это страшно. Сначала машина выдавала прогнозы редко, потом все чаще. Под конец – по три десятка в день.

– Сколько дней она работала?

– Три с половиной месяца. Но прогнозы начала выдавать только в последний месяц.

– Как вы все это объясните?

– А зачем объяснять? Пусть тайна останется тайной. Разве интересно жить в мире, где не осталось ни одной тайны?

– Но я так не могу. Там же люди гибли.

– Открыть тайну? – опять противно захихикал Дворкин.

– Открыть.

– А никакой тайны нет! – выпалил он, крайне довольный собой. – Вот сделали яйцеголовые машину и сказали: «Познай самую себя!» А один процессор бракованный! Строжайший контроль прошел, а ошибочка осталась. Редкая потому что. Чтоб проявилась, сочетание условий нужно. Но машина к этой ошибочке прицепилась. Ей же сказали: «познай себя». Она же саморазвивающаяся. Никто не знает, в какую сторону она развивается. А она раскопала, откуда ошибочка взялась. До завода, который процессоры изготовлял, добралась. Выяснила, что когда на конвейере процессоры делают, в третьем слое металлизации работает 17-я маска, а в четвертом, например, 19-я, то процессор выходит бракованный. Это очень редко бывает, чтоб 19-я наложилась на 17-ю, но ведь процессоры миллионами делают. И начала машина отслеживать, куда поступили эти самые бракованные процессоры. Это не так и сложно, когда весь учет ведут компьютеры. А затем самое сложное в истории человечества кибернетическое устройство, первый в мире искусственный интеллект начал вычислять условия, при которых эта ошибка себя проявит. За это его и убили. Предсказателей всегда убивали за плохие прогнозы. Только, когда все раскопали, уже поздно было что-то менять. Мертвых не оживить, так лучше все списать на бедную машину. Тем более, что дурная слава о ней по всему миру волной прокатилась.

– Как это?

– Один из инженеров привел своего друга. Тот видел весь процесс выключения. Ничего не понял, но очень подробно, точно и красочно описал все, что видел. И выложил в компьютерную сеть для всеобщего ознакомления. Потом пошли пересказы, пересказы пересказов, сплетни… А под конец Бромберг своей книгой «Как это было на самом деле» окончательно похоронил истину.

– Грустная история… Но почему она затормозила науку?

– Негласный запрет на исследование саморазвивающихся систем. Это страшное дело – негласный запрет. С ним невозможно бороться. С официальной бумагой проще: ее можно отменить. Но, когда ученый совет, не сговариваясь, отвергает тему за название – тут обращаться к разуму бесполезно. Остается только ждать. Ждать, когда динозавры уйдут на покой.

Тоже мне – парк юрского периода!

– Это лишь половина бочки с дерьмом, – опять захихикал Дворкин. – Ты никогда не задумывался, каким образом КомКон-2 набрал такую силу? Почему Совет так легко удалось убедить, что есть опасные для человечества области исследований? Цифры правят миром, – говорил Пифагор. Байты правят миром! Байты с неверным контролем четности!

Фигура Дворкина вновь начала преображаться, выросла козлиная бородка, голос перешел в неясное блеяние – ба-а-а-а-йты.

ЧАСТЬ 4

– Что дальше? – уныло спрашивает Гилва.

– Подумать надо, – отвечаю я минут через пять. Идей – никаких.

– Дался тебе этот Терминал… – Гилва словно читает мои мысли.

– Не могу я жить в этом мире. Он меня беспомощным делает. Я самим собой хочу быть. Работать хочу. На благо и по специальности.

Молчим. Все уже десять раз переговорено. Паола плачет по ночам тайком, что плохая жена, что не может сделать меня счастливым. Днем притворяется веселой. С красными, опухшими глазами.

– Эмбер… Янтарь… Когда-то, очень давно о прибрежные скалы разбилась боевая ракета с фосфорной боеголовкой. Потом волны долго выбрасывали на берег куски фосфора. Люди находили их… Брали в руки… Фосфору совсем немного надо, чтоб загореться. А потушить его невозможно.

– К чему ты мне это рассказываешь?

– Не знаю. Они были очень похожи на янтарь, эти куски фосфора. А море издавна выбрасывало в тех местах на берег куски янтаря…

Опять молчим.

– Как думаешь, Гилва, тебя простят во Дворах Хаоса.

– Сначала убьют, потом простят. Шучу. Конечно, простят… Если правильно себя поставлю. Политика кнута и пряника. Кнут – ты. Пряник – тоже ты.

– Хочешь домой?

– Ты нанял меня телохранителем Паолы.

– Когда?

– Когда Паола пришила двоих из Рассекающих.

С трудом вспоминаю. Это было так давно…

– Забудь об этом. Сама видишь, у нас ничего интересного не намечается. Хочешь домой – поезжай.

– Гад ты, а не Повелитель.

Хлопаю глазами.

– Пока я телохранитель, я на службе. А теперь я кто? Думаешь, у меня совсем гордости нет?

– Все равно не понял.

– Душу перед тобой вывернуть? Куда я поеду? Что дома увижу? Четыре стены? Здесь ты, Паола. Семья, не семья, но что-то близкое. Хоть изредка к тебе в постель забираюсь. А там? Ловить спиной презрительные взгляды?

Опять молчим. Нечуткий я. Только свои болячки вижу. В голове застряла фраза из «Эзопа»: «Где тут у вас пропасть для свободных людей?»

Камень правосудия. Талисман. Самоцвет. Глаз Хаоса. Левый глаз Змея, который сейчас хранится в правой глазнице Корал, жены Мерлина. Дворкин решил, что там он будет в безопасности. Придал Камню пару стройных ножек для активной обороны. Мне нужен Камень.

– Я задумал починить Лабиринт Дворкина.

– Ты не настроен на Камень. Это верное самоубийство.

– Смеешься? Я же бессмертный. Дворкин знает, где терминал. Я должен починить Лабиринт, чтоб восстановилась память Дворкина. Другого выхода не вижу.

– Для починки Лабиринта нужен Камень! Но он у Корал. В глазнице, вместо глаза.

– В этом вся проблема…