Текст книги "Эмбер. Чужая игра"

ЧАСТЬ 2

ИГРА С ОГНЕМ

Вскакиваем на коней. Гилва оделась на удивление просто и неброско. Зато Паола – как Гилва в нашу первую встречу. Аристократка на прогулке. Из багажа ничего не берем. Сунул в карман пластинку микрокомпьютера – и весь багаж. Моя Поля – просто тварь неразумная. Вредная. Знал бы, мотоцикл заказал. Не пойму, что в ней находят Камелот и Дон Педро – жеребец Паолы. Но что-то находят. Косятся. Из-за этого Поля нервничает, а я не джигит. Я только учусь.

Полчаса назад выяснилась интересная вещь. Паола чувствует и может ответить на козырной контакт. Но сама его вызвать не может. Сколько бы ни смотрела на карту, как бы ни напрягалась, карта не становится холодной.

Тропинка сужается. Бью Полю пятками и выезжаю вперед. Привычно меняю отражения, направляя путь в деревню Паолы. Девушки за спиной вполголоса что-то обсуждают.

– … что такое ориентированный граф?

– Не знаю.

– … (непереводимое идеоматическое выражение.)

– Я у компьютера спрошу. Ты вечером достань компьютер, а я спрошу. Я знаю, как. Сначала говоришь ему: «Толковый словарь». Потом: «Поиск», а потом – этот… оринти… Ну, это слово.

Въезжаем в деревню. Тишина, полупустая улица и настороженные взгляды. Паола аристократически задирает нос, но, перехватив мой недовольный взгляд, смеется и превращается в сельскую девушку, одетую как аристократка. Машет рукой и приветствует знакомых. Моментально улица заполняется народом. Слышится смех. Откуда-то появляются дети и бегут за нами. В домах распахиваются окна. Паола окликает подруг, те отзываются смехом и шутками. Гилва становится какой-то невзрачной и держится позади меня. Ни дать, ни взять, служанка.

Спешиваемся у дома Паолы. Все семейство на крыльце. Гилва, играя служанку, привязывает лошадей. За руку веду Паолу к крыльцу. А ладошка-то дрожит.

– Заблудшую овечку ведут домой, – хихикает старшая сестра, и получает подзатыльник.

– Опять скажешь, что заблудилась, бесстыдница! – ворчит на Паолу мать. Та краснеет и жалобно смотрит на меня.

– Э-э, моя жена не бесстыдница! Разве только по ночам чуть-чуть, – уточняю я. Слово произнесено. Шумные восторги и поздравления. Меня с двух сторон под локотки влекут в дом. В руке уже кружка легкого вина. Бабуся ругает Паолу за короткую прическу. «А мужу нравится!» – защищается та. Стол вытаскивается на улицу, накрывается белоснежной скатертью из сундука. Вся деревня приходит в движение. Откуда-то тащат еще столы, скамейки, посуду… С трудом собираю вместе отца и мать Паолы, сообщаю, что мы заехали только на час, попрощаться. Служба зовет. Это слово здесь уважают. Все забегали еще быстрее. Гилва раскладывает рядом с тарелками ножи и ложки. Местный священник отводит меня за локоть в сторону.

– Знаете ли вы, сэр, кто служит вам служанкой?

– Знаю. Дева Хаоса. Она не служанка мне. Поэтому прошу относиться к ней с уважением. Она под моей защитой, и я за нее отвечаю. Служба.

Волшебное слово. Пастор долго смотрит мне в глаза, кивает и отходит. Шепчет что-то на ухо нескольким здоровым мужикам. Те расслабляются и веселеют. Выходит, опасения Гилвы были небеспочвенны. Ее обнаружили или вычислили почти мгновенно. Интересно, как?

ИГРА В СОЛДАТИКИ

Через три часа мы снова в седле. За нашими спинами продолжает шуметь свадьба. Наша. То, что молодые уехали, никого не волнует. Голова слегка шумит. Паола весело, радостно и во все горло распевает жалобную песню про то, как молодую бедняжку отдают за нелюбимого. Лишь Гилва трезва как стеклышко, торопит и торопит коней.

Гилва оказалась права. Не успела деревня скрыться за горизонтом, как на дороге показались четыре всадника. Гилва мрачно улыбнулась и проверила, легко ли меч выходит из ножен.

– Не хватайся за меч, – говорю я. – У них огнестрельное оружие.

На самом деле интересно, откуда у всадников в кольчугах автоматическое оружие второй половины ХХ века? Расстегиваю кобуру, проверяю бластер. Вроде, пока работает. Если здесь работает огнестрельное оружие, почему бы не работать бластеру? Рядом с Лабиринтом Корвина красный шевроле и вся его электроника чувствовали себя нормально.

– Срань! – говорит Гилва. – Прощай, Повелитель. С тобой было хорошо. Слишком хорошо. Расслабилась, мыша не словила.

– Почему – прощай?

– У них амулет правды. Мне – песец.

– Именем Протектора! Приказываю! Остановиться! – кричит всадник с крупным голубым камнем на груди. Качнувшись на золотой цепи, камень полыхнул зеленым светом. Три ствола развернулись в нашу сторону.

– Приказывать будешь, когда дослужишься до моих чинов, – говорю я. – Я командир группы космодесанта. В моем подчинении четыре тысячи кассетных разведывательных зондов.

Первую честь моей речи камень встречает неуверенным бледнорозовым светом, но на вторую откликается ярким зеленым проблеском. Стражники неуверенно переглядываются. Они не видели кассетных зондов.

– Госпожа, нам сказали, что вы – дева Хаоса. Это так?

– Да, – отвечает Гилва.

– Вы знаете, что вам запрещено под страхом смерти появляться в окрестностях Авалона?

– Да.

– Сдайте оружие и следуйте за нами.

– Подождите! – восклицает протрезвевшая Паола. – Спросите моего мужа, проходил ли он Лабиринт! – Всадники вопросительно смотрят на меня.

– Было дело, – отзываюсь я. Камень вспыхивает зеленым.

– Посмотрите на горло Гилвы, и спросите, чей меч оставил этот шрам, и кто не дал ей умереть.

– Мой меч, – подтверждаю я. – Дева Хаоса нужна мне живая.

– Почему она при оружии?

– Повелитель запретил обнажать его против вас, – хмуро сообщает Гилва. Хорошая у меня команда. Умная!

– Кто такой – Повелитель?

– Это я, – сообщаю я стражникам. – Можете ко мне так обращаться. Подойди ближе. Как реагирует амулет на ложь?

– Краснеет, – отвечает стражник.

– Интересно… Я пройду Логрус! – камень на секунду чернеет. – Что это значит? – спрашиваю я, внутренне холодея.

– Камень не предсказывает будущее. Он знает, что было, – объясняет стражник.

– Забавно, – говорю я с облегчением. – Самое время выяснить, кто же мой настоящий отец. Мой отец – Корвин!

Камень густо краснеет.

– Так и думал, – говорю я. Стражники почему-то облегченно вздыхают и неуверенно улыбаются. Спрашивать насчет Мерлина не хочется. Осмелюсь ли я сунуться в Логрус, если узнаю, что мой отец – не он?

– Все свободны, – сообщаю стражникам. Достаю колоду и тасую карты. – Переправить вас в Авалон?

– Благодарю, сэр, не надо, – отдает честь стражник с амулетом. Разворачивает коня, и вся четверка пылит назад.

– Но-о! – Гилва яростно стискивает коленями бока ни в чем не повинного животного.

Не проходит и получаса, как те же самые всадники на взмыленных лошадях догоняют нас.

– Прошу меня простить, но Лорд-Протектор убедительно просит посетить его резиденцию.

Просьба вежливая, вот только не нравится мне, что стволы автоматов опять повернуты в нашу сторону. Как будто других направлений нет.

– Гилва, как переводится на нормальный язык эта фраза?

– Если гора не идет к Магомету, то Магомет сейчас будет здесь.

Кто не понял, поясняю: Гилва сказала, что один из стражников в козырном контакте с Бенедиктом. Достаю свою колоду, сдаю козырь Бенедикта. Контакт возникает мгновенно.

– Не хотел беспокоить, но всадники передали ваше приглашение.

– Проходите.

Спешиваемся, берусь за протянутую руку Бенедикта, провожу Паолу с лошадьми, Гилву, делаю шаг вперед… и получаю сзади по кумполу. Сознание плывет, падаю на колени.

– Биофорсаж! – командую сам себе. Есть у нас, десантников такая штучка. Психологическая установка. Зашита в подсознание почти на уровне инстинктов. На самый-самый черный день. Если двенадцать "g", если ты умираешь, но нужно во что бы то ни стало вытащить машину с экипажем, можно голосовой командой включить биофорсаж. А дальше – как повезет. Потому что установка эта – для крайнего случая. Когда кислород в мозг не поступает, когда остаются одни рефлексы. Глаза – руки. Глаза видят, руки делают. Мозг? Наблюдает со стороны в лучшем случае. Не для тех случаев эта команда, когда мозг соображает. Когда мозг соображает, он может заблокировать команду. А может пропустить. Это – по обстоятельствам.

Медленно-медленно, парящими прыжками, словно на Луне, солдаты бегут к моим девушкам. Медленно-медленно Гилва, откинувшись назад, тянет за повод, пуская Камелота наперерез бегущим солдатам, отгораживаясь от них живым щитом. Паола визжит, глядя на меня. Я воспринимаю ее визг как басовитое гудение. Спиной чувствую человека. Не вставая с колен, выбрасываю назад локоть. Локоть погружается в мягкое все глубже и глубже. Пригибаюсь к земле, жду, когда об меня споткнется второй солдат. Вот он все сильнее упирается бедром и коленом в мою задницу, плавно теряет вертикаль, ложится мне на спину. Отталкиваюсь руками и ногами от земли. Слишком сильно. Поднимаюсь на высоту человеческого роста, парю. Солдат, как прыгун с шестом, уходит все выше и выше. Есть время осмотреться. Только я, Гилва и Бенедикт поняли, что к чему. Поправка: понял я, или нет, не имеет значения. Я вышел на форсаж.

Плавно опускаюсь на землю, беру за ноги первого солдата, раскручиваю вокруг себя. Это долго – крутить его целый оборот, но до автоматчиков метров шесть. Иначе не долетит. Собьет только троих, двое останутся. Они стоят редкой шеренгой.

Бенедикт плавным, текучим движением бросается к Паоле. В руке у него стилет. Солдаты, спешившие к Гилве, сталкиваются с Камелотом, летят спиной вперед на землю.

– Стоять! Не двигаться, или она умрет! – кричит Бенедикт. Замираю столбом на полушаге, метра два-три скольжу словно по льду, гася инерцию. До Бенедикта – полтора метра. Ногой дотянуться можно. Но – отвоевался. Это вторая особенность биофорсажа – безусловное подчинение внешнему приказу. Поскольку мой мозг отключен, руководить должен кто-то со стороны. Идеальное сочетание в спарке. Один, придавленный ускорением, дает ценные указания, второй пилотирует на форсаже. Или ценные указания дает диспетчер из центра управления. До сих пор никто не жаловался. Я буду первым. Если выживу.

– Что с тобой, Повелитель? Очнись! Приди в себя! – кричит Гилва. Очнулся. Это она зря. Не нужно было выводить меня из форсажа. Лучше б отменила приказ Бенедикта. Эх, Гилва…

Вываливаюсь из форсажа. Даже в нормальных условиях этот момент неприятно вспоминать, а я по голове стукнутый. Обмякаю и ложусь на землю с изяществом и грацией мешка с опилками.

– … вы трусливый, подлый слабак! Мой муж надрал бы вам задницу в пять минут! Гилва плюнула вам в лицо. Да вы и плевка ее не стоите! Ах, как она в вас ошибалась! Вы были ее кумиром. Она молилась на вас. Святилище в вашу честь воздвигла. А вы! Сковать девушке руки за спиной! Одеть на лицо железную маску, чтоб она ничего не видела! Лорд-Протектор! Я теперь знаю, какой вы лорд! Я всем в деревне расскажу о вас. Все узнают, какой вы на самом деле. Общество вас осудит! Общество от вас отвернется! Никто в деревне не будет вас уважать, вот вам! Мы все переживали за вас на войне. Теперь я догадываюсь, как было дело. Вы обманом добились любви Линтры, а потом обесчестили и убили ее!

Приоткрываю глаза. Паола, раскрасневшаяся от благородного гнева, вправляет мозги Бенедикту. Официально это, видимо, называется допросом. Паола привязана к массивному дубовому стулу. Писец стенографирует, время от времени мотая головой, чтоб стряхнуть капельки пота со лба. Рядом с писцом сидит помощник, который тихонько подсказывает писцу что-то на ухо. Бенедикт сидит за столом, сцепив пальцы, и молча смотрит на Паолу. Возможно, он хочет задать вопрос, но не может вставить ни слова. Мне становится жалко писца. Или он от истощения свалится, или чернила иссякнут, или бумага кончится. В любом случае, бедняга не справится и будет примерно наказан.

А Паола переходит к сравнительному анализу Гилвы и Бенедикта. Гилва у нее – ангел без крыльев, Бенедикту не хватает двухдюймовых рожек и хвоста с кисточкой. Запах серы уже есть. Нет, это запах носков. Потому что ни одна женщина пальцем о палец не ударит ради подлеца и насильника, который умеет воевать только обманом да с женщинами, которые почитают его за бога. (По-моему, тут она противоречит сама себе.) Покончив с отдельными представителями Порядка и Хаоса, Паола переходит к сравнительному анализу всего общества. Узнаю, что как только во Дворах Хаоса узнают, что я попал в беду, все, плечом к плечу, стройными рядами двинутся мне на выручку. И возглавлять их будет сам Мерлин, потому что во всем Эмбере всего два честных человека – Корвин и Рэндом. (Не понял взаимосвязи, хотел спросить, но удержался.) И Бенедикт умрет позорной смертью, как собака под забором, потому что он поднял руку на святое – на ЛЮБОВЬ! Никто в деревне ему руки не подаст!

Дальше идет четверть часа всхлипываний, взвываний и бульканья. Писец блаженствует, разминая пальцы. Бенедикт безмолствует.

– Все! Больше я вам ничего не скажу! Можете меня пытать, можете меня на куски разрезать. Я буду молчать как рыба! – неожиданно заявляет Паола и гордо распрямляет спину.

– Откуда вы столько знаете об Эмбере?

– От мужа! – гордо заяаляет Паола. – Он все о вас знает! Все ваши потаенные мысли насквозь видит!

Молчунья ты моя. Рыбка золотая.

В следующие полчаса узнаю, что я Бенедикта на одну ладонь положу, другой прихлопну. Мокрое место останется. Но я так делать не буду, потому что честный и благородный до глупости. Как ребенок. Меня любой обмануть норовит. Бенедикт меня обманул, теперь деревенское общество от него отвернется. А меня общество сразу признало. Потому что я сильный, ловкий, но перед простыми людьми нос не задираю, как некоторые. (Многозначительная пауза.) А какой я сильный… какой ловкий… А в постели я… Тут Паола осознала, что занесло ее не туда, и оборвала фразу на полуслове.

– Что у нас? – спросил Бенедикт писца. Тот пошуршал листами.

– Почти все – правда. Но про Хаос – ложь. Никто стройными рядами спасать их не пойдет.

– Детка, нехорошо обманывать старших, – говорит Паоле помощник писца.

– Ах, обманывать!!! Чья бы корова мычала! – возмущается Паола.

В следующие десять минут узнаем, что бедную девушку Гилву любой обидеть норовит. Что все ее бросили, все от нее отвернулись, а во всем Эмбер виноват, а особенно Корвин и Мерлин. Потому что бедная девушка живота своего не щадила, за них стеной стояла. Теперь у нее угла нет, а самое безопасное место для нее – здесь. Потому что ВСЯКИЕ здесь запретных зон наустраивали. А еще Бенедикт должен на коленях вымаливать прощение у бедной девушки Гилвы, потому что разбил ее мечту, а без мечты жить нельзя. Это все равно, что птице крылья обрубить. А про Бенедикта она всем расскажет, что он брат Корвина, тогда все поймут, какой он плохой, потому что Корвином здесь детей пугают. А что это не тот Корвин, никого не касается, потому что, хоть он и не тот, но отражение того, а тот – брат Бенедикта. А еще она Бенедикту никогда не простит, что он того, правильного Корвина убить хотел, и правильно, что Корвин ему мозги вправил. Был бы рядом я, я бы и не так еще мозги вправил, и знал бы, кто такой Бенедикт. И не попался бы как доверчивый ребенок. Потому что меня беречь надо, но Гилва, дура, сама Бенедикту верила, вот теперь и поплатилась, так ей и надо, потому что верить мужчинам нельзя, только мне можно. Мое слово дороже золота, крепче алмаза.

Польщенный, я чуть не прослезился. Не успел прослезиться, потому что чихнул. Все посмотрели на меня. Паола радостно взвизгнула и запрыгала вместе со стулом, пытаясь развернуться ко мне лицом.

– Вот теперь вам крышка! – радостно сообщает она. – Мой муж очнулся, сейчас вы обосретесь! Он вас уделает в пять секунд!

Красноречивая ты моя! Ну зачем так вот сразу, без всякого внешнего давления излагать мои планы?

Проверяю на прочность веревки. Вообще-то, это не веревки, а кожаные ремни с полпальца толщиной. Вызываю знак Лабиринта и качусь к стене. То ли от страшного напряжения, то ли от недавнего удара, но голова раскалывается от боли. Горячие иглы вонзаются изнутри в глазные яблоки. Утыкаюсь в стену и качусь назад. Играю отражениями. Мне же многого не надо. Но слишком короткая дистанция. Всего метров пять. Мало. Очень мало. Голова пульсирует болью. Наверно так чувствовал себя Корвин, пересекая Черную дорогу.

Опять уткнулся в стену. Сколько раз успею перекатиться туда-сюда прежде, чем они поймут, чем я занимаюсь? Нет, надо попробовать.

Напрягаю бицепсы, трицепсы, дельтавидные и все прочие мышцы. Как бы не так. Качусь к другой стенке.

– Или я чего-то не понимаю, или он хочет порвать веревки, – говорит помощник писаря. – Только зачем кататься по полу?

– В этом есть смысл, – задумчиво произносит Бенедикт, наблюдая за моими перемещениями. – Надеть на него маску!

Меня подхватывают под локти, сажают на пол, надевают маску. Рыцарь сказал бы – забрало без шлема. Но больше это похоже на водолазную маску. Только вместо резины и стекла – вороненая сталь. Хотя резиновый уплотнитель тоже есть. Полная темнота. Ничего не вижу.

– Головастый какой, – жалуется писарь. – На последнюю застежку с трудом застегнул.

– Перчатки! – командует Бенедикт. Слышу, как открывается дверь, входят еще люди. Меня переворачивают лицом вниз. Чьи-то пальцы вцепляются в волосы. Горло холодит лезвие ножа. Сильные руки дергают ремни.

– Мой лорд! Ремни совсем гнилые! Предательство! Кто вязал? Взять Конрада! – слышу шум короткой драки.

– Мой лорд! Ремни были хорошие! Хорошие были ремни! А-а-а! Мой лорд, матерью клянусь! Хорошие были ремни! О-о-а-а!

– Отставить! Идиоты! Амулет правды сюда!

Очень быстро выясняется, что час назад ремни были хорошие. Но, за час сгнили до полного непотребства. Мне выворачивают руки за спину и фиксируют каким-то хитрым устройством вроде колена печной трубы печки-буржуйки. До локтей, и сами локти – в железной трубе. Даже пальцем не шевельнуть. Впервые слышу, чтоб печную трубу называли перчатками. Меня ставят на ноги.

– Бенедикт, жизнь моих женщин – твоя жизнь. Я с того света явлюсь отомстить за них, – говорю я и получаю локтем в поддых. Скрючиваюсь, якобы очень больно, и со всей силы бью пяткой назад. Чтоб охранник сзади не помешал. Обратным махом подсекаю ударившего меня охранника под колено, жду, пока он упадет, и бью в то место, где должна быть его голова. Резко перемещаюсь в свободный угол, потому что на меня бросаются сразу несколько человек. Но, зря что ли месяц от мешков с песком уворачивался? Некоторое время играем в пятнашки. Ставлю подножки, отталкиваю особо ретивых ногами, резкими поворотами корпуса стряхиваю уцепившихся. Слухом и шестым чувством определяю, откуда ждать атаки. Но не бью. Паола визжит от восторга. Кто-то бросается на пол, хватает за ноги. Падаю. На меня тут же бросаются человек пять.

– Что с ними? – спрашивает Бенедикт.

– Мертв. Шея сломана. Тоже мертв. Затылок мягкий.

– Еще двое. Итого – четверо убитых и трое искалеченных. Зачем вы это сделали, Богдан?

– Так будет со всяким, кто меня ударит. Зачем вы приказали им меня ударить, Бенедикт?

– Поняли, недомерки?! Так будет со всяким, кто ударит моего мужа! Он даже Гилве голову отрубил. Но потом на место приделал! – это, конечно, Паола.

– В камеру его. Но не рядом с Гилвой.

– А эту, кусачую?

– Тоже.

– Маску надеть?

– На нее? Не нужно.

Мне стягивают ноги ремнем, поднимают, несут.

– Мухомор… Откуда здесь мухомор?.. – слышу голос Бенедикта перед тем, как закрывается дверь.

ИГРА ВСЛЕПУЮ

Слышу, как гремят запоры соседней камеры. Удаляющийся топот сапог.

– Гады! Ублюдки! Мой муж вам уши обрежет!

– Паола, не шуми.

– Богдан, ты здесь? Ты Гилву не видел?

Звездочка ты моя ясная. В маске – видел? «Посмотрим» – сказал слепой.

– Здесь я, – слышу отдаленный голос Гилвы.

– Вот здорово! Мы все в сборе, пора отсюда выбираться. Богдан, я обещала, что ты им уши обрежешь, но если не хочешь, можешь не обрезать. А то они вопить начнут и шум поднимут.

Рассудительная моя.

Измеряю камеру шагами и слушаю, как Гилва объясняет Паоле, что мы ничего сделать не можем. Нельзя менять отражения в полной темноте. Нельзя использовать манипуляторы Логруса, если руки засунуты в железную трубу. Мне бы ее заботы. Я убил четырех человек. В такой дерьмовый мир попал. А когда с Гилвой встретились – тоже чуть-чуть друг друга не поубивали.

Я четырех человек убил, и все восприняли это как само собой разумеющееся. Пригласили в гости, стукнули по голове. Четыре трупа, трое в кутузке, трое при смерти. Славная вечеринка получилась! Срань! Как Гилва говорит. Ехали по дороге, никого не трогали… Нет, отсюда надо убираться ко всем чертям!

А почему, собственно, нельзя управлять отражениями в темноте? Если я отчетливо представляю образ того места, куда хочу попасть, какая мне разница, есть свет, или нет?

Около часа марширую по камере. Действительно, нельзя. В чем причина?

В дверь стучит молодой, очень вежливый солдат. Говорит, что принес ужин. Машинально говорю ему: «Войдите». Входит, кормит меня с ложечки, вытирает салфеткой губы, спрашивает, не желаю ли я облегчиться на ночь. Я желаю. Парнишка отводит меня к дырке в полу, расстегивает штаны. Ну и сервис в этом отеле! Тебе даже задницу губкой подотрут!

Пока делаю свое дело, узнаю, что в замке ждут Корвина. Он будет утром. Должен посмотреть на нас, и сказать, мы ли это. Интересуюсь, что такого может сказать Корвин, если мы с ним ни разу не встречались. Парнишка этого не знает. Но Мерлин удалился в неизвестном направлении, и никто не знает, где его искать. Иногда он сам появляется, то один, то с Корал, потом снова исчезает. Никто не знает, когда он появится в следующий раз.

Хороший парнишка. Вежливый, отзывчивый. Интересуюсь, кто такой? Сын местного палача, так-то. Все равно хороший.

Парнишка уходит, а я возвращаюсь к своим баранам. Кому нужен свет? Отражению? Нет. Снаружи свет есть. Это под маской темнота. Глазам? Мозгу? Мозгу, наверно. Идут сигналы по зрительным нервам, раздражают какие-то участки коры… Без этого раздражения не работают соседние, которые тасуют отражения. Логично? А пес его знает! Все равно, дальше – сплошная метафизика. Но гипотеза есть. Нужно проверить. Как раздражить зрительный нерв? Можно – головой об стенку. Чтоб искры из глаз. Только эффект непродолжительный. Кратковременный эффект. Есть еще фосфены. Такие цветные пятна, которые видишь, если крепко зажмуришься.

Минут десять экспериментирую и выясняю, что фосфены в правом глазу самые яркие, если посильнее прижаться углом маски к стене. Теперь нужно добавить движение. Пячусь задом, царапая углом маски по стене. Упираюсь в угол, иду на исходную позицию и вновь пячусь. На шум заглядывает парнишка.

– Сэр Богдан, вы так стенку не проковыряете. Там под штукатуркой камень.

– Важен не результат, важно действие, – объясняю я ему. – Не могу же я ничего не делать. Скучно. Характер не позволяет.

Парнишка уходит, успокоенный. Вновь вызываю образ Лабиринта и царапаю маской по стенке. Сколько царапин оставил я там? Двести? Триста? Давно сбился со счета.

Получилось!!! По-лу-чи-лось!!! Я сделал это!!! В маске зажегся маленький красный светодиодик! Теперь у меня перед глазами есть настоящий свет. Остальное – дело техники. Кружу по камере, превращая маску в инфракрасные очки. И маску Гилвы – тоже. Но ее очки пока выключены. Сюрприз будет.

Заработали очки. Вижу все в зеленом свете. Моя скромная каморка с охапкой соломы в углу совсем не похожа на комнату для желанных гостей. Но теперь все в моей власти. Кружу по камере, избавляясь от печной трубы, сковывающей руки и, заодно, на стене, напротив двери, формирую еще одну дверь. Эта дверь ведет в коридор, соединяющий наши камеры – мою, Паолы и Гилвы.

Кажется, достаточно. Выхожу в коридор, иду в гости к Паоле. Моя жена сладко спит, свернувшись калачиком на соломе. Бужу ее, зажав рот ладонью. Паола ощупывает мою руку, целует ладонь и сладко потягивается.

– Что так долго? – шепотом спрашивает она и, не удержавшись, хихикает. – Опять служба?

Я вдруг понимаю, что в камере абсолютная темнота. Паола меня не видит. Да будет свет! – беру ее за руку и веду в коридор. В дальнем конце теплится огонек свечки. Паола спешит к ней, поднимает, осматривает коридор.

– Мы где?

– Я наколдовал черный ход. Не люблю на соломе спать.

Паола уже сосчитала двери, сориентировалась и исчезла за дверью камеры Гилвы. Звякает железо. Когда я вхожу, Гилва разминает руки. Дотрагиваюсь до ее маски и включаю инфракраснные очки.

– Демоны Обода! – изумляется она. – Это зрение Лабиринта?

– Нет. Очки, в которых ты тепло видишь.

– Слегка похоже на Логрусово зрение. Но почему все зеленое?

– Так проще сделать. Я лентяй. Сейчас наколдую противогазы, баллоны с сонным газом, усыпим всех, разыщем лошадей и смоемся отсюда.

– Богдан… Только не смотри на меня как на полоумную… Я хочу остаться.

– Тебе что, гостеприимство понравилось?

– Пойми ты, если мы сейчас сбежим, назад дороги не будет. Бенедикт мне этого не простит.

– ОН – ТЕБЕ???

– Но ведь он нам ничего плохого не сделал. Очень добро с нами обошелся. Только принял меры, чтоб мы не убежали. Я извиниться перед ним должна.

– Кто-то из нас двоих сошел с ума. Надеюсь, не я. Паола, ты что скажешь?

– Ты только не ругайся… Давай останемся до завтра, Гилве поможем. Нельзя Гилву одну бросать. Он ее обидеть захочет. А если ты рядом будешь – не посмеет. И я еще не все ему сказала. Он меня запомнит!

– Извращенки вы обе.

Никогда не стать мне настоящим эмберитом. Какая-то у них перевернутая мораль. Гостей приглашают, потом палкой по голове… А гостям это нравится. Нет, палкой – это меня, а нравится – Гилве. Может, в этом дело?

– А он мне нравится, нравится, нравится… – напеваю я, маршируя по коридору и наколдовывая нам огромную, залитую электрическим светом спальню с тремя кроватями под балдахинами. Войдя в азарт, добавляю к спальне гостиную со шкурой тигра на полу, головами носорога и мамонта на стенах и коллекцией кремневых ружей на стеллажах. Открываю дверь, пропускаю вперед дам. Паола визжит от восторга, бьет в ладоши и повисает у меня на шее. Гилва растрогана.

– Спасибо. Спасибо, Богдан. Я этого не забуду. Теперь мы с ним совсем по-другому говорить будем. Теперь он не посмеет нас и пальцем тронуть.

– А вдруг? Может, наколдовать роты две гвардии – для охраны нашего сна?

– Тебя что, по голове сильно тюкнули?

– Ага.