Текст книги "Двести встреч со Сталиным"

Открыли его планеристы. <…>

После этого летчик Алексеев на самолете У-2 продемонстрировал номер: «первый самостоятельный вылет ученика на самолете» <…>

Полет всем очень понравился. Гости смеялись и аплодировали. Вслед за этим летчик Алексеев на том же самолете должен был показать штопор и посадку самолета при выходе из последнего витка. Вообще говоря, трюк этот многократно был прорепетирован. Но Алексеев увлекся, и, когда ему после нескольких витков штопора уже надо было выводить, он, по-видимому, решил подвести машину еще ближе к земле, и все с ужасом увидели, как самолет в состоянии штопора скрылся за крутым берегом Москвы-реки. Гибель летчика была неизбежна. Фонтан брызг показал, что У-2 упал в реку. Туда помчались автомашины. Все находились в напряженном ожидании, но ждать пришлось недолго. На большой скорости с места происшествия подъехала санитарная машина, из нее, ко всеобщему изумлению, вылез живой, невредимый, крайне сконфуженный летчик Алексеев и отрапортовал Ворошилову:

– Товарищ народный комиссар! Летчик Алексеев потерпел аварию.

Он объяснил, что у него в последнюю минуту перед выводом из штопора нога соскользнула с педали.

Конечно, это было наивное объяснение. Летчик, зарвавшись, допустил грубейшую ошибку. Тем не менее все были очень рады, что он жив. Сталин подошел к нему, пожал руку и обнял.

Затем показали новые спортивные и учебные самолеты. Они, в том числе и наш УТ-2, взлетели один за другим и пошли в сторону деревни Павшино. Над Павшином на высоте 150–200 метров выстроились в одну линию, подошли к границе аэродрома, и тут летчики сразу дали полный газ. Машины стали обгонять одна другую, резко прибавляя скорость. Раньше всех отстала учебная старушка У-2. Потом начали отставать другие машины. УТ-2 вырвалась вперед и первой промчалась над центром аэродрома.

Сталин спросил, чья машина. Ему сказали, что машина конструктора Яковлева. И тут Ворошилов представил меня Сталину.

После посадки Пионтковский подрулил туда, где стояли Сталин и Ворошилов, и мы, взволнованные и радостные, начали рассказывать о своем самолете и его особенностях.

Сталин подошел ближе к машине, постучал пальцем по крылу.

– Дерево? – спросил он.

– В основном сосна и березовая фанера, – ответил я.

– Какая наибольшая скорость?

– 200 километров в час.

– А у самолета У-2?

– 150.

– А на какой машине лучше готовить летчиков для истребителей И-16? На У-2 или на этом? – спросил Сталин у толпившихся вокруг летчиков.

– Конечно, на этом, – зашумели все в один голос.

– А почему?

– Да ведь у этой скорость больше и она моноплан, так же, как И-16, а У-2 – биплан.

– Выходит, что надо переходить на эти, более современные машины? – Правильно, – в один голос ответили летчики.

– А на каком заводе строили вашу машину? – обратился Сталин ко мне.

– В кроватной мастерской на Ленинградском шоссе.

– Как-как?.. В кроватной?!

И тут я коротко рассказал о своих трудностях и о том, как наш конструкторский коллектив попал в кроватную мастерскую.

Сталин одобрил нашу работу. Потом поинтересовался, какой мощности мотор, нельзя ли увеличить скорость самолета и что для этого нужно сделать. Он заметил, что учебные машины должны быть такими, чтобы ими без труда могла овладевать масса летчиков.

Праздник был завершен прыжками парашютистов.

Показ оказался удачным. Наши гости, участники и организаторы праздника остались очень довольны и решили сфотографироваться на память об этом смотре, сыгравшем большую роль в развитии массового авиационного спорта в нашей стране. Образовалась большая группа, на которую фотографы и кинооператоры направили свои объективы. Я, помню, задержался около своего самолета и когда подошел, то был в замешательстве, потому что вся группа уже укомплектовалась. Сталин поманил меня пальцем, предлагая сесть поблизости от него. И положил на мое плечо свою руку. Так и запечатлел нас фотограф в этот замечательный момент моей жизни.

На этом смотре мне впервые довелось разговаривать с руководителями партии и правительства и познакомиться со Сталиным.

Вскоре после тушинского показа самолет УТ-2 прошел государственное испытание и был принят на вооружение военно-воздушных сил в качестве самолета первоначального обучения для летных школ и аэроклубов.

А.С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1987. С. 76–79.

1936 год

А. В. Беляков, 25 мая 1936 года

21 мая (1936 года) самолет М. В. Водопьянова доставил четырех отважных зимовщиков на Северный полюс. Молнией облетело весь мир сообщение о блестящей высадке советской экспедиции на дрейфующую льдину. И.Д. Папанин, П.П. Ширшов, Э.Т. Кренкель, Е.К. Федоров остались на ней с запасом продовольствия и научными приборами на много месяцев. Чкалов тогда не выдержал и позвонил Молотову. Он просил его сообщить, каково же мнение Сталина о нашем предложении лететь в Северную Америку.

– А как у вас с материальной частью? – спросил Молотов.

– Все готово.

– Как все готово? Ведь разрешения нет!

– А мы на всякий случай… Молотов рассмеялся:

– Хорошо, товарищ Чкалов. На днях обсудим ваш вопрос.

И действительно, через несколько дней, 25 мая, Чкалова вызвали к телефонному аппарату и сообщили, что нас приглашают на совещание в Кремль.

Я в тот день был в полете. На совещание поехали Чкалов и Байдуков.

Только поздно вечером, когда я пришел к Чкалову, у которого уже был Байдуков, они, перебивая друг друга, рассказали мне о том, что было в Кремле.

Еще по дороге в Кремль Чкалов и Байдуков самым тщательным образом подготовились к своему докладу. Наиболее «спорным пунктом» оставался вопрос о том, как сказать, что машина уже готова к перелету.

– Наш доклад должен быть кратким и убедительным, – говорил Чкалов. – Надо все рассчитать по минутам.

Они так спешили на прием, что забыли получить пропуска и вспомнили о них только в воротах Кремля. Остановились в раздумье. Как быть, не вернуться ли за пропусками? Но подошедший дежурный взглянул на них и улыбнувшись сказал:

– Пропусков не надо. Вас уже ждут.

Чкалов и Байдуков вошли в зал, где кроме них было много летчиков. В 16 часов за дверью послышались шаги и в зал вошли Сталин, Молотов, Ворошилов. Байдуков начал рассматривать кабинет Сталина и заметил у него на письменном столе модель нашего самолета. У Байдукова сразу же отлегло от сердца. Иосиф Виссарионович, поглядывая на них с улыбкой, спросил:

– Что, опять земли не хватает? Опять собираетесь лететь?

– Да, товарищ Сталин, – ответил Чкалов, – время подходит, пришли просить разрешения правительства о перелете через Северный полюс. Все сидящие за столом смотрели на них и улыбались.

– Куда же вы собираетесь лететь? Кто будет из вас докладывать? – вновь спросил Сталин. Чкалов начал рассказывать наши планы и просить разрешения совершить перелет.

– Экипаж – наша прошлогодняя тройка, – сказал Чкалов, – готов к полету, самолет также приготовлен…

Он дал характеристики нашего самолета, на котором можно было бы совершить полет через Северный полюс в Северную Америку. Напомнил, что свой предыдущий полет мы прервали из-за метеорологических условий, имея в баках тонну бензина. И так увлекся, что едва не рассказал о том, как, пролетая над Землей Франца-Иосифа, мы чуть было не решили изменить курс и лететь через Северный полюс в Америку. Байдуков быстро дернул его за пиджак, он замолчал, но Сталин, улыбаясь, сказал:

– Продолжайте, товарищ Чкалов.

Второй раз дернул его за пиджак Байдуков, когда он проговорился о «контрабандных» работах. Позабыв об уговоре, Валерий незаметно для себя рассказал о том, что все подготовительные работы уже сделаны, Байдуков даже изменился в лице, но опять раздался голос Сталина:

– Продолжайте, товарищ Чкалов.

«А вдруг мы поспешили с подготовкой? – с тревогой подумал Чкалов. – Ведь постановления-то правительства нет». Взглянул на Байдукова – в глазах у него та же тревога. Беседа длилась уже более полутора часов. Сталин спросил одного из руководителей авиационной промышленности:

– Так, значит, как обстоит у них дело с машиной?

– Они давно готовы, товарищ Сталин. Ведь вы слышали.

– Да, слышал, – рассмеялся он. – Впрочем, я об этом знал раньше. На душе у Чкалова отлегло. Значит, Сталин знал о нашей «контрабандной» работе. Ну, а если знал о подготовке, значит…

– Что же, разрешим перелет? – спросил Сталин у присутствующих на совещании.

Молотов и Ворошилов сразу же согласились. Принципиально дело было предрешено. Однако Сталин, немного подумав, сказал, что все же следует вызвать и спросить мнение непосредственного руководителя авиационной промышленности…

Ожидая приезда руководителя авиационной промышленности, он начал расспрашивать моих друзей о самолетах, которые они испытывали. В частности, Байдукову пришлось рассказать о новой машине, на которой он недавно установил два скоростных международных рекорда.

Затем разговор перешел на боевые свойства наших истребителей, американских самолетов. Сталин подробно интересовался, что можно взять у американской авиации, чему у них следует поучиться.

В дружеской беседе присутствующие сравнивали свои самолеты с американскими, находя в последних хорошую отделку и поучительные мелочи, которые нам следует перенять.

– Товарищ Чкалов, на нашем самолете все-таки один мотор… – заметил Сталин. – Этого не надо забывать.

– Но мотор отличный. Это доказано, и нет никаких оснований беспокоиться. А кроме того, – пошутил Чкалов, – один-то мотор – сто процентов риска, а четыре – четыреста.

Присутствующие засмеялись. Наступал самый решающий момент. Сталин, задав еще несколько вопросов, немного задумался, а потом сказал:

– Я – за!

Когда первый пункт решения правительства о перелете был записан, Сталин предложил пункт о том, чтобы обязать экипаж в случае прямой опасности произвести немедленную посадку.

Через несколько дней после вызова в Кремль мы переселились в подмосковное местечко Щелково на берегу Клязьмы. Поселились в просторной комнате близ летного поля и начали готовиться к перелету.

А. В. Беляков. В полет сквозь годы.

Воениздат, М., 1988. С. 184–187.

1937 год

А.Н. Комаровский, 22 апреля 1937 года

В горячие весенние дни 1937 года, когда мы готовились к пропуску первых теплоходов, совершенно неожиданно для нас приехали на строительство канала руководители партии и правительства.

В тот день, 22 апреля, я находился на шлюзе № 4. Вдруг из-за поворота показались машины – одна, другая, третья, четвертая… Они быстро проехали к верхней голове шлюза и здесь остановились. Подбежав к передней машине, я увидел, что из нее выходят И.В. Сталин и другие члены правительства. Представившись и коротко доложив обстановку, я пригласил гостей на мост, откуда был виден весь Влахернский узел сооружений – шлюз № 4, насосная станция и красивая панорама канала, перерезающего Галявинский бугор. И.В. Сталин подробно поинтересовался работой отдельных элементов узла, причальных массивов, смыканием судоходного канала с насосной станцией.

Осмотрев этот узел, высокие гости собрались уезжать, но мы пригласили посетить их другой наш узел у 3-го шлюза, где с некоторых архитектурно оформленных сооружений уже были сняты леса.

– Ну, что же, придется уступить строителям, – сказал И.В. Сталин. Остановившись у верхней головы шлюза, гости детально осмотрели сегментный затвор, и вода затопила камеру шлюза. И.В. Сталина особенно заинтересовало крупное отечественное оборудование канала и прежде всего уже смонтированные в то время крупнейшие в мире насосы.

– Где сейчас находится в канале волжская вода? – спросил И.В. Сталин. Мы объяснили, что волжская вода, перекачиваемая насосной станцией № 182, уже подошла к нижней голове шлюза № 3.

С нижней головы шлюза все прошли к зданию распределительного устройства. С берега канала открывался вид на панораму всего Яхромского узла. Мы доложили гостям, что канал пока не готов, что надо выполнить большого объема планировочные и уборочные работы, но что канал откроется в срок. <…>

К маю 1937 года канал со всеми его разнообразными сооружениями и гидроузлами на реках Волга и Москва был закончен и сдан в эксплуатацию с высокой оценкой правительственной комиссии.

А.Н. Комаровский. Записки строителя.

Воениздат, М., 1972. С. 71–72.

А.Г. Зверев, август – сентябрь 1937 года

Однажды поздно вечером, когда я был уже дома, раздался телефонный звонок. Звонили из ЦК ВКП(б). Мне предложили немедленно приехать в Кремль по вызову Генерального секретаря Центрального Комитета партии И.В. Сталина. И хотя мне незадолго до того рассказывали в горкоме партии, что И.В. Сталин интересовался моей работой, все равно вызов к нему был неожиданным. Теряясь в догадках и предположениях, садился я в автомобиль. Главное, что меня заботило, – как вести себя, как держаться в кабинете Сталина? Раньше я его видел только на портретах либо издали во время торжественных заседаний и на трибуне Мавзолея на Красной площади. Никогда не думал, что придется по какому-то поводу встретиться с ним лично, и очень волновался…

Рядом со Сталиным, ни разу не присевшим, стояли еще несколько членов Политбюро, а меня хозяин кабинета усаживал, как гостя на диван. Естественно, я не счел возможным говорить с ним сидя, хотя Сталин несколько раз затем повторял приглашение садиться. Так мы и простояли на протяжении всей беседы.

Разговор шел о должностных назначениях. Назывались знакомые мне фамилии. Затем меня спросили, не в нашем ли районном комитете партии состоит на учете Кругликов. Последнего я знал по его прежней работе в Наркомтяжпроме. Но, когда его назначили председателем Правления Государственного банка СССР, он перевелся в парторганизацию Коминтерновского района Москвы. Сообщив об этом и не ведая еще, что названный пост в то время оказался уже вакантным, я полагал, что меня прочат в заместители к Кругликову, и тут же приготовился отказаться, ссылаясь на то, что я финансист, а не кредитник. Каково же было мое удивление, когда я вдруг услышал от Сталина: «Мы хотим назначить вас председателем Правления Госбанка. Как вы на это смотрите?»

В банках я никогда раньше не работал. Нескольких предыдущих председателей правления, очень толковых людей, постигла неудача, и они были смещены. Между тем они обладали большим опытом, отлично знали кредитное дело. И вдруг такой пост – мне! Я поблагодарил за предложение и прямо заявил, что из меня председателя не получится: в системе банковской я никогда не работал, а пост чересчур ответственный. Сталин предварительно ознакомился с моим послужным списком и теперь заметил:

– Но вы окончили финансово-экономический институт, обладаете опытом партийной, советской, финансовой деятельности. Все это важно и нужно для работы в Госбанке. Я почувствовал себя чрезвычайно неловко: не ценю, мол, оказываемого доверия, к тому же отнимаю время у руководителей партии и правительства. Тем не менее я продолжал отказываться, приводя, как мне казалось, убедительные аргументы. Я сказал, что учился в институте на финансовом факультете, где готовят экономистов, знакомых с бюджетом и финансовым планированием, но не с кредитно-банковским делом. Сталин в ответ начал высмеивать такое деление специалистов и заметил:

– И банковские и финансовые работники проходят в основном одинаковые науки. Если и имеются различия, то только в деталях. На практике все это можно почерпнуть из ведомственных инструкций, да и работа сама научит. Разговор затягивался. Мы касались и других вопросов. Наконец, моей «мольбе» вняли и спросили, кто, на мой взгляд, годится на этот пост. Я попросил разрешения подумать и сообщить несколько имен в течении трех дней, что и было потом сделано. Но, судя по состоявшемуся затем назначению, обошлись без этих лиц. Вероятно, дело решили раньше. А в тот момент со мной распрощались. И только под конец беседы Сталин бросил реплику:

– Ведь вы около четырнадцати лет находились на финансовой работе?

Обдумывая эту фразу по дороге домой, я решил, что вопрос еще не исчерпан. Действительно, в сентябре 1937 года меня назначили заместителем народного комиссара финансов СССР.

Нарком финансов СССР был в то время видный советский и государственный деятель, член Политбюро ЦК ВКП(б), заместитель Председателя Совнаркома СССР Влас Яковлевич Чубарь….

А.Г. Зверев. Записки министра.

Политиздат, М., 1973. С. 142–143.

1938 год

В.Ф. Трибуц, январь 1938 года

В январе 1938 года, когда я уже работал в штабе флота, меня вызвали в Москву. В день приезда поздно вечером мы вместе с наркомом ВМФ поехали в Кремль. Не зная причины вызова туда, я, конечно, волновался. После ожидания в течение некоторого времени нас пригласили в кабинет И.В. Сталина. Я видел его впервые. В кабинете находились и некоторые члены Политбюро. Сталин поздоровался с нами, потом, расхаживая по кабинету, он задавал вопросы, касающиеся обстановки на Балтике и в Финском заливе, интересовался состоянием нашего флота и флотов сопредельных государств, просил дать оценку некоторым классам кораблей, их боевым возможностям. На мой взгляд, это было что-то вроде экзамена. Я обратил внимание на знание Сталина многих деталей военно-морского дела, особенно хорошо он был знаком с тактико-техническими данными наших кораблей. Потом Сталин поинтересовался моей личной жизнью, национальностью, образованием. Беседа была довольно длительной.

Вскоре мне сообщили об утверждении меня в должности начальника штаба флота.

В.Ф. Трибуц. Балтийцы сражаются.

Воениздат, М., 1985. С. 5–6.

И.Д. Папанин, 17 марта 1938 года

17 марта в 4 часа дня мы прибыли в Москву. Снова нас ждала дорога, усыпанная цветами.

И вот мы подъехали к Красной площади. Комендант Кремля попросил нас подождать. Быть может, он хотел, чтобы мы немного успокоились, пришли в себя. Мы ждали, и я лихорадочно думал, как много мне надо сказать Политбюро нашей партии, всем тем, кто посылал нас в трудный ледовый дрейф и кто поддерживал нас всю ледовую экспедицию.

Двери Георгиевского зала раскрылись. Мы увидели ослепительно сверкающий зал, длинные ряды красиво убранных столов. Со всех сторон к нам были обращены улыбающиеся, приветливые лица. Крики «ура». Я шел, держа в руках древко с нашим знаменем, привезенным с полюса. За мной шли Ширшов, Кренкель, Федоров.

И вдруг раздался новый взрыв аплодисментов. В зал вошли члены Политбюро. Сталин обнял меня и крепко поцеловал.

Я передал ему Красное знамя и сказал:

– Разрешите вручить вам знамя, с которым мы победили и которое давало нам энергию и волю в борьбе со стихией. Задание Родины нами выполнено! Сталин посадил меня рядом с собой.

– Теперь выпьем, товарищ Папанин, за победу, – сказал он, поднимая бокал. – Работа была трудная, но все мы были уверены, что ваша четверка выполнит ее с честью!

Потом он сказал, между прочим, что «все мы волновались в последние дни дрейфа». Немного позже он узнал, что в зале находится и мой отец. Поставил меня рядом с ним, обнял нас обоих за плечи и спросил:

– Ну, кто из них старше, отец или сын?

Я посмотрел на отца – и в самом деле мой старик выглядел молодцом…

В тот вечер Сталин произнес речь о смелости советских людей, об истоках героизма, о том, что в нашей стране человек ценится прежде всего по его делам на благо общества.

Затем Сталин поднял бокал за здоровье всех героев – старых и молодых, за тех, кто не устает идти вперед, за молодость, потому что в молодых сила. <…>

Торжественная встреча в Кремле с руководителями партии и правительства произвела на нас неизгладимое впечатление. На прощание И.В. Сталин сказал:

– А теперь мы отправим вас отдохнуть вместе с семьями.

Когда понадобитесь, мы вас вызовем. И нас отправили в подмосковный санаторий. В один из вечеров директор санатория сказал мне:

– Звонили из Москвы, вас срочно вызывают в Кремль.

– А на чем же мне доехать?

– Могу предоставить только автомашину для перевозки молока. Время позднее, других машин нет. Молоковоз оказался с изъяном – у него было разбито ветровое стекло. Пока мы домчались до Красной площади (30 километров!), колючая ледяная крупа исхлестала мне все лицо. Красный, как помидор, я и появился в комнате заседания Политбюро. Здесь находились все члены Политбюро. Увидев меня, товарищи заулыбались. Пришлось объяснить, почему я появился в таком виде.

– Товарищ Папанин, – сказал В.М. Молотов, – мы обсуждаем положение дел в Главсевморпути и решили назначить вас заместителем начальника Главсевморпути. Вызвали вас сюда, чтобы сообщить вам об этом решении. Отто Юльевич Шмидт предлагает назначить М.И. Шевелева первым замом, вы будете вторым. Надо ли говорить, что такое сообщение застигло меня врасплох и вызвано бурю противоречивых чувств? Я вообще не хотел быть руководителем такого масштаба.

– Я – экспедиционный работник, люблю это дело и хотел бы опять в Арктику, строить новые полярные станции. С работой же заместителя Отто Юльевича могу и не справиться.

– А мы считаем, что вы справитесь с новым делом, – решительно возразили мне. – К тому же есть партийная дисциплина, – добавили в ответ на мои дальнейшие возражения. Я замолчал.

– Мы поддержим вас и поможем вам, – сказал Молотов. – Навигация прошлого года прошла неудачно. Решено привлечь людей с богатым арктическим опытом. Вам будет поручено руководить строительством, финансами и кадрами. Это дело вам знакомо хорошо.

Я поблагодарил членов Политбюро и вышел. Не успел спуститься вниз, как меня догнал дежурный офицер.

– Товарищ Папанин, вас просят вернуться. Я снова поднялся в кабинет и услышал от Молотова:

– Мы доложили сейчас товарищу Сталину о принятом решении. Он внес поправку: вы назначаетесь первым заместителем начальника Главсевморпути. Если вам потребуется помощь правительства, можете обращаться непосредственно ко мне. По вопросам же кадров Главсевморпути будете еженедельно докладывать в ЦК партии.

На следующий день на заседании Совнаркома СССР рассматривался вопрос об итогах навигации 1937 года и состоянии кадров Главсевморпути. На этом заседании я был утвержден в должности первого заместителя начальника Главсевморпути при СНК СССР.

Одновременно с моей решилась и судьба моих товарищей. П.П. Ширшов был назначен директором Арктического института, Е.К. Федоров – его заместителем, а Э.Т. Кренкель стал членом коллегии Главсевморпути.

И.Д. Папанин. Лед и пламень.

Политиздат, М., 1984. С. 198–199, 203–205.

И.Д. Папанин, апрель 1938 год

…Вспоминаю свои начальные шаги в должности заместителя начальника Главсевморпути. Первым крупным и не терпящим отлагательства делом было строительство судоремонтного завода в Мурманске. Такой завод – для ремонта ледоколов и других судов арктического флота – был тогда великой необходимостью.

Арктический флот в те годы пополнялся новыми судами, строились четыре крупных по тем временам линейных ледокола. Ремонтная база в Заполярье была совершенно необходима. Собственно, завод был заложен, но строительство его шло медленно и грозило затянуться на долгие годы. А время не ждало, первый серийный ледокол готовился к сдаче в 1938 году. Вопрос о ходе строительства завода рассматривался в Кремле.

На другой день меня вызвали к И.В. Сталину. Лицо его выражало сильное недовольство. В кабинете были Молотов, Микоян, Ворошилов, секретарь ЦК ВЛКСМ Косарев.

– Строительство Мурманского завода идет из рук вон плохо, – сказал Сталин. – Так дальше нельзя. Где мы будем ремонтировать ледоколы и корабли, работающие в Заполярье? ЦК и Совнарком не могут мириться с создавшимся положением, – продолжал Сталин. – Необходимо поручить товарищу Косареву и вам поднять на это дело молодежь… – Что я должен сделать? – спросил я.

– Вам необходимо выступить в печати с обращением к молодежи, призвать юношей и девушек поехать на Север, на строительство завода, а ЦК комсомола проведет соответствующую организационную работу.

Тут же мы – Александр Косарев и я – поехали из Кремля в ЦК ВЛКСМ и составили текст обращения.

На другой день оно было напечатано на первой полосе «Комсомольской правды» и в других газетах.

Мы не обещали молодежи легкой жизни и легкого труда, наоборот, рассказывали о трудностях, но подчеркнули важность строительства для Родины. И очень скоро на нас обрушился шквал заявлений с просьбами направить на комсомольскую стройку. Письма шли в Главсевморпути, в ЦК комсомола и сосредотачивались в штабе, созданном при ЦК ВЛКСМ. За короткое время было получено 30 тысяч заявлений. В Мурманск пошли эшелоны – 20 тысяч молодых энтузиастов ехали строить завод.

И.Д. Папанин. Лед и пламень.

Политиздат, М., 1984. С. 205–206.

B.C. Емельянов, октябрь 1938 года

Наша промышленность, в том числе оборонная, пошла в гору. Ее большие достижения были очевидны, и особенно в области самолетостроения. Советская авиация становилась одной из лучших в мире. В те годы совершили свой исторический полет советские летчицы – Гризодубова, Раскова, Осипенко. Коккинаки пролетел без посадки от Москвы до Владивостока. В это время было много и других примечательных событий. Москва чествовала героев. На торжественные встречи, как правило, приглашались и мы – работники оборонной промышленности.

Когда в Москву вернулся самолет «Родина», мы его встретили на Ходынском поле, где тогда был центральный аэропорт, а затем направились в Кремль на прием, организованный в честь героинь-летчиц. Этот прием запомнился мне своей какой-то необычностью, простотой и душевностью.

В Грановитой палате было сервировано два больших стола, установленных в форме буквы «Т». Мое место находилось за длинным столом ближе к концу. В центральной части первого стола сидел Сталин. Здесь находились другие члены Политбюро.

Одна за другой в Грановитой палате появились героини. Все встали, начались аплодисменты. Взволнованные летчицы подошли к Сталину. Раскова от наплыва чувств заплакала. Мы видели слезы, которые ручьями текли по ее лицу. Сталин стал гладить Раскову по голове, а затем, обращаясь к Чкалову, которого очень любил, смеясь и подтрунивая над ним, сказал:

– Чкалов, что теперь делать будешь, смотри, куда женщины слетали?

Чкалов с места крикнул:

– Есть еще много белых пятен, нам есть еще куда летать!

Настроение у всех было приподнятое, все были возбуждены и наполнены радостным чувством большого подвига, совершенного советскими женщинами.

И вдруг Сталин поднялся со своего места и стал говорить. Никогда ни до этого, ни после я не слышал от него ничего подобного, ни по манере говорить, ни по интонациям, ни по необычайности затронутой им темы.

– Это было очень давно, – начал он, – может быть, десять тысяч лет назад. Человечество жило охотой. Мужчины били дикого зверя и приносили свою добычу домой. Женщины готовили пищу. Вместе с убитыми животными охотники приносили иногда молодых животных и птенцов и отдавали их своим женам. Они их выкармливали и приручали. – Сталин остановил свое повествование и, окинув взглядом сидящих за столом, стал продолжать: – Охота, как известно, занятие ненадежное, иногда посчастливится – убьешь что-нибудь и будешь сыт, а то можно два-три дня голодным проходить. У женщины же в это время появился постоянный источник питания – одомашненные животные и птицы. Таким образом, в их руках сосредоточилась экономическая власть. Этот период в истории развития человечества мы называем матриархатом. Он длился недолго. Затем женщина попала под двойной гнет своего господина-мужа и под власть государства, во главе которого также стояли мужчины.

Когда Сталин говорил, в зале была полная тишина, не слышно было ни стука ножей о тарелки, ни голосов, которые до этого времени гулом наполняли Грановитую палату.

Все слушали не сводя глаз с рассказчика.

Слезы у Расковой просохли, и она, склонив голову набок и подняв глаза, казалось, застыла в этой позе.

Но вот Сталин остановился и с каким-то необычным озорством весело закончил:

– И вот сегодня женщины отомстили нам – мужчинам. – И опять обращаясь к Чкалову, тем же дразнящим тоном произнес: – Что же ты, Чкалов, теперь будешь делать?

Все за столом пришли в движение, раздался смех, зазвенели стаканы, наполненные вином, застучали ножи и вилки.

B.C. Емельянов. На пороге войны.

«Советская Россия», М., 1971. С. 85–86.

Н. Г. Кузнецов, 19 декабря 1938 года

В декабре 1938 года меня вызвали в Москву на заседание Главного морского совета. <…>

На заседаниях Главного военно-морского совета много говорили о строительстве кораблей. Решения партии и правительства о «большом морском и океанском флоте» открывало перед нашими морскими силами широкие горизонты. По-новому вставали вопросы о задачах флота. Возникало множество новых проблем, связанных с крупным береговым строительством. Требовалась разработка нового боевого устава военно-морских сил и наставления по ведению морских операций. Подготовиться к приему большого флота, освоить его, научиться управлять им – дело было не из легких. <…>

19 декабря 1938 года заключительное заседание совета происходило в Свердловском зале Кремлевского дворца. На нем присутствовали И.В. Сталин, В.М. Молотов, А.А. Жданов, К.Е. Ворошилов. Выступали М.П. Фриновский, И.С. Юмашев, В.П. Дрозд, Г.И. Левченко, и другие. Выступал и я.

Сталин очень внимательно слушал, задавал очень много вопросов, бросал реплики по ходу заседания.

Чувствовалось, что он хочет узнать мнение флотских руководителей о различных классах кораблей. Впервые, хотя и косвенно, вставали вопросы о морской доктрине в связи со строительством большого флота и о тех изменениях, которые понадобится внести в наши уставы и наставления.

Помнится, Сталин критиковал формулировку о «сложных формах боя», которая была записана в приказе по боевой подготовке на 1939 год. Его мысль сводилась к тому, что «сложный бой» возможен в будущем при наличии линкоров, крейсеров и других крупных кораблей, а пока мы еще на море слабы, задачи нашего флота будут весьма ограниченными. «Лет восемь-десять нужно ждать, пока мы будем сильны на море», – сказал он.

Более конкретно обсуждался вопрос о подготовке кадров для будущих кораблей. Была высказана мысль о сверхсрочниках, о специальном подборе на флот призывников из приморских районов и вообще людей, связанных с морем еще до призыва их на военную службу.

Каждая реплика Сталина воспринималась как указание, и Наркомат ВМФ потом сделал представления правительству в этом направлении. Так относительно сверхсрочников и сроков службы на флоте были вынесены решения, когда я уже работал в Москве – в мае или июне 1939 года. Мне лично довелось докладывать, какие порядки на сей счет существуют в иностранных флотах. Вот тогда и было разрешено флоту иметь неограниченный процент сверхсрочников на кораблях, хорошо их оплачивать в зависимости от сроков службы. Решено было также увеличить срок действительной службы на флоте до пяти лет. «Может быть, установить шесть лет?» – спросил Сталин. Мы возразили: шесть лет слишком много. С нами согласились.