Текст книги "Сантехник"

В переломный момент я подсказываю выход из затруднительного положения. А поскольку у нас все моменты переломные, а положения затруднительные, работать приходится помногу, но не всегда люди это замечают.

И жидкобородый рассказал, что недавно ему пришлось появиться перед одним избирателем в образе Генеральной Прокуратуры. Когда-то этот человек все бросил и отправился добывать нефть. Десять лет он трудился, а тут надоело, и решил отказаться от своей Мечты и податься в политику. Тогда жидкобородый решил вмешаться и прийти на помощь слишком старательному избирателю. Он обернулся футбольным мячом в прокурорских погонах, подкатился ему под ноги, но обозленный избиратель изо всех сил пнул его ногой. Однако вложил в удар такую силу, что мяч оказался в воротах «Челси». Там он себя и нашел.

Тут Ромуальдыч вспомнил, что разговор у них начался с сокровища.

– Если хочешь узнать подробней о своем сокровище, почитай о нем в «Большой Российской Энциклопедии», когда она, наконец, выйдет. А за совет – отдай мне десятую часть своих кур.

Ромуальдыч прикинул, что десятая часть его куриного поголовья составляет ноль целых семь десятых тушки, и пожмотничал:

– А может, лучше, десятую часть того, что найду?

– Посулить то, чем не обладаешь, – право политиков и тружеников рекламы, – укоризненно произнес жидкобородый.

Тогда Ромуальдыч сказал, что десятую часть поголовья он уже обещал матушке Анджеле.

– Эти экстрасенсы знают, как добиться своего, – с завистью вздохнул жидкобородый. – Как бы то ни было, тебе полезно узнать, что все на свете имеет цену, включающую прибавочную стоимость. Этому учил еще старик Маркс. А мы учим, что прибавочная стоимость есть стоимость добавленная и отбираем ее посредством НДС. Ну, лады, батенька: завтра пригоните мне свой НДС. Тогда расскажу, как найти сокровище.

И он исчез за углом круглой площади.

Ромуальдыч вновь взялся было за Сканави, но чужеземные буковки в формулах на этот раз не казались ему скачущими по экрану блудливыми дритатушками. Он был вздрючен разговором с жидкобородым, потому что чувствовал: в словах того была сермяжная Правда. Дед подошел к лотку и купил пакетик своих любимых чипсов с лягушачьими лапками, размышляя, сказать ли носатому гастарбайтеру все, что он о нем думает, и решил пока не говорить.

«Пущай еще помучается, хрен моржовый, – подумал он. – Вот примет Дума „Закон о несоотечественниках“, и погонят их отсюда липовой метлой вместе со всеми ихними лотками, лавчонками и супермаркетами».

И Ромуальдыч, весело насвистывая из «Полета валькирий», зашагал по просторам узких и кривых переулков, на ходу отправляя в рот чипс за чипсом, у которых предварительно обламывал лапки. Шагал он куда глаза глядят, к причалу. Там, в маленькой будочке, где раньше был сортир общего пользования, продавали жвачку, обереги от налоговой полиции и путевки в Африку. Ведь, кажись, в Африке Ебипет. Там еще гориллы со злыми крокодилами.

– Завтра куплю у вас билет в Ебипет, – сказал он, – и быстро отошел, чтобы запах, сохраненный будкой, несмотря на перепрофилирование, не бередил душу.

– Еще один мечтатель-хохол, – сказал будочник своему помощнику по связям с общественностью. – Один такой уже нашел свое счастье в Гренаде.

В общежитие-хлев, где его дожидались куры, Ромуальдыч двинулся самой длинной тропой. В ихнем селе, как и во всяком российском населенном пункте, тоже имелся свой долгострой – гастроэнтерологический центр для трудных подростков, и дед решил подняться на самый верх и покемарить на проржавевших балках. Оттуда ему и привиделась Африка. Кто-то когда-то какого-то хрена ему объяснил, что из Африки в незапамятные времена завезли негров и евреев. Ромуальдыч ни тех, ни других терпеть не мог, хотя понимал, что без них ни оркестр русских народных инструментов не создашь, ни русский народный футбольный клуб «Спартак».

С верхотуры все село, включая площадь с сельсоветской хибарой, фасад которой недавно обложили веселенькой трехцветной плиткой, было как таракан на ладони.

– Будь проклят тот день, когда я сел на эту скамейку, – подумал дед. Эти щелкоперы, жидкобородый с Анджелой, не понимают, что он – знатный куровод, отмеченный медалями ВДНХ и «За заслуги перед органами». Если он решится уехать, куры без него затоскуют и, вместо того, чтобы нестись, будут часами обсуждать вторжение американцев в Ирак.

Поднялся ветер. Он знал этот ветер – люди ласково называли его «пердуном», потому что он приносил с полей надежду на будущий урожай. «Не разорваться же мне между курами и сокровищем», – подумал Ромуальдыч. А есть еще бабка ПБОЮЛа, хотя куры, конечно, важнее: ведь у бабки ни пуха, ни пера, ни мяса – только кожа да кости. Правда, в соседнем селе, на севере, когда куры у них передохли от просроченного корма «Моя семья», научились выделывать их кожу и резать из кости магендовиды и четки для новых русских. Кстати, помнит ли его бабка? Поди, и не заметит, если он не появится перед ней через два (ишь ты: опять два!) дня, потому что все дни казались ей одинаковыми, как один бесконечный сериал про секс в большом городе.

– Отец с матерью попривыкли как-то без меня на том свете, – думал он, – попривыкнут и куры.

Он снова оглядел площадь с высоты. Бойко шла торговля чипсами, хотя покупателей и не было; на той скамейке, где он разговаривал с жидкобородым, теперь целовалась парочка пидоров.

– От засранцы…, – подумал Ромуальдыч, но докончить мысль не успел – прямо в харю ударил новый порыв «пердуна».

На этот раз он нес с собой и новые запахи: путешествий в плацкартных вагонах, ночевок в подъездах и лифтах. Приносил он и запах пирамид, если пирамиды, конечно, вообще пахнут. Дед позавидовал ветру, который все свое носит с собой, и почувствовал, что вот-вот может ему уподобиться.

На следующий день к полудню он явился на площадь и приволок с собой часть куриной тушки.

– Поди ж ты, – сказал он жидкобородому, – мой друг молча сожрал всех моих кур и даже не икнул ни разу. Хорошее предзнаменование.

– Получилось как всегда, – ответил жидкобородый. – Это называется: Процесс Пошел. Дурачкам везет.

– А почему так происходит?

– Потому что жизнь хочет, чтобы ты следовал своей Судьбе, и, как следствие, возбуждает в тебе аппетит следователя.

Затем жидкобородый принялся осматривать и обнюхивать одноногую тушку.

Короче, Склихасовский, – отвлек его дед, – где сокровища?

– В Египте, возле пирамид.

Ромуальдыч прибалдел. То же самое сказала матушка Анджела, но тогда, по крайней мере, куры были еще не сожраны.

– Ты найдешь туда путь по дорожным знакам и указателям, которыми отмечен путь каждого в этом мире. Надо только внимательно смотреть, потому что гибэдэдэшники любят воткнуть где-нибудь на шоссе «кирпич» и спрятаться возле него в канаве. Не забывай и про народные приметы: мох, например, всегда растет с северной стороны пальмы.

С этими словами он распахнул на груди пиджак с жилеткой, и потрясенный Ромуальдыч увидел бронежилет, усыпанный драгоценными и полудрагоценными камнями.

– Вот, возьми, – сказал жидкобородый и, сняв с бронежилета два камня, желтый и коричневый, протянул их Ромуальдычу. – Они называются Урин и Калцедон. Желтый означает «малое», коричневый – «большое». Запутаешься в знаках, они тебе пригодятся, особенно, при встрече с гибэдэдэшником. Но вообще-то, – продолжал он, – отныне тебе решать: рыбку съесть или на холмик присесть.

Дед спрятал камни поглубже в штаны.

– Самое главное – не забудь, что ты должен до конца следовать своей Судьбе, и еще крем от загара. А теперь я расскажу тебе одну коротенькую историю.

Некий новый русский отправил своих трех сыновей учиться не то в Оксфорд, не то в Кембридж. Там, как известно из достоверных источников, одни аристократы учатся – дети арабских шейхов. А сыновья из всего придворного этикета знали только, что вилку нужно держать в левой руке, а шницель – в правой. Поэтому в столовку их не пустили, а послали гулять по средневековому замку, в котором располагался университет.

Старший сын нашел в одной из парадных комнат серебряную ложечку и спрятал ее в левый полуботинок, чтобы не отобрали.

Средний нашел золотое ситечко, наподобие того, что было у мадам Грицацуевой, и спрятал его в правый полуботинок.

А младший ходил и разглядывал картинки и надписи на стенах, большая часть из которых была на живом великорусском языке.

Когда их, наконец, позвала приемная комиссия, старший и средний вошли в зал, сильно хромая – один на правую, другой на левую половину. Младший же вошел легкой задумчивой походкой и смело посмотрел в лицо приемной комиссии, несмотря на то, что на животе у него был спрятан рисунок Обри Бердслея, сделанный с натуры в соседнем, женском колледже, куда он часто лаживал через окно в период обучения в этом самом университете.

В итоге младшего сына в университет приняли, и он вскоре выучился играть в гольф, а двух других балбесов отправили куда подальше, в Итон.

Ромуальдыч, выслушав рассказ, долго молчал. Он ни хрена не понял, что хотел ему сказать жидкобородый.

Пристально глядя на Ромуальдыча, жидкобородый Владимир быстро ударил левой рукой по сгибу правой и этим странным жестом напутствовал его. А потом засунул снова под мышки большие пальцы рук и пошел своей дорогой, фальшиво насвистывая «Интернационал».

Самое высокое место в селе Большие Козлы – силосная башня. Если взойти на нее, откроется вид на площадь и копошащегося на ней носатого муравья – торговца чипсами. А если резко потянуть себя вверх одновременно за оба уха, можно и Африку увидеть. И в тот знаменательный день, ровно 22 апреля, стоял на башне, брезгливо отвернувшись от ветра, Владимир, Предсовнаркома, а по-нынешнему Президент России. У ног его смирно лежала одноногая куриная тушка. Ее, несмотря на особую торжественность момента, уже мало что интересовало.

Глядя на утлую флотилию сгрудившихся у причала лодчонок, Владимир думал о том, что никогда больше не увидит Ромуальдыча, как ни разу не видел Троцкого, Каменева, Зиновьева, Волошина. Мавр, после того, как он сделал свое дело, должен освободить кабинку для следующего.

У Бессмертных не бывает друзей и врагов, у них есть только интересы. А все же интересно было бы ненадолго оказаться в каком-нибудь интересном положении. Интересно также, найдет ли старина Ромуальдыч свое сокровище.

«Жаль, что он сейчас же, как только до чего-нибудь докопается, сразу же забудет мое имя, – думал Владимир. – Надо было дать ему визитную карточку. Чтобы он, идя своим правильным Путем, никогда не забывал, кто проложил для него этот Путь по бездорожью».

Он поднял глаза от куриной тушки и, выбросив высоко вперед правую руку, произнес низким грудным голосом Людмилы Зыкиной:

– Я люблю тебя, Россия!

«Странное место этот райцентр», – думал Ромуальдыч.

Он сидел в крохотной забегаловке на два стола – одной из тех, что так часто встречались ему на улицах городка, зазывая надписями: «Попробуй зайди» или «У нас вы окончательно отдохнете». Несколько человек бритой наружности, передавая друг другу, курили по очереди толстую самокрутку с незнакомым запахом. За эти часы он повидал столько всяких людей: мужчин, женщин, лиц без определенного пола, – сколько за всю свою жизнь не видел даже на картинках в журнале «Караван историй».

«Край земли, – сказал он сам себе. – Здесь каждый думает только о том, как не свалиться вниз, к трем китам с их тремя частями и тремя составными источниками».

В детстве он видел репродукцию с картины художника, кажется, Неизвестного, «Иван Грозный убивает своего сына». Сейчас все окружающие казались ему похожими на Грозного, а себя он чувствовал сыном, которого вот-вот долбанут по башке неустановленным металлическим предметом.

К тому же все говорили на каком-то непонятном языке. «Фрустрации, -доносилось до него, – прет-а-порте… франчайзинг… Единственную знакомую фразу произнес очкастый юноша с татуировкой на лбу: «Писюк завис…». Это Ромуальдычу было не только понятно, но и хорошо знакомо.

К нему подошел хозяин, и Ромуальдыч щелчком по горлу попросил принести чего-нибудь горячительного. Идиот хозяин принес чай, в котором вдобавок плавал какой-то бумажный комочек на веревочке.

Впрочем, все это не играло значения – надо было думать не о том, как набраться, а о том, как добраться. Денег у него не было, но был исполнительный лист к лопнувшему банку «Чаровница», по которому, баял адвокат с аристократической фамилией Падла, можно получить деньги у какого-то Пушкина. Очень скоро он будет уже у ебипетских пирамид. Жидкобородый в бронежилете вряд ли стал бы его обманывать всего за один голос, да еще такой пропитой, как у Ромуальдыча.

Он говорил ему о знаках, и Ромуальдыч, покуда шкандыбал в райцентр, все думал о них. Мир полон знаками: они на земле, в небе, но больше всего их на заборах и стенах, особенно мест общего пользования. Надо только научиться их читать. В сельсоветском ватерклозете Ромуальдыч прочел однажды надпись: «До зарплаты еще два года, а срать уже нечем» – и сразу догадался, что исполнили ее не сами сельсоветские, а кто-то из посетителей.

«Бог не выдаст – свинья не съест», – подумал Ромуальдыч и слегка успокоился. Даже бумажный комочек показался не таким противным на вкус.

– Ты, ёпэрэсэтэ, откедова будешь, брат? – послышалась вдруг родная речь.

Ромуальдыч поздравил себя с облегчением: он думал о знаках, и вот подан знак. Кликнувший его был примерно одного с ним возраста, обут в такие же валенки, только надпись на телогрейке «UNITED STATE’S ARMI» указывала на то, что он из другого села.

– Балакаешь по-нашенски? – спросил Ромуальдыч.

– В этой стране почти все знают русский. Другое дело, что правильно писать на нем умеет один Розенталь.

– Присядь, я хочу угостить тебя портвешком.

– Здесь портвейн не пьют – обычай не тот. Старики водку хлещут, а молодежь больше колется.

Ромуальдыч сообщил юнайтед стейтсу, что ему нужно добраться до пирамид. Он чуть было не ляпнул о сокровищах, но вовремя прикусил язык: каждый, кому он о них говорит, требует одну десятую, а в сокровищах их не так много: не то девять, не то двенадцать.

– Ты хоть представляешь, ёпэрэсэтэ, где это? Из здешнего аэропорта раз в две недели летает «Ан-2» до Хургады, но оттуда еще чапать пятьсот кэмэ по пустыне. А это удовольствие – не ананасы с рябчиками жрать, если ты, конечно, не верблюд. Бабки-то у тебя есть?

Ромуальдыч хотел было рассказать про бабку ПБОЮЛа и еще про одну бабку из Ростова-на-Дону, куда его лет сорок назад посылали обмениваться опытом, но тут к ним с видом Ивана Грозного, твердо решившего добить сына, направился хозяин заведения.

– Валим по-быстрому, – сказал юнайтед стейтс. – Он нас не хочет.

На улице Ромуальдыч достал из кармана кошелек и хотел показать новому другу исполнительный лист, чтобы уточнить, где проживает Пушкин, дока по части обмена испещренных закорючками листов на дензнаки. Но тот быстро отобрал у него кошелек.

– Завтра же на заре выступаем в направлении пирамид, – сказал он. – Но сначала надо купить одного осла.

Они двинулись по улочкам райцентра, тесно заставленным палатками и лотками с предметами первой необходимости – от глиняных копилок в виде головы местного мэра до настоящих швейцарских песочных часов, сделанных в Эфиопии – и очутились в подземном торговом комплексе «Харон и компания». Там было не продохнуть от продавцов и их товаров. Манго и авокадо лежали рядом с сидениями для унитазов, персидские ковры размером десять на пятнадцать метров – рядом с маникюрными наборами. Ромуальдыч не сводил глаз с кармана своего спутника, где лежал его старенький кошелек. Он хотел было попросить кошелек взад, но подумал, что в райцентре могут быть свои обычаи по поводу того, в чьем кармане должен находиться твой кошелек.

Вдруг он увидел мотыгу, искусно вырезанную из цельного куска мамонта и украшенную крупными якутскими алмазами. Ромуальдыч решил, что, когда вернется из Ебипта, непременно купит себе такую же.

– Давай спросим, сколько она стоит, – не оборачиваясь, сказал он своему спутнику.

В этот миг он понял, что отвлекся на часок-другой, заглядевшись на мотыгу. Сердце у него опустилось в нижнюю половину тела и подавало оттуда тревожные сигналы. Он боялся пошевелиться, но потом превозмог себя и осторожно повернул голову.

Вокруг гремел и бушевал торговый комплекс, сновали и горланили люди, как на сцене во время концерта Филиппа Киркорова, лежали вперемешку шматы сала и кошерные консервы, медные тазы и пьяные бомжи, витали знакомые и не вполне знакомые запахи – и только его новый кореш словно дематериализовался.

Ромуальдыч поначалу еще уверял себя, что он отошел в один из бутиков справить нужду и вот-вот вернется. Но время шло; механический голос нараспев объявил продавцам и немногочисленным покупателям, что до закрытия комплекса остается пять минут.

Внезапно откуда-то из-за угла ударили часы, угодив Ромуальдычу в самое сокровенное, и комплекс опустел.

Через стеклянную крышу подземелья Ромуальдыч увидел заходящее светило. «Солнце всходит и заходит, поясницу так же сводит» – остро подумалось ему. Поясница болела по утраченному деревенскому укладу, по размеренной жизни в родных пепелищах, по несостоявшемуся свиданию с бабкой ПБОЮЛа, которая, как он надеялся, скрасит своими румянами его одинокую старость.

А теперь он из обнакновенного деревенского чудака превратился в чудака на букву «мэ». И все это случилось между восходом и закатом, как будто другого времени, чтобы так напакостить ему, Всевышний в своем расписании не нашел.

«Круто ты попал на TV» – подумал Ромуальдыч и горько заплакал.

«Когда я гонял своих курей, я был счастлив и молод. А теперь я стар и страдаю аденомой простаты. И не знаю, что делать и кто виноват. Я стану злобным карликом по имени Хакамада и буду ненавидеть тех, кто сумел пройти в Думу, потому что мне это не удалось».

Он расстегнул молнию на котомке, чтобы посмотреть, не осталось ли там какой-нибудь жратвы, но нашел лишь пресловутого Сканави, зипун и два камня, которые дал ему жидкобородый.

И тут, увидев их, Ромуальдыч почувствовал огромное облегчение, словно они свалились в котомку прямо с его души. Наверняка их можно продать какому-нибудь чурке, тогда он купит билет на карусель и сможет вернуться обратно.

«Но на этот раз я буду умнее самого Познера», – подумал он, доставая камни из сумки и пряча их в задний карман порток «Адидас». Он стал трогать и гладить камни прямо в кармане – на ощупь они были гораздо теплее его остывающей задницы. Вот настоящее сокровище – дотронешься, и на душе легче.

Камни напомнили Ромуальдычу о жидкобородом. В душе прозвучали его слова: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Ему захотелось понять, правда ли это. Он вынул камни из кармана, положил их обратно в котомку, откуда их могли спереть, и решил попробовать с ними пообщаться. Жидкобородый говорил, что вопросы камням надо задавать четко, ибо уши у них тоже каменные, и вопросы они читают по губам. Он спросил, пребывает ли еще с ним учение жидкобородого.

– А ты сам как думаешь? – ответил вопросом на вопрос не то Урин, не то Калцедон, не то оба вместе.

– Найду ли я сокровища? – проигнорировал вопрос минералов Ромуальдыч.

Камни молчали, как будто проглотили свои каменные языки. Вот он – знак! Ромуальдыч понял, что есть вещи, о которых лучше не спрашивать, чтобы не нарваться на откровенное хамство. «Вначале ты должен сам решить задачу, а потом уже подгонять решение под ответ», – учит Сканави.

Однако камни дали ему понять, что жидкобородый по-прежнему всюду, и это придало ему уверенности. Он снова оглядел мрачное и пустое подземелье, но уже не правым, а левым глазом. Вовсе не чужой мир здесь построили, а нашенский, просто новый. Кто был ничем, тот стал всем! И так будет всегда, пока есть на свете жулики и злодеи, менты и стоматологи, Пахмутова и Добронравов. Ромуальдыч понял, что может смотреть на мир обоими глазами искателя приключений на свою задницу.

– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, Чубайс, и подавно уйду, – пробормотал он, погружаясь в сон.

Проснулся он оттого, что кто-то толкал его ногой в бок. Многофункциональный базар, посреди которого Ромуальдыч устроился на ночлег, оживал, как алкаш с первым глотком поправочного пива «Бочкарев».

Ощупав по привычке окружающий мир в поисках своих кур, Ромуальдыч протяжно рыгнул и окончательно вспомнил, что мир-то – новый, но сейчас это его не колебало, как давеча. Нонче он не будет рыться по мусорным сусекам в поисках жратвы, а на голодный желудок отправится за сокровищами! У него нет ни гроша, но зато впереди его ждет огромный алтын. Вчерась ночью он выбрал себе судьбу искателя приключений на: он станет одним из тех, о ком рассказывает передача «Вокруг да около».

Дед вразвалочку двинулся по торжищу, чувствуя себя Морозом Красным носом, обходящим свои владения. Незаконные мигранты открывали свои палатки и бутики, и он помог продавцу прокладок поставить палатку и призывно разложить товар.

Торговец прокладками улыбался: он знал, для чего живет, и довольно разминал руки, готовясь встретить первых покупательниц. Глядя на него, деду вспомнился ласковый прищур жидкобородого Владимира.

«Он торгует прокладками не потому, что хочет, а потому, что может», – подумал Ромуальдыч и отметил, что не хуже жидкобородого с первого прищура может определить, насколько человек близок или далек от своего Пути.

«Это ж как два пальца облизать – и как же я раньше не догадывался этого делать?»

Когда разложили и натянули, продавец протянул ему упаковку новых вечных прокладок «Старая дева». Ромуальдыч просветленно принял и отправился дальше. И тут только до него доехало, что пока они ладили палатку, мигрант говорил на смеси таджикского с нижегородским, а он – на языке Тургенева и Черномырдина, но оба, стал быть, понимали друг друга. «Выходит, как есть песни, в которых слова только мешаются, так и разговорному жанру слова в принципе не нужны, взять хоть Елену Степаненко».

«Все один хрен», как говорил жидкобородый.

Ромуальдыч решил совершить променад по улочкам райцентра, чтобы внимательно изучить все дорожные знаки. Это потребует терпения, но терпеть нужду его начали учить еще во времена ускорения научно-технического прогресса и таки, кажись, выучили.

«Все один хрен», – снова вспомнилась ему аксиома жидкобородого.

Торговец подгузниками смотрел, как и чем занимается новый день, и чувствовал обычный параноидально-похмельный синдром по гипертоническому типу с астеническим состоянием, томивший его по утрам. Уже пятнадцать лет отсидел он в своей лавчонке, куда редко заглядывали надзиратели… миль пардон, покупатели. Теперь уже поздно было что-либо менять в жизни; сидеть и торговать подгузниками – вот все, что он умел. «Эх, были люди в наше время, не то что нынешние – племя, да и то, в основном, с берегов Невы…» Доля при дележе им досталась неплохая, и они скупали все подряд; особенным спросом пользовались подгузники для игры в сику. Складывая выручку в сетчатые мешки из под польской картошки, он мечтал, как разбогатеет, зачехлит фомку, и старость его будет скрашена персональной парашей и теплой бабой на широких одноэтажных нарах.

Но время стало времечком, потом временами, появилось чувство долга всем и каждому, в том числе Парижскому и Лондонскому клубам. Центр торговли сместился на Токийскую биржу и соседи-торговцы, сделав пластические операции на глазах, уехали туда. На Савельевском спуске осталось лишь несколько лавочек, никто не хотел подниматься, все хотели только опускаться.

Но у Торговца подгузниками выбора не было: товар у него непортящийся, срока давности не имеет, а долги прощают только супружеские, да и те покойникам.

Все утро он наблюдал за редкой птицей, пытающейся долететь до середины местной речушки Пемзы. Она занималась этим долгие годы, изо дня в день, но, видно, ему так и не суждено узнать, что ей там надо.

За несколько секунд до обеденного боя курантов в соседней посудной лавке у витрины остановился незнакомый пейзанин. Прикид у него был клевый, однако наметанным глазом Торговец определил, что кошелек у него уже сперли. И все же он решил повременить с обедом до ужина.

Сквозь пыльную витрину Ромуальдыч с трудом разглядел, что в помещении кто-то есть. Войдя, он увидел, что не ошибся: помещение было лавкой, а при лавке имелся хозяин, юзанный жизнью чувак с пронзительным взглядом единственного левого глаза.

– Хотите, я вам витрину помою? – спросил Ромуальдыч. – А то с улицы непонятно, что Вы здесь чем-то торгуете.

Хозяин ничего не отвечал.

– А вы мне за это дадите какой-нибудь жратвы.

Хозяин все так же молча сверлил его победитовым взглядом. Ромуальдыч понял, что на него наступил решительный момент. В котомке у него лежал зипун – грязнее все равно уже некуда. Достав зипун, он принялся тереть стекло. Через полчаса на витрине обнаружился рекламный плакат фирмы «Проктэр энд Гэмбл». Счастливый папаша держал за пухленькие ножки младенца, поперек которого был написан текст:

 
«Малыш белугою ревел.
В младенцах зная толк,
Я «Памперс» на него надел,
И он навек умолк».
 

Тут как раз в лавку зашли двое прыщавых юнцов с кипой свежих юмористических журналов «Вовочка» и купили большую упаковку «Хаггис супер драйв».

Окончив работу, Ромуальдыч попросил у хозяина еды.

– Иди за мной, – отвечал тот.

Повесив на дверь табличку «Закрыто: Coca-Cola», он повел Ромуальдыча в рыбный ресторанчик «Золотая рыбка», стоявший в самом верху спуска. Там они сели за один-единственный маленький столик.

Торговец подгузниками рассмеялся:

– Тебе ничего не надо было чистить. Подгузники грязи не боятся.

– Отчего же вы меня не остановили?

– Оттого, что нам обоим надо было прочистить карманы и промыть мозги.

А когда они похавали, он сказал:

– Я хочу, чтобы ты на меня работал. Сегодня, пока мы с тобой перетирали, пришли двое с пустыми ведрами – это хороший знак.

«Опять знаки, – подумал Ромуальдыч. – Сам-то ты понял, чо сказал?»

– Ну так как? – настаивал Торговец. – Пойдешь ко мне разводящим работником?

– От заката до рассвета все перемою и всех вампиров перебью, – ответил Ромуальдыч.– А вы мне за это дадите денег на путевку в Ебипет.

Одноглазый снова рассмеялся.

– Если ты даже целый год будешь отираться в моей лавке, и при этом будешь получать хороший процент с каждой покупки, все равно тебе придется брать кредит в банке «Юная процентщица». Между нами, между нами и Египтом – тысячи километров тундры.

Пиздец, как всегда, подкрался незаметно. Исчезли улицы и переулки, дома и люди, грабли и мотыги из кости мамонта. Сгинули куда-то Вера, Надежда, Любовь и, мать их, Софья, приключения и злоключения, сокровища и пирамиды. Во всем мире воцарилась воистину матросская тишина. Ромуальдыч, не чувствуя боли от вонзившейся в горло селедочной кости, остановившимся взглядом смотрел в раскрытую дверь едальни и страстно желал только одного: набить морду жидкобородому.

Одноглазый глядел на него, подняв бровь – еще утром, совсем недавно, он веселился, как младенец. А теперь, кажется, повзрослел и даже отрастил бороду.

Я могу дать тебе денег, чтобы ты мог доехать автостопом до своего села, – сказал одноглазый.

Ромуальдыч не ответил. Потом встал, подтянул портки «Адидас» и подхватил котомку.

– Я остаюсь работать у вас разводящим, – сказал он.

И, помолчав еще часок, прибавил:

– Мне нужны деньги, чтобы купить инкубатор.