Текст книги "Золушка съела мою дочь. Как объяснить дочери, что быть собой лучше, чем пытаться стать принцессой"

В России Барби появилась в 1990-х годах. Отношение общественности – прессы, родителей и педагогов – к новой кукле было негативное, видимо. Ее обвиняли в разрушении моральных устоев, сетовали на то, что игры с Барби развивают в девочках манерность, холодность и раннюю сексуальность. Для детей же это был целый мир. Девочки, которым в советские годы удавалось увидеть американскую Барби, говорили, что она открыла им глаза на то, что существует совершенно иной мир, так называемый «глянцевый» мир. То, что было реальностью куклы, превращалось в мечты многих девочек: роскошь, богатство, идеальная фигура и далее по списку. В 2000-е годы в России к Барби существовало два подхода. Первый: «Барби такая красивая, прекрасная, элегантная, изящная и продвинутая, она в тысячу раз лучше всего того дерьма, которое производят у нас в стране и на которое противно смотреть». Второй: «Наши неуклюжие, некрасивые и низкокачественные куклы такие свои, родные и домашние. Они учат ребенка добру, они милые, теплые и безопасные. По сравнению с ними Барби – чудовищный вампир, преподающий детям чуждые им идеалы». К середине 2010-х спрос на Барби в России начал падать. Представитель российской торговой сети «Детский мир» Надежда Киселева связывала это не с меняющимися интересами детей, а с ростом конкуренции на этом рынке. Среди конкурентов этого бренда кукол Антонина Цицулина отмечала кукол Winx, Bratz и Monster High. Однако по итогам 2021 года Barbie заняла первое место по продажам в категории «Куклы».

Куклы Братц были выпущены в 2001 году небольшой частной компанией MGA – всего через несколько месяцев после дебюта «Принцесс», – и их целью было перехватить девочек ровно в тот момент, когда они выходили из этого возраста, и плавно перенаправить их к новым, более зрелым фантазиям. С чувственными выражениями лиц, ярко накрашенными глазами и коллагеновыми ухмылками, Братц были созданы специально для девочек, жаждущих дистанцироваться от всего розового, принцессьего и барбиподобного. Роскошные «неудержимые модницы» передавали «характер» и «дерзость», что, подтвердит любой человек, для маленьких девочек является обозначением «сексуальности».

Вместо того чтобы надеть платье Золушки и сбежать на бал, что было бы страшно по-детски, семилетки могут отправить свою куклу Братц – в крутой тиаре, фиолетовом корсете и черной юбке из сетки – в лимузине на вечеринку к приятелю, прямиком в джакузи где-то в Вегасе.

Разве не супер? Братц блестяще воплотила в себе корыстолюбие Барби, отбросив все остальное: зачем быть ролевой моделью, когда можно быть просто моделью?

Короче, Братц были крутыми.

Даже если мамам не нравились куклы – а обычно так оно и было, – они все равно покупали их, так же как их собственные матери покупали Барби: возможно, они поддались тому, что маркетологи окрестили «фактором нытья», или боялись эффекта «запретного плода», при котором отвергнутая игрушка становится еще более привлекательной. Или не смогли устоять перед набором Tokyo-A-Go-Go! Sushi Lounge, который, надо сказать, был довольно необычным. Во всяком случае, в течение семи лет Братц не уступали Барби в популярности, поглощая 40 % рынка модных кукол. Затем, в 2008 году, компания Mattel нанесла ответный удар, подав в суд на MGA за нарушение авторских прав: создатель Братц был сотрудником Mattel, когда разработал дизайн кукол. Mattel выиграла дело и в течение года практически полностью лишила полки магазинов продукции компании-конкурента.

Крах Братц, таким образом, не был связан с падением популярности или возражениями родителей. Как и не символизировал конец школьных див. Вспомните «девчачьи издания» классических настольных игр, каждую из которых словно обмакнули в яркую краску. К блестящей розовой спиритической доске в комплект входит колода из семидесяти двух карт, которые «содержат вопросы, ответы на которые хотят знать девочки» («Кто сейчас мне напишет?» или «Стану ли я когда-нибудь знаменитой актрисой?»). Розовая игра в кости включает пушистый стаканчик и кубики, на которых вместо обозначений цифр можно увидеть сердечки, бабочек, цветы, мобильные телефоны, шлепанцы и платья. Розовое издание «Монополии» утверждает, что оно содержит «все о вещах, которые любят девочки! Покупайте бутики и торговые центры, отправляйтесь за покупками, оплачивайте счета за сотовый телефон, получайте мгновенные текстовые сообщения». Приторно-малиновая фантазия, которую пропагандируют эти продукты, предполагает, подобно «Принцессам Disney», что все девушки хотят быть всех милее (а также всех румяней, и белее, и популярнее), но что-то где-то пошло не так. Невинность, о которой кричал розовый цвет в годы «Принцесс», которая казалась такой положительной, даже защитной, отступила, оставив после себя нарциссизм и материализм в качестве отличительных черт женской идентичности.

Кастомизация этих игрушек граничит с пародией; она также препятствует возможности межполовой дружбы. Смогли бы вы поделиться своим розовым «шаром судьбы» с приятелем, вдруг оказавшимся мальчиком? Мои источники говорят, что нет.

Когда успех Братц застопорился, продажи аналогичных кукол Барби My Scene и Fashionista взлетели вверх, и доходы компании возросли. Тем временем в 2009 году MGA выпустила кукол Мокси, которые позиционировались как «Братц на минималках» для более экономически мрачной эпохи. И это правда: одежда хотя и яркая, но менее откровенная, а аксессуары не такие вычурные. Но куклы по-прежнему обладали тем же провокационным выражением лица, что и их предшественницы; их глаза так же подведены тенями, а губы все так же причудливо полны и покрыты блеском. Может, их слоган и звучит как «Будь собой! Следуй за мечтой», но, подобно розовым продуктам для всех возрастных групп, которые призывают девушек «быть собой» и «самовыражаться», они определяют индивидуальность исключительно посредством внешнего вида и консьюмеризма. Я подозреваю, что, если бы куклы Братц никогда не существовали, Мокси вызвали бы аналогичные споры, но эстетика первого поколения раздвинула рамки дозволенного. Братц эффективно десенсибилизировали родителей, притупили нашу способность шокироваться, так что теперь все чуть менее сексуально привлекательное кажется нормальным. Куда большим сюрпризом стало то, что Mattel весьма сильно отклонилась от курса. В 2010 году компания запустила линейку Monster High – серию кукол, одежду, костюмы для Хеллоуина, веб-сериал и в конечном итоге ТВ-шоу и полнометражный фильм, предназначенные для девочек от шести лет и старше. «Дети легендарных монстров», ученицы школы, напоминают неживых «ночных бабочек», только менее скромных. Взять хотя бы Клодин Вульф, «безжалостную модницу с характером, уверенную в себе», чьи любимые занятия – «шопинг и флирт». Ее наименее любимый школьный предмет – физкультура, потому что ей «не разрешают заниматься в туфлях на платформе». Компания удачно выбрала время для запуска: тем же летом федеральный апелляционный суд отменил решение против MGA на 100 миллионов долларов, что позволило вернуться Братц. Война кукол началась. Честно говоря, этого достаточно, чтобы заставить любую маму молить о временах маленьких совочков и детских бутылочек.

* * *

В последний день ярмарки игрушек я зашла в выставочный зал Fisher-Price, для посещения которого мне понадобился специальный пропуск: не каждый может украдкой взглянуть на «Говорящего Элмо» следующего года. Секция для девочек дошкольного возраста была украшена баннером, на котором слова «красивая», «милая», «яркая» повторялись снова и снова (и снова) розовым шрифтом. На витрине были представлены розовый DVD-плеер, розовый фотоаппарат, украшения-наклейки, которые можно было раскрасить розовыми или оранжевыми ручками (и хранить в розовой сумочке или розовой шкатулке), Эбби Кадабби и кукла-манекен Даши-путешественницы для создания причесок. В соседнем помещении, над секцией для мальчиков, висел баннер, на котором синим шрифтом повторялись слова «энергия», «герои», «сила». Среди разноцветных игрушек были фигурки «героев планеты», робот-динозавр, набор, посвященный приключениям в джунглях, и железная дорога для Диего из «Вперед, Диего, вперед». Снаружи, на улицах Манхэттена, шел двадцать первый век, но здесь, в стране игрушек, разворачивалась сцена из «Безумцев», словно феминистического движения никогда и не было.

Я не хочу сказать, что Fisher-Price (или Mattel, или Disney, или даже MGA) участвует в каком-то гнусном плане по промыванию мозгов наших дочерей – или, если уж на то пошло, наших сыновей. Они бы не производили эти товары и не предлагали эти рекламные идеи, если бы те не работали, и, кажется, маленькие девочки не сами выкладывают деньги на кассу. Поэтому я снова задумалась над тем, почему мы, родители, хотим – и даже чувствуем необходимость – подчеркивать различия между мальчиками и девочками.

Если пропаганда кукол-пупсов в начале двадцатого века отражала опасения взрослых, что белые девочки будут отвергать материнство, то какие тревоги объясняют современный всплеск популярности всего мило-розового?

Возможно, отчасти это желание продлить невинность, избежать ранней сексуализации, но это никак не объясняет всплеск продаж косметики для дошкольниц, накладных ногтей для шестилеток и модных кукол с рейтингом 18+. Есть некоторые свидетельства того, что чем больше свободы у женщин, тем более поляризованными становятся представления о полах в обществе: ежегодный опрос, проводимый среди студентов Университета Акрона с 1970-х годов, например, обнаружил большие различия в восприятии ассоциирующихся с гендером признаков с течением времени, особенно когда дело касалось женственности.

Убеждение, что женщины более отзывчивы, разговорчивы и дружелюбны, стало значительно популярнее как среди мужчин, так и среди женщин.

И хотя женщины больше не считают атлетичность и решительность по умолчанию мужскими качествами, сами мужчины все еще считают. Мужчины также заявили, что женщины стали одновременно более властными и более робкими, в то же время ассоциируя мужественность сильнее, чем когда бы то ни было, с эпитетами авантюрный, агрессивный, соревнующийся и уверенный в себе.

В России в наше время наблюдаются похожие изменения. В 2020 году такие традиционные для женщины в русской культуре характеристики, как верность, любовь к детям, хозяйственность и доброта, почти не рассматриваются россиянами как значимые для идеальной женщины. Фокус смещается на те качества, которые обещают «комфортное времяпрепровождение»: жители мегаполисов ценят в женщинах чувство юмора и легкий характер. При этом едва ли не доминантой этой новой женственности в России стала красота, в том числе телесная: на первый план, судя по опросу, вышли привлекательность (67 %) и сексуальность (40 %). Третье по значимости для идеальной женщины качество раскололо аудиторию на женскую и мужскую: женщины называют любовь к детям (27 %), мужчины – верность (31 %). Идеальный мужчина должен быть физически сильным и здоровым (59 %), не иметь вредных привычек (38 %), уметь обеспечивать достаток (33 %) и обладать интеллектом (33 %). Среди других важных качеств были названы внешние данные, чувство юмора, хозяйственность.

Как можно интерпретировать эту тенденцию? Указывает ли она на необходимость сохранить различие между полами, которую мы охотно укрепляем в наших маленьких детях? Глубоко укоренившийся страх, что равенство между мужчинами и женщинами создаст непривлекательную одинаковость? А может быть, дело в том, что, когда отброшены другие факторы, разрушены столькие барьеры, мы можем наконец признать разницу, не защищаясь? Может быть, даже если девочки не рождаются с любовью к розовому цвету, их поведение, вкусы и реакции в определенной степени как минимум заложены в них, а современные родители способны принять это без осуждения и даже насладиться этим. Возможно, сегрегация культур девочек и мальчиков неизбежна. Биологически обусловлена.

Очевидно, что, прежде чем идти дальше, мне нужно было раз и навсегда понять, какая часть гендерно окрашенного поведения детей действительно была врожденной, а какая – приобретенной. И все же, покидая стенды Fisher-Price, я задумалась: даже если природа окажется доминирующей силой, какое влияние может оказать этот новый менталитет «раздельного, но равного» на восприятие детьми самих себя, друг друга и их будущего выбора?

Глава 4
Из чего же сделаны девчонки?

Когда я училась в седьмом классе, нам задали прочитать «Икс: История сказочного ребенка». Первоначально произведение опубликовали в журнале Ms., а затем и в виде отдельной книжки с картинками. Это был своего рода научпоп о ребенке под кодовым именем Икс, чей пол он или она должны были раскрыть сами по достижении периода полового созревания. Ученые, проводившие этот «Очень Важный Иксперимент», предоставили родителям Икс руководство, содержащее десятки тысяч страниц инструкций (для одного только первого дня в школе было «246½ страницы!»). Мама и папа одинаково заботились об Икс; оба родителя играли с ребенком в куклы и грузовики, кидались шариками и прыгали со скакалкой. И знаете что? Оказалось, что Икс «преикспевали» во всем: правописании, беге, выпечке, футболе, делах по дому! Под влиянием Икс одноклассники избавились от гнета гендерной тирании: мальчики научились пользоваться пылесосами, а девочки – газонокосилками. Разгневанные родители потребовали, чтобы Икс прошли обследование у психиатра, который (да, который), обливаясь слезами радости, заявил: Икс – «наименее психологически неустойчивый ребенок из всех, кого я когда-либо наблюдал».

И все они жили нейтрально и счастливо.

Эта история должна была проиллюстрировать, что гендер, на самом-то деле, – это ворох социальных конструктов, что было преобладающим убеждением того времени. Мы, по словам учителя, обладали Свободой Быть Собой (так называлась пьеса, в которой я несколько лет спустя играла – в шортах, носках с пальчиками и радужных подтяжках, как у Морка из сериала «Морк и Минди»). Так ли оно было? Перенесемся на три десятилетия вперед, в 2009 год, когда интернет всколыхнула история реального ребенка Икс: одна шведская пара решила на неопределенный срок скрыть пол своего ребенка. Поп (такой псевдоним дали младенцу, чтобы защитить частную жизнь семьи) было два года, когда о них узнал весь мир. По данным газеты Svenska Dagbladet, в гардеробе Поп были платья и брюки, и родители регулярно меняли ребенку прическу. У Поп была возможность играть с любыми игрушками. «Приводить в этот мир ребенка с голубым или розовым клеймом на лбу жестоко», – заявляла мать Поп.

Подобные истории повторялись и позже. В 2011 году пара из Канады тоже решила не раскрывать миру пол своего ребенка, желая дать ребенку определиться самостоятельно. В 2019 году стала известна английская пара, Джейк и Хоббит, которая растит гендерно-нейтрального ребенка по имени Ануш. Пара не раскрывает его пол даже близким родственникам, желая оградить младенца от гендерных стереотипов.

Мои коллеги по цеху не согласились. Причем категорически, и не только потому, что избежать определенного местоимения в письменной речи весьма проблематично. Отношение к этому вопросу сильно изменилось. Не было никаких оваций от феминисток второй волны по поводу мужества родителей Поп, заключавшегося в попытке противостоять новому давлению сверхгендерного детства (менее века назад – когда, если вы помните, все дети ходили в нарядных белых платьях и не стригли волосы минимум лет до трех – в андрогинности Поп не было бы вообще ничего особенного).

Один писатель и вовсе осудил «насилие, совершенное над самоощущением ребенка» из-за сокрытия четкого определения пола Поп; по его словам, то, что делали родители, равносильно «жестокому обращению с детьми». Другой мрачно сослался на пример «знакомой воинствующей феминистки», которая позволила своей дочери играть только с грузовиками – пока не обнаружила, что девочка качает завернутую в одеяло пожарную машину и кормит ее из бутылочки через шасси. Несколько человек процитировали классический кейс Дэвида Реймера – одного из мальчиков-близнецов, воспитанного в Канаде в 1960-е годы под именем Бренды: после неудачного обрезания он остался без пениса. Узнав правду в подростковом возрасте, Дэвид перенес операцию по восстановлению первичных половых признаков и делал инъекции тестостерона, чтобы снова стать мальчиком, утверждая, что все это время он чувствовал себя мужчиной. В возрасте тридцати восьми лет он объявил эксперимент всей своей жизни неудачным и покончил жизнь самоубийством.

Откуда такая скрытая злоба? Не то чтобы родители Поп физически меняли пол своего ребенка. Равно как не ограничивали выбор в одежде и игрушках. Кроме того, запрет на куклы и настойчивое требование играть с грузовиками для девочки вряд ли станет практикой равенства. Совсем наоборот: это унижает женское начало, сигнализирует о том, что традиционные игрушки и занятия мальчиков значимее, чем у девочек. Но даже если оставить это неверное представление в стороне, то я не впервые слышу историю-предупреждение о том, как мать с чрезмерным усердием во имя феминизма навязывает своей отчаявшейся дочери машинки. Всегда приписываясь «друзьям друзей», этот рассказ неизменно заканчивается – барабанную дробь, пожалуйста! – тем, как малышка пеленает и кормит из бутылочки своих «малышей» (хотя, если конвенционально женские игрушки под запретом, откуда у девочек бутылочки?). Это всегда казалось мне городской легендой, подобно историям о ядовитых пауках под сиденьями туалетов в самолетах или сотовых телефонах, вызывающих пожары на заправках. Это что-то такое, что, кажется, должно быть правдой, потому что это подтверждает наши подозрения о неестественных последствиях, которые могут возникнуть в результате вмешательства в естественный порядок вещей. В любом случае, это иллюстрация того, насколько полно биологический детерминизм вновь вошел в моду.

Проведя собственные расчеты, я поняла, что журналисты, которых больше всего возмущало появление Поп, были дочерьми – метафорически или буквально – феминисток 1970-х годов, девочками, которых бесконечно запихивали в бесформенные комбинезоны (что само по себе может оставить шрам на всю жизнь). Их мамы, несомненно, действовали из лучших побуждений, но их идеалы были ошибочными. И скучными. И все это возымело обратный эффект: все эти Кэрри, Терри, Рэнди и Джо не планировали навязывать подобную кастрированную женственность своим дочерям. Когда у них появлялись свои дети, они – и это совпало с открытием маркетологами силы микросегментации по возрасту и полу – были готовы и даже с нетерпением ждали принятия новой, «постфеминистской» девочковой девочки.

Они вышли за рамки понятия «гендерно-нейтрального детства»; им больше не нужно было подавлять врожденные предпочтения детей во имя равенства, они могли жить по-разному, как и задумывала мама N. Прощай, Икс; здравствуй, Золушка.

Невозможно – по крайней мере, неразумно – исследовать культуру девичества, не обратив внимания на вопрос «природа или воспитание». Должны же быть врожденные различия между полами, верно? Как иначе объяснить макиавеллианские манипуляции трехлетних девочек или вечный двигатель, словно спрятанный в мальчиках-дошколятах? Как иначе понять мужское влечение ко всему, что может кататься, или женскую очарованность лицами? Для большинства из нас такие убеждения – это вопрос жизненного опыта, основанного на инстинктах и личных наблюдениях, а не библиография исследований при условии двойной анонимности. Я хотела узнать, существует ли в действительности что-то значительное и неизменное в мужском и женском началах. Неужели мальчики и девочки обречены быть миниатюрными пришельцами с Марса и Венеры? Или они скорее канадцы и американцы – похожие в целом, за исключением некоторых странных причуд, например произношения слова «насчет»? И даже если последнее окажется правдой и различия минимальны, то насколько сильно мы хотим в это вмешиваться – и хотим ли вообще; насколько сильно мы хотим, чтобы наши дети были продуктами социальной инженерии? Какая разница, пока мы не считаем поведение и интересы одного пола неполноценными в сравнении с интересами другого? Имеет ли гендерная сегрегация значение – в хорошем и плохом смысле? Что вообще наука может рассказать мне об упрямом разделении культур мальчиков и девочек?

* * *

Чтобы приступить к ответам на эти вопросы, я проконсультировалась с Лиз Элиот, нейробиологом и автором увлекательной книги «Розовый мозг, голубой мозг»[7]7
   Pink Brain, Blue Brain: How Small Differences Grow into Troublesome Gaps – And What We Can Do About It, Lise Eliot. (Прим. перев.)


[Закрыть], в рамках написания которой она проанализировала более тысячи исследований, сравнивающих мозг и поведение мужчин и женщин. Она весьма любезно провела для меня вводный урок по биологии. В утробе матери плод мужского пола, пояснила она, буквально купается в тестостероне; это сигнал репродуктивным органам делать свои «мужские» дела. Вскоре после рождения происходит еще один гормональный всплеск. Малыши-мальчики в основном крупнее (и мозг, и тело) и несколько суетливее девочек, а также более восприимчивы к болезням. По большей части, однако – по крайней мере, изначально, – поведение и интересы двух полов практически неотличимы. И те и другие восхищаются одними и теми же игрушками: примерно до года их одинаково привлекают куклы, а до трех лет они проявляют одинаковый интерес к настоящим младенцам. Другими словами, вне зависимости от того, как мы их одеваем или в какой цвет красим детские, будучи совсем крохами, дети не отличают розовое от голубого.

Но затем вступает в силу концепция навешивания ярлыков: где-то между двумя-тремя годами они начинают осознавать, что есть такая вещь, как «мальчик», и такая вещь, как «девочка», и что-то важное их различает. Но что бы это могло быть, спрашивают они? Существует легендарная история о четырехлетнем мальчике по имени Джереми, сыне профессора психологии из Корнелла, который однажды надел в школу свои любимые заколки. «Ты девчонка», – обвинительно сказал один из его одноклассников, но мальчика это не смутило. Нет, объяснил он, он именно что мальчик, потому что у него есть пенис и яички. Другой ребенок продолжал дразнить его. В конце концов, разозлившись, Джереми спустил штаны, чтобы доказать свою точку зрения. Его обидчик просто пожал плечами. «У всех есть пенис, – сказал он. – Но только девочки носят заколки». (Джереми, пожалуй, уже далеко за сорок, и, думаю, ему бы очень хотелось, чтобы люди перестали наконец пересказывать эту историю.)

Но суть в том, что вся эта история с пенисом и влагалищем не пользуется среди малышей тем же авторитетом, как среди нас. И если не наличие «стандартного набора» делает вас мужчиной или женщиной, то что же?

Ну конечно же заколки. Нелепый вопрос.

По крайней мере, так думают дети: ваша одежда, прическа, выбор игрушек, любимый цвет. Скользкая дорожка.

Вы явно представляете, как опасно и при этом легко ошибиться: если ты носишь розовое или твоя мама слишком коротко подстригла тебе волосы, ты можешь ненароком сменить пол. Я серьезно: примерно до пяти лет дети не осознают в полной мере, что их собственная личность (не говоря уже об анатомии) фиксирована.

До этого, с их точки зрения, вы можете вырасти и стать либо мамой, либо папой. И они не понимают, что у других людей пол остается неизменным, несмотря на поверхностные изменения – что мужчина, надевший платье, все равно остается мужчиной, – примерно до семи лет.

– Детям в целом трудно понять концепцию постоянства, – говорит Элиот. – Префронтальная кора головного мозга смотрит в будущее, и эта часть развивается медленнее всего. Еще одним примером может служить смерть: маленьким детям крайне сложно понять, что умершее домашнее животное или любимый человек уходит навсегда. Они могут слушать все, что вы говорите, и внешне даже покажется, что они все поняли, но в глубине души они верят, что все может измениться.

Поэтому все вполне логично: чтобы уж наверняка сохранить пол, который был нам уготован с рождения, вы будете строго придерживаться правил, какими вы их себе представляете, и надеяться на лучшее. Вот почему четырехлетние дети, находящиеся на так называемой «стадии негибкости», вдруг становятся самопровозглашенными начальниками гендерной полиции. Внезапно магнетическая притягательность «Принцесс» стала для меня более понятной: с точки зрения развития они гениальны, поскольку совпадают с тем самым моментом, когда девочкам нужно доказать, что они девочки, когда они готовы ухватиться за самые преувеличенные образы, предлагаемые культурой, чтобы решительно укрепить свою женственность.

Поначалу как родитель я почувствовала некоторое облегчение. Причиной того, что телом моей дочери завладел образ принцессы, не был мой провал. Это было совершенно не связано с тем, что я делала или не делала, носила или говорила. Я даже не могла обвинить в появлении этого образа ее одногруппников по детскому саду. Подобные крайности, как оказалось, были естественным явлением, через которое дети могут и, видимо, должны пройти. При этом я оказалась в затруднительном положении: значит ли это, что вся моя борьба за минимизацию розового и красивого была ошибочной? Хуже того – был ли от нее вред? Я прокрутила в памяти воспоминание о походе в магазин – перестрелка у корраля О-Кей, но с «Принцессами Disney». Дейзи ткнула в кружку-непроливайку с Золушкой.

– Вот принцесса, которая тебе не нравится, – крикнула она.

– Угу, – безразлично ответила я.

– Почему она тебе не нравится, мама? – спросила она. – Тебе что, не нравится ее голубое платье?

Мне пришлось признать, что нравится.

Она задумалась.

– Значит, тебе не нравится ее лицо?

– И лицо у нее нормальное, – сказала я, хотя и не была в восторге от того, что мой японо-еврейский ребенок будет восхищаться этими арийскими чертами. (И что это, черт возьми, за синие штуки, закрывающие ее уши?) – Просто, милая, Золушка ничего такого не делает.

В течение следующих сорока пяти минут мы прокрутили этот диалог, дословно, примерно тридцать семь миллионов раз, пока Дейзи указывала на пластыри с Золушкой, бумажные стаканчики с Золушкой, хлопья с Золушкой, ручки с Золушкой, мелки с Золушкой, блокноты с Золушкой – и все это было весьма удачно выставлено на уровне глаз трехлетнего ребенка, сидящего в тележке, – а также связку воздушных шаров с Золушкой, покачивающихся над кассой («Вот-вот, – бормотала я про себя, – выйдут тампоны с Золушкой»). Это было слишком даже для дошкольницы. Тогда я задумалась, что именно в моем ответе привело ее в замешательство. Теперь, оглядываясь назад, я ужаснулась: что, если вместо того, чтобы помочь ей понять: «Ага! Золушка – это символ патриархального угнетения всех женщин, еще один пример того, как корпорации контролируют наш разум, и вообще, власть народу!» – я поспособствовала тому, что моя дочь решила: «Мама не хочет, чтобы я была девочкой»? Запрещая ей барахтаться в море продукции «Принцесс», я непреднамеренно сообщила, что быть женщиной (на том языке, который Дейзи была способна понять) – это плохо? Разве было что-то еще, за что она могла ухватиться, каким еще способом она могла заявить о своей женственности, кроме обливания себя духами «Спящая Красавица»? Как-то раз я читала про один из детских садов, где мальчики прыгали к передней части комнаты во время полдника, чтобы получить молоко; а во время уроков рисования девочки вприпрыжку скакали к полке, где хранилась бумага. Один вид прыжков делал тебя мальчиком, другой – девочкой. Любой, кто делал это «неправильно», подвергался насмешкам. Это может показаться абсурдным, но, по сути, как это отличается от столь же рандомно выбранного принципа «только девочки могут носить юбки»?

Но главным фактором половых различий, по мнению Элиот, является выбор игрушек. Мальчики толкают машины, девочки – коляски. Это можно наблюдать даже на примере приматов. В исследовании 2002 года ученые дали две стереотипно мужские игрушки (полицейскую машину и мяч), две стереотипно женские игрушки (куклу и кастрюлю) и две нейтральные игрушки (книжку с картинками и плюшевого зверька) сорока четырем самцам и сорока четырем самкам верветок. Верветки (карликовые зеленые мартышки) никогда ранее не видели эти предметы и (очевидно) не знали об их коннотации. Что в результате? Хотя самцы и самки одинаково тянулись к нейтральным предметам, самцы тяготели к игрушкам для мальчиков, пока самки выбирали куклу и – бррр! – кастрюлю. Могла ли это быть случайность? Возможно, но шесть лет спустя к тому же выводу пришла вторая группа исследователей, которые изучали макак-резусов. Между тем – вернемся к людям – девочки, рожденные с генетическим расстройством, из-за которого их показатели «мужских» гормонов выше, более физически активны, чем другие девочки, и предпочитают традиционные «мальчиковые» игрушки.

Слушая Элиот, я начала думать, что производители игрушек, может, и правы, маркируя свои товары по половому признаку. Это не просто бизнес, это не просто манипуляция маркетологов. Если мальчики будут мальчиками, а девочки будут девочками – даже если это обезьяны, кто бы мог подумать, – дальнейшая дискуссия теряет смысл, разве нет? Поп уже вот-вот раскроет свою идентичность, выбрав либо Боба-строителя, либо Барби (или равноценный им шведский эквивалент). А ребенку Икс суждено остаться в царстве фантастики.

Возможно, большинство родителей интуитивно приходит к этому – пусть даже для них все не так неоднозначно, как для меня, – но это не вся история.

Выбор игрушки оказывается одним из самых серьезных различий между полами за весь период жизни, он значимее, чем что-либо еще, кроме выбора (для большинства из нас) человека противоположного пола в качестве романтического партнера.

Но тайминг и сопутствующая напряженность подтверждают все предположения и стереотипы, которых придерживаемся мы, взрослые: маленьким мальчикам от природы нравятся экскаваторы, поэтому мужчины не спрашивают советов, ориентируясь в пространстве. Это отвлекает нас от более важной истины: насколько глубоко эти врожденные предубеждения подкрепляются окружающей ребенка средой.

Собственные исследования Элиот связаны с так называемой «нейропластичностью» – это идея о том, что наши врожденные склонности и черты характера, как связанные с гендером, так и нет, формируются под влиянием опыта.

Мозг ребенка, объясняет она, изменяется на молекулярном уровне, когда тот учится ходить и говорить, что-то запоминает, смеется, плачет. Каждое взаимодействие, каждый вид активности укрепляет одни нейронные связи за счет других – и чем младше ребенок, тем этот эффект сильнее. Поэтому, пусть дети и строги в отношении пола в возрасте принцессы, их мозг при этом наиболее податлив, наиболее открыт к долгосрочному влиянию на способности и роли, соответствующие их полу. Другими словами, говорит Элиот, воспитание становится природой.