Текст книги "Фамильная честь Вустеров. Радость поутру (сборник)"

Глава V

Я надел рубашку и трусы до колен.

– Ну как, Дживс, – спросил я, – что посоветуете?

Пока мы шли к дому, я посвятил его в перипетии последних событий, потом оставил его размышлять над ними в поисках выхода и быстро принял ванну. Теперь я с надеждой глядел на Дживса, как тюлень, ожидающий, что ему кинут кусок рыбы.

– Придумали что-нибудь?

– Увы, сэр, пока нет.

– Вообще ничего?

– Боюсь, что так, сэр.

Я издал жалобный стон и стал натягивать брюки. Этот блестящий ум мгновенно находит идеальное решение для сложнейших головоломок, я так к этому привык, что и представить себе не мог возможной неудачи, особенно в нынешних обстоятельствах. Удар оказался слишком болезненным, и, когда я надевал носки, у меня дрожали руки. Было странное ощущение, будто я весь окоченел, и ход мыслей, и движения тела замедлились; казалось, кто-то положил мои мозги, а заодно с мозгами и меня в холодильник и забыл там на несколько дней.

– Может быть, Дживс, вы недостаточно ясно представляете себе картину в целом? – предположил я. – Я слишком коротко пересказал вам, что произошло, – торопился погрузиться в ванну. Мне кажется, стоит сделать как в детективах. Вы читаете детективы?

– Не слишком часто, сэр.

– Во всех детективах сыщик в какой-то момент обязательно начинает систематизировать данные и для этого составляет список подозреваемых, записывает мотивы преступления, где кто когда был, у кого есть алиби, улики, и прочее. Давайте попробуем и мы. Возьмите бумагу и карандаш, Дживс, будем сводить все воедино. Назовем документ «Вустер Б. Положение дел». Написали?

– Да, сэр.

– Хорошо. Едем дальше. Пункт первый: тетя Далия грозит, что, если я не украду корову и не передам ей, она отлучит меня от своего стола – прощай кулинарные шедевры Анатоля.

– Да, сэр.

– Пункт второй: если я украду корову и передам ей, Спод превратит меня в отбивную.

– Да, сэр.

– Самое ужасное – это пункт третий: если я украду корову и передам тетке или не украду ее и не передам Гарольду Линкеру, я не только подвергнусь вышеупомянутой процедуре превращения в отбивную, но Стиффи к тому же отдаст блокнот Финк-Ноттла сэру Уоткину Бассету. И вам, и мне известно, чем это кончится. Так что вот. Таковы мои дела. Вникли?

– Да, сэр. Без сомнения, обстоятельства сложились не слишком благоприятно.

Я выразительно посмотрел на него.

– Дживс, не надо испытывать мое терпение, особенно сейчас. Не слишком благоприятно – это же надо такое придумать! Кого это вы на днях поминали, на чью голову обрушились все невзгоды мира?

– Мону Лизу.

– Знаете, если бы я сейчас встретил эту вашу Мону Лизу, я пожал бы ей руку и сказал, что очень хорошо ее понимаю. Дживс, перед вами лягушка, раздавленная бороной.

– Да, сэр. Пожалуйста, чуть выше брюки, сэр, на четверть дюйма. В просвете между ботинком и манжетой должен с небрежной элегантностью мелькать носок. Эта тонкость чрезвычайно важна.

– Так?

– Безупречно, сэр.

Я вздохнул.

– Бывают минуты в жизни, Дживс, когда человек задает себе вопрос: «А стоят ли брюки такого внимания?»

– Это настроение пройдет, сэр.

– Не с чего ему проходить. Если вы не распутаете этот клубок, всему конец. Конечно, у вас просто не было времени как следует пораскинуть мозгами, – сказал я с некоторой надеждой. – Пока я ужинаю, проанализируйте все еще раз со всех возможных точек зрения. Вдруг на вас снизойдет вдохновение. Такое ведь случается, правда? Вроде как озарит, да?

– Да, сэр. Считается, что древнегреческий ученый Архимед открыл свой знаменитый закон о поддерживающей силе жидкостей и газов совершенно неожиданно для самого себя, когда садился утром в ванну.

– Ну вот видите! И ведь не такой уж был гений. По сравнению с вами, Дживс.

– Необычайно одаренный человек, сэр. Его убил рядовой солдат, и мир до сих пор скорбит о потере.

– Надо же, какая незадача. Но что поделаешь, всякая плоть – трава, так, кажется?

– Истинно так, сэр.

Я в задумчивости закурил сигарету и, выкинув из головы Архимеда – сейчас не до него, снова стал размышлять о жуткой передряге, в которую попал по милости вероломной Стиффи.

– Знаете, Дживс, – сказал я, – если основательно задуматься, то невольно поразишься, как сильно старается прекрасный пол напакостить мне. Помните мисс Уикем и историю с грелкой?

– Помню, сэр.

– А Гледис – забыл фамилию, – которая уложила в постель своего приятеля со сломанной ногой в моей квартире?

– Да, сэр.

– А Полину Стоукер, которая ворвалась посреди ночи в мой деревенский домик в купальном костюме?

– Помню, сэр.

– Что за странные существа эти женщины, Дживс, что за странные создания! Насколько коварнее и злее мужчин, насколько более жестоки. Но по части жестокости Стиффи их всех переплюнет. Чье это имя ангел вписал в золотые скрижали первым?

– Праведника Абу Бен-Адема, сэр.

– Вот-вот, в точности как Стиффи. Ее никто не перещеголяет. Что, Дживс?

– Я просто хотел спросить, сэр, когда мисс Бинг грозила передать блокнот мистера Финк-Ноттла сэру Уоткину, ее глаза не поблескивали, – может быть, вы случайно заметили?

– Вы имеете в виду лукавый блеск, то есть думаете, она попросту дурачила меня? Нет, Дживс, ни намека на блеск. Поверьте, видел я холодные глаза, много раз видел, но чтобы вместо глаз кусочки льда – до нынешнего дня не доводилось. Она не шутила, она диктовала условия сделки на полном серьезе. И притом вполне отдавала себе отчет в том, что совершает низкий поступок – даже по меркам женщин, но ей было на это чихать. А корень зла – эмансипация, современные женщины возомнили себя пупом земли и считают, что им все позволено. Разве во времена королевы Виктории такое было мыслимо? Принц-консорт сурово осудил бы девушку, которая ведет себя как Стиффи, что скажете, Дживс?

– Вполне допускаю, что его королевское высочество мог не одобрить поведение мисс Бинг.

– Она бы и пикнуть не успела, как он согнул ее пополам и отшлепал по попке лакированной штиблетой. А я бы посоветовал ему подвергнуть той же процедуре и тетю Далию. Кстати, уж раз я ее вспомнил, надо, пожалуй, пойти засвидетельствовать почтение престарелой родственнице.

– Она с большим нетерпением ожидает вас, сэр, хочет побеседовать.

– Признаюсь вам как на духу, Дживс: я отнюдь не разделяю этого ее желания и без всякого удовольствия думаю о seance[14]14
  Встреча, собрание (фр.).


[Закрыть].

– В самом деле, сэр?

– Скорей наоборот. Видите ли, я перед полдником послал ей телеграмму, в которой сообщил, что отказываюсь красть серебряную корову, а она телеграмму не получила, потому что еще раньше уехала из Лондона. Иными словами, она уверена, что племянник чуть ли не рвется с поводка, желая выполнить ее команду, а племянник будет вынужден признаться, что план лопнул. Ей это ох как не понравится, и я не стыжусь вам признаться, Дживс, что чем больше я думаю о предстоящей беседе с ней, тем ощутимее у меня холодеют ноги.

– Позвольте вам предложить, сэр, – конечно, это всего лишь полумера, но замечено, что в минуты растерянности и уныния полный вечерний костюм часто помогает обрести душевное равновесие.

– Думаете, мне следует надеть фрак и белую бабочку? Спод говорил – черную и смокинг.

– Считаю, что чрезвычайные обстоятельства оправдывают это небольшое отклонение от этикета.

– Может быть, вы правы.

И конечно, он оказался прав. По части психологических тонкостей он настоящий дока. Я облачился в полный парадный костюм и сразу же почувствовал себя увереннее. Ноги потеплели, в глазах появился блеск, душа расправилась, будто кто-то накачивал ее велосипедным насосом. Я обозревал в зеркале произведенный эффект, легчайшими движениями пальцев поправляя бабочку и мысленно повторяя в уме слова, которые готовился сказать тете Далии, если она вспылит, и тут открылась дверь и вошел Гасси.

При виде его очкастой физиономии у меня сердце сжалось от сочувствия, потому что с первого взгляда было ясно: он не в курсе последних событий. Человек, которого Стиффи посвятила в свои планы, вел бы себя совсем не так. Гасси же просто лучился благодушием. Мы с Дживсом обменялись понимающими взглядами. «Если бы он только знал!» – сказал мой взгляд, и в его глазах я прочел те же слова.

– Здорбво! – воскликнул Гасси. – Ну ты и вырядился! Здравствуйте, Дживс.

– Добрый вечер, сэр.

– Ну что, Берти, есть новости? Видел ее?

Теперь мое сердце просто разрывалось от сострадания. Я подавил горестный вздох. Какой тяжкий долг мне предстоит выполнить! Я должен нанести старому другу удар прямо в солнечное сплетение. Ну почему, почему я? Однако долг есть долг. Буду действовать как хирург – скальпелем.

– Да, – ответил я, – видел. Еще как видел. Дживс, у нас есть бренди?

– Нет, сэр.

– А вы можете принести рюмку?

– Разумеется, сэр.

– Тогда принесите лучше бутылку.

– Хорошо, сэр.

Он исчез, как дух, а Гасси с наивным изумлением уставился на меня.

– Что все это значит? Зачем ты хочешь нахлестаться бренди еще до ужина?

– И в мыслях такого нет. Я попросил принести его для тебя, дружище, несчастный ты страдалец, распятый на кресте мученик.

– Я не пью бренди.

– На сей раз выпьешь, клянусь, и потребуешь еще. Располагайся, Гасси, поболтаем.

Усадил его в кресло и принялся молоть какую-то чушь о погоде и о видах на урожай. Мне не хотелось обрушивать на него жуткое известие, пока под рукой нет воскрешающего напитка. Я что-то плел с похоронным видом в надежде подготовить его к худшему, и вдруг заметил, что он смотрит на меня как-то подозрительно.

– Берти, по-моему, ты пьян.

– Ни в одном глазу.

– Тогда почему ты несешь весь этот бред?

– Заполняю паузу в ожидании Дживса с бренди. Ну вот, Дживс, спасибо.

Я принял из его рук полную до краев рюмку и осторожно зажал пальцы Гасси вокруг ножки.

– Дживс, сходили бы вы к тете Далии и сказали, что я не могу встретиться с ней сейчас. Мне понадобится сколько-то времени.

– Хорошо, сэр.

Гасси вдруг стал похож на озадаченного палтуса.

– Гасси, – сказал я, – выпей бренди и приготовься слушать. У меня дурные новости. По поводу блокнота.

– По поводу блокнота?

– Да.

– Ты хочешь сказать, он не у нее?

– Вот в том-то и загвоздка. Блокнот у нее, и она собирается отдать его папаше Бассету.

Я ожидал взрыва чувств, и взрыв последовал. Глаза Гасси вылезли из орбит и показались над оправой стекол, он вскочил с кресла, содержимое рюмки выплеснулось, и в комнате запахло как субботним вечером в баре.

– Что???

– Увы, именно так обстоят дела.

– Вот это фокус!

– Да.

– Надеюсь, ты шутишь?

– К сожалению, нет.

– Но почему?!

– У нее есть на то свои причины.

– Она просто не понимает, что за этим последует.

– Все она понимает.

– Но это конец!

– Это уж точно.

– О ужас, ужас!

Многие говорят, что в минуты трагических потрясений проявляется лучшее, что есть в характере Вустеров. На меня снизошло странное спокойствие. Я похлопал его по плечу.

– Мужайся, Гасси! Вспомни Архимеда.

– На кой черт?

– Его убил рядовой солдат.

– Ну и что?

– Конечно, приятного мало, но я не сомневаюсь, что умер он с улыбкой.

Моя бестрепетность произвела должное воздействие. Он слегка притих. Не стану утверждать, что нас можно было принять за французских аристократов, которых везут в телеге под нож гильотины, но некое отдаленное сходство все же наблюдалось.

– Когда она тебе сказала?

– Не так давно, на террасе.

– Она не разыгрывала тебя?

– Какое там.

– А не было…

– Озорного блеска в ее глазах? Не было. Никакого блеска не было и в помине.

– Слушай, может быть, есть способ ее остановить?

Я знал, что он заведет об этом разговор, но уж лучше бы не заводил. Нам предстояли долгие бессмысленные препирательства.

– Способ есть, – сказал я. – Она обещала, что откажется от своего кошмарного намерения, если я украду у папаши Бассета серебряную корову.

– Это тот сливочник, который он показывал нам вчера за ужином?

– Тот самый.

– Но зачем его красть?

Я объяснил ему положение дел. Он выслушал меня с большим вниманием, и его лицо посветлело.

– Ах вот оно что! Теперь я все понял. А раньше в толк не мог взять, почему она так себя ведет. Казалось – полная бессмыслица. Ну что ж, отлично. Выход найден.

До чего же тяжко убивать воскресшую надежду! Но что делать, придется.

– Не сказал бы, потому что я к этой проклятой корове и близко не подойду.

– Как? Почему?

– Потому что тогда Родерик Спод превратит меня в отбивную, он мне поклялся.

– Господи, при чем тут Родерик Спод?

– В деле серебряной коровы он выступает ее защитником. Несомненно, из уважения к старикашке Бассету.

– Хм! Не боишься же ты Родерика Спода?

– Представь себе, боюсь.

– Чушь собачья! Не может этого быть, уж я-то тебя знаю.

– Ничего ты не знаешь.

Он заметался по комнате.

– Берти, ну почему надо бояться Спода? Здоровенная туша, пока он повернется, тебя и след простыл.

– Не имею ни малейшего желания состязаться с ним в беге.

– И главное – тебе вовсе не обязательно потом здесь оставаться. Сделал дело – и тут же смывайся. Пошли священнику записку после ужина, вели в полночь быть в условленном месте, и с богом. Рассчитаем время. От двенадцати пятнадцати до двенадцати тридцати ты крадешь корову. Нет, накинем еще десять минут – мало ли что, – это будет без двадцати час. Без четверти ты уже в конюшне и заводишь автомобиль. Без десяти – мчишься как ветер по дороге в Лондон, все прошло без сучка и задоринки. Не понимаю, чего ты боишься? Мне кажется, все так просто, маленький ребенок справится.

– И все равно…

– Ты отказываешься?

– Отказываюсь.

Он подошел к каминной полке и принялся вертеть в руках статуэтку – кажется, это была пастушка.

– И это говорит Берти Вустер?

– Да.

– Тот самый Берти Вустер, которым я так восхищался в школе, которого все звали Сорвиголова Берти?

– Да, тот самый.

– В таком случае говорить нам больше не о чем.

– Ты прав, не о чем.

– Единственное, что нам остается, это изъять блокнот у интриганки Бинг.

– Как ты предполагаешь это осуществить?

Он нахмурился и стал думать. Клетки серого вещества пришли в движение.

– Придумал! Слушай. Этот блокнот для нее сейчас большая ценность, так ведь?

– Так.

– А раз так, она будет носить его с собой, как я носил.

– Скорее всего.

– Возможно, в чулке. Вот и великолепно.

– Что же тут великолепного?

– А ты не догадываешься, куда клонится ход моих мыслей?

– Нет.

– Тогда слушай. Ты затеешь с ней шутливую возню, вы станете носиться друг за другом, увертываться, и ты сможешь очень естественно… ну, как бы в шутку схватить за ногу…

Я резко оборвал его. Есть границы, которые нельзя переходить, и мы, Вустеры, свято их чтим.

– Гасси, ты предлагаешь мне схватить Стиффи за ногу?!

– Ну да.

– Ни за что.

– Но почему?

– Не будем углубляться в причины, – ледяным тоном отрезал я. – Несомненно, ты принял меня за кого-то другого.

Он с укором посмотрел на меня своими выпученными глазами – наверно, так глядел на него умирающий тритон, которому он забыл вовремя поменять воду. Потом вроде как шмыгнул носом.

– До чего же ты изменился, – сказал он, – совсем не тот, что был в школе. Вконец деградировал. Ни прежнего задора, ни лихости, ни страсти к авантюрам. Спился, надо полагать.

Он вздохнул и шваркнул пастушку об пол. Мы подошли к двери, я открыл ее, и тут он снова оглядел меня.

– Ты это что, к ужину так разоделся? Галстук-то белый зачем нацепил?

– Дживс посоветовал, для бодрости духа.

– Будешь чувствовать себя идиотом. Старый хрыч Бассет ужинает в вельветовой домашней куртке, весь перед в пятнах от супа. Так что лучше переоденься.

Пожалуй, он прав. Зачем выделяться, это дурной тон. Рискуя потерять твердость духа, я принялся стаскивать фрак. И тут внизу в гостиной раздалось пение, звонкий молодой голос исполнял под аккомпанемент фортепьяно старинную английскую народную песню. Так мне показалось, и показалось правильно, если судить по внешним симптомам. Певица то и дело выкрикивала «Эх, нанни, нанни!» и прочие «тра-ля-ля!».

У Гасси от этих оглушительных звуков глаза за стеклами очков начали дымиться. Чувствовалось, что эта последняя капля переполнила чашу его терпения.

– Стефани Бинг! – с горечью произнес он. – И она еще поет!

Он фыркнул и убежал. Я надел черный галстук, и тут появился Дживс.

– Миссис Траверс, – официально доложил он.

– О черт! – невольно вырвалось у меня. Я и раньше знал, что она придет, еще до того, как Дживс о ней возвестил, но ведь и несчастный прохожий, попавший под бомбежку, знает, что его убьют, однако, когда бомба на него падает, ему от этого ничуть не легче.

Тетка была чрезвычайно возбуждена – вернее сказать, просто не в себе, и я поспешил со всей любезностью усадить ее в кресло и начал извиняться.

– Простите меня, дражайшая старушенция, ради бога, простите: я просто не мог прийти к вам. Мы с Гасси Финк-Ноттлом обсуждали дела, которые кровно затрагивают и его, и мои интересы. С тех пор как мы с вами расстались, произошло немало событий, и положение мое еще больше осложнилось – печально, но должен в этом признаться. Образно говоря, передо мной разверзлась адская бездна. И это не преувеличение, вы согласны, Дживс?

– О да, сэр.

Она лишь отмахнулась от моих излияний.

– Стало быть, у тебя тоже неприятности? Не знаю, что стряслось у вас здесь, но на меня обрушилась трагедия, иначе не назовешь. Поэтому я сразу же примчалась сюда. Нужно действовать немедленно, мой дом в опасности.

Наверное, даже на Мону Лизу не сваливалось столько несчастий разом. Да уж, поистине пришла беда – отворяй ворота.

– Почему? Что случилось?

У нее перехватило горло. Наконец она с трудом выговорила одно-единственное слово:

– Анатоль!

– Анатоль? – Я сжал ее руку, стараясь успокоить. – Не надо так волноваться, вы не в себе, дорогая тетушка, по-моему, бредите, но рассказывайте, рассказывайте, я совсем сбит с толку. При чем тут Анатоль?

– Надо срочно принимать меры, иначе я его потеряю.

Словно чья-то ледяная рука сдавила мне сердце.

– Потеряете?!

– Да.

– Ведь вы же удвоили ему жалованье?

– Удвоила, и тем не менее. Выслушай меня, Берти. Перед тем как мне уехать сегодня днем из дому, Том получил письмо от сэра Уоткина Бассета. Я сказала «перед тем как мне уехать из дому», но на самом деле я и уехала-то из-за этого письма. Знаешь, что в нем было написано?

– Что?

– В нем содержалось предложение обменять серебряную корову на Анатоля, и Том сейчас серьезно обдумывает это предложение!

– Что?! Помышлить невозможно!

– Помыслить, сэр.

– Благодарю вас, Дживс. Помыслить невозможно. Не верю. Чтобы дядя Том хоть на миг всерьез отнесся к такой несусветной наглости? Никогда.

– Говоришь, никогда? Плохо ты его знаешь. Помнишь дворецкого, который служил у нас до Сеппингса? Помроя?

– Еще бы мне его не помнить. Настоящий аристократ.

– Сокровище.

– Ему цены нет. До сих пор не понимаю, зачем вы его отпустили.

– Том уступил его Бессингтон-Копам в обмен на шоколадницу в форме яйца на трех изогнутых ножках.

Я пытался справиться с захлестнувшим меня отчаянием.

– Неужели этот старый маразматик, этот осел – простите, дядя Том – пожертвует Анатолем ради такой мерзости?

– Нет ни малейших сомнений: пожертвует.

Она поднялась и нервно подошла к каминной полке. Я видел, она ищет, что бы такое разбить: надо дать выход накопившимся чувствам – Дживс назвал бы такое действие суррогатным, – и я галантно указал ей на терракотовую статуэтку молящегося отрока Самуила. Она деловито поблагодарила меня и запустила пророком в противоположную стену.

– Поверь мне, Берти, настоящий коллекционер – одержимый, он пойдет на все, лишь бы заполучить вожделенный экземпляр. Знаешь, что сказал мне Том, когда попросил прочесть письмо сэра Уоткина? Он сказал, что с наслаждением содрал бы со старого хрена Бассета шкуру живьем и собственноручно сварил его в кипящем котле, однако альтернативы не видит, придется уступить. Он бы тут же и написал ему, что согласен на сделку, да я помешала: заверила его, что ты поехал в Тотли-Тауэрс специально для того, чтобы украсть корову, и что с минуты на минуту она будет в его руках. Расскажи, Берти, как твои успехи? Ты разработал план? Продумал каждую деталь? Нам нельзя терять времени. Дорога каждая минута.

Ноги у меня стали ватные. Но надо открыть ей все, а там будь что будет. Моя тетка грозная старуха, не дай бог вывести ее из себя, вон как она расправилась с отроком Самуилом.

– Я как раз собирался поговорить с вами об этом, – сказал я. – Дживс, у вас документ, который мы составили?

– Вот он, сэр.

– Благодарю вас, Дживс. По-моему, будет очень кстати, если вы принесете еще одну рюмку бренди.

– Слушаю, сэр.

Он исчез, а я подал ей лист бумаги и попросил внимательно прочесть. Она быстро пробежала глазами написанное.

– Что за чепуха?

– Сейчас поймете. Обратите внимание на заголовок: «Вустер Б. Положение дел». В этих словах заключена вся суть. Здесь объясняется, – сказал я, отступая назад, чтобы в случае необходимости легче было дать деру, – почему я решительно отказываюсь красть корову.

– Отказываешься?!

– Сегодня днем я послал вам телеграмму и сообщил об этом, но вы и телеграмма, конечно, разминулись.

Она глядела на меня с мольбой, как трепетно обожающая мать глядит на своего слабоумного сына, который отмочил нечто выдающееся по степени идиотизма.

– Берти, голубчик, ты что же, пропустил мой рассказ мимо ушей? Не понял, что речь идет об Анатоле?

– Все я понял, не сомневайтесь.

– Берти, у тебя помрачение рассудка? Я говорю «помрачение», потому что…

Я поднял руку, прося внимания.

– Позвольте мне объяснить вам, дражайшая тетушка. Как вы, несомненно, помните, я говорил вам, что за последние несколько часов произошло немало важных событий и расстановка сил изменилась. Первое: сэр Уоткин Бассет знает о вашем замысле украсть корову и следит за каждым моим шагом. Второе: он поделился своими подозрениями с приятелем – этого приятеля зовут Спод. Может быть, вас с ним познакомили, когда вы приехали?

– Это такая квадратная туша?

– Верно, туша, хотя гора было бы точнее. Так вот, сэр Уоткин Бассет, как я уже сказал, поделился своими подозрениями со Сподом, и Спод пригрозил мне лично, что, если корова исчезнет, он собственными руками сделает из меня отбивную. Вот почему нам не на что надеяться.

Наступило довольно продолжительное молчание. Я видел, что она обдумывает услышанное и неохотно соглашается, что Бертрам Вустер отказывается помочь ей в трудную минуту не из пустого каприза. Она поняла, в какую опасную ловушку я угодил, и содрогнулась от ужаса, – а может, мне только так показалось. В детстве я частенько получал от этой дамы по шее, если она считала, что я провинился, и в последнее время я постоянно чувствовал, что ее подмывает обойтись со мной как в старину. Но хоть она и не скупилась на подзатыльники, в груди ее, я знаю, бьется доброе сердце, а своего племянника Бертрама она любит глубоко и нежно и ни за что не пожелает, чтобы ему подбили глаз и расквасили его красивый породистый нос.

– Понятно, – наконец произнесла она. – Да, это, конечно, сильно осложняет дело.

– Безумно осложняет. Если вы назовете положение impasse[15]15
  Тупик (фр.).


[Закрыть], я тотчас соглашусь с вами.

– Говоришь, грозился сделать из тебя отбивную?

– Именно так и сказал. Да еще повторил – чтобы я лучше усвоил.

– Нет, я ни за что на свете не допущу, чтобы этот хулиган тебя избил. Тебе с таким громилой не тягаться. Ты и охнуть не успеешь – он из тебя дух вышибет. Разорвет на части, потом их не собрать.

Мне стало слегка не по себе.

– Зачем же в таких красочных подробностях?

– Он серьезно говорил, ты уверен?

– Еще бы.

– Может быть, он из тех, кто просто любит хорохориться…

Я печально улыбнулся.

– Вижу, вижу, тетя Далия, куда вы клоните. Сейчас еще спросите, а не заметил ли я в его глазах лукавого блеска. Нет, никакого блеска не заметил. Поверьте, Родерик Спод будет неукоснительно следовать тактике, о которой информировал меня во время нашей последней встречи, и все свои угрозы выполнит.

– Тогда плохи наши дела. Если только Дживс нас не спасет. – Это она адресовала моему дворецкому, который как раз появился с рюмкой бренди, – не очень-то он спешил. Я уже начал удивляться: что это его так долго нет? – Дживс, мы говорим о мистере Споде.

– Да, мадам?

– Мы с Дживсом уже обсудили, какой сильный и опасный враг Спод, – горестно вздохнул я, – и он признался, что не находит решения. Впервые этот выдающийся ум спасовал. Дживс обдумал положение всесторонне, но выхода не видит.

Тетя Далия с благодарностью выпила бренди, и ее лицо слегка оживилось.

– А знаешь, что мне сейчас пришло в голову? – спросила она.

– Поделитесь со мной, кровная моя родственница, – ответил я все так же безнадежно. – Уверен, ваша идея гроша ломаного не стоит.

– А вот и ошибаешься, племянничек. Может быть, я нашла ключ. Я подумала: а вдруг у этого негодяя Спода есть какая-нибудь позорная тайна? Дживс, вы о нем что-нибудь знаете?

– Нет, мадам.

– При чем тут тайны?

– Найти бы его уязвимое место и нацелить в него удар, он тут же присмиреет. Помню, когда я была девочкой, я нечаянно увидела, как твой дядя Джордж целует мою гувернантку, и ты не представляешь, какая у меня после этого началась райская жизнь: только ей вздумается оставить меня после уроков выписывать основные статьи импорта и экспорта Великобритании, как я тут же… Словом, вы меня понимаете. Предположим, мы узнали, что Спод застрелил лису из ружья, вместо того чтобы забить хлыстом. По-твоему, на этом нельзя сыграть? – спросила она, потому что я в сомнении скривил физиономию.

– Умозрительно я это приветствую. Но существует одно непреодолимое препятствие: нам ничего не известно.

– Да, ты прав. – Она поднялась. – Впрочем, я просто так сказала. Чего только не придет в голову. Пойду-ка я к себе в комнату, смочу виски одеколоном. Голова раскалывается – боюсь, разлетится на тысячу осколков.

Дверь закрылась. Я опустился в кресло, в котором она сидела, и вытер лоб.

– Уф, пронесло, – сказал я с облегчением. – Она перенесла удар лучше, чем я думал. «Куорн» отлично дрессирует своих дочерей. Держалась она великолепно, но все равно чувствовалось, что она ранена в самое сердце, и бренди пришелся очень кстати. Между прочим, где это вы столько времени пропадали? Собака-поводырь принесла бы в десять раз быстрее.

– Вы правы, сэр. Прошу прощения. Я задержался, потому что беседовал с мистером Финк-Ноттлом.

Я посидел, подумал.

– А знаете, Дживс, тетя Далия высказала неплохую мысль: узнать о Споде что-то компрометирующее. По-моему, мысль на редкость здравая. Если Споду есть что скрывать и мы его уличим, враг будет в тот же миг устранен. Но вы говорите, что ничего о нем не знаете.

– Нет, сэр, не знаю.

– Да я и сомневаюсь, что он что-то скрывает. Есть типы до того правильные, что просто тошнит, сроду ни на шаг от дозволенного, их с первого взгляда узнаёшь, так вот, подозреваю, даже среди них Родерик Спод – пример для подражания и восхищения. Боюсь, самые скрупулезные расследования всего, что касается этой персоны, не выявят ничего более криминального, чем эти его усики, а он, естественно, не против, чтобы весь мир сосредоточил на них внимание, иначе не вырастил бы на лице такую мерзость.

– Вы совершенно правы, сэр. Однако дознание все же провести стоит.

– Да, но где?

– Я подумал о «Ганимеде», сэр. Это клуб для камердинеров на Керзон-стрит, я уже довольно давно в нем состою. Не сомневаюсь, что слуга джентльмена, занимающего столь заметное положение в обществе, как мистер Спод, тоже в него входит и, уж конечно, сообщил секретарю немало сведений о своем хозяине, которые и занесены в клубную книгу.

– Как вы сказали?

– Согласно параграфу одиннадцатому устава заведения, каждый вступающий в клуб обязан открыть клубу все, что он знает о своем хозяине. Из этих сведений составляется увлекательное чтение, к тому же книга наталкивает на размышления тех членов клуба, кто задумал перейти на службу к джентльменам, чью репутацию не назовешь безупречной.

Меня пронзила некая мысль, и я вздрогнул. Чуть ли не подпрыгнул.

– А что было, когда вы вступали?

– Простите, сэр?

– Вы рассказали им все обо мне?

– Да, конечно, сэр.

– Как, все?! Даже тот случай, когда я удирал с яхты Стоукера и мне пришлось для маскировки намазать физиономию гуталином?

– Да, сэр.

– И о том вечере, когда я вернулся домой после дня рождения Понго Твистлтона и принял торшер за грабителя?

– Да, сэр. Дождливыми вечерами члены клуба с удовольствием читают подобные истории.

– Ах вот как, с удовольствием? А если однажды дождливым вечером их прочтет тетушка Агата? Вам это не приходило в голову?

– Вероятность того, что миссис Спенсер Грегсон получит доступ к клубной книге, чрезвычайно мала.

– Надеюсь. Однако события, произошедшие под крышей этого дома не далее как вчера, несомненно, продемонстрировали вам, каким способом женщины получают доступ к книгам.

Я погрузился в молчание, дивясь открывшейся мне картине жизни заведений, подобных «Ганимеду», о которых я до сих пор и понятия не имел. Конечно, я знал, что после скромного ужина Дживс надевает свой добрый старый котелок и исчезает за углом, но мне почему-то казалось, что направляется он в бар какого-нибудь ресторанчика по соседству. О существовании клубов на Керзон-стрит я и не предполагал.

Еще меньше я мог предположить, что в клубной книге записаны самые скандальные из всех курьезных проделок Бертрама Вустера. Вспомнился Абу Бен-Адем и ангелы со скрижалями, на душе было погано, я даже нахмурился.

Но изменить что-либо было не в моей власти, и потому я вернулся к тому, что относится к делу, как определил бы полицейский Оутс.

– Что вы задумали? Обратиться к секретарю за сведениями о Споде?

– Да, сэр.

– Вы думаете, он раскроет их вам?

– Конечно, сэр.

– То есть как, он готов раздавать эти сведения, чрезвычайно интимные и важные, сведения, которые могут погубить человека, если попадут в руки врага, – он готов раздавать их направо и налево?!

– Только членам клуба, сэр.

– Когда вы можете с ним связаться?

– Могу позвонить ему прямо сейчас, сэр.

– Так звоните, Дживс, и постарайтесь записать разговор на счет сэра Уоткина Бассета. Пусть телефонистка хоть сто раз предупреждает вас: «Три минуты истекли», не обращайте внимания, говорите хоть час, плевать на расходы. Ваш секретарь должен понять – обязательно должен, – что сейчас все, кто способен испытывать сострадание, просто обязаны кинуться нам на помощь.

– Надеюсь, я сумею убедить его, что это случай чрезвычайной важности, сэр.

– Если вам не удастся, свяжите с ним меня.

– Хорошо, сэр.

И он пошел выполнять благородную миссию спасения.

– Кстати, Дживс, – сказал я, когда он уже открыл дверь, – вы, кажется, сказали, что говорили с Гасси?

– Да, сэр.

– У него есть какие-нибудь новости?

– Да, сэр. Судя по всему, мисс Бассет порвала с ним отношения. Помолвка расторгнута.

Он выплыл из комнаты, а я чуть не к потолку подскочил. Это довольно трудно из положения «сидя», но я умудрился.