Текст книги "Сама жизнь"

Пэлем Гринвел Вудхауз
САМА ЖИЗНЬ

Беседа в «Привале рыболова» вертелась вокруг искусства, и кто-то спросил, стоит ли смотреть фильм «Прекрасная Вера, или Превратности судьбы», который шел в «Нежных грезах».

– Конечно, стоит, – сказала мисс Постлвейт, наша милая и бойкая барменша, посещавшая все премьеры. – Там сумасшедший профессор хочет превратить одну девицу в краба.

– Превратить в краба? – удивились мы.

– Да. Он собрал кучу крабов, растолок, выварил какой-то гормон и собирался впрыснуть ей в спинной мозг, но тут ворвался Джек Фробишер. Сами понимаете! Ее зовут Вера Далримпл.

– А зачем он…

– Ну, кто захочет, чтобы любимую девушку превратили в краба!

– Нет, профессор. Зачем он это все затеял?

– Рассердился на нее за что-то.

Мы подумали и решили, что это вполне возможно. Но один из нас покачал головой.

– Ерунда, – сказал он. – Такого не бывает.

– Простите, – вмешался другой, и мы заметили, что с нами – сам мистер Маллинер.

– Простите, что вмешиваюсь, – продолжал он, – но я случайно услышал вашу беседу и понял так, что вы, вот вы, затронули весьма близкую мне тему: что в жизни бывает, чего – не бывает. Как можем мы, с нашим скудным опытом, судить об этом? Возможно, сейчас тысячи женщин превращаются в крабов. Еще раз простите мой пыл, но я немало пострадал от нынешнего скепсиса. Есть даже люди, которые не верят рассказу о моем брате Уилфриде всего лишь потому, что он не укладывается в рамки обыденной жизни.

От волнения мистер Маллинер спросил горячего виски с лимоном.

– А что случилось с вашим братом? – осведомились мы.

– Он превратился в краба?

– Нет, – отвечал мистер Маллинер, глядя на нас честными голубыми глазами. – Нет, не превратился. Я мог бы сказать: «Да, именно», но как-то привык говорить одну только правду.

Уилфрид (сказал мистер Маллинер) – самый умный в нашей семье. Еще в детстве он возился со всякой химией, а в университете отдавал все свое время исследованиям. Тем самым, совсем молодой, он обрел известность как изобретатель прославленных «Чудес Маллинера». Этот общий термин включает крем «Жгучий цыган», лосьон «Горный снег» и многое другое, как парфюмерного, так и лечебного характера.

Конечно, человек он был занятой, и настолько, что, несмотря на очарование, присущее всем Маллинерам, достиг четвертого десятка, ни разу не влюбившись. Помню, он говорил, что у него просто нет на это времени.

Но всех нас, рано или поздно, настигает любовь, а сильных, сосредоточенных людей она поистине поражает. Уехав ненадолго отдохнуть в Канны, он встретил Анджелу Пардью и пал ее жертвой.

Позже он признавался, что привлек его прежде всего замечательный загар. То же самое сказал он и ей, делая предложение, поскольку она, в своей девичьей манере, спросила: «А за что ты меня полюбил?»

– Ах, – заметила она, узнав ответ, – загар так быстро сходит! Если бы я знала, как его сохранить…

– Попробуй крем «Жгучий цыган», – отвечал ей Уилфрид.

– Выпускают два вида коробок – маленькие (полкроны) и большие (7 шиллингов 6 пенсов). В большой – в три с половиной раза больше. Наносить особой губочкой, перед сном.

– Он правда хороший? – проверила Анджела.

– Я его изобрел, – просто ответил Уилфрид. Анджела благоговейно посмотрела на него.

– Какой ты умный! – вскричала она. – Но все равно опекун рассердится.

– Почему?

– Я получила огромное наследство, и он хочет выдать меня за своего сына.

– Ах, – сказал мой дядя, – же ман фиш![1]1
  Плевал я на это! (фр.)


[Закрыть]

Однако через несколько дней после возвращения в Лондон (Анджела уехала раньше), он получил возможность проверить эти слова. Когда он размышлял над тем, как вылечить сап у канареек, ему принесли чью-то карточку.

– «Сэр Джаспер Ффинч-Ффароумер, баронет», – прочитал он и сказал: – Попросите его войти.

Вошел очень толстый розовый человек того типа, какому полагается быть веселым; однако он им не был.

– Сэр Джаспер Финч-Фароумер? – осведомился Уилфрид.

– Ффинч-Ффароумер, – поправил чуткий посетитель.

– А, ясно! Через два «ф».

– Всего их четыре.

– Чему я обязан?..

– Тому, что я – опекун Анджелы Пардью!

– Виски? Вина?

– Спасибо, нет. Я не пью. Заметил, что от вина толстею. Кроме того, я не ем картошки, масла, супов… Простите, я пришел не в гости. Меня послала Анджела.

– Ах! – сказал мой дядя. – Сэр Джаспер, я ее безумно люблю.

– Да? – усомнился баронет. – Тем не менее все кончено.

– Что?

– Все. Она просила передать, что разрывает помолвку. Уилфрид вдумчиво посмотрел на баронета. Он читал много книг, где толстый румяный человек оказывался первостепенным злодеем.

– Вот как? – холодно сказал он. – Я бы предпочел услышать это от нее.

– Она не хочет вас видеть. Да что там, вот письмо. Почерк узнаете?

Уилфрид почерк узнал; содержание не представляло возможности для сомнений; и все же на лице его играла недобрая улыбка.

– Иногда письмо пишут под давлением.

Баронет стал густо-вишневым.

– Что вы имеете в виду?

– То, что сказал.

– Вы намекаете…

– Да.

– Ф-фу!

– Возможно. Кстати, я подозреваю, что фамилии ваши пишутся через одно «ф».

Пораженный в самое сердце, баронет повернулся и вышел.

Великий ученый, мой дядя был и человеком дела. Как только посетитель ушел, он кинулся в клуб «Пробирка» и узнал из справочника, что зловещий опекун живет в Ффинчхолле (Йоркшир). Отсюда он вывел, что именно там томится Анджела.

В тот же день Уилфрид уехал в Йоркшир и к вечеру достиг кабачка «Герб Ффинчей», а ночью ходил в саду Ффинч-холла, вслушиваясь в разные звуки.

Наконец из верхнего окна до него донесся звук, от которого сами собой сжались кулаки, и настолько, что костяшки пальцев побелели. То был женский плач.

Уилфрид всю ночь не спал, зато к утру знал, что делать. Не буду утомлять вас описанием того, как он познакомился с лакеем сэра Джаспера, посещавшим местный кабачок, а там – осторожно, исподволь – завоевал его доверие лестью и пивом. Достаточно сказать, что через неделю он подговорил его (не без помощи денег) уехать к внезапно заболевшей тетке, предложив вместо себя любимого кузена.

Кузеном этим, как вы догадались, был Уилфрид, но совсем иной. Темноволосый красивый человек, перевернувший всю химию (он доказал, что Н2 О + b3 g4 zz = G6 f5 p3 x), обратился в истинное чудище. Перед отъездом он приобрел рыжий парик и синие очки. В данном случае очки не принесли бы пользы – синеочкового лакея заподозрит самый бесхитростный баронет, поэтому пришлось просто сбрить усы и намазаться «Жгучим цыганом».

Усадьба, в которой он водворился, принадлежала к числу тех мрачных усадеб, которые для того и созданы, чтобы в них совершались преступления. Даже в первый раз Уилфрид заметил по меньшей мере десять мест, которым как-то не хватало хорошего трупа. Именно в таких усадьбах каркают вороны, накликая смерть наследника, а по ночам из-за ставен вырывается дикий крик.

Внутри было не лучше, а уж слуги оказались хуже всего. Кухарка напоминала что-то такое из гастролей «Макбета», дворецкий Мергатройд отличался тем, что один глаз у него косил, другой – зловеще поблескивал.

Многие пали бы духом; многие – но не Уилфрид. Конечно, он, как все Маллинеры, был невероятно храбр, но, главное, он это предвидел. Словом, ухо он держал востро, и вскоре его стойкость увенчалась успехом.

Однажды он заметил, что сэр Джаспер идет наверх по лестнице и несет поднос, на котором расположены: подставка для гренков, полбутылки легкого вина, соль, перец и какоето накрытое блюдо. Внюхавшись, Уилфрид опознал отбивную котлету

Скрываясь в тени, он последовал за ним. Дойдя до самого верха, баронет постучался в какую-то дверь. Та приоткрылась, показалась рука, поднос исчез, а баронет пошел обратно, равно как и Уилфрид. Он нашел то, что искал.

– Где вы были? – подозрительно спросил дворецкий.

– Ах, там и сям! – отвечал он с искусной легкостью.

Мергатройд сверкнул глазом.

– Лучше ходите, где положено, – сказал он. – Не все в этом доме доступно обозрению.

– Золотые слова! – поддержала кухарка, роняя луковицу в суп.

Уилфрид невольно вздрогнул.

Однако вообще-то ему стало легче. Спасибо на том, думал он, что она не голодает. Отбивная издавала на редкость приятный запах. Если вся еда на этом уровне, жаловаться не на что.

Но облегчение длилось недолго. Хорошо, подумал он, но сводится ли к котлетам жизнь прекрасной дамы, запертой в мрачной усадьбе? Нет, не сводится. Когда болит сердце, котлета смягчит его боль – но не снимет. Тем самым, надо найти ключ от той двери и увести даму к свету и счастью.

Ключ найти нелегко. Вечером, когда хозяин ужинал, Уилфрид тщательно, но тщетно обыскал его комнату Пришлось предположить, что ключ он носит с собой.

Как же к нему подобраться?

Мы вправе сказать, что дядя мой неподражаем. Тот, кто догадался, что, подмешав в жидкий кислород калия, тринитротолуола и старого бренди, вы сможете выдать это в Америке за шампанское (130 долларов ящик), тот, повторяю, решит любую проблему.

Мы не станем исследовать чувства, терзавшие его всю неделю. Жизнь не может быть только радостью. Рассказывая столь жизненную историю, автор обязан описывать как свет, так и тени; но есть и предел. В конце концов все вы – умные и легко представите, что чувствовал тонкий и влюбленный человек, зная, что возлюбленная, по сути дела, томится в темнице.

Глаза у него запали, скулы, напротив, вылезли. Он худел, и настолько, что хозяин как-то заметил, не скрывая зависти:

– И как это вы ухитряетесь? Едите, как голодный эскимос, – и вот, пожалуйста! Я отказался от масла и картошки, пью на ночь лимонный сок без сахара… А, черт! – прибавил он, ибо, как все баронеты, был несдержан в речи. – Сегодня взвесился – прибавил шесть унций. В чем дело?

– Да, сэр Джаспер, – отвечал Уилфрид.

– То есть как «да»?

– Нет, сэр Джаспер.

Баронет жалобно засопел.

– В чем тут дело? – повторил он. – Какое-то чудо света! Видели вы толстых лакеев? Нет; и никто не видел. Однако они непрерывно едят. В семь утра – кофе, тосты с маслом. В восемь – овсянка, яичница с беконом, джем, хлеб, чай. масло, просто бекон и какая-то рыбка. В одиннадцать – кофе, хлеб с маслом. В час – что угодно и пиво, а если удастся – вино. В три – перекус. В четыре – перекус. В пять – чай, тосты с маслом. В семь – Бог знает что с картошкой и. конечно, пиво. В девять – перекус. В половине одиннадцатого уходит к себе со стаканом молока и печеньем, это – на ночь. Однако он строен, как бобовый стебель, а я, годами сидящий на диете, отращиваю третий подбородок. Какая тайна!..

– Да, сэр Джаспер.

– Вот что я вам скажу, – закончил баронет. – Купил я турецкую баню. Если она не поможет – все, сдаюсь.

Комнатная баня прибыла, ее установили – и дня через три, вечером, Уилфрида отвлек от мечтаний голос Мергатройда.

– Эй! – сказал он. – Проснитесь. Сэр Джаспер вас зовет…

– Как? – спросил Уилфрид, гадая, как же назвал его хозяин.

– Громко, – ответил дворецкий.

И верно, до людской доносились жуткие, пронзительные крики. Видимо, хозяин умирал, и Уилфрид, человек долга, понял, что идти надо, хотя и не стоило бы. Вбежав в хозяйскую спальню, он увидел, как малиновый баронет (лицо) торчит из комнатной бани.

– Пришел! – заметил сэр Джаспер. – Эй, что вы с ней сделали?

– То, что предписано, сэр Джаспер. Следуя инструкции 1, я вставил стержень А в колейку B, прикрепил шпунтом C…

– И зря! Ни к собачьей матери… Застрял.

– Застряли?!

– Да. А она раскаляется! Просто ад какой-то, черт ее… – словом (я прошу прощения за лексику сэра Джаспера, но вы же знаете баронетов!) – зажарюсь, трам-та-ра-рам!

– Хорошо, – сказал Уилфрид, – я вас выпущу.

– Ну, скорей…

– На одном условии! Во-первых, вы даете мне ключ.

– Какой ключ? Нет, какой ключ! Вставляете это D в это G…

– Ключ от комнаты, в которой вы держите Анджелу.

– Что такое? Ой!

– То. Я – Уилфрид Маллинер!

– Чушь! Он – брюнет, вы что-то спутали.

– Парик. От Кларксона. – Уилфрид погрозил сэру Джасперу пальцем. – Я следил за каждым вашим шагом. Я загнал вас в угол. Давайте ключ!

– Фу! – сказал сэр Джаспер и тут же поправился: – Ффу!

– Освободив мою невесту, – продолжал Уилфрид, – я увезу ее из этого зловещего дома и женюсь как можно скорее. Сэр Джаспер засмеялся, хотя и страдал.

– Вот как?

– Да.

– Ох-ох-ох! Так прямо и женитесь?

– Да. Прошу ключ!

– Нет у меня ключа, он в двери! Ха-ха-ха!

– При чем тут «ха-ха»?

– В двери. С той стороны.

– Очень похоже на правду! Что ж, мне некогда. Пойду выломаю дверь.

– Пожалуйста! – Баронет захохотал, как душа в аду. – Интересно, что скажет Анджела!

Уилфрид прекрасно представлял, что скажет его невеста. Собственно, она зарыдает на его груди, что-то бормоча. Он кинулся к выходу.

– Эй! – закричал баронет. – А я?

– Сейчас, – отвечал Уилфрид, – минутку.

Взбежав по лестнице, он приник к двери и проговорил:

– Анджела!

– Кто там? – отозвался знакомый голос.

– Я, Уилфрид. Сейчас взломаю дверь, отойди.

Ворвавшись внутрь, он с удивлением увидел, что в комнате темно.

– Анджела, – позвал он, – где ты?

– Здесь. И хотела бы узнать, почему и вы – здесь. После того письма! Некоторые, – продолжал какой-то холодный голос, – не понимают намеков.

Уилфрид пошатнулся и упал бы, если бы не схватился за голову

– Письмо? – вскричал он. – Ты хочешь сказать, что писала его свободно?

– Еще бы!

– Но… но… но… Разве ты меня не любишь? Тьму огласил горький, резкий смех.

– Вас? Человека, который рекомендовал мне этот крем?

– О чем ты говоришь?

– Ну что ж, взгляните!

Комнату залил свет. Перед Уилфридом стояла Анджела, царственная, прекрасная, но – пегая.

Глядя на нее благоговейным взором, Уилфрид подметил, что лицо ее наполовину – белое, наполовину – бурое, а на лебединой шее виднеются пятна вроде тех, какие мы находим в библиотечных книгах.

– Вот что вы сделали со мной, Уилфрид Маллинер, – продолжала она, – вы и ваш жуткий крем. Я купила большую коробку – и через неполные сутки могла выступать в цирке под именем Пятнистой Принцессы. Здесь, в доме детства, я укрылась от мира. Но… – голос ее прервался, – но любимый терьер Понго, которого я вынянчила, взглянул на меня – и тяжело заболел. Виноваты вы, Уилфрид Маллинер, только вы!

Многие дрогнули бы от этих слов, многие – но не дядя, который, напротив, улыбнулся с бесконечным состраданием.

– Все в порядке, – сказал он. – Надо было предупредить, что особенно чувствительная кожа иногда идет пятнами, но их мгновенно удаляет лосьон «Горный снег», четыре шиллинга бутылка.

– Уилфрид! Это правда?

– Конечно. И такая мелочь стоит между нами?

– Нет! – раздался громовый голос.

В дверях стоял сам Ффинч-Ффароумер, обернутый полотенцем, а так, вообще – ярко-красный. За ним стоял Мергатройд, поигрывая бичом.

– Не ждали, а? – осведомился сэр Джаспер.

– Да, – строго согласился Уилфрид, – не ждал, что вы появитесь при даме в таком виде.

– Ерунда! – вскричал баронет. – Маргатройд, к делу!

Жутко насупив брови, тот пошел вперед, но тут раздался крик:

– Стойте!

– Я и не начал, мисс, – поправил ее дворецкий.

– Вы и не начнете, – сообщила Анджела. – Я его люблю.

– Как? – заорал ее дядя. – После всего, что было?

– Да. Он все объяснил.

Пунцовое лицо мрачно искривилось.

– А объяснил он, почему он оставил меня вариться в этой бане? Спасибо, верный Мергатройд услышал, как я вою. Уже шел дым.

Уилфрид вдумчиво смотрел на баронета.

– Если бы, – сказал он, – вы употребляли изобретенное мною средство «Грация», в таблетках ли, в жидком ли виде (5 шиллингов 6 пенсов бутыль), вам не пришлось бы вариться во всяких банях. Препарат изготовлен из целебных трав, гарантирует потерю веса без побочных эффектов, примерно 2 фунта в неделю.

– Это правда? – выговорил баронет.

– Конечно.

– Вы ручаетесь?

– Естественно.

– Мой дорогой! – вскричал сэр Джаспер. – Вот – Анджела. Благословляю.

Сзади послышался осторожный кашель.

– У вас нет чего-нибудь против радикулита? – спросил Мергатройд.

– Как не быть! «Снимиболь», курс лечения – шесть дней.

– Спасибо, – взрыдал дворецкий, – спасибо! Где его купить?

– В любой аптеке.

– Так и дерет, так и дерет…

– Больше драть не будет.

Что тут можно прибавить? Мергатройд теперь – самый прыткий из всех дворецких в Йоркшире. Сэр Джаспер сбросил пятнадцать стоунов и подумывает об охоте. Уплфрид и Анджела поженились, и никогда еще, по слухам, колокола не звонили так весело, как в тот июньский день, когда Анджела подняла к жениху лицо, напоминающее ровностью окраски старинный дубовый стол, и на вопрос священника ответила: «Да». Теперь у них двое детей. Персиваль готовится к гимназии н Сассексе, а Фердинанд уже поступил в Итон.

Допив свое виски, мистер Маллинер попрощался с нами и ушел.

Мы молчали, видимо – углубившись в размышления. Потом кто-то встал и сказал:

– Что ж, спокойной ночи.

Вероятно, это обобщило ситуацию.