Текст книги "Лорд Эмсворт и другие"

Погребенное сокровище

© Перевод. И. Гурова, наследники, 2012.

В зале «Отдыха удильщика» беседа перешла на ситуацию в Германии, и все сошлись во мнении, что Гитлер находится на перепутье и скоро будет вынужден решиться на какой-нибудь определенный шаг. Нынешняя его политика, объявил Виски С Содовой, – это не более чем переливание из пустого в порожнее.

– Ему придется либо отрастить их, либо сбрить, – сказал Виски С Содовой. – Не может же он и дальше сидеть верхом на заборе. Либо у человека есть усы, либо их у него нет. Среднего не дано.

Задумчивую паузу, наступившую вслед за этим приговором, прервал Светлый Эль.

– Кстати, об усах, – сказал он. – Теперь они все куда-то подевались, во всяком случае такие, какие заслуживают названия «усы». Что с ними произошло?

– Я сам часто задаю себе такой вопрос, – отозвался Джин С Итальянским Вермутом. – Где, спрашиваю я себя, те великолепные висячие усы нашего детства? В семейном альбоме у меня дома есть фотография дедушки в молодости, и на ней он – пара глаз, выглядывающих из колючей живой изгороди.

– У них были особые чашки, – ностальгически заметил Светлый Эль, – чтобы не мочить свою растительность в кофе. Что ж, дни эти навсегда ушли в прошлое.

Мистер Муллинер покачал головой.

– Не совсем, – сказал он, помешивая свое горячее виски с лимоном. – Признаю, что они встречаются реже, чем раньше, но в глухих сельских уголках эти своеобразные заросли оберегают свою пышность. Сохранению их отчасти содействует скука, а отчасти здоровый, чистый спортивный дух, который сделал нас, англичан, тем, что мы есть.

Светлый Эль сказал, что он не совсем понял.

– Я говорю вот о чем, – сказал мистер Муллинер. – Людям, круглый год заточенным в сельских местностях, жизнь не предлагает ничего увлекательного, и за неимением лучшего они наперегонки отращивают усы.

– Что-то вроде состязания?

– Именно. Один землевладелец пытается превзойти соседа пышностью усов, а воспламенившийся сосед принимает ответные меры. Подобные состязания часто сопряжены с бурей чувств и сопровождаются пари между сторонними наблюдателями. Во всяком случае, так уверяет меня мой племянник Брансипет, художник. А кому и знать, как не ему? Ведь нынешним своим благосостоянием он обязан им, и только им.

– Он отрастил усы?

– Нет. Он просто был втянут в смерч борьбы за первенство между лордом Бромборо – Рамплинг-Холл, Нижний Рамплинг, Норфолк, и сэром Престоном Поттером, баронетом, – Вейпли-Тауэрс в том же графстве. Самые марочные усы в наши дни наблюдаются в Норфолке и Суффолке. Полагаю, их росту содействует влажный и соленый морской воздух. Либо он, либо еще какое-то не менее стимулирующее средство воздействовало на усы лорда Бромборо и сэра Престона Поттера, ибо в тот момент в Англии скорее всего нигде не нашлось бы ничего равного «Радости» первого и «Любви в безделии» второго.

Так окрестила эти две пары усов (продолжал мистер Муллинер) дочь лорда Бромборо Мюриэль. Поэтичная девушка с богатой фантазией, склонная к чтению старинных саг и романов, она приспособила к современным условиям привычку древних героев одаривать именами свои любимые мечи. У короля Артура, как вы помните, был его Экскалибур, у Карла Великого – Фламберж, у Дулина Майенского – знаменитый «Чудесный», и Мюриэль не видела причины, почему этот славный обычай должен исчезнуть. Такая милая фантазия, думала она, и я подумал, какая милая фантазия, когда мой племянник Брансипет рассказал мне про нее, а он подумал, какая милая фантазия, когда ему рассказала про нее Мюриэль.

Ибо Мюриэль и Брансипет познакомились за некоторое время до событий, с которых начинается мой рассказ. Девушка, в отличие от ее отца, никогда не покидавшего фамильные владения, часто наведывалась в Лондон, где в одно из этих посещений ей и представили моего племянника.

Для Брансипета это была любовь с первого взгляда, и вскоре Мюриэль призналась, что его страсть не осталась безответной. Она почувствовала расположение к нему с той минуты, когда заметила, как гармонируют их движения в танцах, а когда некоторое время спустя он предложил написать ее портрет бесплатно, она ответила ему взглядом, в котором нельзя было ошибиться. И уже на середине первого сеанса он сжал ее в объятиях, и она прильнула к его жилету с тихим нежным побулькиванием. Они поняли: две родственные души обрели друг друга!

Вот какими были отношения молодой пары, когда в одно прекрасное утро зазвонил телефон Брансипета и, сняв трубку, он услышал голос любимой.

– Эй, петушина! – сказала она.

– Привет, рептилия, – отозвался Брансипет. – Откуда ты звонишь?

– Из Рамплинга. Слушай, у меня есть для тебя работка.

– Какая работка?

– Заказ. Папаша хочет, чтобы с него написали портрет.

– Да?

– Да. Его адский замысел состоит в том, чтобы презентовать его местному «Мужскому клубу». Уж не знаю, почему у него на них зуб. Какой удар для бедняг, когда они узнают об этом!

– А что? Престарелый родитель смахивает на химеру?

– В самую точку! Сплошные усы и брови. И первые – это вообще нечто.

– Цветут и пахнут?

– Милый мой! Смердят. Так ты готов? Я сказала папаше, что ты многообещающий.

– Так и есть, – ответил Брансипет. – Обещаю приехать сегодня же.

Он сдержал слово. Успел на поезд три пятнадцать с Ливерпуль-стрит, в семь двадцать сошел на маленькой станции Нижний Рамплинг и прибыл в Рамплинг-Холл как раз вовремя, чтобы переодеться к обеду.

Всегда молниеносный переодеватель, на этот раз Брансипет превзошел себя, так как ему не терпелось поскорее увидеть Мюриэль после их долгой разлуки. Однако, примчавшись в гостиную, на ходу завязывая галстук, он обнаружил, что поспешность привела его туда слишком рано. В момент его появления комнату украшал собой только корпулентный мужчина, которого по характерным признакам он принял за своего гостеприимного хозяина. Если не считать нескольких ушей на периферии и кончика носа, типчик этот состоял из сплошных усов. И, как поставил меня в известность Брансипет, он лишь в эту секунду полностью постиг смысл первой строки, открывающей поэму Лонгфелло «Эванджелина»: «Вот первобытный лес».

Он благовоспитанно представился:

– Как поживаете, лорд Бромборо? Моя фамилия Муллинер.

Но тот, как показалось Брансипету, посмотрел на него – сквозь колючие заросли – с заметным неудовольствием.

– Лорд Бромборо? – рявкнул он. – Кого вы имеете в виду?

Брансипет сказал, что он имеет в виду лорда Бромборо.

– Я не лорд Бромборо, – сообщил дородный.

Брансипет растерялся.

– Да неужели? – сказал он. – Сожалею.

– А я рад, – сказал дородный. – С чего вы вообразили, будто я – старик Бромборо? Глупость какая!

– Мне сказали, что у него великолепные усы.

– Кто вам это сказал?

– Его дочь.

Дородный презрительно фыркнул:

– Нельзя же полагаться на то, что говорит чья-то дочь! Она, естественно, предубеждена, не беспристрастна, ослеплена дочерней любовью и все такое прочее. Если бы мне требовалось чье-то заключение об усах, я бы не стал обращаться к дочери. Я бы обратился к тому, кто разбирается в усах. Мистер Уолкиншо, сказал бы я, или как там его еще… Усы Бромборо великолепны? Как бы не так. Фа! Усы у Бромборо имеются – в некотором смысле. Его лицо нельзя назвать бритым, не спорю… но великолепные? Ха. Нелепо. Смешно. Возмутительно. В жизни не слышал подобной чепухи.

Он уязвленно отвернулся. Его спина дышала такой обидой, таким страданием, что Брансипет не нашел в себе жестокости продолжить разговор. Пробормотав что-то о забытом носовом платке, он бочком выбрался из гостиной, но остался стоять у лестницы. Вскоре вниз по ступенькам спорхнула Мюриэль.

При виде его она словно бы вся просияла.

– Приветик, Брансипет, старая развалина, – сказала она с неизъяснимой нежностью. – Притащился, значит? А почему ты припарковался у лестницы? Почему ты не в гостиной?

Брансипет стрельнул глазами на затворенную дверь и понизил голос:

– Там какой-то волосатик дуется. Я подумал, что это твой папаша, и поздоровался с ним, как с таковым, а он вдруг донельзя оскорбился. Его как будто задели мои слова, что я слышал, какие у твоего отца великолепные усы.

Прелестная девушка рассмеялась:

– Ого-го-го! Это ты вляпался. Старик Поттер до безумия завидует папашиным усам. Сэр Престон Поттер из Вейпли-Тауэрс, один из наиболее известных здешних баронетов. Он гостит тут с сыном… – Она прервала фразу и обратилась к дворецкому, серебристовласому благожелательному старцу, который как раз поднялся по лестнице: – Привет, Фиппс, вы приплелись доложить о чае и креветках? Немножко рановато. По-моему, папаша и мистер Поттер еще не спустились… А, вот и папаша, – перебила она себя, когда к ним приблизился ослепительно обусаченный человек средних лет. – Папаша, это мистер Муллинер.

Пожимая руку своему гостеприимному хозяину, Брансипет пронзил его взыскующим взглядом, и у него чуть-чуть упало сердце. Он увидел, что задача воссоздать черты этого человека на холсте будет не из легких. Недавние поношения со стороны сэра Поттера не имели под собой ни малейшей почвы. Усы лорда Бромборо были великолепнейшими, не менее пышными, чем те, которые не позволяли публике рассмотреть получше самого баронета. Брансипету пришло в голову, что тут больше пригодился бы пейзажист, а не портретист.

Однако вышедший из гостиной сэр Поттер твердо стоял на своем. Он посмотрел на своего соперника с язвительной усмешкой:

– Начали подстригать свои усы, Бромборо?

– Разумеется, я и не думал подстригать свои усы, – сурово ответил лорд Бромборо. Только слепой не увидел бы, что между этими двумя существует непримиримая вражда. – Какого дьявола я стал бы подстригать усы? С чего вы взяли, что я подстригал свои усы?

– Мне показалось, что их поубавилось, – сказал сэр Поттер. – На мой взгляд, они стали совсем маленькими. Возможно, до них добралась моль.

Лорд Бромборо содрогнулся от этого вульгарного оскорбления, но аристократическое воспитание не позволило ему дать сокрушительный ответ, который уже рвался с его губ. Ведь он – хозяин дома! Страшным усилием воли сдержав свой порыв, он перевел разговор на ранние сорта турнепса, и, пока он вещал о них с большим воодушевлением, по лестнице сбежал молодой человек с волосами цвета сливочного масла.

– Встряхнись, Эдвин, – нетерпеливо сказала Мюриэль. – Почему ты заставляешь нас всех ждать?

– Ах, извините! – сказал молодой человек.

– Да, извиниться тебе не мешает. Ну, раз уж ты здесь, я хочу познакомить тебя с мистером Муллинером. Он приехал написать папашин портрет. Мистер Муллинер… мистер Эдвин Поттер, мой жених.

– Кушать подано, – доложил Фиппс, дворецкий.

Воспоследовавший обед мой племянник Брансипет провел будто в трансе. Он апатично ковырял подаваемые ему кушанья и так мало участвовал в застольной беседе, что сторонний наблюдатель мог бы принять его за глухонемого на строгой диете. И у нас нет морального права осуждать его за это – он ведь получил тяжелейший удар. Ничто не способно так потрясти пылкого влюбленного и лишить его самообладания, как внезапное заявление из уст любимой, что она помолвлена с кем-то еще, и слова Мюриэль вызвали у него такое ощущение, будто армейский мул увесисто лягнул его в живот. К острейшим душевным мукам добавилось и глубочайшее недоумение.

Ведь этот Эдвин Поттер совсем не был вторым Кларком Гейблом или еще кем-то вторым. Как пристально ни изучал его Брансипет, ему не удалось обнаружить в нем ни единого из тех качеств, которые покоряют девичьи сердца. Заурядное, не омраченное мыслью лицо, изуродованное моноклем, а сам – явно чистейшей воды непроходимый болван. Брансипет ничего не понимал. Он принял решение при первом удобном случае отвести Мюриэль в сторонку и учинить допрос.

Случай представился только на следующий день перед вторым завтраком. Утро Брансипет посвятил предварительным наброскам ее отца. Завершив эти труды, он вышел в сад и увидел, что Мюриэль покачивается в гамаке, подвешенном между двумя деревьями у края обширной лужайки.

Быстрыми нервическими шагами он направился прямо к ней. Он ощущал себя истомленным и сердитым. Первое впечатление, произведенное на него лордом Бромборо, его не обмануло. Работа над портретом, убедился он, окажется, как он и предполагал, суровым испытанием его мужества и силы. Изучая лицо лорда Бромборо, художник почти не находил за что уцепиться. Казалось, его пригласили писать портрет человека, который по каким-то своим соображениям прячется за стогом сена.

Все эти чувства придали едкость голосу Брансипета. И предварительное «эй!» он произнес на повышенных тонах.

Мюриэль приподнялась и села.

– А, приветик! – сказала она.

– А, приветик тебе, да еще с довеском! – отпарировал Брансипет. – И довольно с меня «а, приветиков!». Я требую объяснения.

– И чего же ты недопонимаешь?

– Вашей помолвки!

– А, этого?

– Да, этого. Приятный сюрпризик, чтобы оглоушить человека, не правда ли? Теплее способа сказать: «Добро пожаловать в Рамплинг-Холл» и не придумаешь. – Брансипет подавился. – Приезжаю сюда, думаю, что вы меня любите…

– И люблю.

– Что-о?

– Безумно. Беззаветно.

– Так какого черта я узнаю, что ты помолвлена с этим прыщом Поттером?

Мюриэль вздохнула:

– Старая-старая история.

– Какая старая-старая история?

– Да эта. Все очень просто, если ты попробуешь понять. Не думаю, чтобы какая-нибудь девушка обожала кого-нибудь жарче, чем я обожаю тебя, Брансипет, но папаша на полной мели… Ты же знаешь, каково теперь быть землевладельцем. Между нами говоря, раз уж мы коснулись этой темы, я бы на твоем месте поставила вопрос об авансе за этот портрет…

Брансипет понял все.

– А этот Поттер гнусно богат?

– Купается в золоте. Сэр Престон – это же «Поттеровские Пиршественные Приправы».

Наступило молчание.

– Хм, – сказал Брансипет.

– Вот именно, хм. Теперь ты понял. Ах, Брансипет, – произнесла она дрожащим голосом, – почему у тебя нет денег? Будь у тебя хотя бы жалкие крохи – не больше, чем необходимо для квартирки в Мейфэр и летнего домика где-нибудь за городом, да парочки приличных машин, ну, и виллы на юге Франции, и ручейка с форелью, я бы всем рискнула во имя любви. Но при таком положении вещей…

Вновь наступило молчание.

– Знаешь что! – сказала Мюриэль. – Тебе просто надо придумать какое-нибудь симпатичное животное для кино. Вот где деньги! Посмотри на Уолта Диснея.

Брансипет даже вздрогнул. Казалось, она прочла его мысли. Как все молодые художники в наши дни, он давно лелеял честолюбивую мечту сотворить совсем новую ту или иную забавную тварь для кино. Он пламенно жаждал, как пламенно жаждал бы и Веласкес, живи он в наши дни, придумать еще одного Микки-Мауса, а затем бросить работу, опочить на лаврах и созерцать, как деньги льются водопадом…

– Это не так легко, – сказал он скорбно.

– А ты пробовал?

– Конечно, пробовал. Год за годом я следовал за блуждающим огоньком надежды. Мне казалось, что я добился своего с Курочкой Кэрри и Бандикутом Бенди, но никто даже не взглянул на них. Теперь я понимаю, что в них не было жизни, вдохновения. Я ведь из тех, кто нуждается в прямом вдохновении.

– Неужели папаша не навел тебя на мысль?

Брансипет покачал головой:

– Нет. Я изучил твоего отца, выискивая хотя бы намек…

– Морж Морис?

– Нет. Лорд Бромборо действительно похож на моржа, но, к несчастью, не на смешного моржа. Его усы скорее величественны, чем забавны. У смотрящего они вызывают робкое благоговение, которое испытываешь, созерцая пирамиды. Ощущаешь стоящий за ними колоссальный труд. Думаю, понадобилась целая жизнь, чтобы сотворить такой каскад.

– Вовсе нет. Несколько лет назад у папаши усов вообще не было. Он приступил к культивированию их, только когда сэр Престон начал отращивать свои и демонстрировать их в присутствии отца на заседаниях окружного совета. Но почему, – страстно вопросила девушка, – мы тратим время на разговоры об усах? Поцелуй меня, Брансипет. Нам как раз хватит времени до второго завтрака.

Брансипет выполнил ее требование, и инцидент был исчерпан.

Я не намерен (возобновил свой рассказ мистер Муллинер, который прервал его на этом месте, чтобы попросить мисс Постлетуэйт, нашу компетентную буфетчицу, подать ему еще стаканчик горячего виски с лимоном) долго останавливаться на душевной агонии, которую пришлось пережить моему племяннику Брансипету в дни, последовавшие за этим мучительным разговором. Зрелище артистичной души художника, растянутой на дыбе, всегда очень неприятно. Достаточно сказать, что каждый проходивший день оставлял после себя еще более глубокое отчаяние.

Он тоскливо размышлял о своей разбитой любви и пытался писать портрет лорда Бромборо, а его нервы терзала нескончаемая пикировка между лордом Бромборо и сэром Престоном Поттером, не говоря уж о созерцании Эдвина Поттера, который с блеянием бродил вокруг Мюриэль, и тщетных стараниях придумать смешное животное для кино. Так можно ли удивляться, что его здоровый цвет лица начал переходить в землистую бледность и что в его глазах появился затравленный взгляд. Еще до конца недели при виде Брансипета сердце всякого добросердечного человека преисполнилось бы жалости.

Фиппс, дворецкий, был добросердечным человеком, причем с детских лет. При виде Брансипета его сердце преисполнилось жалости, и он жаждал как-нибудь облегчить страдания молодого человека. И вот какой способ представился ему наилучшим: отнести в спальню юноши бутылку шампанского. Да, конечно, оно могло оказаться лишь паллиативом, а не залогом исцеления, но Фиппс был убежден, что напиток этот пусть временно, но вернет розы на щеки Брансипета. На пятый вечер пребывания моего племянника в доме лорда Бромборо дворецкий отнес бутылку шампанского в спальню Брансипета и увидел, что он лежит на кровати в полосатой пижаме и муаровом халате, уставившись в потолок.

День, который теперь угасал, был особенно тяжким для молодого художника. Погода стояла необычно жаркая, и, изнывая в сени усов лорда Бромборо, он преисполнился мрачной мятежности. К концу дневного сеанса он обнаружил, что люто их ненавидит. О, если бы у него хватило храбрости взять топор и уподобиться пионеру, расчищающему поляну в девственных дебрях! Когда вошел Фиппс, Брансипет отчаянно сжимал кулаки и кусал нижнюю губу.

– Я принес вам немного шампанского, сэр, – сказал Фиппс с серебровласой добротой. – Я подумал, что вам не помешает выпить чего-нибудь подкрепляющего.

Брансипет был тронут, и свирепое выражение его глаз смягчилось.

– Ужасно мило с вашей стороны, – сказал он. – Вы совершенно правы. Капелька-другая из дубовой бочки мне не помешает. Я чувствую себя немного переутомленным. Погода, наверное.

С ласковой улыбкой дворецкий следил, как молодой человек стремительно заложил за воротник пару бокалов.

– Нет, сэр, не думаю, что причина в погоде. Со мной вы можете быть совершенно откровенны, сэр. Я все понимаю. Наверное, писать его милость занятие крайне утомительное. Уже несколько художников были вынуждены отказаться от заказа. Одного молодого человека прошлой весной пришлось отправить в больницу. В течение нескольких дней он вел себя странно, был мрачен, а потом как-то ночью мы обнаружили его у западной стены на приставной лестнице в обнаженном виде – он рвал и рвал плющ. Не выдержал усов его милости.

Брансипет застонал и снова наполнил свой бокал. Он прекрасно знал, что испытывал его собрат по кисти.

– Ирония заключается в том, – продолжал дворецкий, – что положение ни на йоту не улучшится, если усы исчезнут. Я тут в услужении уже много лет и могу вас заверить, что смотреть на бритое лицо его милости было ничуть не легче. Вы мне поверите, когда я скажу, что почувствовал облегчение, когда его милость начал отращивать усы.

– Но почему? Что с ним такое?

– Лицо у него, сэр, как у рыбы.

– У рыбы?

– Да, сэр.

Что-то поразило Брансипета, будто удар электрического тока, и он затрепетал всеми своими фибрами.

– Смешной рыбы? – спросил он прерывающимся голосом.

– Да, сэр. Очень забавной.

Брансипет весь бурлил, точно молоко, кипящее в кастрюльке. Странная, безумная мысль пришла ему в голову. Забавная рыба…

На экране еще не было ни единой забавной рыбы. Забавные мыши, забавные кошки, забавные собаки… а вот забавных рыб не было. Он уставился перед собой загоревшимися глазами.

– Да, сэр. Когда его милость начал отращивать усы, у меня на душе полегчало. Перемена, казалось мне, могла быть только к лучшему. И первое время так и было. Но теперь… вы сами видите, сэр… Я частенько ловлю себя на том, что хотел бы возвращения милых старых дней. Мы ведь, сэр, никогда не ценим того, что имеем, не так ли?

– Вы были бы рады попрощаться с усами лорда Бромборо?

– Да, сэр. Весьма и весьма.

– Чудненько, – сказал Брансипет. – В таком случае я их сбрею.

В частной жизни дворецкие дают отдых той торжественной невозмутимости, которую вынуждены соблюдать при исполнении обязанностей, как того требуют правила их профсоюза. Оглоушьте дворецкого какой-нибудь сенсацией, когда он задержится поболтать с вами в спальне, и он подпрыгнет и выпучит глаза, как самый обычный человек. Именно это и проделал сейчас Фиппс.

– Сбреете, сэр? – ахнул он, дрожа, как желе.

– Сбрею, – сказал Брансипет, выливая в бокал последнее шампанское.

– Сбреете усы его милости?

– В эту же ночь. Ни единого волоска не оставлю.

– Но, сэр…

– Так что же?

– Я подумал вот что, сэр: как?

Брансипет нетерпеливо прищелкнул языком:

– Без всякого труда. Полагаю, он что-нибудь принимает на ночь? Виски или еще что-то?

– Я всегда приношу его милости в курительную стакан теплого молока.

– Уже отнесли?

– Нет еще, сэр. Я думал сделать это, когда расстанусь с вами.

– А в этом доме имеется что-нибудь, обеспечивающее крепкий сон?

– Да, сэр. В жаркую погоду его милости плохо спится, и обычно он принимает в молоке таблетку «Сладко-сон».

– В таком случае, Фиппс, если вы друг, каким я вас считаю, то нынче вы растворите в его молоке не одну таблетку, а четыре. Внакладе вы не останетесь. Если лицо лорда Бромборо в натуральном виде такое, каким вы его описали, то, гарантирую, очень скоро я буду шастать туда-сюда, чтобы уклониться от сверхналога. Вы твердо уверены в своих фактах? Если я проведу расчистку этих дебрей, в конце концов я доберусь до лица, как у рыбы?

– Да, сэр.

– Рыбы достаточно комичного облика?

– О да, сэр. Пока оно не допекло меня, я благодаря ему частенько смеялся от души.

– Только это мне и надо знать. Вот так. Ну, Фиппс, могу я рассчитывать на ваше сотрудничество? Хотел бы прибавить, прежде чем вы ответите, что от этого зависит счастье всей моей жизни. Приложите руку, и я смогу жениться на девушке, которую обожаю. Откажетесь внести свою лепту, и я скоротаю остаток жизни угрюмым озлобленным холостяком.

Дворецкий был как будто очень растроган. Всегда добрый и серебровласый, он выглядел еще добрее и серебровласее, чем когда-либо.

– Значит, дело так обстоит, сэр?

– Именно так.

– Что же, сэр, мне бы не хотелось встать между молодым джентльменом и счастьем всей его жизни. Я ведь знаю, что такое любовь.

– Знаете?

– О да, сэр. Не хочу хвастать, но было времечко, когда девушки называли меня Джордж Неотразимый.

– Так, значит?..

– Я исполню ваше пожелание, сэр.

– Я знал это, Фиппс, – с глубоким чувством сказал Брансипет. – Я знал, что могу положиться на вас. Вам остается только указать мне, где расположена спальня лорда Бромборо. – Он умолк, пораженный тревожной мыслью. – Но что, если он запрет дверь?

– Не беспокойтесь, сэр, – разуверил его Фиппс. – В жаркие августовские ночи его милость не затворяется у себя в спальне. Он почиет в гамаке, подвешенном между двумя деревьями у края большой лужайки.

– Мне известен этот гамак, – сказал Брансипет с нежностью. – Значит, все в порядке. В полном ажуре. Фиппс, – продолжал Брансипет, крепко пожимая ему руку, – не знаю, как выразить мою благодарность. Если все сложится, как я предвижу, если лицо лорда Бромборо вдохновит меня, как я рассчитываю, и я сорву куш, вы, повторяю, разделите мое богатство. В надлежащее время к вам в буфетную заглянет слон, груженный золотом, а с ним и верблюды, обремененные драгоценными камнями и редкими благовониями. А также обезьянами, слоновой костью и павлинами. И… вы упомянули, что ваше имя Джордж?

– Да, сэр.

– В таком случае мой первенец будет крещен Джорджем. А если он окажется женского пола, то Джорджиной.

– Премного благодарен, сэр.

– Не на чем, – сказал Брансипет. – Буду очень рад.

Наутро, когда Брансипет пробудился, ему показалось, что он видел странный и чудесный сон. Такой яркий, такой волшебный – будто он тихонько выбрался из дома в полосатой пижаме и муаровом халате с парой ножниц, склонился над гамаком, содержавшим лорда Бромборо, и отчикал великие усы «Радость» под самый корень. И он как раз испустил ностальгический вздох, жалея, что это не свершилось на самом деле, как вдруг понял, что на самом деле все так и было. В его памяти воскресли крадущийся спуск по лестнице, осторожное пересечение лужайки, щелк-щелк-щелк ножниц в такт храпу сильного мужчины в безмолвии ночи. Нет, это был не сон! Сбылось. Верхняя губа его гостеприимного хозяина преобразилась в голый пустырь.

Не в привычках Брансипета было стремительно вскакивать с кровати навстречу занимающемуся дню, но на этот раз он поступил именно так. Его сжигало желание поскорее узреть дело рук своих, впервые увидеть лицо лорда Бромборо таким, каким его создала природа. Не прошло и десяти минут, как он завершил свой туалет и спустился в малую столовую, где был сервирован завтрак. Он знал, что хозяин дома встает рано и что даже понесенная им великая утрата не помешает ему добраться до кофе и копченой селедки, едва их запах защекочет ему ноздри.

Однако в малой столовой был только Фиппс. Он зажигал спиртовые горелки под блюдами с кушаньями на серванте. Брансипет радостно с ним поздоровался:

– Доброе утро, Фиппс. Тра-та-та и тру-ля-ля, а также трам-там-там.

Дворецкий, казалось, нервничал, словно Макбет, берущий интервью у леди Макбет после ее очередного посещения комнаты для гостей.

– Доброе утро, сэр. Э… могу я спросить, сэр…

– Всеконечно, – сказал Брансипет. – Операция завершилась полным успехом. Все прошло по плану.

– Я в восторге это слышать, сэр.

– Ни сучка и ни задоринки с начала и до конца. Скажите, Фиппс, – спросил Брансипет, ликующе накладывая себе на тарелку кусок яичницы с грудинкой и садясь за стол, – как, собственно, выглядел лорд Бромборо до того, как отрастил усы?

Дворецкий поразмыслил:

– Не знаю, сэр, видели ли вы Осетра Оскара?

– А?

– В кино, сэр. Я недавно посетил кинематограф в Норридже – в мой свободный вечер на прошлой неделе, – и, – сказал Фиппс, весело посмеиваясь своим воспоминаниям, – там перед художественной картиной показывали презанимательный рисованный фильм «Приключения Осетра Оскара». Уж и не знаю, как мне удавалось сохранять серьезный вид. Этот осетр был как две капли воды похож на его милость в добрые старые дни.

Он покинул столовую, а Брансипет ошарашенно смотрел ему вслед. Вокруг него рушились воздушные замки. Слава, богатство и супружеское блаженство оставались для него все также недостижимы. Все его труды пропали напрасно. Если на серебряном экране уже резвилась смешная рыбка, создавать вторую было бы напрасной тратой времени. Он зажал голову в ладонях и застонал над своей яичницей. И тут дверь отворилась.

– Ха! – произнес голос лорда Бромборо. – Доброе утро, доброе утро!

Брансипет обернулся так резко, что кусочек грудинки слетел у него с вилки, будто пущенный из рогатки. Хотя внешность гостеприимного хозяина уже никак не могла повлиять на его профессиональное будущее, ему не терпелось увидеть, как тот выглядит теперь. И, обернувшись, он окаменел. Перед ним действительно стоял лорд Бромборо, но все его усы были целы до последнего волоска. Они развевались перед ним, как знамя, во всей своей первозданной пышности.

– Гм-гм? – сказал лорд Бромборо, одобрительно нюхая воздух. – Рыбка с рисом под красным соусом? Превосходно, превосходно!

Он целенаправленно шагнул к серванту. Тут дверь вновь отворилась, и вошел Эдвин Поттер, выглядя болванистее прежнего.

Однако Эдвин Поттер выглядел не просто болваном, но встревоженным болваном.

– Послушайте, – сказал он, – мой отец куда-то делся.

– Может быть, разделся? – спросил лорд Бромборо, любивший пошутить за завтраком.

– Не могу его найти, – продолжал Эдвин Поттер. – Пошел поговорить с ним кое о чем, а в его комнате никого, и постель постелена со вчерашнего дня.

Лорд Бромборо накладывал на тарелку рыбу с рисом под красным соусом.

– Не волнуйтесь, – сказал он. – Ему вчера вечером захотелось испробовать мой гамак, ну и, конечно, я ему позволил. Если он спал так крепко, как я, значит, спал отлично. Меня сморила дремота, едва я допил свое молоко, и утром я проснулся в кресле в курительной. А, моя дорогая! – продолжал он, когда вошла Мюриэль. – Обязательно попробуй рыбу. Пахнет она восхитительно. Я только что сообщил нашему юному другу, что его отец провел ночь в моем гамаке.

На лице Мюриэль было написано недоумение.

– Ты хочешь сказать, он спал в саду?

– Конечно, в саду. Ты же знаешь, где висит мой гамак. Я видел, как ты в нем качалась.

– Значит, в саду бродит коза.

– Коза? – сказал лорд Бромборо, который уже сидел за столом и забрасывал в себя рыбу с рисом под красным соусом, точно кочегар уголь в топку. – То есть как так – коза? В саду нет козы. С какой стати в саду будет коза?

– А с той, что усы сэра Престона съедены.

– Что-о?

– Именно. Я встретилась с ним в коридоре. Зарослей как не бывало. Да сам погляди. Вот он.

Брансипету было показалось, что на пороге стоит какой-то неизвестный. И только когда тот скрестил руки на груди и заговорил знакомым скрежещущим голосом, он узнал сэра Престона Поттера, баронета из Вейпли-Тауэрс.

– Значит, так! – сказал сэр Престон, направляя на лорда Бромборо огненный взгляд, исполненный губительного животного магнетизма.

Лорд Бромборо доел рыбу с рисом под красным соусом и поднял голову.

– А, Поттер! – сказал он. – Сбрили усы, а? Очень разумно. Они бы все равно остались жидкими. И без них вы будете себя чувствовать куда лучше.

Из глаз сэра Престона Поттера вырвалось пламя. Он был явно потрясен до мозга костей.

– Бромборо, – прорычал он, – мне не о чем с вами говорить, и я скажу вам всего пять слов. Во-первых, вы самый низкий, самый гнусный дьявол, когда-либо осквернявший незапятнанные страницы Дебретта. Во-вторых, предпринятая вами коварная стрижка моих усов разоблачает вас как последнего труса, который знал, что его поражение неминуемо и одержать победу он может лишь подобным способом. В-третьих, я намерен немедленно обратиться к моему адвокату с целью вчинения иска. В-четвертых, прощайте навек, а в-пятых…