Текст книги "Дживс и феодальная верность; Тетки – не джентльмены; Посоветуйтесь с Дживсом!"

Глава 5

Уж не знаю почему, но в последнее время в ночные клубы меня не особенно тянет. Видно, старость, что ли, подкрадывается. Но я все-таки еще сохраняю членство в некоторых из них, включая «Пеструю устрицу», где я велел Дживсу заказать мне столик.

У этого заведения жизнь была неспокойная. Время от времени мне приходили от его владельцев вежливые уведомления о том, что они в очередной раз сменили название и адрес. Пережив облаву в качестве «Сырного духа», клуб стал называться «Замороженным лимитом», подвергся бандитскому налету, после чего бесстрашно поднял над входом знамя со странным девизом[12]12
  Про знамя со странным девизом говорится в стихотворении Генри Лонгфелло «Эксельсиор».


[Закрыть] «Удивленная креветка», а уж оттуда до «Пестрой устрицы» было, конечно, рукой подать. В дни моей пылкой юности я провел немало приятных вечеров в стенах этого заведения под разными вывесками, и мне подумалось, что, если оно хоть отчасти сохранило прежнюю форму, это как раз то, что нужно Флоренс. Мне оно запомнилось именно своей пестротой. Оттого, вероятно, оно так притягивало и бандитов, и полицейских.

В половине двенадцатого я заехал за Флоренс. Она вышла ко мне какая-то хмурая, губы поджаты, глаза устремлены в пространство и холодно поблескивают. Впрочем, так всегда бывает с людьми после бурной перебранки. Пока ехали в такси, моя дама безмолвствовала как гробница и все время постукивала ногой по полу автомобиля, из чего можно было заключить, что она думает про Сыра, с сердечной мукой или нет, я, конечно, не знаю, но думаю, что да. В «Пеструю устрицу», шествуя позади Флоренс, я вошел с оптимизмом. Похоже было, что удача обещает мне улыбнуться и я смогу смягчить Флоренс, если только буду внимателен в выборе слов и достучусь до лучшей стороны ее натуры.

Когда мы сели за столик и я огляделся, мне, признаться, подумалось, что для моих целей скорее подошло бы менее ослепительное освещение и обстановка задушевнее, если допустимо так сказать про обстановку, и даже, может быть, без такого сильного запаха копченой селедки, который стоял в помещении наподобие тумана. Но зато с эстрады, где сидели музыканты, какой-то насморочный субъект пел в микрофон нечто душещипательное, способное размягчить самое каменное сердце.

Удивительная вещь. Я знаю нескольких сочинителей душещипательных песен, это самые жизнерадостные люди из всех моих знакомых, улыбчивые, шутники, остроумцы и тому подобное. Но стоит им взять в руки перо и бумагу, и они сразу впадают в меланхолию. «Все мне грустно, все немило, ты мне сердце разбила» – в таком духе. Сегодняшний певец доносил через микрофон до всеобщего сведения, что он плачет в подушку, так как его любимая завтра выходит замуж, и главное – не за него. Это ему сильно не нравилось. Внушало беспокойство. Вдвоем с микрофоном они выжали из этого события все, что только было возможно.

Кто-нибудь другой на моем месте, наверно, воспользовался бы этим нытьем и, не откладывая, тут же перешел к делу. Но я, со свойственной мне проницательностью, сообразил, что надо выждать, пока оно сработает. Поэтому, заказав копченую селедку и бутылку чего-то, что на поверку оказалось близким подобием крысиного яда, я завел разговор на более отвлеченную тему, а именно: как продвигается новый роман? Романисты, особенно женского пола, любят оповещать людей о своих достижениях.

Флоренс сообщила мне, что роман продвигается успешно, но не быстро, она вообще из тех, кто работает медленно и вдумчиво, между абзацами долго размышляет и не жалеет усилий в поисках подходящего слова, точно выражающего то, что требуется выразить. Как Флобер, пояснила она, и я сказал, что она на верном пути. Я тоже, говорю, пользовался таким методом, когда писал статью для «Будуара».

Я имел в виду журнал для тонко воспитанных читательниц – «Будуар элегантной дамы», принадлежащий моей любезной и любимой тете Далии. Она издает его уже четвертый год, к неудовольствию своего мужа, моего дяди Тома, вынужденного платить по счетам. И по ее заказу я как-то раз написал для этого журнала статью – или материал, как говорим мы, журналисты, – на тему «Что носит хорошо одетый мужчина».

– Так вы, стало быть, завтра отбываете в Бринкли? – продолжал я разговор. – Вам там понравится. Свежий воздух, песчаные почвы, собственное водоснабжение, стряпня Анатоля и прочее.

– Да. И конечно, я буду счастлива познакомиться с Дафной Долорес Морхед.

Имя было мне не знакомо.

– Дафна Долорес Морхед?

– Романистка. Она там будет. Я в восхищении от ее книг. Да, кстати, она пишет сериал для «Будуара».

– Вот как? – Это меня заинтриговало. Всегда интересно узнать, над чем работают коллеги-писатели.

– Вашей тете это, должно быть, стало в немалую сумму. Дафна Долорес Морхед – писательница дорогая. Не помню точно, сколько она берет за тысячу слов, но что-то колоссальное.

– Выходит, тетин журнал процветает?

– Видимо, так.

Последнюю реплику Флоренс произнесла безразличным тоном, вдруг утратив всякий интерес к тетиному «Будуару». Не иначе как ее мысли вновь обратились к Сыру. Она скучливым взглядом обвела помещение. Посетителей в зале между тем прибавилось, на пространстве для танцев толкался простой народ обоего пола.

– Ну и публика! – сказала Флоренс. – Честно сказать, Берти, меня удивило, что вы посещаете такие места. Ночные клубы все наподобие этого?

Я прикинул:

– Есть похуже, есть получше. Этот, я бы сказал, средний ночной клуб. Шумновато, конечно, но вы ведь просили, чтобы заведение было побойчее.

– Я вовсе не жалуюсь. Я запишу кое-какие наблюдения. Как я себе представляю, здесь как раз такое место, куда отправился Ролло в ту ночь.

– Кто это Ролло?

– Ролло Биминстер. Герой романа.

– А, понимаю. Ну конечно. Вышел поразвлечься.

– Не поразвлечься, а он был вне себя. В отчаянии. Он лишился той, которую любил.

– Вот это да! А дальше что?

Я воодушевился. Что бы ни говорили про Бертрама Вустера, но, если мне подкинуть нужную реплику, я уж как-нибудь ее не упущу. Тут на меня можно положиться. Я откашлялся. Жареная рыба и бутылка были уже на столе. Я отправил в рот кусок рыбы и отпил содержимого бутылки. На вкус это было что-то вроде репейного масла.

– Вы меня жутко заинтересовали, – сказал я. – Он лишился, стало быть, той, которую любил?

– Она ему сказала, что не желает больше с ним ни видеться, ни разговаривать.

– Ну и ну. Тяжелое переживание. Бедняга.

– И он идет в этот злачный ночной клуб. Чтобы забыться.

– Держу пари, что это ему не удается.

– Нет, конечно. Он обводит взором весь здешний блеск и пестроту и понимает, что это все пустое. Я, пожалуй, использую для сцены в ночном клубе вон того официанта с водянистыми глазами и с фурункулом на носу, – пробормотала Флоренс, делая заметки на обороте меню.

Я плеснул себе еще глоток жидкости из бутылки, для храбрости, и набрал в грудь воздуху.

– Если он лишается той, которую любит, – тоном крупного знатока приступил я к делу, – или, обратно же, если она лишается того, кого любит, – это всегда ошибка. Не знаю, как считаете вы, но мне лично кажется, что глупо давать отставку герою своей мечты просто из-за какой-то пустячной размолвки. Поцелуйтесь, и мир, мир навсегда – вот мое мнение. Я видел сегодня вечером Чеддера в клубе «Трутни», – продолжал я, переходя на личности.

Флоренс гордо выпрямилась и сдержанно отправила в рот кусочек рыбы. А когда груз прошел в трюм и она смогла опять говорить, то холодным, металлическим голосом коротко переспросила:

– Да?

– Он был в ужасном состоянии.

– Да?

– В отчаянии. Как безумный. Обводил взглядом клубную курилку, и чувствовалось, что она кажется ему безлюдной пустыней.

– Да?

Наверно, если бы сейчас кто-нибудь подошел и спросил бы у меня: «Как идет дело, Вустер? Успешно?» – я бы ответил отрицательно: «Что-то непохоже, Уилкинсон – или Бэнкс, или Смит, или Нэчбулл-Хьюгессен, или как там его, – так бы я сказал. – Впечатление такое, что ни тпру ни ну». Однако я не отступался.

– Да, он был вне себя. Казалось, еще немного, и он соберется и махнет в Скалистые горы стрелять медведей гризли. Ужасная мысль.

– Ужасная для тех, кому жаль медведей?

– Нет, я имел в виду тех, кому жаль Чеддера.

– Я к их числу не принадлежу.

– Вот как? Ну а если бы он поступил в Иностранный легион?

– Я бы это одобрила.

– Разве приятно вам было бы думать, что он сейчас бредет по раскаленным пескам, и ни одной пивной в поле зрения, только берберы, или как их там, стреляют в него из-за каждого угла?

– Да, приятно. Если бы я увидела, что какой-нибудь бербер целится в Д’Арси Чеддера, я бы со своей стороны взяла подержать его шляпу и пожелала ему удачного выстрела.

И снова у меня возникло ощущение, что дело застряло на мертвой точке. Выражение лица у Флоренс было такое холодное, как рыба у меня на тарелке (я за этими разговорами совсем про нее забыл). Мне стало понятно, каково приходилось тем ребятам из Библии, которые тщетно пытались зачаровать глухого аспида. Всех подробностей не припомню, хотя в школе я один раз даже получил награду как знаток Священного Писания, знаю только, что они из кожи вон лезли, чтобы зачаровать этого аспида, взмокли от пота, а результат – ноль. С глухими аспидами, насколько я понимаю, почти всегда так.

– Вы знаете Хораса Пендлбери-Дейвенпорта? – задал я вопрос после затянувшейся паузы, когда мы оба молча ковыряли каждый свою рыбину.

– Того, что женился на Валери Туислтон?

– Того самого. Он бывший наш клубный чемпион по «Летучим дротикам».

– Да, мы знакомы. А он еще тут при чем?

– При том, что он воплощает мораль и служит венцом басни. Пока они ходили помолвленные, у них с Валери произошла ссора примерно такого же калибра, что и у вас с Сыром, и они чуть было не расстались навеки.

Флоренс бросила на меня ледовитый взгляд:

– Обязательно надо упоминать мистера Чеддера?

– Я рассматриваю его как главную тему в сегодняшней повестке дня.

– А я – нет. И я, пожалуй, поеду домой.

– Нет-нет, погодите. Я должен рассказать вам про Хораса и Валери. Они поссорились, как я уже сказал, и чуть было не расстались навсегда, но их помирила одна женщина, которая, по словам Хораса, кажется, разводила коккер-спаниелей. Она рассказала им свою трогательную историю, и эта история растопила их сердца. Когда-то она любила некоего субъекта, но повздорила с ним из-за сущего пустяка, а он развернулся кругом и уплыл в Федеративные Штаты Малайи, где женился на вдове плантатора-каучуковода. С тех пор каждый год она получала простой букет белых фиалок и с ним записку: «А ведь могло бы быть…» Вы же не хотите, чтобы и у вас с Сыром получилось так?

– Очень даже хочу.

– И вам ничуть не больно думать, что, может быть, в эту самую минуту он ходит по пароходствам и наводит справки насчет отплытия в Малайю?

– Сейчас ночь, и все пароходства закрыты.

– Ну завтра, с утра пораньше.

Она положила нож и вилку и как-то странно на меня посмотрела.

– Берти, вы удивительный человек, – проговорила она.

– То есть в каком смысле удивительный?

– Наговорили тут столько чепухи, чтобы помирить меня с Д’Арси. Я, конечно, восхищаюсь вами за это. Я нахожу, что вы ведете себя благородно. Впрочем, все знают, что мозгов у вас как у болотной курочки, но зато вы – сама доброта и щедрость.

Я оказался в затруднительном положении, поскольку ни одной болотной курочки лично не знал и поэтому не мог судить о том, сколько у нее мозгов, но по тону Флоренс можно было понять, что маловато, и я уже собрался было спросить, а кто такие эти знающие все, на которых она ссылается, когда она продолжила свои рассуждения:

– Вы ведь сами хотите на мне жениться, верно?

Мне пришлось опять отхлебнуть здешнего вина, прежде чем я смог ответить. Это был трудный вопрос.

– Ну да, а как же, – заверил я ее, чтобы она не обиделась. – Кто не захочет.

– И тем не менее вы…

Договорить она не успела, потому что в эту минуту внезапно, как это всегда происходит, началась облава. Джаз-банд замолчал на полуслове. Стало тихо. Словно из-под половиц, повыскакивали какие-то молодцы с квадратными челюстями, и один из них, судя по всему, главный распоряжающийся, голосом зычным, как сирена в тумане, велел всем оставаться на местах. Я еще, помнится, подумал, как они все точно подгадали: ровно к тому моменту, когда наш разговор принял неприятный оборот и уже грозил серьезной неловкостью. Мне доводилось слышать о лондонской полиции дурные отзывы – как, например, от Китекэта Поттера-Перебрайта и остальных наутро после лодочных состязаний между Оксфордом и Кембриджем, – но человек непредубежденный не может не признать, что в отдельных случаях полиция выказывает чудеса такта.

Я, разумеется, не испугался. В такие передряги я попадал уже неоднократно и заранее знал, что будет дальше. Поэтому, видя, что моя дама переполошилась, я поспешил развеять ее опасения:

– Волноваться совершенно не о чем. Не надо «рыдать, лия потоки слез и в грудь себя бия»[13]13
  Джон Мильтон. Самсон-борец.


[Закрыть], как говорит Дживс. Все нормально.

– Они нас не арестуют?

Я снисходительно улыбнулся. Уж эти мне новички.

– Глупости. Нет ни малейшей опасности.

– Откуда вы знаете?

– Мне все это давно и хорошо знакомо. Коротко говоря, сейчас произойдет следующее. Нас всех сгонят в кучу, и мы в простых фургонах мирно отправимся в полицейский участок. А там в приемной выстроимся в очередь, и каждый назовет свои имя, фамилию и адрес, допуская при этом в мелочах некоторые отклонения от истины. Я, например, обычно называю себя Эфраимом Гэдсби, проживающим по адресу: Стрэтхем-Коммонз, Джубили-роуд, «Настурции». Почему именно так, сам не знаю, такая фантазия в голову пришла. А вы, если послушаете моего совета, назовитесь Матильдой Ботт, дом триста шестьдесят пять по Черчилль-авеню, Ист-Далидж. По завершении этих формальностей нас отпустят по домам, а хозяин этого заведения останется один перед лицом его величества Закона.

Но Флоренс мои слова не успокоили. Я вижу ей ну никак не сидится на месте. Вопреки предписаниям человека-сирены она вскакивает со стула, будто пронзенная снизу спицей, и говорит:

– А по-моему, будет все не так.

– Так, так, если только они не завели новые порядки.

– По-моему, потащат в суд.

– Да нет же.

– Я лично не намерена рисковать. Всего наилучшего!

И, сорвавшись с места, Флоренс бросилась к служебной двери, находившейся неподалеку от нашего столика. Ближайший констебль взлаял, как гончий пес, и рванул вдогонку.

Разумен ли был мой следующий поступок? Этого я для себя по сию пору не решил. То мне кажется, что да, ведь рыцарь Байярд[14]14
  Пьер Террай сеньор де Байярд (1473–1524) – знаменитый в Западной Европе «рыцарь без страха и упрека», герой многих преданий и баллад.


[Закрыть] на моем месте поступил бы так же; а то – все-таки нет. А произошло, говоря вкратце, вот что.

Когда жандарм пробегал мимо меня, я выставил ногу, и он на полном скаку ласточкой спикировал на пол. Флоренс улизнула, а страж закона, разобравшись, где у него ноги, а где руки, поднялся с пола и уведомил меня, что я арестован. А так как при этом он одной рукой держал меня за шиворот, а другой – сзади за штаны, сомневаться в правоте этого честного малого у меня не было оснований.

Глава 6

Ночь я провел «в узилище зловонном»[15]15
  Роберт Бернс. Письмо Эзопа к Марии.


[Закрыть], как сказал поэт, и наутро, чуть свет, был доставлен в полицейский суд на Винтон-стрит, где мне предъявили обвинение в «нападении на служителя закона и в воспрепятствовании исполнению им служебного долга» – выражение, на мой взгляд, емкое и по существу. Я был жутко голоден и небрит.

С мировым судьей этого района я прежде не встречался, как правило, я пользовался услугами его конкурента в районном суде на Бошер-стрит. Но Барми Фодеринг-Фиппс, познакомившийся с ним как-то в новогоднюю ночь, предупреждал, что с ним лучше дела не иметь, и теперь я в этом лично убедился. Мне даже подумалось, пока я слушал из уст пострадавшего фараона сагу о моем прегрешении, что Барми, обозвавший этого законника непробиваемым болваном с отдельными наиболее отталкивающими чертами испанского инквизитора высших степеней, скорее недооценил его в этом качестве, чем переоценил.

Вид старого негодяя мне сразу не понравился. Он дышал ядом. Выражение его лица, если это можно назвать лицом, по ходу повествования становилось все мрачнее и беспощаднее. Он то и дело бросал на меня сквозь пенсне свирепые взоры, и даже самый подслеповатый зритель не мог бы не заметить, что все его симпатии – на стороне полицейского, а на роль мальчика для побоев выдвинут задержанный Гэдсби. Мне становилось все яснее, что задержанный Гэдсби сейчас получит по первое число и хорошо если не угодит на остров Дьявола[16]16
  Скалистый остров у берегов Французской Гвианы, куда до 1953 г. отправляли преступников на каторгу


[Закрыть].

Тем не менее, когда полицейский договорил свое «J’accuse»[17]17
  «Я обвиняю» (фр.) – слова-рефрен из знаменитой статьи Э. Золя в защиту Дрейфуса в связи с судебным процессом 1894–1906 гг.


[Закрыть] и меня спросили, желаю ли я что-нибудь сказать, я приложил старания. Да, признал я, в тот вечер, о котором речь, я действительно вытянул ногу, в результате чего констебль полетел вверх тормашками, но сделано это было случайно, без задней мысли. Просто у меня затекла нога от долгого сидения за столиком, и захотелось расслабить мышцы.

– Знаете, как иной раз бывает, хочется размяться, – пояснил я.

– Думаю, вы у меня получите возможность поразмяться вдоволь, притом в течение длительного времени, – посулил судья.

Сразу угадав в этом шутку я от всей души расхохотался, желая показать, что с чувством юмора у меня все в порядке. Пристав из глубины зала сразу рявкнул: «Тишина в зале!» И напрасно я пытался втолковать ему, что меня рассмешило остроумие его чести, он только опять на меня зашикал. А тут и его честь еще раз всплыл на поверхность.

– Однако, – пробурчал он, поправляя пенсне на носу, – учитывая вашу молодость, я склонен проявить снисхождение.

– Вот и роскошно! – обрадовался я.

– Роскошно не роскошно, а штраф десять фунтов. Следующий!

Я заплатил мой долг перед обществом и двинул домой.

Когда я возвратился под родимый кров, Дживс был занят домашними делами, отрабатывая свое еженедельное жалованье. Он скосил на меня вопрошающий глаз, и мне стало ясно, что ему от меня причитаются объяснения. Его наверняка удивило, что спальня пуста и постель не смята.

– Небольшие трения со служителями закона, Дживс, – сообщил я ему. – Что-то вроде того, как «Юджин Арам в наручниках шел,/И два стража шли по бокам»[18]18
  Томас Гуд. Сон Юджина Арама.


[Закрыть].

– Вот как, сэр? Весьма неприятно.

– Мне это совсем не понравилось, а вот судья, с которым я сегодня утром обсуждал этот случай, получил уйму удовольствия. Я привнес луч света в его сумрачную жизнь. Вы знали, что полицейские судьи – великолепные комики?

– Нет, сэр. Этот факт мне неизвестен.

– Представьте себе некое подобие Граучо Маркса – и попадете в самую точку. Шпарил шутку за шуткой, и все на мой счет. А я выступал в роли Простодушного, и мне это совсем не доставляло удовольствия, тем более не дали завтрака, вернее, ничего такого, что сознательный гурман согласился бы признать завтраком. Вы когда-нибудь проводили ночь в застенке, Дживс?

– Нет, сэр. В этом отношении мне повезло.

– Там у человека разыгрывается такой аппетит! Так что поспешите на подмогу если вы не против, и беритесь скорее за сковородку Яйца в доме есть, надеюсь?

– Есть, сэр.

– Мне понадобится с полсотни и, пожалуй, такое же количество фунтов бекона. И тосты. Четырех батонов, я думаю, хватит, но будьте наготове подать еще, если понадобится. Да, и кофе – скажем, шестнадцать кофейничков.

– Очень хорошо, сэр.

– А вы после этого, конечно, поспешите к «Ганимеду», – не без горечи заметил я, – чтобы записать мои злоключения в вашу клубную книгу?

– Боюсь, сэр, у меня нет выбора. Я должен. Правило номер одиннадцать чрезвычайно строгое.

– Что ж, должны так должны. Я совсем не хочу, чтобы вас выволокли в середину каре с дворецкими по сторонам и срезали у вас пуговицы с пиджака. Кстати, о клубной книге. Вы уверены, что в ней нет ничего на букву «Ч» про Чеддера?

– Ничего, кроме того, что внесено мною вчера, сэр.

– Н-да, от этого проку мало, – вздохнул я. – Не скрою от вас, Дживс, что Сыр Чеддер представляет теперь для меня серьезную опасность.

– Неужели, сэр?

– Я надеялся, что, может быть, у вас там найдется что-нибудь такое, чем можно было бы заклепать его орудия. Но конечно, раз нет, значит, нет. Ладно, несите сюда мой завтрак, да поживее.

Минувшей ночью я почти не спал на дощатом ложе, какие гестапо на Винтон-стрит предоставляет для удобства своих клиентов, поэтому, насытившись, я завалился в постель. Мне, как Ролло Биминстеру, хотелось все забыть. И было уже сильно за полдень, когда телефонный звонок вырвал меня из объятий глубокого сна. Чувствуя себя неплохо освежившимся, я нырнул в халат и подошел к аппарату.

Это оказалась Флоренс.

– Берти? – пискнула она.

– Как? Вы же собирались сегодня в Бринкли.

– Сейчас отправляюсь. Я позвонила узнать, что с вами было вчера после моего ухода?

Я рассмеялся горьким смехом.

– Приятного мало, – ответил я. – Меня загребла полиция.

– Но вы же говорили, они не арестуют.

– Вообще нет. Но арестовали.

– А сейчас вы в порядке?

– Заметно осунулся.

– Не понимаю. Почему вас арестовали?

– Длинная история. Вкратце говоря, я понял, что вы решили покинуть помещение, смотрю, за вами следом во всю прыть несется фараон, я выставил ногу, он споткнулся, ну и утратил к преследованию всякий интерес.

– Господи милосердный!

– Мне подумалось, что так будет правильно, потому что еще мгновение – и он ухватил бы вас сзади за брюки. Он, конечно, этого не стерпел, и в итоге я провел ночь в тюремной камере, а утром имел малоприятный разговор с мировым судьей в полицейском участке на Винтон-стрит. Впрочем, сейчас я уже почти совсем отдышался.

– О, Берти!

Она, похоже, растрогалась и дрогнувшим голосом сказала мне спасибо, а я ответил, что не стоит благодарности. Тут она вдруг охнула, как будто получила кулаком под дых на уровне третьей жилетной пуговицы. И переспросила:

– Винтон-стрит, вы сказали?

– Да.

– Ах Боже мой! Вы знаете, кто там судья?

– Затрудняюсь вам сказать. Мы не обменялись визитными карточками. На суде мы звали его запросто – «ваша честь».

– Это дядя Д’Арси Чеддера!

Я чуть не чертыхнулся от изумления:

– Ей-богу?

– Ей-богу.

– Тот, что любит суп?

– Тот самый. Можете себе представить, что было бы, если бы вчера вечером я у него обедала, а сегодня утром предстала бы перед ним, задержанная полицией!

– Да, неловко. Не найдешься, что сказать.

– Д’Арси бы мне этого не простил.

– Не понял.

– Он бы расторг помолвку.

– То есть как?

– Что – как?

– Как бы он расторг помолку – она ведь уже расторгнута?

Флоренс засмеялась, как говорится, нежным серебристым смехом:

– О нет. Сегодня утром он позвонил, взял назад все, что было сказано, и получил мое прощение. С сегодняшнего дня он отпускает усы.

У меня – гора с плеч.

– Замечательно! – говорю.

Тут она завздыхала «О, Берти!», «Ах, Берти!», я спросил, о чем она, и она объяснила, что вздыхает, поскольку я так рыцарствен и щедр.

– Мало кто еще из мужчин, испытывая ко мне такие чувства, был бы способен вести себя так.

– Да ну, пустяки, – говорю я.

– Я страшно тронута.

– Забудьте. Так, значит, у вас с ним опять мир и любовь?

– Да. Смотрите не проговоритесь ему, что я была вчера с вами в ночном клубе.

– Конечно-конечно. Ни полслова.

– Д’Арси ужасно ревнив.

– Мне это известно. Он ничего не узнает.

– Уж пожалуйста. Даже если бы он только проведал, что я сейчас разговариваю с вами по телефону, с ним и то случилась бы истерика.

Я хотел было снисходительно рассмеяться в ответ и возразить, что это, как выражается Дживс, сугубо маловероятно – откуда бы Сыру узнать, что мы тут чешем языки, – как вдруг я краем глаза заметил у себя в поле зрения некий крупный предмет. Я слегка повернул голову и убедился, что этот кр. пр. на самом деле – могучая фигура Д’Арси Чеддера собственной персоной. Я не услышал дверного звонка и не видел, как он вошел, но это, несомненно, был он – опять явился моему взору, точно проживающее по здешнему адресу привидение.