Текст книги "Пёс, который изменил мой взгляд на мир. Приключения и счастливая судьба пса Наузада"

РПГ отчаянно пытался защищать свою миску, но у него не было ни единого шанса. Я распахнул калитку. Наузад прыгнул, свирепо клацая челюстями и метя сопернику в горло. Маленький пес забился в угол, откуда не было выхода.

Не раздумывая, носком ботинка я ударил Наузада по ребрам. Взвигнув, он отлетел, перевернулся в воздухе и приземлился на лапы, глядя на меня.

– Не смей! – заорал я ему.

Наузад с вызовом смотрел на меня.

Я обернулся к РПГ, который дрожал, забившись в угол. Я тяжело дышал, сердце вот-вот готово было выскочить из груди. Я поднял миску РПГ, в которой еще оставалась еда, и демонстративно поставил перед ним.

– Ешь, приятель, я буду тебя охранять.

Потом я снова повернулся к Наузаду и пошел на него, стараясь выглядеть как можно более угрожающе. Я знал, что должен показать ему, кто тут старший. Если он не приучится подчиняться сейчас, у нас будет масса проблем в будущем.

Как только РПГ начал есть, Наузад попытался к нему приблизиться. Я вскинул руку с грозным видом. Времени миндальничать у меня не было.

– Даже не думай, – предупредил я его. – Я и так уже опаздываю на совещание, у меня нет времени на всю эту ерунду.

Наузад затормозил и попятился, когда я сделал вид, что надвигаюсь на него и могу ударить. Я не хотел этого делать, но выбора не было: это дома я мог бы позволить себе дрессировать его постепенно и по чуть-чуть. Но это был Афганистан.

РПГ закончил вылизывать миску, я забрал обе посудины. Наузад тут же кинулся обнюхивать землю, где только что стояла еда, в поисках объедков. РПГ убрался на другой конец вольера, поджав хвост.

Все это было удручающе. До сих пор я не сомневался, что эти двое отлично ладят. Неужели поторопился с оптимизмом? Я так надеялся, что удастся их обоих пристроить в хороший дом. Сейчас я с удовольствием задал бы Наузаду взбучку, чтобы он поумнел, но это было бесполезно.

– Класс, теперь еще придется надзирать за вами, пока вы едите. Большое вам спасибо, – сказал я и пнул глинобитную стену. Толку в этом не было никакого, только пальцы отшиб.

На совещание я вбежал последним, запыхавшись и с двумя мисками в руках. Босс покосился на меня с недоумением.

– Извините. Афганцев тренировал, – пояснил я. Это была совсем маленькая ложь – в конце концов, псы тоже были афганцами.

Все уже сидели на местах. Я втиснулся на свой стул в первом ряду под ядовитые комментарии с другого конца комнаты, стойко делая вид, что ничего не замечаю. Пока я лез в карман за блокнотом и ручкой, босс начал говорить.

– Это не кухня, посуду моют не тут, – прошептал у меня за спиной один из связистов.

Я обернулся и показал ему средний палец – как раз в тот момент, когда босс что-то показывал на карте.

Впрочем, нам быстро стало не до шуток: через два дня нам предстояло выслать патруль в северную часть города. Задачей было напомнить местным о себе и заверить их, что мы по-прежнему на их стороне.

После совещания я обошел все наблюдательные посты, чтобы сообщить своим капралам о том, что нас ждет. Нечего и говорить, что все были рады возможности хоть немного разбавить нескончаемую рутину. Я назначил им время, когда собраться и обсудить план действий.

Я сидел на пассажирском сиденье открытого военного джипа, прохладный ветер пустыни овевал лицо. Три автомобиля выехали с базы на запад от города. Дорога была вся в рытвинах, и я ощущал каждую кочку.

Стив, молодой парень, который был сегодня за рулем, ехал по старым колеям, оставленным в пустыне бесчисленными машинами. То и дело ему приходилось сворачивать, чтобы объехать камни с кругами, нанесенными белой краской – так местные отмечали старые советские мины. Пока мы тряслись по буеракам, я старался не думать, что от нас останется, если какую-нибудь они пропустили.

Наконец мы добрались до места, отмеченного на карте. Этот участок пустыни ничем не отличался от любого другого вокруг. Сзади меня похлопали по плечу.

Я обернулся к Дэну, которого прозвали Большим Дэном, потому что в нем было больше шести футов росту. Он протягивал мне два кусочка желтой губки.

– Пригодится, сержант. – Он переложил беруши в мою протянутую ладонь.

Дэн был прав.

Я посмотрел на ствол тяжелого пулемета в паре дюймов от своего правого уха. Стреляла эта штука с оглушающим грохотом, даже когда она была на холме, а мы у себя на базе. Страшно было представить, как тяжко придется нашим барабанным перепонкам, если придется вступить в бой. Я засунул затычку в правое ухо и понадеялся, что у талибов сегодня выходной.

Ветер стих, жара стояла удушающая. Через пару минут после того, как мы остановились, я уже чувствовал, как по спине побежали ручейки пота. Я поднес руку к глазам и стал осматривать окрестности, остальные двое делали то же самое. Мы жевали желейные конфеты, ждали и наблюдали за городскими окраинами.

Мы и две другие машины были прикрытием для тех ребят, кто патрулировал сегодня город. Случись там что – мы должны были сразу прийти на помощь.

Парни медленно продвигались вперед. Я щурился на солнце и смотрел, как они преодолевают подъем к северу от нас. Для большинства местных машин этот склон был непреодолимым.

На таком расстоянии пустынный камуфляж отлично работал, на фоне потрескавшихся грязно-желтых стен людей было почти не разглядеть. Стены были футов двадцать в высоту и от двух до трех футов в ширину, такое впечатление, что они здесь стояли всегда. Нам говорили, они такие прочные, что выдерживают попадание из любого автоматического оружия, и для нас на базе это было идеальное укрытие, но это также означало, что и талибам было удобно за ними прятаться. Собственно говоря, за стенами такой толщины мог собраться весь Талибан Гильменда, а мы бы даже ничего не заподозрили.

Однако от орд наузадских детишек, которые собрались поглазеть на патруль, укрыться было невозможно. Из-за этого парни продвигались вперед невыносимо медленно.

По всей провинции Гильменд морпехи уже научились опасаться этих маленьких воришек: где бы ни проходил патруль – в деревне или небольшом городке, – эти тощие, полураздетые сорванцы перебегали от одного человека к другому без всякого страха, пытаясь стащить все, что плохо лежит.

В прицел винтовки я смог разглядеть бородатых мужчин в просторных одеждах, невозмутимо наблюдавших за патрулем с крыш, в добром километре дальше к северу. У кого-то были черные тюрбаны, у кого-то белые. Еще дальше к северу над тремя высохшими деревьями развевался белый флаг – племенной символ гильмендских талибов. Но пока никаких людей, размахивающих оружием, я разглядеть не мог, да и если бы увидел – чтобы попасть с такого расстояния, нужен был лучший на свете снайпер.

Дома к северу были точно такими же убогими глинобитными строениями, как и везде. Вход в квартал охраняли ржавые десятифутовые стальные ворота.

Я с удивлением заметил нескольких женщин, с головы до ног замотанных в черное. Вероятно, их тоже выманило наружу любопытство: не каждый день чужаки расхаживали по их кварталу. Я поймал себя на мысли, что вижу женщин впервые за четыре недели.

Глядя на них, я не мог удержаться от сочувствия: у них была очень нелегкая жизнь, однако никакой другой они не знали. Но все эти культурные и религиозные сложности были для меня делом слишком запутанным, чтобы я мог или хотел в этом разбираться.

Внезапно слева от женщин я заметил какое-то движение. Маленький растрепанный черноволосый мальчишка с радостной улыбкой гонял по двору старую велосипедную шину. Задача была в том, чтобы не дать ей упасть на неровной земле. Что-то подобное я видел по телевизору давным-давно, еще в детстве. Несколько секунд я был полностью поглощен тем, как мальчишка в длинных полотняных штанах и выцветшей рубахе палкой подгоняет колесо, и пытался представить, что было бы, окажись у него в руках X-box или iPod, без которых не могут обойтись его сверстники на Западе.

То и дело у меня в наушниках звучали донесения по текущей ситуации. Я отслеживал данные по карте, лежавшей у меня на коленях, и мысленно вычеркивал все достигнутые задачи.

– 2 °C, A5 есть.

– 21A, B6 есть.

– 0A, вызывает Холм, все чисто, прием.

– 0A, вас понял, конец связи.

– 2 °C, объект на крыше рядом с K7, прием, – сообщил я в свою очередь всем, кто меня слышал.

– Вас понял, 2 °C, следим, конец связи.

– 22B на Эксетер, прием.

– Это нам! – крикнул я Стиву и тут же передал команду по рации двум другим машинам, чтобы они начинали движение.

Стив завел мотор, и мы рванули вперед. Остальные джипы последовали за нами, чтобы как можно скорее добраться до новой точки. Пока автомобиль ехал по рытвинам и ухабам пустыни, Дэн был вынужден стоять, как римский колесничий в Колизее. Он направлял здоровенный пулемет то в одну сторону, то в другую, чтобы прикрывать нас в случае опасности.

Талибы могли начать стрелять из любой части города, во внешних стенах было полно трещин и бойниц.

Я смотрел на наш патруль и втайне радовался, что сегодня мы работаем группой поддержки: нелегко было таскать на себе все снаряжение по такой жаре.

По плану, патруль должен был обойти значительную часть города на севере, после чего вернуться на относительно безопасную базу. Чтобы попасть в восточные районы города, приходилось пробираться по необитаемым, узким, вызывающим приступ клаустрофобии улочкам.

– Смотреть в оба! – прокричал я, чтобы меня было слышно за шумом мотора машины, хотя парням мое предупреждение было ни к чему, они и без того знали, что делать.

Стив, не отвлекаясь от дороги, знаком показал, что все в порядке. Сейчас был опасный момент. На таких дорогах, откуда некуда деться, легко устроить засаду. Очередь из АК-47, выпущенная по машине человеком, укрывшимся среди развалин, могла серьезно испортить нам день.

Мы ехали на полной скорости мимо опустевших лавчонок и деревянных прилавков с грязными и рваными навесами, хлопавшими на ветру.

Видимо, здесь когда-то был небольшой базар, а сейчас осталась только безлюдная улица выбитых дверей и пустых обещаний. Иссохшая земля перед отдельно стоящим трехэтажным зданием была вся в пятнах бензина. Ржавые запчасти от мотоциклов валялись тут и там. Проезжая мимо обвалившегося стола под сухим камышовым навесом, я задумался, чем тут могли торговать. Вокруг стола виднелись перевернутые пустые глиняные миски. Пару лет назад я ездил в Марокко, чтобы подняться на гору Джебель Тубкаль, самую высокую в Северной Африке. В центре Марракеша мы попали на старый рынок, расположенный на площади Медина. Там были сотни, если не тысячи узеньких проулков с лавочками, где торговали всем подряд, от ароматических трав и фруктов до черепах и ящериц в клетках. Тянулись ряды кожаных изделий, прилавки и стены были украшены тонкой резьбой.

Контраст с тем, что мы видели сейчас вокруг себя, был разительным. Здесь никто ничего не продавал и, скорее всего, не будет продавать еще долгое время после того, как я вернусь домой. Единственное, чем пахло в воздухе, это какой-то гнилью, порывы ветра доносили до нас эту вонь. Мне было жаль жителей Наузада: первым всегда страдает мирное население.

Пока мы двигались к югу, я восхищался плетеной вязью улочек, отходивших от центрального перекрестка. То тут, то там мелькали стайки ребятишек, как правило, плохо одетых и босоногих. Они смотрели на нас, не отходя далеко от жилых домов. Новости по городу разносились быстро. Дэн махал детям рукой, как будто он был футболистом из одержавшей победу команды, который с кубком вернулся домой. Мальчишки несмело махали в ответ, потом удирали домой, заливаясь смехом.

Мы добрались до следующей позиции и поставили машины в оборонительный порядок, пока я сообщал патрулю наше новое местонахождение.

Пока мы дожидались, чтобы ребята проделали пешком свою часть пути, я осматривался по сторонам. Среди какого-то мусора на небольшой площади, где мы стояли, я заметил стаю бродячих собак.

Их было штук сорок или около того. Многие внешне напоминали мохнатого сенбернара, который любил прогуливаться у нас под стенами базы. Я понятия не имел, это та же самая стая или другая. В любом случае, сейчас мы явно не представляли для них интереса. Они валялись в пыли, временами вяло отмахиваясь от назойливых мух. Большинству же было и вовсе лень шевелиться, они дремали – груды грязной шерсти на сухой земле.

Я сперва не мог понять, почему они собрались именно здесь, но затем до меня дошло. Базар! Когда-то давным-давно это место было щедрым на отбросы и съестное, которое торговцы выбрасывали перед уходом домой. Старые привычки живучи, и собакам явно некуда было больше податься. Они не знали, что аппетитные запахи и лакомства базара еще долго не вернутся в Наузад.

Я отвернулся. Мне было тяжело смотреть на всех этих бродячих собак, для которых в жизни не было никакой надежды. Если до этого я ощущал облегчение, наконец вырвавшись за границы базы, теперь оно испарилось. Я попытался сосредоточиться на карте. Дурацкие мысли о том, как бы покормить эту стаю, мелькали в мозгу. К счастью, здравый смысл возобладал.

– Уймись, Фартинг, ты ничем не сможешь им помочь, – сказал я себе. – Делай то, что должен.

По карте я отслеживал продвижение патруля. Следующие два часа тянулись бесконечно, парни наконец-то черепашьим шагом доползли до базы, а у талибов все-таки оказался выходной. Но что бы я ни делал, выбросить бродячих псов из головы я не мог.

Приближалось время обеда, но я не чувствовал голода.

Я снова открыл пакет и на расстоянии вытянутой руки присмотрелся к тому, что выглядело белым пятнышком с ноготь размером на собачьей какашке, которую я убрал из вольера. Пятнышко оказалось живым, эта мерзость не только воняла, она еще и шевелилась. Наузад опорожнился глистами, других вариантов быть не могло.

– Наузад, это мерзость, – сообщил я псу, возлегавшему на подстилке. Меня передергивало при мысли о том, сколько этой дряни у него внутри. – Но ты не волнуйся, приятель, я найду тебе лекарство. – С этими словами я потрепал его по голове.

Я посмотрел на РПГ. Скорее всего, он тоже был заражен.

– Попрошу Лизу следующей почтой прислать глистогонного вам обоим.

Для большинства владельцев домашних животных нет ничего более естественного, когда питомец заболел, чем съездить к ветеринару и получить все необходимое. В Афганистане мы были лишены такой роскоши. Вся надежда оставалась на родных и близких, которые могли присылать то, что нужно, но и здесь все было не просто. Хрупкие, бьющиеся, скоропортящиеся посылки не имели шансов добраться в целости. Многим парням любимые девушки слали шоколад. Когда посылка вскрывалась, там обнаруживались письма и прочие мелочи, густо заляпанные растекшейся сладкой массой, которая не выдержала палящей жары на взлетной полосе. Так что я мог рассчитывать только на самые простые лекарства – или на собственную изобретательность.

Именно на нее я и полагался, решая еще одну насущную собачью проблему – с песчаными мухами.

Это был сущий кошмар, особенно для Наузада. Проворные твари сновали повсюду в густой шерсти, их невозможно было ни спугнуть, ни переловить. Наузад чесался, они пропадали, но через пару секунд появлялись вновь, как будто издеваясь над собакой.

В отчаянии я зарылся в старые припасы, оставленные нам предшественниками. Там я обнаружил спички, банки с краской, старые шмотки, аккумуляторы, сухпайки – все, кроме того, что мне было надо. Я уже почти отчаялся, как вдруг наткнулся на аэрозоль от мух – и не абы какой, а армейский аэрозоль от мух.

– Ну все, песчаные гады, вам кранты, – пробормотал я себе под нос, встряхивая наполовину полный баллончик. Ничто не может уцелеть перед армейским антимушиным спреем. Сперва я думал, что предупреждение «НЕ РАСПЫЛЯТЬ НА КОЖУ», нанесенное крупными буквами на банку, рассчитано на идиотов: в самом деле, кому придет в голову использовать этот спрей как репеллент от комаров. Но потом представил себе пару знакомых ребят и осознал, что на самом деле это необходимо. Любой морпех, кому такая банка попала бы в руки, первым делом, как дитя малое, стал бы брызгать аэрозолем во все стороны, просто чтобы проверить его убойную силу.

Я и сам пару раз пшикнул для проверки. Если верить надписи на другом боку банки, вдыхать пары тоже категорически не рекомендовалось. При этом, как ни странно, эта дрянь пахла сахарной ватой.

Я решил обработать Наузада как можно скорее. Я знал, что времени у меня будет мало. Поэтому я подманил его на середину вольера галетами и начал обрызгивать шерсть, пока он не успел среагировать. К моему изумлению, он остался стоять неподвижно, ничуть не напуганный тем, что я делаю.

Раз уж он так мирно воспринимал происходящее, я решил рискнуть и еще раз прошелся спреем по шерсти. Когда я закончил, в сухом, пыльном воздухе густо пахло сахарной ватой, как будто мимо проехала тележка с лакомством.

Мушиный спрей подействовал мгновенно. С восторгом я наблюдал, как одна за другой мерзкие песчаные мухи отваливались с Наузада на землю.

– Умрите, создания дьявола! – прокричал я торжествующе и подпрыгнул на месте. Наузад вопросительно смотрел на меня, склонив голову набок, пока я танцевал победный танец, давя ботинками дохлых песчаных мух. Я улыбнулся, глядя на его недоуменную морду:

– Будут знать, как тебя обижать, Наузад!

Я почесал его за ушами и поставил аэрозоль в тенек, куда не попадали прямые солнечные лучи – на всякий случай, вдруг понадобится еще раз. Потом быстро закрыл калитку и как раз заканчивал завязывать веревку, которая удерживала ее на месте, как вдруг заметил, что ко мне направляется помощник начальника местной полиции – тот самый, который толкнул меня в грудь, когда я помешал им стравливать собак.

Афганские военные и полицейские, размещавшиеся на базе, с нами практически не общались, скорее всего, из-за языкового барьера. К армейским был приставлен морпех в качестве офицера связи, и все равно они почти не покидали большого здания на другом конце базы. А вот у полиции своего офицера связи не было, поэтому иногда с ними приходилось иметь дело мне.

После инцидента на собачьих боях я предложил полицейским оливковую ветвь мира. Мы думали, что можем подучить их приемам борьбы без оружия и потренировать для обысков и задержаний, но они встретили это предложение без всякого восторга. Впрочем, нас это не сильно удивило. Напрягаться эти парни очевидно не любили.

Большую часть времени они ели, спали и делали вид, что патрулируют, когда мы им это разрешали. Тогда они выходили с территории базы и шли на юг до ближайшей дороги, пересекавшейся с основной трассой, которая шла вдоль западной границы города. Место нравилось им, потому что туда доставала тень от холма. То, что это лишало их прикрытия наших ребят с холма, им в голову, как видно, не приходило.

Старший полицейский усаживался на коврик, а подчиненные шли «работать» на дороге. Водителей немногих машин, которые отваживались проезжать мимо, тормозили и отправляли на какое время посидеть и пообщаться с начальником, после чего им разрешалось продолжить путь.

Сегодня, пока он ко мне шел, я обратил внимания, что полицейский гладко выбрит, хотя волосы все равно сальными прядями падали на воротник грязной, заляпанной синей формы. На вид ему было лет двадцать пять, но я уже знал, что в Афганистане определить возраст – штука непростая. В сельской местности многие, как правило, вообще не знали дату своего рождения, да и зачем она им? В этих краях цифры не значили ничего. Прожил еще день – и ладно.

Помощник начальника посмотрел на меня. Никто из нас не стал желать другому доброго утра. Он что-то сказал на пушту, указывая на Наузад, укрывшегося у дальней стены вольера.

– Понятия не имею, о чем ты, – сказал я ему, хотя и так понятно было, что он заявляет на бойцового пса свои права. – Сейчас переводчика позову. – Я знал, что он тоже не может меня понять, поэтому ткнул пальцем на землю, потом на него. – Жди тут.

Стоило мне отойти, он тут же пошел к калитке и стал отвязывать веревку.

– Нет, – со всей жесткостью возразил я на это и потянул его за руку, после чего снова показал на землю. Затем я ткнул пальцем в себя и в здание, где жили наши переводчики.

Я заметил, что Наузад по-прежнему прячется под камуфляжным навесом, зато РПГ сидит прямо у калитки и смотрит, как мы спорим. Скорее всего, он надеялся, что сейчас дверь откроется, и он сможет удрать, побегать и поиграть.

Я подозревал, что полицейский снова попытается развязать веревку, как только я уйду, но у меня не было выбора. Я знал, что рано или поздно этот момент настанет. Никто и не сомневался, что так просто полицейский собаку не отдаст. В жизни ничего не бывает просто. Но на этот раз я хотел решить дело миром, и тут без переводчика было не обойтись.

Я добежал до комнаты переводчиков со всех ног и очень удачно наткнулся на Гарри, который как раз выходил оттуда. Всего с нами было три переводчика, и на самом деле этого звали вовсе не Гарри, но никто из нас не мог правильно произнести его имя на пушту. Чем-то на «Гарри» оно было похоже, поэтому кличка прилипла и закрепилась, как это принято у военных. Он сам вроде бы и не возражал.

Гарри родился и вырос в Кабуле. Ему нравилось учиться, он занимался английским, когда талибов наконец выгнали и школы в городе вновь открылись. Мы все восхищались Гарри, он готов был всем, чем можно, помогать силам коалиции, чтобы избавить свою страну от талибской заразы. Сейчас он жил у нас на базе в Наузаде и ходил в патрули. Это было рискованно, ведь пули не выбирают. Но Гарри готов был отдать жизнь ради того, чтобы в его стране начались перемены к лучшему.

Из личных вещей у него не было почти ничего, кроме небольшого серебряного чайничка, украшенного резьбой, и толстой деревянной палки, из которой он изготовил нечто вроде крикетной биты. Всякий раз, когда наступало время отдыха, он готов был приставать к первому встречному, чтобы с ним поиграли в мини-крикет на площадке у штаба.

Несмотря даже на то, что «мяч» представлял собой комок изоленты, морпехи старались бить вполсилы: никому не хотелось переломить тонкую, любовно разрисованную рукоять биты.

Мы с Гарри трусцой подбежали к вольеру. Афганский полицейский все еще стоял снаружи, пристально рассматривая Наузада и РПГ.

Афганцы коротко перебросились парой фраз, не обращая на меня внимания. Потом Гарри обернулся ко мне и перевел их разговор на почти безупречном английском:

– Помощник начальника говорит, это его пес, его зовут Пенни Дай, и ты должен его вернуть.

Подозреваю, Гарри знал, что я откажусь.

– Гарри, пожалуйста, скажи ему, что эта собака ему больше не принадлежит. – Я старался не смотреть на полицейского, чтобы не провоцировать его еще сильнее.

Последовал короткий обмен репликами, и Гарри вновь повернулся ко мне:

– Он хочет оплаты.

Я вздохнул и возвел очи горе. Можно было спорить до конца дня, конечно, но проще уступить. Вот только чем платить? У меня не было денег.

– Пожалуйста, скажи ему, Гарри, что пес не продается, но я готов ему что-то подарить в знак доброй воли. – Я не стал добавлять, что никаких добрых чувств к полицейскому не испытывал.

Я делал вид, что слушаю очень внимательно, пока они торговались между собой. Полицейский на меня ни разу не взглянул, зато он размахивал руками и то и дело указывал на Наузада. Я понятия не имел, это дружеский разговор или ожесточенный спор. На их лицах не отражалось понятных мне эмоций. Внезапно торговля прекратилась.

Гарри сообщил, что он только что продал мне Наузада за батарейки для полицейского фонаря. Абсурдность ситуации была так велика, что я улыбался, как идиот, пожимая полицейскому руку. Я пообещал, что отдам батарейки сегодня же, оставлю их перед обшарпанной зеленой дверью дома, где они жили. Это было небольшое строение, комнаты на две, не больше. Снаружи стояли три металлических каркасных койки, и когда погода позволяла, после обеда полицейские обычно устраивались там на своих продавленных матрасах, чтобы поваляться на солнышке.

– Спасибо, Гарри, я перед тобой в долгу, – сказал я, протягивая ему руку, когда заместитель начальника полиции ушел. Я не стал говорить, как много для меня значит безопасность Наузада и РПГ, – он все понимал и сам.

Гарри дружески стиснул мою пятерню.

– Нет проблем, – улыбнулся он. – Но ты мне должен партию в крикет, Пенни Дай!