Книга: Клиентка - Пьер Ассулин

Книга небольшая по объему, но полностью соглашусь с мнением Оли Penelopa2 - думать она заставляет. Также, все мои друзья по ЛЛ знают, насколько я скурпулезно отношусь к литературе на тему Второй Мировой вообще и на тему Холокоста в частности, и как я ненавижу все дешевые коньюнктурные слезовыжималки (особенно с привлечением детей) вроде "книжных воров", "мальчиков в полосатых пижамах" и иже с ними. Так вот - в данном случае это не оно. Но сравнительно невысокую оценку я объясню ниже.

Сюжет таков: герой книги, роясь в архивах разыскивая материал для написания биографии одного писателя наталкивается на доносы. В частности, на донос одной доныне здравствующей дамы, которая во время войны написала донос на членов семьи, владеющих меховым ателье и практически вся семья погибла в концлагерях. Один из членов семьи выжил, и теперь продолжает семейный бизнес. Наш герой-биограф надевает на себя белый плащ обличителя и начинает преследовать доносчицу, следит за ней, постоянный прессинг, устраивает партсобрание в автобусе (а потом удивляется, что его буквально выставляют из автобуса). По его мнению, дама уже практически забыла о своем нелицеприятном поступке, так вот надо ей напомнить. И главный вопрос, на который каждый читатель должен ответить себе сам - имеет ли право посторонний человек на такое "восстановление справедливости"? Или это только дело их жертв? Или они тоже не имеют право?

Ну и теперь обоснование не сильно высокой оценки - написано очень уныло, это оценка чисто литературных достоинств книги. Мало того, что сам ГГ просто кусок унылого говна, но от книги больше остается вселенской тоски, чем впечатлений и размышлений (все ИМХО).

«Ни с вами, ни без вас»… «Безумие не может больше служить оправданием, если оно толкает людей на преступления…» «Каждый из нас — это пустыня…» «Самоубийство — не желание умереть, а желание исчезнуть…» «Тоска — это сильнодействующая кислота, разъедающая душу…» «Каждый всю жизнь расплачивается за ее первую минуту…» «Ожидание смерти равносильно самой смерти…» Я стремился парализовать волю цветочницы, сделать ее жизнь невыносимой, обезоружить ее душу. Пусть она заговорит, пусть все расскажет, пусть, наконец, объяснит необъяснимое.

Вот только не тот ли это хрен, который не слаще редьки? И ещё пресловутая цель, которая оправдывает средства... Нет, Макиавелли ни при чём. Наш герой из идейных соображений убивает старушку... Тоже мне Раскольников, блин... Причём, Раскольников намного более последователен, он стремится к некому мировому благу. Этот же (забыл его имя) то́ заявляет, что за этим не кроется жажда мести, желание скандала или нечто другое, то́ что-то совершенно противоположное: я стал ходячим сгустком ненависти.

Обычно героев я не обсуждаю: в книгах они нужны лишь для выражения идей, которые только и достойны размышления. В данном случае сделаю исключение. Скажу: мотивы героя повествования я понимаю, его действия не одобряю. На первый взгляд, у него не было возможности действовать цивилизованно, потому что ему мешала подписка о неразглашении и что-то ещё. Но на самом деле это не совсем так. Если кому-нибудь интересно моё мнение, я не нахожу ненависть или месть уважительной причиной для каких-либо действий. Справедливость в современном обществе должна устанавливаться и восстанавливаться путём применения законных процедур. "Самодеятельность" я оправдываю только в одном случае: когда законные процедуры не установили справедливость. Тогда да. Тогда свободный человек имеет право -- а иногда и обязан -- действовать собственными силами. Но ни в коем случае никто не должен заменять закон самодеятельностью. Разумеется, сказанное применимо в обществе, в котором закон действует исправно. Если идёт война, или случилось стихийное бедствие, или правосудие заведомо не защищает справедливость (продажно, например), тогда месть при определённых ограничениях может -- и даже должна -- стать законом. В этой материи есть множество тонких нюансов, которые можно обсуждать очень долго, но если в двух словах, то я считаю как-то так. Наш исследователь одержим желанием всё узнать. Но только это не благородная одержимость знанием. Напротив, это сродни инстинкту ищейки, идущей по следу. Читать об этом было довольно противно.

Теперь немного о стиле.

Нет незначительных судеб; важно лишь, под каким углом точки зрения мы на них смотрим. ... я остановился посреди тротуара, сдвинул ноги, уперся руками в бедра и застыл, как гвардеец, дав крен влево на шестьдесят градусов.

Что-то с геометрией не так. Если 60 градусов ещё можно считать метафорой, то "угол точки" -- это уж слишком. Евклид не одобрил бы. Написано часто довольно туманно. Совсем не понял некоторых фраз:

Что касается свидетельства о рождении, его незачем было менять после того, как один из депутатов парламента попытался унизить председателя совета, следуя давней традиции искажать фамилию, чтобы как можно больнее уязвить ее обладателя. Мендес-Франс? Да это же не имя, а гражданское состояние! ... Их фигуры казались одним безмолвным криком. Как бы напоминанием о всеобщей вине и коллективной ответственности. Несколько позже, в Израиле, этих людей прозвали «мылом». Они вгоняли всех в краску.

Почему "Мендес-Франс -- это гражданское состояние"? Бог его знает. Почему кого-то прозвали "мылом"? Похоже, переводчик тоже ничего не понял. А уж длинный первый абзац 7-й главы можно занести в Книгу рекордов Гиннесса в номинации "туманность выражения". Он слишком длинный, чтобы цитировать, попробуйте его понять с трёх раз, когда будете читать. Ну и плюс по мелочи: магазины описаны одинаково и т.п. -- не очень понравился мне стиль автора.

Ну и уже упомянутое послесловие Н.Паниной какое-то странное:

Борьба с демонами собственной совести для «сознательной гражданки госпожи Арман» — жертвы извращенной морали, навязанной обществу официальной пропагандой, — оборачивается трагедией.

Такое впечатление, что Н.Панина книгу не читала. Мораль госпожи Арман вполне нормальна: она пыталась спасти брата. Госпожа Арман -- жертва шантажа. Государственного шантажа.

В общем, книга точно не плохая, но могла быть и получше во многих отношениях. Почитать можно. Кроме послесловия.

Работая в архиве с секретными документами периода оккупации Франции, герой находит целую пачку доносов. Добропорядочные парижане спешат поскорее настучать в гестапо о соседях-евреях. И не то, чтобы они пребывали в блаженном неведении, судьба несчастных вполне прозрачна и однозначна, но пишут, пишут старательно. Эти скрываются там-то, эти сказали то-то. И вдруг знакомые имена. Донос на родственников, донос, после которого глава семейства сгинул в концентрационном лагере. А вот и автор, соседка, живущая напротив, до сих пор клиентка той семьи, владельцев мехового ателье И началось...

Идея мщения полностью захватывает нашего героя. Он словно одержим вопросом - зачем она это сделала. И в своем желании докопаться до истины герой преступает все правила общения. Анонимные письма, навязчивое преследование соседки, которой уже глубоко за семьдесят, отвратительный скандал в автобусе - "Эта женщина донесла на евреев, смотрите!" Но почему-то пассажиры не склонны поддерживать его, и именно герою приходится позорно покинуть салон... Почему? Разве такие преступления имеют срок давности? Умом понимаешь, что наверное он прав, но почему такое отторжение вызывает его поведение? Да, прошло пятьдесят лет, но доносчик - он всегда доносчик. Или нет?

Непростой вопрос. Но герой забывает главное - кто он, чтобы судить, осуждать и выносить приговор? Кто дал ему право выступать от имени тех, кого уже нет? И невольно этот вопрос мы можем обращать и к себе, разве мы подчас не бываем излишне категоричны, не принимаем решения, не владея всей информацией?

Главный герой изучая секретные архивы времён оккупации Франции фашистами (главный герой биограф и собирает сведения об одном известном писателе), находит донос на своих знакомых - владельцев мехового ателье, которые после этого доноса практически всей семьёй погибли в концлагерях; оставшийся в живых один из сыновей хозяина магазина вернулся и продолжил дело отца. В поисках правды главный герой обнаруживает, что доносчица до сих пор владеет цветочной лавкой напротив мехового ателье и до сих пор является клиенткой людей, на который когда-то донесла. Биограф напрочь забывает о своей работе, теперь он целиком сосредоточен на том, чтобы покарать Зло.

На самом деле много говорить о книге не хочется, ее нужно прочесть самому и сделать свои собственные выводы. И дело не только в страшном периоде Второй Мировой во всех ее проявлениях. Как многих людей мы привыкли осуждать в своей обыденной жизни, не зная их историю? Конечно, никто не опускается до уровня "я тебя покараю", но все же достаточно уже носить презрение к людям в самом себе, чтобы стать похожим на главного героя книги. Эта история как зеркало (зеркала в сюжете книги играют тоже не последнюю роль), в которое вы смотритесь. Только от читателя зависит, что он там увидит.

Я все еще на эмоциях, прочтите эту историю.

Не поймите меня правильно. Я прочитала книжку, пусть и небольшую, за один день; мне было любопытно. Небудничный стиль тяготит лишь первые пару страниц, потом довольно быстро втягиваешься, и, представляя себе фон современной литературы, признаешь, что язык неплох. Хорошо поработал и переводчик, потому что текст сохранил характер, потому что фразы не режут слух и глаз, в конце концов, потому что нет грамматических ошибок и все согласования на месте. Кроме того, и «Текст» неплохое вроде издательство; и про Ассулина в рунете пишут мало, но всё же ничего подозрительного. Так что всё хорошо, и все дороги вроде ведут в счастливое будущее.

Вот только есть у меня несколько крошечных читательских ремарок. Вот только есть еще… сюжет.

*** Для начала, где жена главного героя, существование которой является в некотором роде смыслообразующей деталью, но которая не появляется на страницах романа ни разу? Однако, опустим.

Читаю я эту историю: человек (герой) копает парижский архив эпохи второй мировой, то есть – для французов – оккупации и узнает, что дед его друга и дальнего родственника (Фешнера, еврея) был отправлен в лагерь доносом некоей конкретной мадам (Арман, француженка). Рассказывает об этом Фешнеру, а тот, считая, что вернейший палач человека это его совесть, не собирается ничего предпринимать. И тут наш герой воспламеняется жаждой разоблачения злодейства и попутно жаждой экзистенциальной истины: почему же она донесла?!

Читаю я, читаю, ситуация нагнетается, нагнетается, близиться к первому из череды катарсисов… и я откладываю на полуслове книгу, чтобы написать: я — не — понимаю. Вот того мира, который в романе описан, я не понимаю. Это не моя реальность. Вообще. Я не понимаю такой дружбы, такой семьи (ну где же, где жена?!), такой манеры жизни. Я читаю, и картинки оживают: вот двое меховых портных, отец и сын, всегда в костюмах, даже после работы не снимают галстука, говорят на чистейшем французском, хотя евреи, вежливые, терпеливые, — а жизнь не оживает. Не знаю, может, во Франции так живут, с кого-то же Ассулин должен был писать (говорят, с себя писал, кошмар какой).

Более того. Такой герой, такой характер в контексте ситуации – совершенно вне моей реальности. Нет, вы серьёзно? Узнав, что сорок лет назад пращура его друга отправили в лагерь не случайно, а по доносу; узнав имя уже пожилой теперь доносчицы, герой идёт и планомерно пытается довести женщину до истерии.

<…> я вновь чувствовал себя полным энергии. Дабы усугубить паранойю доносчицы и постепенно отравить ее душу ядом сомнения, вливая его по капле, я решил неуклонно изводить ее и днем, и ночью.

Может быть, французы такие гражданственные граждане. Может быть, они такие борцовые граждане. Но мне кажется, что всё это очень странно. Очень, очень странно. Как бы ни звучала история минувших лет, мне кажется, варианта только два: либо оставь всё в своей голове, либо расскажи всё непосредственным участникам, пусть решают, что делать с правдой. А они, между прочим, решают о правде забыть. И ТУТ ТЫ БЕРЕШЬ КАТАНУ И ИДЕШЬ МСТИТЬ. За деда своего друга! Ну что за бред. (И что вообще думает обо всём этом твоя жена? И, кстати, чувак, где? твоя? жена?)

Ладно, возвращаюсь к катарсису. И ждёт меня еще более восхитительное зрелище! На целый автобус (тыча! в неё! пальцем! брызгая! слюной!) вещать, что вот эта мадам Арман в сорок первом сдала полиции евреев Фишнеров, которые попали в лагерь и умерли, и да как её до сих пор земля носит — СЕРЬЁЗНО?! это ок? А потом фокус:

Госпожа Арман беззвучно плакала. Она выиграла. Я уже ничего не мог с ней поделать — по крайней мере, в нынешних обстоятельствах. Какой мужчина посмел бы прилюдно нападать на плачущую женщину, тем более являясь виновником ее слез? Это не подлежало обсуждению, даже если женщина была не права.

WTF?!

На всякий случай, утирая пену с подбородка, стоит успокоиться и сказать. Что я не обсуждаю факт доноса и вину мадам Арман; для этих суждений у каждого есть на плечах голова, и дело вообще не в этом. Что я не удивляюсь, как за члена близкой тебе семьи может болеть сердце. Наконец, что я не отрицаю возможность такого сюжета вообще: всё может статься; сюжет кажется мне абсурдным в такой манере, с такими характерами.

Но если общая фабула в принципе реальна, то все повороты сюжета и даже все мелочи (которые должны играть на правдоподобие) кажутся притянутыми за уши, совершенно произвольными, будто каждый шаг повествования — в уже придуманный, приготовленный автором, горяченький еще след. У текста нет никакой жизни — и в том смысле, что текст не отражает жизнь, и еще больше в том смысле, что текст сам по себе не живёт, мертвый. (Это особенно чувствуется после недавнего прочтения Битова, где роман сам себе режиссер и сценарист, и редкие условности, которые допускает демиург-автор, органичны.)

А еще герой путается со своей одержимостью: то он хочет узнать истинную природу вещей и «почему она это сделала?!», для чего начинает крутиться вокруг да около, мол, привыкнет ко мне, доверится, расскажет — то он хочет довести женщину до исступления и покарать её за несмываемое преступление против людей и нравственности, для чего преследует её, пишет анонимные угрозы и в итоге устраивает публичное бичевание с призывом к казни.

А автор, между прочим, путается с семейным положением героя: ГДЕ ЖЕНАААА?!

*** Книга оставляет удивительно ощущение эмоциональной грязи и непонимания. Потому что в ней нет ничего вечного. Потому что если она и должна учить прощению и милосердию, то в ней самой нет ни слова прощения, ни капли милосердия. Если она призвана показать, как человек в попытках осудить зло злу же уподобляется, то здесь кроме этого ничего и нет.

Безусловно, война и действия во время неё - особая статья, но повествователь во что бы то ни стало хочет ответить на главный вопрос - "Почему?". И вот тут начинается разветвление истории, так как непосредственно жертва, даже зная правду, отказывается быть палачом ввиду прошествия лет, но главного героя уже не остановить. Имеет ли он, относящийся уже к послевоенному поколению судить? Однозначно вопрос морали.

Порой, ища истину, выясняется множество подробностей, которые могут привести к совершенно неожиданным последствиям и касаются не только прошлого. Нельзя писать историю кровью и, пытаясь наказать зло, самим стать его поборником.

Кто виноват? - решать читателю, абсолютной правды не существует, у каждого она своя, как и сделка с совестью, которая нечиста у всех.