Электронная библиотека » Петр Александров » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 29 ноября 2013, 03:19


Автор книги: Петр Александров


Жанр: Документальная литература, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Выхожу со двора предводителя дворянства и встречаю Иосифа Якобишвили, – это свидетель своеобразный, с показанием в виде движущейся панорамы. Иосиф Якобишвили, бывший дьячок, бросил тихое и сладкогласное псалмопение, и судьба, не, то смеясь над ним, не то серьезно указуя ему новый путь служения, выдвинула его в роль, которая требует не только голоса, но и такта, добросовестности, правды, в особенности правды. Он вдруг совершенно неожиданно становится свидетелем двух фактов, важных для обвинения. Идет Якобишвили по улице Сачхер, куда он прибыл по своим делам, идет и остановился. Почему, спрашивают его, вы остановились? Так, себе, говорит. Думаю, что могло случиться. Бывает, что часы идут и остановятся, а потом опять идут. Остановившись, Якобишвили видит, что мальчик лет одиннадцати подбежал к еврею на улице и спрашивает: а что, замученного нашими ребенка отвезли в ту же ночь или нет?.. и получает за это от еврея подзатыльник и название осла. Якобишвили не понял собственно смысла слов мальчика; он пошел своей дорогой. Но эти слова, значения которых он не понял, остались в его памяти, и он припомнил их, когда через две-три недели он услыхал спор по поводу обвинения, взведенного на евреев. Странным, однако, представляется то, что евреи, похитившие Сарру, так неосторожно обращались с предметом своего преступления, что даже малые ребята знали о нем и болтали на улице. Но слова еврейского мальчика – не единственное приобретение на пользу дела со стороны Якобишвили. Было еще другое, о чем он свидетельствует. Было это 6 апреля. Идет он, рассказывает Якобишвили, и на этот раз не останавливается. Видит он, что десятский ходит по домам евреев, стучит и созывает Их на сход; а Якобишвили все идет и идет, так что, надо полагать, десятский очень скоропостижно заходил в дома, делал вызовы, да и самые дома были расположены как раз по пути Якобишвили. Стучит десятский в одном доме и, конечно, постучав, остановился, а Якобишвили все продолжает идти. На стук выходит женщина. Десятский просит ее вызвать сына. Между тем Якобишвили все идет. Женщина отвечает: „Зачем вам моего сына? Он на сход не пойдет, он в замучении ребенка с вами не участвовал, незачем ему быть на сходе“. Якобишвили, не забывайте, все идет, да идет. Что же такое его показание, как не движущаяся панорама? Я припоминаю рассказ, как один сановник, призвав к себе художника, предложил ему написать картину баталии, продолжавшейся четыре дня. Войска выступали, двигалась артиллерия, развертывалась и скакала кавалерия, колонны переменяли места, шел бой, победа склонялась то в ту, то в другую сторону, и, наконец, на четвертый день на месте битвы остались только трупы и стаи воронов. „Вам угодно, чтоб я написал несколько картин?“, – спросил художник. „Зачем несколько, напишите все это на одной картине“. Художник отказался. Якобишвили – этот бы изобразил все на одной картине. Выслушав рассказ Якобишвили, спрашиваем десятского, не собирал ли он 6 апреля сход. Он отвечает, что не мог собирать сход, потому что это был день еврейской пасхи, и в этот день, как день большого праздника, сходов не собирают. Модебадзе возражает, что Нато Цициашвили не десятский. Спрашиваем об этом старшину Душиашвили. Бичия Душиашвили подтверждает, что схода 6 апреля не было. Нато Цициашвили действительно десятский, но схода собирать не мог, потому что в этот день в сходе надобности не было.

Расстанемся с Якобишвили. Мне предстоит говорить по поводу обвинения Моши Цициашвили. Я должен вам открыться по душе. Если 61-летний Хундиашвили возбуждает во мне серьезные мысли, если я, смотря на него, не мог отрешиться от мысли, что 61 год жизни Хундиашвили был первым годом его тюремного заключения; если я смотрю на него и думаю, что нет условий, которые бы застраховали от тюрьмы, что, собственно говоря, места столь и не столь отдаленные есть только понятие относительное, что в сущности они близки каждому из нас и что близость их зависит от обстоятельств, которыми располагает наша воля, – если Хундиашвили возбуждает во мне серьезные Мысли, то мои симпатии посвящены Моше Цициашвили. Я его люблю, как любит мать своего несчастного сына; Моша – это мой Иосиф, которого все продают, к кому он братски обращается. И действительно, Моша замечательно несчастлив, ничто ему не удается. Захотел Моша погадать о будущем. Он знал уже, что против него собирается грозное обвинение, а тут как нарочно подвернулся маг и волшебник Комушидзе, который по пульсу узнавал судьбу человека. Моше хочется немножко приподнять завесу будущего, узнать, чем кончится его дело, которое его так беспокоит. Конечно, Моша преступает этим закон Моисеев, запрещающий обращаться к магам и волшебникам. Но если бы не было закона, не было бы и преступлений. С другой стороны, царь Саул был и посерьезнее Моши, да и тот обращался к аендорской волшебнице, вызывая через нее тень Самуила. Моша тени Самуила не тревожил; он желал только предложить свой пульс, чтобы Комушидзе посредством его решил вопрос, сильно занимавший Мошу.

Председатель. Я бы попросил не говорить лишнего и не касаться вещей, которые к делу не идут.

Присяжный поверенный Александров. Я принужден касаться этого предмета только потому, что гаданье ставится в улику М. Цициашвили в обвинительном акте, и я по необходимости должен считать эту улику существенной, ибо обвинительный акт есть собрание существенных улик. Я думаю, что из покушения Моши на гаданье можно вывести заключение не о его виновности по делу, а только о его нервной нетерпеливости. Моша действительно нетерпелив, он не может спокойно выжидать течение событий. Он обращается к одному свидетелю по делу и просит его не о чем другом, как только сказать правду на следствии. Моша уже знает, что этот свидетель указан как встретивший его будто бы в ночь на 6 апреля невдалеке от Дорбаидзе. Покажите правду, говорит он этому свидетелю, скажите, что вы меня не встречали, потому что вы ведь действительно меня не встречали. И эти наивные и невинные слова, где нет никакого намека на подговор сказать неправду, и эти обращения Моши к свидетелю ставятся ему в улику, и улика эта как существенная заносится в обвинительный акт. Нетерпеливый Моша то и дело говорит о своем деле; но и тут неудача. Он говорит, и как нарочно удается ему построить такое выражение, которое можно объяснить и так, и иначе. Свидетель Юркевич и прокурор понимают это выражение в одном смысле, защита имеет основание понимать его в другом. Моша, говорит Юркевич, выразился так: „Если не будем хлопотать по нашему делу, если будем сидеть сложа руки, то докажется или окажется наша вина“. Тут два смысла, и все зависит от того, над каким словом сделать повышение голоса. „Докажется“ наша вина, – понятно, что дело идет о действительно совершенном преступлении, повысьте голос над словом „наша“, смысл будет другой: взвалят на нас и окажется наша вина. Я полагаю, что Моша употребил это выражение именно во втором смысле, потому что если бы он имел в виду первый смысл, то не стал бы так громко говорить, чтобы Юркевич мог слышать – его слова. Что же связывает Мошу с настоящим обвинением? Его встретили, он ехал накануне дня, когда найден труп Сарры, по сачхерской дороге, вблизи коей оказался труп. Но в действительности труп от этой дороги лежал далеко. Можно остановиться в недоумении над вопросом: зачем нужно было привозить труп так далеко, когда его можно было бросить в другом ближайшем месте. Свидетели говорят: мы видели, что ехали два еврея; Мошу узнали, Моша был единственный еврей, которого свидетели знали. Окликнули они Мошу, назвали его по имени, но встретившиеся всадники не отвечали. Почему не отвечали? Не отвечали потому, что между ними не было М. Цициашвили, или не хотели ответить, хотели скрыться – неизвестно. Возле трупа оказались следы двух лошадей. Если видели Мошу вдвоем с другим всадником, и если затем оказываются возле трупа следы двух лошадей, то кто же, заключают, как не Моша привез труп? Но я полагаю, что Моши не было при встрече с двумя свидетелями, если даже они встретили каких-либо всадников. Моша Цициашвили вечером был вместе с другими, он просил поставить на ночь караул около еврейских домов, так как евреи боятся, что ребенок, в виду сделанного против них обвинения, может быть к кому-нибудь подброшен. Такая просьба, которая только случайно осталась без удовлетворения, не указывает на предстоящую необходимость для Моши вывозить из Сачхер труп ребенка. Затем ночь на 6 апреля была лунная, та ночь еврейской пасхи, которая, в отличие от нашей, празднуется в полнолуние. В светлую ночь выезжать из селения с трупом Сарры Модебадзе было бы рискованно. Предположить такую неосторожность со стороны Моши трудно. Да и зачем было увозить труп так далеко, когда этот труп можно спрятать, хотя бы даже в одном из еврейских домов или огородов. Но как же объяснить следы двух лошадей около трупа? Относительно следов лошадей я не стану исключительно основываться на свидетельстве Филимона Микадзе не потому, что не верю этому свидетелю; нет, личное мое впечатление было в пользу того показания, которое он дал. Не знаю, какое впечатление он произвел на вас, господа судьи, это зависит от вкуса и взгляда; на меня его показание произвело впечатление правды, но я не могу не признать, что свидетельство Микадзе несколько запоздалое. Правда, я не согласен с тем, что свидетельское показание Микадзе, данное здесь, находится в противоречии с показанием его на предварительном следствии, – это не совсем справедливо. Здесь Микадзе показал более того, что показал он на предварительном следствии; на предварительном следствии он далеко не показал всей правды; но то, что он показал тогда, не исключает того, что он более откровенно показал здесь. На предварительном следствии он говорил, например, что не видел следов наносного песка на трупе. Но ведь на предварительном следствии вопрос был о том, действительно ли Сарра Модебадзе утонула или нет? Такого количества песку, чтоб можно предположить утопление, на трупе не было. Здесь Микадзе утверждает, что были следы песка, но какие? Крайне незначительные следы, которые могли быть оставлены мышами или другими зверями, которые бегали по трупу. Наконец, эти следы песка, как и замеченные следы сырости, могли остаться от дождя, под которым труп оставался у забора; частицы песка могли быть занесены на труп ветром. Таким образом, в теперешнем показании Микадзе я не вижу противоречия с тем показанием, которое дал он на предварительном следствии. Как совершенно новое Микадзе, между прочим, рассказал здесь умолчанное им прежде о происхождении конных следов возле трупа Сарры. Я принял за правило оперировать только теми доказательствами, которые считает достоверными сам обвинитель. Я не стану опираться на показание Микадзе, которое, как данное поздно, может быть заподозрено обвинением, но для меня важно это показание в том отношении, что оно дает мне мысль объяснить хотя бы только предположительно, как возможное, происхождение следов возле трупа. Микадзе говорит, что родственники Сарры, узнав о разыскании трупа, на двух лошадях отправились к месту нахождения его, с дороги свернули по направлению к трупу и тем же путем вернулись назад. Действительно, весьма возможно, что при первом известии о разыскании Сарры в трех верстах от дома ее отца семейные Сарры на лошадях поспешили к трупу и следы лошадей возле трупа оставлены были ими. В справедливости этого моего предположения убеждает меня не показание Микадзе, имеющее для меня, по крайней мере, всю силу убедительности, которое только наводит меня на ту мысль, а другое соображение, Труп Сарры Модебадзе найден уже после того, как подозрение было заявлено против евреев. Вы знаете, г. судьи, что родственники Сарры ничего не пропускали, чтобы обличить вину евреев. Вы помните, что, по их словам, у Сарры оказались даже порезы под коленами, в действительности никогда не существовавшие, как это бесспорно доказано. Без сомнения, эти люди, которые для своих целей находили возможным изобретать порезы у Сарры, видя следы двух лошадей около места нахождения трупа, следы свежие, происхождения которых они, однако, не знали, не простили бы их евреям, не упустили бы в свое время обратить на них внимание. Тогда же бы они указали на эти предательские следы, как на доказательство того, что ребенок не сам пришел к стене виноградника, но что его привезли неизвестные люди на двух лошадях и подбросили. Но об этих следах ничего не было говорено, никто не возбудил вопроса и подозрения, а людей, осматривавших труп и местность в самое первое время по разыскании трупа, было много. Конечно, они останавливались на вопросе, как попала девочка к забору виноградника, конечно, в суждениях, предположениях о характере случая не было недостатка. Конечно, было обращено внимание и на положение трупа, и на местность, где труп находился, конечно, вспоминали о евреях, которых до того подозревали, и среди естественных рассуждений о всех этих предметах никто не заметил возле самого трупа свежие следы двух лошадей и никто не указал на эти следы. Этого нельзя допустить. Нет, происхождение этих следов понимали и не могли не смотреть на них как на улику, как на указание, что труп Сарры привезен и подброшен. Следами воспользовались после, когда пристав, не зная Действительного происхождения этих следов, обратил на них внимание. Когда эти следы стали приводить в связи с привозом трупа Сарры, тогда оказалось, что никому не пришло в голову обратить внимание на следы. „Мы, дескать, люди простые, не доглядели“. А вот порезы под коленами доглядели.

Я покончил с разбором улик, которые выставляют обвинительный акт и обвинительная речь. Я мог бы, как совершенно справедливо заметил прокурор, задачу мою ограничить только тем, чтобы опровергнуть выставленные улики. Я не следователь, я не прокурор, не лицо, производящее дознание, я не обязан искать объяснения, как, отчего последовала смерть Сарры, я моту оставаться в полном на этот счет недоумении и, тем не менее, просить для обвиняемых оправдательного приговора. Но в настоящем деле есть достаточно данных, которые дают возможность разъяснить случай смерти Сарры Модебадзе. Пусть эти объяснения будут только предположением; важно, что можно допустить это предположение и что оно не только не противоречит данным дела, но даже ими подтверждается, что предположение это во всяком случае более состоятельно, чем предположение о похищении евреями Сарры для какой-то неведомой цели. Я объясняю случай смерти Сарры таким образом. Сарра, очевидно, пошла с места выжигания белил домой. Это заключение я основываю на том разговоре, который был у нее с сестрой ее Майей и о котором свидетельствует Турфа Цхададзе. Турфа Цхададзе говорит, что, уходя за валежником, Майя сказала сестре: „Уходи домой, нам обеим здесь оставаться нечего“. По всей вероятности, после этого девочка решила отправиться домой и действительно, не прощаясь ни с кем, – да, очевидно, этого и не находили нужным, – ушла незамеченной. Когда вернулась Майя и Сарры не было, все подумали, что девочка пошла домой. Прийти домой она могла по верхней тропинке, идущей по плоскогорью. На этой тропинке видели ее С. Церетели и Коджаия, когда она шла к Цхададзе; вернуться ей домой по той же тропинке было совершенно естественно. Зачем ей было для возвращения домой спускаться на садзаглихевскую дорогу? Там предстоял ей подгорный сток, который был для нее тяжел, а затем горный подъем у дома отца. Мы имеем показания многих свидетелей о том, что во время, совпадающее со временем исчезновения Сарры после проезда евреев, густой туман пал на ту местность, где находилось селение Перевеси. Я признаю лживым свидетельство Д. Церетели; но в этом свидетельстве, из которого так много черпает обвинение, я возьму только одно указание, по моему мнению, совершенно свободное от подозрения в лжесвидетельстве, потому что это указание в целом строе показаний Д. Церетели представляется незначительным. Д. Церетели говорит, что после проезда – евреев пал такой густой туман, что он, боясь, чтобы не заблудилась скотина в лесу, отправился ее отыскивать и загонять. Конечно, скотина – животное неразумное, она с человеком сравнена быть не может; но если мы сравним эту скотину с 6-летней девочкой, то не можем не придти к заключению, что если скотина, которая руководится инстинктом, могла в тумане заблудиться, если этот туман относительно скотины мог возбудить опасения Д. Церетели, то нет ничего удивительного, что Сарра, направившись по тропинке и достигши того места, где эта тропинка разветвляется и впадает с одной стороны направо в дорбаидзевскую дорогу, а с другой – налево ведет к дому Модебадзе, что в тумане, который препятствовал видеть перед собой в нескольких шагах, Сарра попала на правую ветвь тропинки, тогда как она должна была идти налево. Попав на дорбаидзевскую дорогу, по которой она и пошла сначала, думая, что она идет к дому отца, а потам, вероятно, догадавшись, что она ошиблась и заблудилась, шла до какого-либо жилья, где бы она могла узнать дорогу домой и вернуться. Очевидно, Сарра шла по дорбаидзевской дороге до тех пор, пока не дошла до места, с которого она могла увидеть каменную стену. Увидевши эту стену и думая, вероятно, что это след жилья, она пошла по направлению к стене. Заметив, однако, что жилья нет, не догадываясь, как попасть в деревню, конечно, утомленная и истощенная продолжительной ходьбой, в испуге, Сарра уселась около стены на покатости, где она потом и была найдена. Конечно, она кричала, плакала. Но крика Сарры, говорят, никто не слыхал, а между тем по произведенному опыту, с места, на котором нашли Сарру, звуки человеческого голоса слышны в деревне Дорбаидзе. Но произведенный опыт не может опровергнуть то предположение, что Сарра Модебадзе кричала и крик ее, однако, не был услышан. Иное дело напрягать внимание, слушать, когда предупрежден о том, что следует слушать, как это было при производстве опыта, и другое дело, когда человек не предупрежден, не обращает внимания, не прислушивается, когда кричащий находится в поле, а тот, кто мог бы услышать крик, сидит, запершись в доме. Слышать голос взрослого – одно, а совсем другое услышать крик ослабевшего 6-летнего ребенка. Наступила тяжелая ночь. Сарра не знала, куда деваться, куда идти. Ей предстояло одно – остаться на этом месте у стены. На этом месте она уснула. Ее так и нашли. Если верить показанию Ф. Микадзе, – а не верить ему, по крайней мере, в этом отношении, нет основания, – Сарра найдена в полусидячем положении, согнувши несколько ноги, опираясь спиной на покатость. Отчего Сарра умерла? От истощения, от утомления, от дождя, от ночного холода, наступившего за этим дождем. Ведь для того, чтобы умереть от ночного холода 6-летнему ребенку, который был одет в рубище, босой, промокший от дождя, истощенный ходьбой, голодный, не нужно температуры ниже 0°, – Сарра могла умереть от холода даже при 3 или 4 градусах выше нуля. Мы, взрослые люди, с трудом переносим в комнате температуру 10–12°, что же удивительного, что ребенок мог умереть, пробывши долго под холодным дождем. Случай с Саррой не что иное, как несчастье. У нас, к сожалению, нередки такие случаи с детьми, за которыми родители по бедности средств, а иногда и по небрежности, не имеют внимательного присмотра. Случаи эти не возбуждают ни в ком подозрения, объясняются очень просто, как объяснили вначале и случай с Саррой Модебадзе. Когда труп ее нашли, причина смерти была для всех ясна, и ни в ком – ни в родных, ни в старшине, ни в посторонних свидетелях, не возбудилось никаких подозрений относительно причины смерти. Старшина, который, конечно, знал, как следует поступать в случаях сомнительной смерти, без колебания согласился на просьбу И. Модебадзе отдать домой тело дочери, и умершая была похоронена родителями без заявлений каких-либо подозрений.

На теле Сарры Модебадзе нашлись, однако, некоторые подозрительные поранения. Наружные знаки на трупе – обстоятельство очень важное. Иосиф Модебадзе и его семейство поняли, что вся сущность их подозрений на евреев держится на замеченных наружных знаках на трупе. Но так как этих наружных знаков было мало, так как этим знакам не без основания приписывалось посмертное происхождение, то нужно было указать что-либо более серьезное, и вот после того как труп был освидетельствован и зарыт на вечный покой, является со стороны родственников Сарры заявление, что у нее были порезы под коленками. Ввиду этого заявления труп был снова вырыт, было произведено вторичное освидетельствование местным медицинским авторитетом, произведено оно было в присутствии отца, которому показаны были подколенки его дочери, для того, чтобы он мог убедиться собственными глазами, что порезов нет. Тем не менее, все семейство Модебадзе заявляет и здесь, что были порезы. Тщетно прокурор старается через расспросы объяснить чем-нибудь это, очевидно, ложное свидетельство; он спрашивает у свидетелей, не было ли это пятна на теле, не приняли ли свидетели пятен на трупе за порезы? Нет, с каждым ответом утверждают они более и более существование порезов, и добавляют: это были глубокие порезы. После этого прокурор уже более вопросов не делает. Вы, господин председатель, вновь передопрашиваете этих свидетелей о порезах, вы стараетесь найти какое-либо объяснение, очевидно, ложному показанию, вы ищите возможности объяснить их слова ошибкой. Нет, – новые утверждения, и теперь уже не о порезах, а о глубоких ранах. Теперь остановимся на знаках на руках. Знаки на руках, по моему мнению, объясняются весьма легко, как объяснили их врач Берно и доктор Гульбинский. Они говорят, что полевые мыши или другие какие-нибудь грызущие животные могли обгрызть эти мягкие части. Раны не были вырезанными, а были выгрызенными; они затрагивали только кожу и не проникали ни в мышцы, ни в сухожилия. По мнению врача Берно, который действительно может быть признан свидетелем-очевидцем, раны были посмертными и притом равными. Говорят, свидетельство врача Берно не заслуживает внимания, мнение его неверно и не имеет значения. Это не совсем так. Если в свидетельстве врача Верно и не соблюдены все условия, которые требуются для актов этого рода, то во всяком случае в нем содержатся такие факты, которые подтверждены и Ахумовым, помощником мирового судьи, присутствовавшим при вскрытии Сарры. Вопреки мнению врача Берно, подозревавшего „в случае смерти Сарры следы преступления, Ахумов говорит, что описание ран, как оно сделано врачом Берно, – верно, но что он разошелся с врачом только относительно времени происхождения этих ран. Это разномыслие было ввиду высшей гражданской медицинской власти на Кавказе, и признано по отношению ран, в чем согласны и Берно, и Ахумов, – что раны, по всей вероятности, посмертные и что если даже допустить прижизненное происхождение этих ран, то извлеченное из них количество крови могло быть только самое незначительное. Если стать на почву обвинения, то происхождение ран и количество крови имеет серьезное значение. Весьма важно и другое мнение общего присутствия управления медицинской частью на Кавказе, которое допускает возможность объяснить смерть Сарры действием не только утопления, удушения, но других причин, за исключением одного – смерти от потери крови. Вскрытие действительно обнаружило переполнение кровью внутренних органов. Итак, раны на руках, если бы вопреки мнению врачей и принять их прижизненное происхождение, не дали и не могли дать много той драгоценной крови, которая, по-видимому, должна бы составлять существенную цель похищения Сарры. Это соображение дает мне повод, господа судьи, привести вам один аргумент, которым я и закончу разбор фактической стороны дела. Это было уже давно, века три тому назад; в одной из местностей России судили какую-то старуху по обвинению в том, что она ведьма, портит людей, разные беды накликает на местность. Множество улик, множество свидетелей было собрано против старухи, но она энергически защищалась. Это не басня, господа судьи, у нас известны процессы о ведьмах, они существовали и в Западной Европе, хотя теперь сделались явлением невозможным. Изнемогая под тяжестью улик, старуха, однако, так энергически защищалась, что производила впечатление. Судьи колебались и медлили приговором. Тогда из публики, – обычаи в то время были проще, и публике не воспрещалось высказывать свои мнения, – тогда из публики один мудрый старец, нетерпеливый видеть торжество правосудия, для того чтобы подавить ее силой бесспорного доказательства, говорит судьям: „Да что вы на нее смотрите? Если она ведьма, у нее должен быть хвост, потому что ведьма всегда с хвостом, и скрыть этого хвоста она никак не может“. Исследовали, – хвоста не оказалось; старуха ушла оправданной к великому огорчению старца, побитого его же аргументом. Я не имею авторитета старца, тем более мудрого, но мне кажется, я могу воспользоваться и для настоящего дела мыслью старца. Ведь оба дела – и настоящее, и о ведьмах – по характеру своему довольно близки между собой. Я спрашиваю, если, обращая внимание на эти раны, хотят доказать, что они были ранами прижизненными, что они были произведены для извлечения из ребенка крови с известной целью, то дайте характеристические признаки этого. Укажите те характеристические признаки, которые бы показывали, что этот ребенок похищен евреями с целью добывания крови. В самом деле, ведь эти признаки составляют цельный кодекс, по которому обыкновенно люди, поддерживающие обвинение против евреев, признают и доказывают, что ребенок похищен евреями и похищен для известной цели. Где же следы катанья в бочке, где следы полукруглого долота для выдалбливания жолоба для стока крови? Где обрезание ногтей и сосков на груди? А обрезание ногтей – предварительное следствие тщательно исследовало, и этого обрезания не оказалось. Где же знаки и синяки от тугих перевязок? Где знаки, которые показывали, что кожа как будто истерта? И этого нет. Нет хвоста, нет ведьмы. Этим последним, надеюсь, весьма сильным, а в особенности самым соответственным свойством настоящего обвинения, аргументом я оканчиваю разбор фактической стороны дела.

Мне остается говорить о внутренней стороне преступления, приписываемого обвиняемым, о побуждениях и целях похищения Сарры Модебадзе. Цель побуждения всегда играет существенную или, по крайней мере, важную роль не только в определении свойства преступления, внутренней виновности преступника, но и в системе доказательств и улик при совершении лицом деяния. Не всегда, конечно, эта цель и побуждение могут быть доказаны, с точностью определены, но, по крайней мере, они должны предполагаться как возможные и вероятные. Если деяние бесцельно, если оно не может быть объяснено, хотя бы предположительно, никаким возможным побуждением, тогда возникает основательное сомнение или в действительности существования этого деяния, или во вменяемости его, как деяния бесцельного, безмотивного, а следовательно, едва ли и здравомысленного. Цель похищения и задержания Сарры Модебадзе, говорит прокурор, следствием не обнаружена. Полно, так ли? Цель не была обнаруживаема, она, и то не всегда, не была называема, не была доказываема, но обнаруживать ее и не было надобности, ибо для обвинителей она всегда была ясна. Когда, сопоставив исчезновение Сарры с проездом евреев, заявляли подозрение в похищении ребенка на евреев, в чем лежала основа этого подозрения – в проезжавшем или в еврее? Конечно, в еврее. Ни грузин, ни армянин, ни вообще христианин не был бы заподозрен в похищении ребенка при тех обстоятельствах, при которых исчезла Сарра, потому что такое похищение показалось бы бесцельным. Подозрение, а затем и следствие направились бы на другие нити раскрытия истины. Что до еврея, то цель похищения казалась ясна и побуждение несомненно. Цель похищения следствием не вполне обнаружена, говорит прокурор. А разве следствие старалось обнаружить эту цель? Разве им было предпринято что-либо в этом направлении? Если когда-либо для настоящего следствия цель была неясна, если она возбуждала сомнение и недоумение, требовавшие разъяснения, то следует сознаться, что это сомнение, эта неясность убеждений следователя и прокурора не оставили никаких видимых следов в актах следствия. Цель похищения не обнаружена, говорит прокурор, а между тем два раза в том же обвинительном акте он датирует разные обстоятельства кануном еврейской пасхи. Что за своеобразная дата? Если простолюдины означают иногда время праздниками и постами, то это имеет свои причины, не приложимые к просвещенному составителю обвинительного акта. К чему в русском обвинительном акте еврейский календарь, если с ним не связываются, как в настоящем случае, указания на цель преступления, на его смысл и значение? Еврейская пасха не говорит, она кивает на цель похищения Сарры Модебадзе, и этот кивок вразумителен не менее слов. Нет, уж нечего шила в мешке таить. Надо поставить прямо вопрос об употреблении евреями христианской крови для религиозных и мистических целей. Не пугайтесь, господа судьи. Я не ставлю моей задачей подробный разбор этого вопроса с его исторической, литературной и религиозной сторон. С одной стороны, этого не дозволяют мне размеры и характер судебных прений, с другой – мои суждения по этому вопросу, как не специалиста в еврейской истории и литературе, не могли бы быть самостоятельные и, как не основанные на непосредственном изучении источников, не могли бы, конечно, внести ничего нового в обширные работы, составившие богатую литературу вопроса. Не сомневаясь затем, что в ваших суждениях по настоящему делу вы постараетесь и сами устранить влияние возбуждаемого мною вопроса, я хочу только изложением немногих соображений представить некоторый противовес тому подозрению, на которое наводит невольно обвинение по настоящему делу, – подозрению, которое вы не в состоянии будете забыть или вычеркнуть из ваших мыслей и которое опасно в том отношении, что оно, помимо вашего желания, может оказать неотвратимое влияние на оценку внешних фактов дела, улик и доказательств виновности.

Вам, без сомнения, известна, по крайней мере, ближайшая часть литературы, относящейся к возбуждаемому мною вопросу. В 1876 году в русской литературе появилось сочинение Лютостанского. Родившийся евреем, бывший раввином, променявший одежды раввина на сутану католического ксендза, сутану на рясу православного иеромонаха и эту последнюю на сюртук мирянина, Лютостанский составил длинный, не хочу сказать, доказательный акт против евреев, погрешив в нем разом и против добросовестности честного человека, и писателя, ибо не указал главного источника своего сочинения – записки директора департамента иностранных исповеданий Скрипицына, составленной в 1844 году и в прошедшем году обнародованной в газете „Гражданин“, – записки, относительно которой сочинение Лютостанского в значительной своей части представляет лишь перепутанную и извращенную перепечатку; погрешив и против серьезности и беспристрастности литературного исследователя, ибо в своей тенденциозной рекламе Лютостанский представляется неведающим такого серьезного сочинения по разбираемому Лютостанским вопросу, появившегося еще в 1861 году, каким представляется сочинение профессора Хвольсона, глубоко ученого гебраиста, всю свою долгую ученую жизнь посвятившего еврейской литературе и истории, человека, принявшего христианство по искреннему убеждению, человека честной жизни и безупречной нравственности, ветерана-профессора двух высших – светского и духовного учебных заведений. Глубоко и серьезно, как истый добросовестный ученый, пользуясь всей обширной литературой вопроса, разбирает Хвольсон в своем сочинении вопрос об употреблении евреями христианской крови, подвергая его всестороннему обсуждению, разбирает шаг за шагом все доводы своих противников и основывает свои опровержения на непосредственном знакомстве с самыми отдаленными историческими и литературными источниками. Этим сочинением Хвольсона, с которыми следовало бы почаще справляться нашим обвинителям и которое я стыжусь назвать противовесом сочинению Лютостанского, – до того они несоизмеримы между собой по своему характеру, – я прошу позволения воспользоваться, чтобы представлять мои соображения по занимающему нас вопросу.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации