Текст книги "Анти-Стариков-2. Правда о русской революции. От Февраля до Октября. Гадит ли англичанка в России?"

Поехал поступать после школы во Владивостокский государственный медицинский институт. Конечно, на подготовительное отделение для абитуриентов, тогда такие были, месяц там готовили абитуру к вступительным экзаменам. Подал документы на лечебный факультет.

Благодаря моим школьным учителям, я на первом же занятии на подготовительном отделении осознал, что время там терять не стоит. Ходить туда перестал, сошелся с какими-то придурками со старших курсов педиатрического факультета (если бы вы их видели, то никогда не подумали бы, что они врачами, да еще и детскими, станут), изображающими из себя шантрапу с повадками только что откинувшихся с зоны асоциальных элементов… Короче, время абитуры у меня было насыщено разнообразными приключениями.

При этом мои новые приятели называли мое решение стать врачом дебильным и советовали забирать документы и рулить в более приличное учебное заведение. Но так как они, по моему тогдашнему мнению, ошибочному к сожалению, были придурками, то совет я не воспринял.

Сдал первые три экзамена (физику, химию и биологию) на «отлично», за сочинение получил трояк и поступил. Но остался без стипендии. Стройками стипендия в меде была не положена. Даже если тройка получена на вступительных экзаменах. Старшекурсники прозорливо мне предсказали, когда я шел писать сочинение, что больше тройки я не получу, потому что мне уже с учетом трех отлично и аттестата «5» баллов для зачисления – выше крыши. Поэтому мне, чтобы сэкономить на стипендиальном фонде, поставят тройбан. Возникать я не буду от радости обретения статуса студента. Так и получилось, через 5 лет я увидел моё сочинение – три подчеркнутых слова, непонятно почему подчеркнутых.

Но только без стипендии у меня, гражданина СССР «счастливых» 80-х, начались проблемки…

Я не Кургинян, который моё поколение обвиняет в потреблядстве, я не ездил на занятия на метро из родительского дома, откушав на завтрак маминых блинов. Я жил в общаге и кормить должен был себя сам. Мама мне могла помогать только суммой в размере 20 рублей. У неё еще двое ртов на руках было…

Сначала всякие разгрузки вагонов после занятий и другие непостоянные заработки, потом уломал декана факультета выдать мне справку на разрешение работать. В больницы тогда на работу студентов без разрешения деканата не принимали, а первокурсникам такие справки выдавать было не положено. Ну, красноречие всегда «не положено» преодолеет. И началась работа на полторы ставки сначала санитаром, потом медбратом в Краевом онкологическом диспансере, а с четвертого курса – фельдшером на «Скорой помощи». В перерывах – учеба.

Тяжело ли было? Ну, не совсем легко, но молодость… Денег стало хватать на жизнь.

Да, еще мы, выпускники советских школ и абитуриенты вузов, мечтали о… ЕГЭ. Живя за «железным занавесом», мы знали, что в США и Европе поступающие в колледжи-университеты сдают после окончания школы тесты на знание предмета и никакой головной боли со вступительными экзаменами не имеют.

Если кто-то помнит свою советскую молодость настолько смутно, что она представляется ему набором счастливых моментов, окутанных розовым туманом, то это не проблема истории СССР, это проблема со склерозом. Только в моей компании рассуждения: какого черта мы сдаем одни и те же экзамены, по тем же предметам, по той же программе целых два раза – при выпуске из школы и при поступлении в вуз, – имели место быть. И это нас бесило. Мы возмущались: что, нельзя в школах навести порядок, чтобы учителя не по блату оценки ставили? Или тогда уж отмените школьные экзамены, если их результаты все равно никому не нужны. Тогда давайте будем сдавать только вступительные экзамены.

И наше возмущение было справедливым. Или не так?

Я понимаю, что современные ухари из Минобра это ЕГЭ затеяли не для того, чтобы упростить жизнь абитуриентам. Им интересно отломить от бюджета кусок на эту систему, потом его попилить на освоении.

Только я не «догоняю» – почему учителя школ и вузовские «ученые» так истерично визжат. Вернее, «догоняю», просто наглости и бесстыдству поражаюсь. Что, дорогие училки, наступил облом конкретный? Теперь хрен какому обалдую оценочку за устный ответ завысишь, и хрен кому подсунешь решение задачки по арифметике, и билетик легкий не подложишь? Уплыли денежки родителей туповатых учеников?

Такой же вопрос к университетской братии: вы, господа, реально думаете, что никто не понимает, как ЕГЭ вас в материальном плане конкретно обломил? Что, теперь стало неимоверно трудно за взяточку устроить сынка богатеньких буратино в студенты?

И как эта публика учительско-университетская умело обработала общественное мнение! ЕГЭ уже стал синонимом дебилизма! Типа, вот поколение было до ЕГЭ, а теперь поколение после ЕГЭ. Потому что теперь в школах учат не предмету, а на сдачу тестов натаскивают. А кто вам мешает учить предмету так, чтобы ученик потом мог тесты сдать? Вам кто-то учебные программы поменял на тренировку к тестированию? Нет, программы остались те же. И физика там осталась физикой. И в ЕГЭ такие же задачи по физике, какие были при обычном экзамене.

А университетская мафия та вообще в своей наглости забежала за красную черту. Их, видите ли, не устраивает, что они лишены сегодня возможности отбирать тех абитуриентов в студенты, которые их по подготовке устраивают, раньше они на вступительных экзаменах могли оценивать способность абитуриентов учиться по специальности, а теперь, бедным, приходится тупо брать по результатам ЕГЭ. Вот трагедия! Вы, ученые-крученные, как подготовку оценивать хотели? Человек сдал экзамен по школьной программе, балл достаточный получил – всё, он оценен. И нечего задавать на экзамене вопросы каверзные, если у его папы кошелек дырявый, и вопросы наводящие, если студент будущий на Рублевке проживает. Отдыхайте.

Уж пусть лучше кто-то бюджет пилит на программе для тестирования, чем детишкам это скотство – блат-взятка сразу на пороге школы лицезреть.

Меньше бы в свою трагическую волынку эти преподавательские кадры дудели, лучше бы организовались этот ЕГЭ доработать так, что бы он действительно экзаменом объективным стал.

Была ли коррупция в школах СССР? Да. Не особо много её было, но была! Даже в моей Хорольской школе. Или кто-то реально думает, что на выпускных экзаменах мы не замечали, что к сыну райвоенкома отношение немного другое, чем к детям простых колхозников? Нет, нас в школе не валили. Просто кому-то помогали…

А вот первый же вступительный экзамен в мед. – физику – я сдавал больше часа. Только у экзаменаторов проблема была: я на олимпиадах по математике всегда в призерах был, еще и направление в школу при Новосибирском Академгородке в 8-м классе получил, только ехать туда не пожелал. А тем, кто в математике шарит, физика – семечки. Нервы мне потрепали экзаменаторы. Откровенно. И пятак поставили просто от удивления.

Но вот когда собрались мы, первокурсники, в аудиториях на первые же занятия, то стало видно, насколько четко действует «советская» социальная справедливость. Кое-кто из тех, с кем я на абитуре познакомился, ребята шарящие, в эти аудитории не попал. Зато там был даже узбек, который русский язык знал на уровне «пылядъ, трюбка маслинный пырвался». И такие же грузины получили необходимый для зачисления балл. И детишки родителей высокопоставленных некоторые… Правда, со мной на курсе учился сын первого секретаря крайкома КПСС Ломакина – здесь ничего сказать не могу, парень достойный, знающий, ему блат был не нужен. А выпускники рабфаков – это было вообще что-то удивительное. Мы над ними просто угорали. Но зато они в подавляющем своем числе были уже членами КПСС, активными общественниками и уверенно лидировали, когда начиналась гонка за право попасть в аспирантуру и ординатуру.

Хотя, нужно отдать должное, тупицы были элементом малочисленным. Но в глаза бросались. Было видно, что успешная сдача ими вступительных экзаменов – вмешательство потусторонних сверхъестественных сил.

А вот цинизма это будущим советским медикам добавляло. Кое-что в «обществе равных возможностей» мы понимать начинали.

Поэтому, я – за ЕГЭ. Хотя уже личного интереса нет, сын школу закончил. И никого этот экзамен не отупляет. Экзамен сам по себе может отупить только уже тупого. Отупляет учебный процесс, которым занимаются преподаватели, которых штамповали последние 20 лет наши рыночные ВУЗы.

Оцените ситуацию: 20 лет наши университеты занимались чуть ли не торговлей дипломами, навыпускали липовых юристов, экономистов и педагогов. А теперь, когда в эти ВУЗы поперла молодежь, подготовленная липовыми педагогами, они начали на ЕГЭ всё валить. Красавцы!

Но учили во Владивостокском мединституте – ну даже не знаю, что сказать плохого. Я вообще не помню плохих преподавателей. Студенты некоторых преподов любили, некоторых нет, но я честно стараюсь вспомнить, кто из них мне не нравился, кто подличал – не могу вспомнить. Вот не отложилось в памяти. Работали они с нами самоотверженно, с полной отдачей.

Конечно, не все студенты были равны по уровню. Многое на первом курсе значила школьная подготовка. Удивительно, но студенты из сельских школ не всегда уступали городским. Далеко не всегда. Бывало нередко и наоборот. В меня Хорольская школа заложила такой фундамент, что я на некоторых предметах просто дурковал откровенно. Особенно издевался над преподавателем органической химии. Бедная Алла Аркадьевна! Эта химия у нас шла первый семестр, и сдавали ее на первой сессии. У меня на всех семинарах – двойки. За все контрольные – двойки. Ни одной положительной оценки за весь семестр. Алла Аркадьевна уже мне на контрольных даже самые легкие тесты выбирала (ага, угадайки у нас применялись, как в ЕГЭ), бесполезно – 2! К итоговому зачету я выглядел в её глазах олигофреном. Она реально не могла ничего понять. Оставляла несколько раз меня дополнительно заниматься, разжевывала мне тему, после тест – неуд.

На зачете – ноль полный. Мне она его поставила просто из интереса, сопроводив словами: «Балаев, я зачет Вам ставлю, но это не поможет. Экзамен не сдадите все равно. Наверно, вы не способны у нас учиться».

Сдал я экзамен на «хорошо». Просто за три дня сам этот курс проштудировал. Всякие бензольные цепи и прочую хрень углеродную я со школы научился запоминать влёт. А весь семестр не учил химию просто из прикола.

У Аллы Аркадьевны едва инфаркт не случился, когда она слышала мой ответ на экзамене заведующему кафедрой. «Хорошо» мне поставили только из-за того, что весь семестр были двойки. Когда я вышел из аудитории с зачеткой, она выбежала за мной и стала лупить меня журналом по голове с криками: «Негодяй! Ты специально!» Взрослая женщина, лет под 50… Как дурочка…

Потом я и преподавателю гистологии такую же нервотрепку устроил.

Это я к чему. Не были наши наставниками бездушными автоматами. Шанс студенту всегда давали. Замечательные люди.

Единственное, что доставало реально – общественные науки. Шутили, что мы получаем в институте специальность – теоретик научного коммунизма с медицинским уклоном. И закладывали такой учебной программой стойкое отвращение к марксизму-ленинизму.

А экзамены за последний семестр 4-го курса я сдавать не стал. Забрал документы. Мысли о целесообразности прекратить дальнейшее медицинское образование меня еще на 3-м курсе посещать стали, просто год по инерции протянул. Дело в том, что я с первого курса начал якшаться со старшекурсниками, они заканчивали институт, через год возвращались за получением диплома (диплом в меде выдавали после прохождения года интернатуры), смотрел я на них, слушал и… Светила мне после окончания ВУЗа зарплата интерна в 117 рэ без права подработки. Потом чуть больше, лет через пять, когда стаж набежит, аж сотни полторы можно заколачивать. Ну, если подработки прибавить к обязательным бесплатным суточным дежурствам – до 180. Что-то меня каторга за копейки не очень привлекала. За постоянный рак мозга в виде ночных кошмаров на тему «не то лечение назначил!» – такие гроши?!

Нет, конечно, если бы родители могли помогать первое время, пока на ноги не встанешь, то терпимо. Но, как я уже писал, нас у матери трое было, а я – старший.

Зарплата – не единственный фактор. К нему еще и дополнение было – крайне «творческая» работа. Очень крайне. Перспективой блистала мне, блата и родственников влиятельных не имевшему, да с брезгливостью воспринимавшему идею стать активнейшим общественным деятелем, чтобы пробиться в ординатуру, районная больничка. Плюс в этом был – квартиру можно быстро получить. Но и всё. На голый доход врача в этой квартире долго стояла бы железная кровать с больничного склада. Либо – кредит, и жизнь на совсем крохи от зарплаты.

И даже не это главное. Ради интересной профессии можно все вытерпеть. Только вот никакого интереса в резанье до пенсии фурункулов, аппендицитов и грыж я не видел. Амбиции творца, иттить твою за ногу!

Дело в том, что советская медицина развивалась по принципу выноса сложных операций из низовых больниц – в учреждения центров краев и областей. Хорошо это или плохо – судить не берусь. Но только уже резекция желудка для хирурга сельской районной больницы была операцией запретной, ее полагалось делать мастерам скальпеля и пинцета краевого центра. Можно было, конечно, со временем проявить себя настойчивым и упорным, попытаться перелезть из села в город, там уже делать сложные и интересные операции, только квартиры врачам в городах давали… ну, лет через 20 стояния в очереди давали.

И все выпускники мединститута, с которыми я общался, разговор на тему: «Как живется тебе, молодой красивый доктор?» – начинали со слов о том, что только идиот мог поступить в этот ларёк (мы свой институт ларьком называли, потому что в нем все, как продавцы ларьков, в белых халатах ходили), но не бросить и закончить его мог только законченный идиот.

Вот я и рассудил, что если мне все равно светит сельская жизнь, то лучше уж я буду хоть зарабатывать по-человечески. Тем более что есть специальность похожая – ветеринарный врач, и интересного в ней не меньше.

Перевелся на третий курс Приморского сельскохозяйственного института, там доедал быстренько разницу в предметах, после 3-го курса отслужил 2 года срочной, вернулся доучиваться.

Еще во время службы получил наглядное представление о «дружбе народов СССР».

После 4-го курса сельскохозяйственного института началась у нас 9-месячная производственная практика. Я проходил её в 1989 году в должности ветеринарного врача Ленинского отделения совхоза «Хорольский».

Разъезжаясь по совхозам, мы, студенты, уже знали, что сельскому хозяйству СССР приходит верный кирдык, если не будут проведены срочные реформы. А вот какие реформы, в сути требуемых изменений мы ошибались кардинально. Потому что из нас целенаправленно, иезуитски маскируя этот процесс марксизмом-ленинизмом, готовили врагов коммунизма, апологетов частной собственности.

Об этом процессе можно рассказать коротко. Курс экономики на ветеринарном факультете был очень серьезным, мы учились не на врачей клиник «Айболит», одной из главных задач совхозного ветеринара была организация производства, поэтому учили без дураков. И сразу нам в виде картины маслом представлялся весь идиотизм этой организации производства, особенно системы оплаты труда, в сельском хозяйстве Советского Союза. Это вообще было настолько явно, что теперь (даже не теперь, а много лет назад) я понимаю, что хозяйство гробилось сознательно нашим государственным руководством. Гробилось нагло и цинично.

Пример. Труд доярки оплачивался по количеству и качеству надоенного молока. Её зарплата находилась в прямой зависимости от этих показателей. Но от доярки эти показатели практически не зависели! Продуктивность коровы определялась тремя главными факторами:

1. Уровнем селекционной работы, породным составом поголовья. Это была прерогатива зоотехника-селекционера. Его обязанность. Беспородная корова или породная, но имеющая морфологию малоудойной, доиться нормально никогда не будет.

2. Наличием соответствующей кормовой базы. Но доярка не заготавливает ни грубые, ни сочные, ни концентрированные корма. Она не жнец-косец.

3. Технологическим процессом, оптимальным для сохранения здоровья животного и обеспечения его продуктивности. И здесь доярка стоит только на последнем звене этого процесса.

И получилось, что человек получает зарплату исходя из результата производственного цикла, а влиять на этот цикл не может. Вообще не может. Потому что те, кто отвечает за другие звенья его, сидят либо на тарифных ставках и им плевать на всё. Либо, как кормозаготовители, получают деньги за заготовленные корма, на качество и структуру которых им тоже плевать. Они дали валовый объем, им за это начислили по расценкам…

Да, были премии специалистам за выполнение и перевыполнение плана. И планы выполнялись. Иногда. Чаще корректировались. А потом выплачивались премии. А если зоотехнику, бригадиру можно ничего не делать и получать зарплату по тарифной ставке, то он ни в жизнь не будет напрягаться, если только не является настоящим подвижником в своей профессии. Только строить производство в расчете на подвижников нельзя.

И мы студентами еще видели всю несуразность этого положения. Нам становилось понятно, почему падеж скота в совхозах и колхозах растет год от года, почему падают надои и привесы. Почему валовое производство животноводческой сельхозпродукции удается сохранять только за счет экстенсификации, а не за счет роста продуктивности животных. Но экстенсивный путь требует либо увеличения трудовых ресурсов, резерва которых на селе уже не было, либо большей нагрузки на работников. Я говорю о животноводстве. В растениеводстве ситуация была тоже та еще, но животноводство – вообще летело в пропасть.

И руководство Министерства сельского хозяйства нашло выход именно в экстенсивном пути развития. На примере молочного животноводства: нарастили поголовье. И увеличили нагрузку на доярок с 30 до 50 коров буквально лет за 10, мотивируя это возросшей степенью механизации производства. Механизация, конечно, возросла, только ее рост был значимым, когда перешли на машинное доение с ручного. Пока доили руками, доярка обслуживала 10–15 коров. Появились доильные аппараты – 30. Но потом никакой заметной механизации не произошло. А коров в группах стало по 50.

Вот именно этим, с моей точки зрения, была запущена цепная реакция: отрыв работника от влияния на результат работы – утрата интереса к труду – падение производственной дисциплины – пьянство. Плюс – отсутствие реальной ответственности за нарушения трудовой дисциплины в отсутствии безработицы. Сегодня-то мы знаем, что при Сталине за прогулы и пьянки на работе можно было и срок схлопотать, что при общенародной собственности вполне справедливым было. Это капиталист имеет в руках кнут – безработицу, а социалистическая собственность должна охраняться государством. Только в те годы вся информация о сталинской экономике была запретной.

И мы на занятиях по экономике приходили к выводу, что панацея от всего этого бардака одна – частная собственность. Наличие хозяина, напрямую заинтересованного в результате. Нас прямо подводили к этому. Мы к этому шли, потому что практика социалистического строительства при Сталине нам была неизвестна…

Из родной деревни я уехал учиться в 1981 году. Приехал в нее практикантом-ветеринаром в 1989. Но села не узнал. Студентом я наведывался домой раз в полгода, хотя и учился в 200-х километрах от дома. Просто работал постоянно, а дорога на автобусе с пересадками, пока доедешь – вечер, на следующий день уже уезжаешь с утра. И редко, когда на работе выходные сразу на субботу и воскресенье приходились. А лето – в стройотрядах, да на шарах строительных.

Можно сказать, что при дневном свете, более-менее подробно, увидел свое родное село спустя 8 лет после окончания школы. И офонарел!

Развал инфраструктуры только начинался еще, это не так в глаза бросалось, но дома выглядели заметно менее ухоженными, больше бурьяна у подворий было… Дом культуры стал похож… обшарпанный какой-то стал. Публика – нарко-алкогольный шалман. Молодежь как с другой планеты, планеты бичей.

И пьяных! Среди белого дня! Почти все! И дети – грязные по большей части. Такого никогда не было.

Я еще в школе учился, когда в Ленинском был построен один из самых крупных и современных в стране молочных животноводческих комплексов, были еще свиноферма на 20000 голов и репродуктивная молочно-товарная ферма. Изменились они капитально. Описать изменения можно одной фразой: всё утонуло в говне!

Конечно, я многого не ожидал от села, всё-таки нас, студентов сельхоза, в хозяйства для помощи в проведении противоэпизоотических мероприятий вывозили, но то были совхозы так себе, не выдающиеся. Но Хорольский совхоз! У нас даже молодежь от городской не отличалась. И здесь сразу – такое.

Начал я замещать ветеринара животноводческого комплекса, который ушел в отпуск. Коммуниста Серегу Лактина, ветфельдшера по образованию. Ветфельдшер на ставке врача – тогда нормальная практика была. Даже главный ветврач совхоза был фельдшером. Специальность остродефицитная.

Сама ветеринарная амбулатория и ветаптека были в нормальном состоянии. Почти больница. Санитаркой была женщина непьющая и аккуратная, чистоту и порядок поддерживала на уровне.

Но комплекс! Принял я от Лактина в первый день амбулаторию и аптеку, пошел посмотреть комплекс и ухнулся в навозную жижу на территории по колено… Не буду описывать остальное. И так, наверно, всё понятно. Говно и мухи, мухи, мухи! И говно. Всё засрано.

Надои – чуть-чуть не дотягивали до 2 тысяч литров на корову. Падеж телят – почти 30 %. Никакого экстрима – нормально для животноводства СССР к концу 80-х.

Доярки и телятницы. Я же матери всю школу помогать ходил на ферму. Нормальные женщины работали. А остались непьющими две коммунистки (о работе которых расскажу кое-что «хорошее», там есть что сказать). Остальные… Бедные женщины!

Счастливый народ СССР! Зажравшиеся потребители! Только негодяй, конечно, мог о спивающемся и опускающемся народе говорить, что он сам в этом виноват.

Достаточно было посмотреть на условия работы доярок, чтобы понять причину алкоголизма. Зарплата плясала в районе ста рублей почти у половины, особенно у молодых. Остальные, кто постарше, с большим опытом – примерно на полсотни больше зарабатывали. Коммунистки – около 300. Работа… Ну, вы поняли, наверно, уже – не сахар. И еще, как я писал, хоть лбом пусть эта доярка головой стену сарая разобьёт, но она надои в своей группе коров не поднимет. Не от нее это зависит. И все они ненавидели этих двух коммунисток. Я думаю, что если бы им дали волю, то подняли бы на вилы этих партийных товарищей, как когда-то помещиков.

Коммунистки были передовиками производства и орденоносками. Потому что партия использовала их для собственной окончательной дискредитации. Производственные показатели (и зарплату, соответственно) этим двум теткам делали элементарно просто: коров, которые в их группах теряли продуктивность (яловость, болезни вымени, кетоз…) передавали менее сознательным и совсем не партийным, а взамен из других групп – самых удойных. И процесс этот был постоянным. Ну, естественно, и корма получше, комбикорма побольше…

И это паскудство было на глазах всего коллектива. Отличная политико-воспитательная работа!

Меня в то время, конечно, больше занимала проблема падежа телят. И вот за разрешением этой проблемы, я пришел к выводу, что социалистический способ хозяйствования, если его специально не гнобить, конкурировать с частной собственностью не может. Это будет не конкуренция. Это будет уничтожение, циничное уничтожение капитала. Именно поэтому при Сталине 27 % прирост производства ежегодно был. Просто потому, что социализму мешать не нужно. И «мобилизационная экономика» здесь не при чем. Просто людям нужно отдать хозяйственную инициативу. Капитализм победил феодалов потому, что он более широкие круги населения включал в активную экономическую жизнь. Коммунизм ВСЁ население в это включает.

А в позднем СССР после Сталина народ был выброшен из активной экономической жизни…

Телята на ферме дохли как мухи от болезни, которую знала только советская ветеринария. Называлась она «диспепсия телят». Короче, расстройство пищеварения. Этиология изучалась десятилетиями, писались тысячи диссертаций. Больше нигде в мире такой болезнью телята не болели. Заболевали с недельного возраста. Понос, обезвоживание, интоксикация – смерть. Лечение – что ни делай, хоть под капельницей сутками держи – эффект – летальность 50 %. Даже выше.

Заболеваемость – да почти поголовная. Очень немногие из этих малышей почему-то не были подвержены. Рождались, наверно, в рубашках.

Только чего там диссертации было писать, если причина болезни была в технологии! Умы из Минсельхоза, ведя животноводство по экстенсивному пути, так увеличили нагрузку на доярок, что доить коров стали не три раза в день (а только что отелившихся – 4), как было еще в начале 70-х, а два раза. Естественно, и телят начали кормить 2 раза в сутки. Представляете, фактически новорожденного ребеночка, кормить 2 раза в сутки. Сколько он проживёт?

Так и этого мало. У коровы 4-камерный желудок: сетка, книжка, сычуг и рубец. В этих камерах поочередно происходит переваривание грубого корма под воздействием желудочного сока и микрофлоры. У теленка работает только один сычуг, он сена не ест еще, поэтому остальные отделы желудка бездействуют, и нормальной для их работы микрофлоры там пока нет. Если в них попадет молоко, то оно там не будет перевариваться, а просто загниёт. Экстенсификация привела к тому, что нагрузка и на телятниц выросла, у них в группах телят стало в два раза больше. И с молчаливого согласия зоотехников телят перестали выпаивать из сосок. Двухлитровые банки с черными резиновыми сосками были выброшены, телятам молоко наливали в ведра. Так быстрее и проще. Только из ведра животное пьет большими глотками, поэтому пищевод переполняется и молоко попадает не только в сычуг, но и в другие отделы желудка. Там оно начинает гнить. Интоксикация, понос, обезвоживание. Нарастание интоксикации – смерть.

Вообще-то это при Сталине называлось вредительством, и потомки ответственных за такое отношение к социалистической собственности становились детьми врагов народа…

И у меня возникла идея поменять технологию так, чтобы можно было вернуться к 3–4–разовому доению коров. И при этом, чтобы не увеличивать продолжительность рабочего дня. Стал я проводить хронометраж всех технологических процессов – не получалось. Оказалось, что и так, только работая почти на бегу, доярка укладывалась в 8 часов. Отсюда и физическая, и моральная усталость. Даже времени толком на приведение рабочего места не оставалось. Даже вымя не успевали толком мыть, поэтому молоко было обсеменено микрофлорой и сортность его снижалась, что на зарплате сказывалось опять же.

Выхода не находилось. А подсказал мне идею скотник. Дядя Гриша Руденко. Ровесник моего отца, только он один из немногих мужиков того поколения не пил. У него язва желудка была. И дядя Гриша как-то мне рассказал, что когда появились первые доильные аппараты, то сначала в нашем совхозе, еще в 60-е годы, коров перестали делить на группы и закреплять их за каждой отдельной дояркой. Какое-то время женщины доили всех подряд. Стадо стало единым. Продолжалось это буквально несколько дней, потом бригадиру и зоотехнику указали, что бухгалтерия не знает, как зарплату начислять…

Черт, а ведь закрепление за каждой дояркой коров нужно было только при ручном доении! Корова не к личности человека привыкает, а к рукам доярки, к ее манере за вымя дергать. При аппаратном доении – животному разницы нет, кто приляпает к вымени агрегат – он одинаково у всех работает.

И если ликвидировать эту групповщину, которая была похожа на внедрение элементов частной собственности на советской молочной ферме, то что получается? А получается возможность запустить процесс разделения труда, весь технологический процесс разделить между работниками, технологические операции вести не последовательно, а параллельно. Операции кормления, чистки навоза, санитарной подготовки вымени, снаряжения доильных аппаратов, доения, дезинфекции оборудования… можно вести параллельно, если за каждую операцию будет отвечать отдельный человек, а не один работник будет их все производить. И по моим расчетам, рабочий день при двухразовом доении сокращался с восьми до трех с небольшим часов. Если добавить еще одну дойку, то даже при этом времени оставалось и хвосты коровам мыть (хвост в навозе – минус 10 % удоя, там нервных рецепторов много, их раздражение налипшим дерьмом такой эффект даёт), и стены белить.

А если не будет «групповщины», то заработает молокопровод и женщинам не придется таскать молоко в бидонах к приемщику. В условиях же, когда каждая под себя гребёт, этот молокопровод из прочнейшего стекла «коровы рогами разбивают»…

Начал я эту идею свою в массы запуливать. Директор комплекса (была отдельная должность директора молочного комплекса в совхозе) на меня посмотрела, как на обкурившегося местной коноплей. Зоотехник, тоже представитель прекрасного пола после сельхозтехникума, вообще ничего не поняла, так и ответила: «А какая разница? Эта же работа всё равно одними и теми же людьми делается?». Дальше объяснять ей было что-то бесполезно. Тетка и так нормально себя чувствовала. Спокойно.

Оставалось только низшее звено. Доярки. Те, кто постарше, относились ко мне строго критически. По их мнению, я был ветврач так себе. Потому что я упорно не желал колоть их коровам бициллин. Вот тот, кого я подменял, Серега Лактин, если ему доярка говорила, что корова какая-то не такая, заболеть, наверно, хочет, разводил флакончик бициллина и делал корове укол, она потом не заболевала. Я первое время пытался им объяснить, что бициллин – антибиотик, им лечат инфекционные заболевания и доза там – не флакончик. Флакончик – человеку, а корова весит в 7–8 раз больше человека, поэтому нужно столько же флакончиков для одной инъекции корове. А колоть один флакончик – только микрофлору выращивать, устойчивую к бициллину. Не верили. Серега же колол!

Вот те, кто вспоминает вкусное и полезное молоко от советских коров – вам этот флакончик бициллина не о чем не говорит? Нормальное вкусное молоко с антибиотиками. А совхоз «Хорольский» не самым отстойным был. Что в других хозяйствах творилось!..

Но единомышленники нашлись. Четыре молодые доярочки. Кое-кто из них после школы, кое-кто уже в разводе с детьми. Все они от такой жизни начинали приобретать бомжеватый вид, пили неположенные молодым женщинам крепкие алкогольные напитки, курили и разговаривали на древнерусском матерном. При зарплате в пределах 100 рублей, вдобавок к работе по колено в навозе, да еще и перспектива найти мужа в алкогольно-наркоманской деревне… здесь и на языке племени индейцев сиу заговоришь!