Текст книги "Игрывыгры"

Часть четвертая

Будьте внимательны к своим мыслям – они начало поступков. (Лао-цзы)

Пocлe пoвopoтa coбытий oт плoxoгo к xудшeму цикл пoвтopитcя. (Cлeдcтвиe Фapнcдикa)

– Доверить объектам самим выбирать лучшие варианты из возможных? Величайшая глупость. С теми, кто не ищет легких путей, хлопот не оберешься. Намного эффективнее оставлять событиям единственный путь развития.

– При любом раскладе остается место случайностям, и надо предусмотреть все.

– Когда случайностей много, план никуда не годится. Ситуация должна выглядеть сложной и запутанной, но только выглядеть, изнутри она обязана сиять божественной простотой. Чем проще, тем лучше. Совсем просто – совсем замечательно.

– Считаешь, что наверченное здесь – просто?

– А ты?

– Я первый спросил.

– Думаю, что да.

– Екарная кочерыжка, что же у вас в конторе в другое время творится, если ЭТО для вас просто?..

– Попрошу заметить, что не «у вас» и «для вас», а «у нас» и «для нас», привыкай. А насчет того, что творится… Оно только со стороны кажется сложным и неподъемным. Пооботрешься, почаще и побольше поучаствуешь, посмотришь на события изнутри, сам планы посоставляешь – узнаешь.

– Я свихнусь!

– Тоже вариант, но если не свихнешься – удержишься. И зарабатывать будешь на порядок больше, чем на прошлой работе. Кстати, где работал-то?

– Недавно с передовой.

– Ну и где же нынче передовая?

– Не смейся. Моя, ну ее в зад, была в Африке, миротворцем контрачил.

– Местных царьков умиротворял? От голода спасал свежим белым мясом? И как? Денежно?

– В теории – да. Но здесь, надеюсь…

– Именно. Опасно как в твоей передовой Африке, зато с оплатой проблем нет.

– Потому и прибился. Мне в кайф, когда жизнь можно хоть в бараний рог гнуть, а тебе за это – ничего.

– Кроме неприятной дырки в животе и тазика с бетоном на ногах в окружении русалок.

– Не надо о грустном. Я не о худшем из возможного.

– Но ведь возможного? Не надо забывать, что все под Богом ходим.

– Замнем для ясности. Мне по душе другое. То, что мы мир под себя лепим. Что нагибаем его, как хочется, и используем по назначению. Нигде такого ощущения не получишь. Чувствую себя Всевышним.

– Но-но, не заговаривайся. Спускайся на землю, к нам, грешным.

– Насчет грешных. Помнишь, варианты накидывали, зачем мы задействованы, и вообще к чему это все? Последнее, что тогда пришло в голову, было о создании поводов, чтобы кто-то без проблем навещал госпожу «вдову» для своего удовольствия.

– Была такая версия.

– Уже не просто версия. Есть кандидатура на роль этого «кого-то». Ты его знаешь.

– А дамочка-то у нас не промах, оказывается. Только что видел ее. Типичная учительница. На несколько лет младше мужа. Сдобная шатенка с такими ягодицами, что сразу хочется влезть и попрыгать. На вид вся такая правильная, непробиваемая, на хромой козе не подкатишь. Я думал, она свою жизнь давно коту под хвост со скипидаром… в смысле – на поднятие детей и недотепистого муженька положила, а страсти на хозбыт растранжирила, но мадам, получается, и о своем интересе не забывает. Тридцать, сорок, сорок пять – баба ягодка опять…

– Ягодка, ягода, ягодница, ягодица… Насчет последнего ей зачет.

– Не отвлекайся на чужие караваи, пошутили, и будет. Выкладывай версию.

– Первая камера ведет постоянную запись, посмотри номера машин, которые последнее время у подъезда паркуются. Один автомобиль ты знаешь как облупленный.

– Говори уже, что ли.

– Стоп, сообщение пришло. Опять план корректируется.

– Звони шефу!

1

– Дебил, ты что наделал?! – раздалось над головой. – Ты же его убил!

Придя в себя, Михаил спинным мозгом почувствовал, что глаза лучше не открывать. Раньше роль мертвеца не нравилась, но сейчас…

Он остался лежать в прежней позе.

– Да не мог я убить, – донесся другой голос, гулкий и басовитый. – Приложился не сильней, чем всегда.

Послышалась непонятная возня.

– А если все-таки грохнул? У него даже на бутылку не нашлось, пустой, как мой гроб до поры до времени, и рубаха в крови.

– Зато штаны фирмОвые, как раз мой размерчик. Подфартило. С паршивой овцы хоть штанишки…

Чужие руки стащили с Михаила трофейные джинсы.

– А под штанами-то – пусто.

– Я не брезгливый. Может, он тоже с кого-то снял. Главное, вещь хорошая. Ты не разбираешься, а я в свое время видывал и знаю: тебе на такую тряпку полгода за станком фигачить.

Михаил по-прежнему прикидывался трупом. Почти профессионально. Не пропадать же бесценному опыту последних дней.

Чье-то ухо прислонилось к груди.

– Скорее жив, чем мертв.

– Это хорошо, не люблю мокрухи. Чешем отсюда.

Удалявшиеся шаги становились все тише, и веки Михаила с великой осторожностью приоткрылись: две коренастые тени скрылись за углом.

Боль в груди заставила сгорбиться. Подняться удалось с трудом. Пошатываясь, Михаил направился в сторону родного дома. Пусть без штанов, но – наплевать. Все потеряло значение. Хватит. Домой.

Едва он показался из-за гаражей, с улицы послышалось:

– Эт-то что у нас тут такое?

Михаила словно прострелило, но он, делая вид, что не замечает, продолжил идти в другую сторону.

– Эй, бесштанная команда! Крру-у… гом! К нашему шалашу строевым шагом – ать-два! И быстрее. Только не падать, еще не хватало нам грязь в машину тащить.

Метрах в пятидесяти у раскидистой липы притулился полицейский «луноход», из него на явного оборванца, который брел в никуда и при этом избегал встречаться взглядом, из-под фуражек с блестящими козырьками глядели две довольные улыбавшиеся ряхи.

– К тебе обращаются. Стоять!

Силы не равны, удрать не получится. Двое молодых, здоровых, с оружием и на машине против одного усталого и побитого – счет «много – ноль» в чужую пользу. Михаил повернул к «воронку».

– Пьян? – раздалось оттуда.

Он безмолвно опустил голову. Пусть думают, что пьян.

– Бомж?

Снова тишина в ответ.

– К тебе обращаются! Как зовут?

– Михаил.

– Фамилия? Отчество? Не тяни кота за нежные места. Адрес?

Если сказать правду – чем это обернется? Но если скрыть… все равно докопаются. До всего. В том числе и до ходячего безбрючного «трупа», сбежавшего из морга.

Михаил представился по полной программе. Полицейские повеселели.

– Почему без штанов?

– Ограбили.

Недоверчивый смешок был ответом.

– А рубаха почему в крови? – Один из представителей закона презрительно-брезгливо оглядел оставшееся приличное покрытие Михаила. – Скажешь, пальчик порезал? А ощущение складывается, что тебя ножом пырнули, причем неоднократно, или, хе-хе, расстреляли. Тоже неоднократно. Кровь-то – твоя? Может, «скорая» нужна?

– Это не моя рубашка, здесь подобрал.

Полицейские снова хмыкнули.

– Полезай, разберемся. Если ни в чем не замешан, посидишь недолго. Пока родственники не заберут.

– А если не заберут?

Водитель «лунохода» удивился:

– Есть и такой вариант? Тогда дело плохо.

Михаила затолкали в зарешеченную заднюю часть, где в полутьме уже теснились трое: парень, девушка и старик. Лица двух первых выражали крайнюю степень убитости, но на влюбленную парочку парень с девушкой не походили. Девушка была в платье, парень – в джинсах и джемпере поверх футболки. По одинаковости настроя и мимики их зачислили бы в близнецы, однако девушка на голову превосходила соседа по всем параметрам, все было при ней, от форм до одежды. Парнишка не тянул даже на разового спутника такой дивы – ничего тяжелее компьютерной мышки не поднимал, а с особами вроде нынешней соседки общался исключительно под чужой аватаркой. Сейчас оба тупо глядели в пол.

Неопрятно заросший старик кашлял, от его засаленной грязной одежды подванивало, зато глаза горели энтузиазмом. Видно, что ничего непоправимого в случившемся он не усматривал, и заговори с ним кто, он привел бы кучу доказательств, что все прекрасно и волноваться не о чем. К его сожалению, к разговорам соседи расположены не были. Все трое нервно глянули на окровавлено-голого новичка, но безропотно подвинулась, и «воронок» унес компанию к началу нового пути в жизнь. К его черному входу.

2

Внутри машины прикрывавшийся ладонями Михаил старался держаться как можно тише. Старик, беззубо шамкая, бурчал что-то под нос, парень наблюдал за дорогой, девушка то отводила взгляд от жилистых ног Михаила, то, наоборот, нахально разглядывала их, заставляя краснеть. В такой почти полной тишине (если забыть про орущую прокурено-хриплым скрежетом древнюю рацию полицейских) разношерстная компания прибыла в участок.

Выгруженную четверку препроводили в небольшую клетку с мощной стальной решеткой, где уже находились, лежа вповалку, восемь человек. Теперь к ним добавились еще трое. Трое, потому что девушку поместили в соседнюю клетку, женскую. Там народу было меньше, но место тоже не пустовало: посреди помещения вольготно спала цыганка, а у стеночки сидели две бабки, не разговаривавшие ни с кем, а друг с другом особенно, что показывали всем видом.

Очутившись в таком месте впервые, Михаил с любопытством оглядывал ведущуюся по своим законам странную жизнь. Половину небольшого пространства занимала сколоченная из досок «эстрада». Собственно, она была единственным, что здесь было, представляя из себя одновременно кровать, стол и стулья для временных обитателей.

– Добро пожаловать к нашему шалашу, господа хорошие. – Один из лежавших мужчин поднял голову. – Как у вас насчет съестного?

Остальные продолжали спать, несмотря на прибытие пополнения.

Трое новоприбывших одновременно развели руками (Михаил – рукой, второй он прикрывался). Голова привставшего мужчины разочарованно убралась обратно, как у черепахи в панцирь.

Старик быстро осмотрел щели между исписанных и изрисованных досок помоста, но если там когда-то что-то было, то нынешние обитатели давно обнаружили, а нового не добавили.

– Жаль, – скрипуче произнес он, – раньше перепадало, не чинарик, так хотя бы спичка.

– При шмоне все вытрясли, малявы искали, – ответил тот, что интересовался съестным.

Новоприбывший парень опустился на свободное место и горестно обхватил руками голову. Михаил примостился сбоку. Лежавшие рядом приоткрыли глаза и покосились на него с подозрением. Он прикрывался как мог, старался никого не трогать и не касаться даже ненароком. И нашлась добрая душа, опять тот же старик. Давно не стиранные расползающиеся брюки были с кряхтением стянуты, под ними оказались столь же древние трико. Штаны упали рядом с Михаилом:

– Держи.

– Спасибо.

Михаил принял предложенное, но одевать не торопился. Его чуть ли не выворачивало, к чужой грязной вещи душа ощущала не меньшее отвращение, чем к позорной наготе.

– Голозадый, лови, – явилась к нему судьба в образе сержанта.

В руки Михаила спланировали короткие шорты. Каким образом потрепанная вещица завалялась в участке – неизвестно, но стечению обстоятельств, которые привели ее сюда, – бесконечная и невыразимая благодарность.

– Спасибо, дед, я лучше в этом. – Брюки вернулись к старику, а подарок сержанта прикрыл лишнее. Нервирующий дискомфорт рассосался, вернулось желание жить.

– Как хочешь. – Дед натянул штаны поверх трико. – Я – Христофорыч, еще Колумбом зовут, вот эти окрестили, – клочковатая борода дернулась в сторону дежурной комнаты. – А тебя как звать-величать? Не хочешь – не отвечай, твое право.

– Да чего уж. Миша.

– Держись меня, Миша, и не пропадешь. Христофорыча здесь все знают. – При слове «здесь» водянистые глаза соседа обвели не столько клетку, сколько здание целиком. – Как погляжу, ты в заведении впервые? Не робей, жить везде можно, а здесь долго не задержат. Если ничего не натворил, скоро дома будешь. Если, конечно, дом есть. А у меня дома нет.

Снаружи раздались шум и громкие, перекрывающие друг друга, голоса, в том числе детские. Только что спавшая цыганка встрепенулась и начала собираться.

Цыганка не ошиблась, через минуту ее увели. Еще через полчаса полицейские заставили тех, кто бодрствовал, растолкать спящих.

– В следственный изолятор переводят, – пояснил Христофорыч, за прошедшее время успевший поведать нелегкую судьбу и поинтересоваться у Михаила, не собираются ли его родичи прийти в ближайшее время – угостили бы, мол, чем-нибудь.

С кормежкой, как выяснилось, здесь было туго. В том смысле, что ее совсем не было. Поесть удавалось, только если кому-то принесут передачу. Или, по просьбе временных невольных постояльцев, из денег задержанных полицейские покупали и приносили еду.

– Вот в КПЗ – там кормят, – сообщал Христофорыч. – Чай горячий, хлеб, баланда. Каша. В общем, еда. В КПЗ везут когда хотя бы на пятнашку тянешь. Или могут сразу туда привезти. А в изоляторе вообще красота в этом плане. Правда, туда берут по конкретному делу, но на зиму я уж постараюсь.

Снаружи раздалось:

– Красотка, на выход.

Загремели стальные замки, привезенную с Михаилом девушку увели. Радости на ее лице не было.

– Куда ее? Отпускают?

Прежде, чем ответить, Христофорыч долго жевал старческими губами.

– Раньше, когда их контора милицией звалась, все было просто и понятно. Если однозначно по статье загребли, – последовало указание пальцем на парня, тоже прибывшего с ними в одной машине, – составляли по всей форме документ и отправляли дальше по этапу – следственный изолятор, суд и, по приговору, к месту заключения.

– По статье? Он? – Михаил посмотрел на свернувшегося калачиком паренька. Лет восемнадцать-девятнадцать. Хилый, тщедушный, явно не бандит и даже не хулиган, кишка тонка. – По какой?

– Оружие. У него с собой боевой патрон оказался. На несколько лет сядет. Статья на этот счет крутая.

– За патрон?!

– Нельзя на улицу с оружием. Закон. Одному знакомому острая железяка в хозяйстве понадобилась, так он на работе арматурину на станке заточил, в газету завернул и домой понес. Дали пять лет. Впрочем, это давненько было, сейчас, говорят, холодное оружие переносить можно. Но я бы и сейчас не рискнул. – Христофорыч повозился на месте и сделал глубокий вдох. – А насчет девушки… Я же говорю, раньше все было понятно, не то что теперь. Если статья, то статья, а если подозрительная девчонка без документов, а заступиться или вызволить некому – отработает, и гуляй до следующего раза.

– Как отработает?

– Подумай, коли есть чем. Они здесь тоже люди, тоже маленьких радостей не чужды. Вот и отпускали. Эх, милиция… У них все отрабатывали. Кто-то судьбой для очередной галочки (мол, раскрыли тут с риском для жизни еще одно серьезное преступление, как с этим парнем), кто-то телом, кто-то трудом. Первая часть устройства того строя – «от каждого по способностям» – тут выдерживалась на высоте. Непонятно, куда она клонится теперь. Раньше каждый свою роль знал назубок и не томился в неизвестности. Раньше – это когда они милицией звались и ничего не боялись. Вывеска сменилась, и все пошло кувырком. Вот и держат в неведении, что и как с кем будет. Мол, новые времена, новые инструкции. Но люди-то те же.

Христофорыч тяжко вздохнул.

Обратно за решетку девушка не вернулась. Через некоторое время к решетке подошел сержант, пребывавший в самом благостном настроении:

– Эй, человек без штанов и документов, что ж чужим именем прикрылся? Прокололся. Твой псевдоним недавно отправился на небеса и вкушает прелестей райских гурий, а тебе придется вспомнить настоящие имя, фамилию и адрес.

Привет от морга. И что теперь?

– А вы привезите сюда жену, – откликнулся Михаил, – она меня опознает.

– Слышь, ты, бомжара без роду-племени, кончай чушь пороть. Игры кончились. Будешь сидеть, пока не вспомнишь. А если выяснится, что натворил чего, отправишься куда следует. Итак?

Михаил пожал плечами:

– Другого имени у меня нет.

– А фамилия есть? – ухмыльнулся молодой полицейский.

– Другая? Могу назвать девичью матери…

– Хватит пургу нести. Сами выясним. Выходи.

С него сняли отпечатки пальцев, после чего препроводили в туалет, где он с непередаваемым удовольствием напился из-под крана, облегчился и еще долго оттирал с пальцев черную краску, которую не брали ни вода, ни мыло. Когда его доставили обратно, из-за решетки вывели Христофорыча. Их поставили вдвоем у стены.

– Теперь, граждане без определенного места жительства, – обратился к ним сержант, – пожалуйте на субботник. Не будете же вы в таком сраче существовать? Жить нужно по-человечески. Потому вот вам ведра, тряпки, метлы… Вперед и с песней. Все отдраить, вычистить, вылизать. Задача ясна?

– Курнуть дашь? – поинтересовался Христофорыч.

– После, – как видно, привычно согласился сержант. – И покурить, и пожрать. Значит, так: сначала сортир, потом обезьянник, коридор и дежурку, и, в заключение, весь участок, как внутри, так и все, что прилегает снаружи. Понятно? Исполнять.

И они принялись исполнять.

Дома уборкой обычно занималась Наташа. Выяснилось, что отдраивать огромные территории – не такое простое дело, как кажется. Последний раз наводить чистоту в схожих масштабах приходилось в армии, но там все отлынивали, как могли, и нещадно халтурили. Вместо чистоты получалось подобие. Всех устраивало, начальству нужна была красивая картинка, солдаты ее обеспечивали. Здесь показуха тоже в чести, главное – понять, где можно схимичить, а где лучше не пытаться во избежание неприятностей.

– Меня пару раз в месяц обязательно забирают, – не столько жаловался, сколько с некой гордостью сообщал Христофорыч, копошась рядом с Михаилом в выполнении поставленных сержантом задач. – Уберусь – и свободен. Не бьют никогда, разговаривают обходительно. Кормят. Сигаретами угощают. Мне нравится.

Михаил промолчал.

С внутренними помещениями они покончили довольно скоро. Старый специалист знал местные реалии как пожилая крыса устройство мышеловки. Христофорыч знал, где нужно проявить усердие, а на чем бдительный взор проверяющего не остановится. Где наличие пыли пальцем проверят, а куда не сунутся. Михаил полностью полагался на старого пройдоху. Дело спорилось.

Когда с внутренними помещениями было закончено, их вывели на улицу.

– Вот отсюда – и…

Едва увидев, что оказался на желанной свободе, а ставящий задачу сержант на миг отвернулся, Михаил рванул с места, как спринтер, пошедший на побитие мирового рекорда. Окружающие места он знал не хуже работавших здесь полицейских. А может быть, и лучше. Он вырос в этом районе, мальчишкой все окрестности облазил. Пусть за прошедшие годы многое поменялось, но не все. Этими же подворотнями он десятки лет назад от шпаны соседского района так же улепетывал.

– Стой! А ну, стой! – злобно гаркнули позади.

Михаил был уже далеко. В нем открылось одновременно столько неведомых науке дыханий, что не догнал бы и олимпийский чемпион. Только пуля.

Вслед никто не выстрелил. Даже гнаться не стали. Так, сделали десяток шагов для вида. Дескать, утек и утек. И ладно. Другого найдем. Не столь прыткого. Мало ли их, бомжей. Если за всеми бегать…

А он не мог остановиться. Ноги несли, как бегуна-марафонца, на одном адреналине, с рвущимися сердцем и легкими, но – вперед, туда, где сквозь подпрыгивающие пятна окружающей действительности светило солнце надежды. Свет родного дома. И Михаил, в своих не по возрасту легкомысленных шортиках и отвратительной рубахе, вскоре достиг желанного двора и только оказавшись рядом рухнул в знакомые по нетрезвым возвращениям приподъездные кусты, где, наплевав на вопросительные взгляды прохожих, отлежался, пока дыхание не восстановилось, а пульс не вернулся в приемлемые границы.

Вот и все. Теперь можно возвращаться домой. Возвращаться к жизни. Во всех смыслах.

3

Время оказалось самым неудобным, из подъездов для просмотра спектакля о дворовой жизни к местам в партере потянулись перезарядившиеся за ночь старушки. Взгляды блеклых глаз облили Михаила презрением. Он на всякий случай кивнул, в ответ донеслось запоздалое «Здрасьте-здрасьте…» Все равно косточки перемоют, но хоть в том, что не поздоровался, не обвинят. У двери он, прежде чем позвонить, подергал ручку, хотя и знал, что замок всегда заперт, чтоб избежать лишних неприятностей. Дверь… отворилась.

Не закрыта. Какая безалаберность. Вдруг кто-нибудь войдет? Вот Михаил входит, и никто не слышит. А если бы чужой?

А если чужой уже там? А если не вор, не грабитель, а подвернувшийся утешитель? А если…

Стало совсем тошно, на языке от таких мыслей даже горечь появилась. А если утешитель существовал и раньше, а теперь пользуется возможностями? Муж-то – тю-тю. Умер. Отравился… или был отравлен. Местечко и освободилось.

Щелчок закрывшейся двери вышел неслышным, это успокоило: если что, инициатива будет на стороне Михаила.

Какая, к черту, инициатива?! Что он намерен делать? Неизвестно. Потому что неизвестно, что внутри квартиры увидят глаза.

Михаил вошел, ежесекундно готовясь к встрече с счастливым соперником. С тем же Смирновым, к примеру. Чем не кандидатура?

В прихожей чужих мужских вещей не обнаружилось. Это ни о чем не говорило. Когда приспичит, когда входишь в раж, когда годами ждешь того, что вот-вот произойдет, разве задумаешься о том, чтобы разуться и раздеться в местах, принятых в приличном обществе?

Именно. В приличных. Со «смертью» Михаила слово «приличный» здесь больше не работало. Эх, Наташа, Наташа… Столько пережили вместе… Детей родили… Воспитывали… Поднимали на ноги…

Предательский холодок полз по спине, заставлял краснеть и бледнеть одновременно: если взглянуть с другой стороны, сколько жена вытерпела из-за него?..

Паршивец. Алкаш проклятый. И чего не жилось нормально? Даже супружеских ласк избегал, их сменили другие удовольствия. А Наташке-то, непьющей, каждый день в заботах с работы его ждущей, каково было? Ей же тепло требовалось, участие, утешение, близость духа… и тела. Вот-вот. Она любила, когда трезвый муж дожидался момента, пока долго утихомиривавшиеся гаврики, наконец, заснут, нырял под одеяло, подмащивался под бочок или под желанно отставленную пышность…

Сейчас Михаил грезил об этом.

Лоб взмок. Скорее всего, это будет Смирнов. Как он смотрел на Михаила в тот злосчастный вечер! А как всегда смотрел на Наташку!

Михаил старался быть бесплотным и прозрачным. Проклиная несмазанные петли, он приотворил дверь в спальню.

Наташа спала в их общей постели. Одна. Она жарко раскинулась, периодически вздрагивая от чего-то снившегося.

На глаза навернулись слезы. Моргание не помогло, по благоговейно застывшему лицу потекли ручейки. Наташа. Его Наташа. Лучшая в мире женщина. Мать его детей, безупречная жена, великолепная любовница, верный друг. Он никогда не думал, что можно так истосковаться по супруге, которую знаешь как пять пальцев и давно воспринимаешь как данность. Как обретенную обыденность, от которой никуда не деться, поскольку ничего другого уже не будет. Оказалось, другое может быть. Но другое было не нужно.

Как просто решаются вопросы. И как легко приходит понимание – понимание главного.

Михаил опустился перед женой на колени и прижался губами к ее прохладному лобику. Наташа улыбнулась и, не размыкая глаз, раскрылась ему навстречу. Ее долгожданное тело было в его распоряжении, целиком и полностью, с головы до ног. Нет, не так. С очаровательной головы до головокружительных ног, безумных, страстных, нетерпеливо жадных… Если только здесь не было кого-то чуточку раньше. Того, кто, уходя, не запер дверь.

Не думать о нем. Мысли об этом – игра больного воображения. Позорная игра. Ничто не говорило о том, что здесь что-то было. Что могло что-то быть. Ничто не говорило – кроме самого Михаила, сознававшего вину перед ангелом-супругой и считавшего, что она имеет право на поведение, какое он ей сейчас ревниво приписывал.

Имеет ли? После всего, что из-за него пришлось пережить… Если бы Михаил действительно смотрел с того света и увидел, как жена отдает другому то, чем он столько времени почти не пользовался, периодически принуждаемый почти из-под палки…

Наверное, помня о собственном свинском поведении, он дал бы ей такое право. Простил бы. Если бы вправду умер. Но на правах оставшегося в живых…

Сейчас он вожделел жену как никогда раньше. Первый позыв, словно тянущим вагончики паровозом тащивший его, грязного и потного, в постель, был пересилен, Михаил отправился в ванную. Он долго и ожесточенно тер кожу, отмывая жуть наслоений последнего времени. Старое безжалостно смывалось в канализацию, тело и душа обрастали ощущением нового – того, которое теперь составит его жизнь.

Чистый, раздетый, соскучившийся до ноющей рези в желудке, он прилег рядом с Наташей. Она заворочалась, глаза чуточку приоткрылись.

– Мишка… – Наташа потянулась всем телом, сминая поехавшую простыню. – Как хорошо, что ты здесь. Что не бросил меня.

– Бросил? Я?

Ее голова упала ему на грудь, а в нос шибануло привычным запахом алкоголя – привычным для Михаила, но не для Наташи.

– Как здорово, что я в таком состоянии. Ик. Иначе бы ты не вернулся.

К его губам присосались ее прохладные влажные губы, и мысли, слова, намерения рассыпались. Озноб, жар и дрожь смешались в покинутой сознанием оболочке, мышцы скрутила тягучая сладкая истома…

Их губы разлепились не раньше, чем через минуту, а то и две. Или три? Давно же такого не было.

– Мне было так хорошо с тобой, – пробормотала жена.

Было – в прошедшем времени?! Разнеженный покой Михаила порвало в клочья. Что Наташа несет и что, вообще, происходит? Она никогда прежде не выпивала больше одного бокала вина, и только за компанию. Кто довел?!

Кто?.. Дед Пихто. От укусов совести, сгрызавших заживо, Михаила передернуло. Он знал кто.

– Почему «было»?! – тормошил он жену что было сил, а ничего не воспринимавшая Наташа только улыбалась. Она податливо опрокинулась на спину. Под кожу Михаила будто впрыснули безумие в чистом виде. Внутри проснулось голодное животное. Остальное стало не важно. У привычно женатого себя он даже не подозревал такую тягу. Даже недавно, когда юная вертихвостка всеми силами вызывала в нем ответные реакции, он чувствовал себя иначе. Там плоть предлагала поиграть в насущные игры с другой плотью, доступной и навязывающейся, а здесь… Здесь звала душа. В уют родных застенков Михаил ворвался с мощью сваи, которую, гудя от натуги, остервенело вколачивал в землю механический монстр. В ответ нечто женственно-великое, бесконечно долго удерживаемое, вырвалось на волю – яростное, жадное, готовое смести и разнести условности в клочья. Словно треснули некие границы, и сквозь них в строившийся новый мир проскользнул дух дикой пращурки. Всплыл из небытия звериный инстинкт пещерной женщины, еще не осознавшей себя венцом природы, а теперь и не желавшей этого делать. Это опять был миллион лет до нашей эры. И это было невыносимо здорово. Знакомый сладостный стон обжег уши. Обжег душу.

Происходящее – правда? «Ох, Наташа-Наташенька, какая же ты… у меня, – неслось в расплавившихся мозгах. – Да, у меня. Никому не отдам. Дорогая моя жена. Выживет ли волк без охоты и мяса? Сможет ли птица взлететь без крыльев? Смогу ли я жить без тебя? Глупые вопросы. Бог покарал меня любовью к тебе. Я люблю тебя, моя Наташенька, и хочу превратить жизнь со мной в долгую и счастливую, в вечный праздник души и тела, в фейерверк событий и ощущений, в невозможность насытиться друг другом и устать друг от друга…» Мысли, взгляд, тело, действия – все говорило о том, что он чувствовал и чего хотел. Жену разрывало от землетрясения вернувшихся чувств, так лопаются стекла домов при взрыве фугаса.

Наташа взбрыкнула, и Михаила выбросило из райских кущ. Ошеломленный, он почувствовал, как движение любимых губ по его коже сместилось вниз. О, ангелы и демоны, и Бог с ними, какое чудо!..

Кто научил?! Но зачем этот вопрос? Михаил даже не предполагал в жене, казавшейся знакомой вдоль и поперек, такие таланты. Такую страсть. Огонь. Чувственность. Женственность. Искушение. И – вожделение. Никогда он не испытывал такого блаженства. А если испытывал – просто забыл, как забыл вообще обо всем. В голове всплыли строчки из Владимира Друка:

«Мурка задумчиво в небо глядит:

Может быть, там колбаса пролетит?

Мысль, что бывают еще чудеса,

Даже приятнее, чем колбаса».

Смысловые галлюцинации. Так называлась какая-то книга или музыкальная группа, название – в самый раз, когда мозг взорван, разум потерян, а плоть ощущает лишь мягкую мягкость… нежную нежность… а в крови пляшет глупая, глупая глупость. Это против правил, но кто говорит о правилах? Пусть правила горят черным пламенем. Почему черным? На резонный вопрос есть не менее резонный ответ: а почему должно гореть синим? В пламя правила! Бывают еще чудеса, приятнее чем колбаса. Михаил тоже порывисто сполз и впервые сделал то, что вряд ли даже знал, как делается, если быть до конца честным. Действовал он по наитию, по снизошедшему ниоткуда знанию. Кажется, получалось.

– Мишенька… Мой Мишутка… – прорывалось сквозь истеричные всхлипы и вскрики. – О, что же это… как же это… Мишенька!..

Наташу выгнуло дугой, бросило вниз, вновь подняло, перекрутило, вспучило, содрогнуло, и только через долгую невыносимо-счастливую минуту безвременного полета жена выдохнула шумно и безвольно. Обмякла. На стене остановились часы.

– Это было божественно, – мурлыча и ластясь, пролепетала Наташа, не открывая глаз. – Как жаль, что ты не делал такого при жизни.

При…

ЧТО?!!! Михаила подкинуло, как поцарапанного котом, который играет со всем, что болтается. При жизни?! А сейчас что?!

Боже, скажи, что это не так – то, что ударило вдруг по мозгам с силой потерявшего управление ледокола. Морг… Глупейшие приключения, недостойные быть рассказанными супруге…

Михаил действительно умер?! Такое возможно? Судя по кинофильмам – очень даже. Он… привидение!

Не паниковать. Включить голову.

Если бы он умер, новые ощущения не вырвали бы из лап обыденности и не закинули в сказку возможного будущего. Он ощущал себя в раю. Но там вряд ли приветствуются такие утехи, и не достоин он рая. Его место в другом заведении. А для ада здесь чересчур волшебно и прекрасно. Насколько Михаил наслышан, горячность и огонь там приложимы не к чувствам, а к телам. Опять нестыковка.

У известного тезки в «Мастере и Маргарите» описано разделение загробной жизни на «свет» и «покой». Возможно, Михаил попал куда-то еще? В место, ранее людям неизвестное, но очень, очень приятное. Будучи призраком с ощущениями плоти, наверное, неплохо продолжать жить дальше, пользуясь дарованными привилегиями и возможностями…

Медь твою с оловом в бронзу, куда его понесло, какие призраки? Телевизора насмотрелся? Вот его жена. Его дом. На стенах – фотографии детей. А это он сам, собственной персоной, живой и чуточку попорченный обстоятельствами, которые никаким привидениям не снились. Вопрос снят. Он жив. И будет жить. Но не так, как жил раньше.

4

Внутри все бурлило. Михаил прилег рядышком с Наташей, лицом к лицу, телом к телу, опершись головой на подложенную руку. Супруга тихо и равномерно сопела. Она будто исчезла из мира, ушла во вневременное никуда и перестала существовать в реальности. Плоть и сознание разделились, их связывала тоненькая ниточка купавшейся в счастье души.