Текст книги "Странник"
Автор книги: Петр Катериничев
Жанр: Боевики: Прочее, Боевики
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Глава 27
Черный, с тонированными зеркальными стеклами «крузер», громоздкий, несуразный, размерами походивший на школьный американский автобус, а колером – на католический катафалк, проплыл мимо величаво, словно в нем проследовал сам князь мира сего. Номера тоже были подобраны в масть: «число зверя».
– На обывателей этот гроб на колесах должен действовать устрашающе, а, умник? – весело спросил Олег Корнилова. – К какой категории тварей ты его отнесешь? К мастодонтам? Или – к жукам-скарабеям? Помнится, в Египте этих вдумчивых навозных чтили. Наверное, было за что. Нет, к ним никак.
Ответа Олег не услышал: вынужденный попутчик сидел бледнее тени, вжавшись в спинку кресла.
– У тебя, технарь, богатое воображение. Или тебя испугали цифры на этой «мыльнице»? И с кокаином нужно полегче, а то для тебя и пули не потребуется: сам с моста сиганешь!
– Гони... – с натугой разлепив побелевшие до синевы губы, произнес Корнилов.
– На Лысую гору? – иронично осведомился Олег.
– Куда угодно! Скорее... Они разворачиваются. За нами.
Олег бросил взгляд в зеркальце заднего вида: и правда, черный диплодок, исполнив сложный, но полный тяжкого изящества пируэт, действительно поехал за «фордом».
– И что такого? – прокомментировал Данилов. – Явно водила сигареты купить решил. Или – по бейсболке пассажирам: рожки прикрыть.
– Гони! – На этот раз выкрик Корнилова был истеричным, словно железкой скрежетнули по стеклу.
Впереди была рабочая окраина Княжинска, полная бетонных заборов, тупиков, сквозных ребер разоренных ангаров, брошенных, продуваемых всеми ветрами цехов недостроенных еще в советской пятилетке заводов. Дальше дорога уходила в хлипкий молодой бор.
– Куда ты правишь, герой? Если они нас догонят, «смерти героя» тебе не видать, тебя просто зажарят, как телячью тушу! И меня тоже!
– Старые знакомые? Друзья? Сослуживцы?
– Эдичка Сытин! И его жмуркоманда!
– Этим атлетам что, наше иноземное корытце глянулось?
– Им нужны мы! Вернее, ты! А меня заколют, как падаль – чисто за компанию.
– Так уж «чиста-конкретна» и заколют?
– Они не умеют по-другому! Это убийцы! – Корнилов сорвался на визг.
– А как хорошо рассуждал, умник!.. О смыслах и материях. «Убийцы». Я тоже не шахматный гроссмейстер. Все, не зуди под руку, абзац заученный!
– Нужно в центр, там...
– Заткнись. А то ведь и вправду догонят. Только раньше я тебя приколю.
Тупой авторучкой.
Корнилов вздрогнул, забегал глазами по панели, но никакой авторучки не увидел. Потом беспокойно глянул в зеркальце: фары «крузера» вырастали и виделись ему, наверное, в этот миг глазами жуткого ночного монстра. Инженер икнул, сполз в кресле.
– Сиденье не описай, умник. Авто дипломатическое.
Машины шли с одинаковой скоростью. В свете фар мелькали выхватываемые из тьмы щербатые бетонные ограждения, обрамленные сверху арматурой и неопрятно проржавевшей и висевшей кусками «колючкой», откуда-то доносился лай псов, в днище «эскорта» стучала выброшенная колесами щебенка, а порой и само днище жалобно взвизгивало, притираясь о низкие края разбитой дорожной ямы.
«Крузер» нагонял. Он шел ходко и мощно, как скоростной колесный танк, лишь щебень похрустывал под широкими протекторами.
Олег вытащил из-за пояса отобранный у Гриши «стечкин», сбросил «флажок» предохранителя, положил пистолет рядом.
– Ходко идут. И музычку, поди, слушают!
– Что вы сказали? – С перепугу Корнилов снова перешел на «вы».
– Молись, умник. Молись! Чтобы наша италийская профурсетка на здешних колдобинах колесо не утеряла!
– Все пропало... Нас списали. Я же говорил. Нас убьют. – Корнилов дошел до той стадии психомоторного ступора, когда смерть кажется спасением и единственным выходом. Олег всерьез заопасался, как бы его невольный попутчик не вывернул вгорячах руль и не направил авто в железобетонный забор.
– Что-то ты нервный, технарь. Куришь?
– Бросил.
– Можешь закуривать. Здоровью это уже не повредит.
Корнилов машинально кивнул, вытянул из брошенной ему на колени пачки сигарету, вставил в щель между плотно сомкнутыми губами, чиркнул колесиком зажигалки. Олег кивнул: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не икало под руку!
Дорога выровнялась, пошла в гору.
– Не боись, умник. Скоро трасса. А на большаке нашу кокетливую итальянку такой урод никак не догонит!
– Мы не уйдем... – прошептал Корнилов обреченно. – У этого «крузера» заказной движок. Разгоняет до ста двадцати.
Данилов присвистнул.
– Миль! – мстительно добавил инженер.
– Озадачил. Да это просто Шумахер какой-то! «Формула-один» на тропе носорога! Сколько там людей?
– Может, двое, а может, и двенадцать! Габариты позволяют.
– То, что габариты позволяют, я и сам вижу! Как обычно этот твой...
– Сытин.
– ...этот Сытин выезжает?
– Сам, с ним двое и шофер.
– Из амуниции?
– Стрелковое, автоматы. Иногда гранатомет берут. «Муху».
– Жужжать – не пережужжать! Держись, технарь!
«Эскорт» газелью выскочил на шоссе, чудом разминувшись с большегрузной фурой: Олег даже успел заметить красные веки водителя над ошалевшими от чифиря и бессонницы глазами; Фура помчалась дальше призраком ирреального мегамира ночных трасс.
Шоссе под низким, сочащимся моросью небом было пустынно, черно, влажно и отливало в свете фар лоснящейся ртутью. Стрелка спидометра быстро упорхнула за сто пятьдесят.
– Ты сошел с ума! По такой дороге!
– Технарь, ты определись, чего ты больше боишься! – рявкнул в ответ Олег.
– Своих сослуживцев, пардон, товарищей по работе, или – езды по шоссе!
– Это все безумие... безумие.
– Философствовать, умник, будешь на покое, – процедил Олег, бросив взгляд в зеркальце. – Наводка на дипломатное авто, как и на Дашу, – тоже твоя, поэтому – лучше не зли меня, академик!
Данилов, сцепив зубы, внимательно следил за дорогой. «Крузер», сначала приотставший, потихонечку нагонял. Он шел ходко, уверенно и тяжело. Шоссе здесь было ровным, как стрела. Под колеса стелилась слегка выщербленная бетонка; длина ее была достаточной для взлета не только истребителей-перехватчиков, но и дальних бомбардировщиков. Шлам, покрывавший бетонку в лучшие времена, давно стерся; время от времени мелкие камешки со свистом впивались в днище и машина, казалось, обиженно замирала. Ну-ну, милая, не все по автобанам шустрить, нужно иногда и простушкой пошуршать по нашим затертым трактам!
Олег потихоньку сбрасывал скорость, внимательно наблюдая за преследователями. До них оставалось метров десять-двенадцать. «Крузер» приветливо-издевательски помигал фарами. Этот даже обгонять не станет, поддаст легкомысленную итальянку бампером, и закрутит она на мокром шоссе грациозный и грустный вальс-бостон...
Дорога пошла под уклон. Олег вдохнул, выдохнул и – «отпустил вожжи».
Легкая машина понеслась стрелой. «Крузер» резко отстал, взъярился, взревел турбинами и – ринулся следом.
– Тут ограничение скорости... Знак,. – безучастно-механическим голосом сообщил примирившийся со злою судьбой Корнилов. – Дальше...
– "Резкий поворот и косого-о-ор", – едва слышно напел Олег. – О чем и мечталось.
– Вы самоубийца, – устало констатировал Корнилов. – «Крузер» тяжелее, он, может, еще и удержится, а мы... Мы улетим. Навсегда. Ну что ж... – Он закрыл лицо ладонями и зашептал с подвыванием, истово, словно заговор:
– "Вези меня, извозчик, по гулкой мостовой..."
Данилов промолчал. Скорость росла. Голос Корнилова Олег воспринимал отстраненно, словно был уже в другом мире. Гигантская доза адреналина пенила кровь, превратив его в этот момент в готового к броску хищника. А в голове звучало, повторяясь как эхо: «...он плевался словами молитвы неизвестным французским богам...»
Данилов бросил взгляд в зеркальце. «Крузер» нагонял.
– А ты азартен.
Автомобиль выскочил к повороту, Олег закусил губу, дернул рулем и отжал тормоз. Легкую машину вынесло на встречную и закружило по мокрому асфальту под щемящий визг сжигаемых покрышек. Водитель «крузера» догадался о ловушке, но скорость гасить было поздно. Он попытался провести похожий маневр, но грузный автомобиль развернуло неловко, боком, и поволокло к откосу. Проломив хлипкое ограждение, «крузер» тонным снарядом вылетел с дороги, накренился еще в полете... Автомобиль несколько раз перевернуло на склоне, пока с хрустом не опустило на крышу.
«Эскорт» тоже сбросило с дороги на обочину, только с другой стороны. Олег посидел неподвижно, порыскал пачку, бросил в рот сигарету, откусил и выплюнул фильтр. Некоторое время он нашаривал рукой зажигалку, пока не почувствовал во рту вкус жеваного табака: зубами он истер сигарету почти до половины. Вышел из машины, сплюнул вязкую массу, с удовольствием вдохнул полной грудью напитанный запахами сосновой смолы воздух.
С другой стороны из машины выпал Корнилов. Его выворачивало наизнанку.
Шоссе оставалось пустынным. Олег перешел дорогу, протрусил метров тридцать, поглядел вниз. Тяжелый «крузер» лежал под косогором вверх колесами, как перевернутый на спину динозавр, основательно подмяв под себя находившуюся в салоне компанию. Услышав приглушенные стоны, Олег начал спускаться к поверженному «голиафу», скользя по мокрой траве. Какое-то невнятное шипение заставило его замереть на месте; тело отреагировало раньше разума, Данилов ничком упал на землю, прикрыв руками голову. Ухнуло, обдав испепеляющим Жаром так, что стало трудно дышать, следом громыхнуло несколько настоящих взрывов, перекрывших скрежет разрываемого металла и разметавших оранжево-белое пламя в тусклой сырой ночи.
Глава 28
Когда Олег поднял голову, то увидел лишь обгорающий остов автомобиля и под ним – что-то черное, обугленное.
– "Нас извлекут из-под обломков, поднимут на руки каркас, и залпы ба-а-ашенных орудий в последний путь проводят нас..." – услышал он хриплое сипение Корнилова. Тот сидел на краю откоса с плоской четвертинкой «Хеннеси» в руке; развернутый пергаментный квадратик с кокаином был пуст, и теперь инженер догонялся спиртным. В емкости плескалось на донышке.
Олег глянул на дымящийся, разметанный остов, медленно поднялся по скользкому откосу, достал из кармана сигареты, обломил фильтр, прикурил, затянулся, выдохнул:
– У них что с собою, баллон с газом был?
– А пес их знает, что у них было. Но граната – точно.
– Граната была «вторым номером» программы. Сначала рванул газ.
– Пиротехника – это наука, – назидательно провозгласил Корнилов, туманно взирая на Олега.
– Ты где спиртное добыл, умник?
– В бардачке нашей иноземной профурсетки. И совесть моя чиста. На войне – как на войне. Хочешь?
– Нет.
– Ну да. Герои сыты дымом погребальных костров.
На лицо Корнилова пала тень неземной печали.
– Знаешь, куда я сейчас хочу, герой? В какой-нибудь провинциально-захолустный дурдом. Где меня никто не найдет. Сойду я за психа?
Олег, занятый своими мыслями, пожал плечами.
– Сойду! Буду тихохонько сопеть в две дыры, кушать таблетуськи и подпускать шептунов, чтобы теплее спалось. Глядишь, в санитары выбьюсь, поселюсь где рядышком у какой давалкистой бабенки постбальзаковского возраста, а?
– Уезжать надо. Громыхнуло крепко.
– Уезжать? Куда, позвольте спросить? Хотя – ты герой, берсерк, ты можешь уйти в Валгаллу, страну вечных грез, легкокрылых валькирий и гр-р-розных скандинавских богов... А я? Только в сумасшедший дом. Разве это справедливо? – Корнилов улыбнулся глуповато, ответил:
– Справедливо. Потому что мне там будет хорошо.
– Умирать передумал?
– Как пел предводитель бременских музыкантов своей принцессе: «Пойдем со мной в широкий мир, повсюду ты найдешь кое-что получше смерти...»
– Что-то я не помню такой песни.
– Ты вспоминаешь милый мюзикл своего детства. А я цитирую стариков Гримм в оригинале. Немецкая литература мудра и мистична, как их предания. Запомни, герой: «Повсюду ты найдешь кое-что получше смерти». Знаешь, в чем моя трагедия?
Все люди живут не так, как хотят, а так, как могут. Я же... У меня словно две жизни. В одной я – тля навозная, мелкий соглядатай, статист, в другой... Нет, у Державина громовее и раскатнее: «Я телом в прахе истлеваю, умом – громам повелеваю!» Или это вирш Ломоносова? Да и пес их, громовержцев, разберет. А я... У меня была всего лишь одна мечта: вырваться из этой жизни на волю! Вот только беда: сам я – безволен, слаб и окаянен, а потому для меня дом умалишенных – самая вольная воля и самое взлелеянное пристанище... Место тихое, безопасное, бандиты домами скорби брезгуют, богатые и властные – стыдливо не замечают, интеллектуалы относятся не как к жилищу, а лишь как к средству – снятия кумара или ухода от воинской повинности... А это – мир, мир гротескный, часто уродливый и безжалостный, но не уродливее мира сего. И – только там можно встретить настоящих философов и художников: они не пишут полотен, они создают их в своем воображении и гибнут, даже не потрудившись воплотить. Высокое предназначение!
– Для дурдома ты хлипковат, умник. Там тебя будут больно бить.
– Бить? Это кто же?
– Да злые санитары.
– За что меня бить? По природе я хотя и пустомелей, но дисциплинирован. Да и устроюсь соглядатаем, так сказать, по обретенной специальности, глядишь, и скидка на побои мне выйдет, как думаешь, герой?
– Надежды юношу питают.
– Так то юношу. А меня... Меня питает скорбь.
– Есть о чем скорбеть?
– О жизни. О молодости, что прошла так бездарно.
– У кого иначе?
– Ты не понимаешь, герой! Мне пятьдесят. Что видел я тогда? Учебник диалектического материализма? Сверху Энгельс, снизу Маркс – это наш советский фарс... И все эти девочки-не-давалочки, и все эти идиотские собрания и ленинские уроки, и вся эта дичь и бездарь... А ведь я был юн, я жить хотел!
Раздевать девчонок, беззаботствовать, безумствовать, куражиться, нестись куда-то сломя голову, открывать земли, сочинять поэмы, петь, наконец!
– Ну петь-то тебе что мешало?
– Ты не понял, герой. Душа петь хотела, душа, а как ей воспарить в той вялой мороси, что нас окружала?.. Что у меня было? Литр вонючего яблочного пойла со стипендии, перепих с дежурной общажной шлюшкой, толстой и прыщавой, вонючая комната в коммуналке? По такой юности не тосковать, по ней скорбеть нужно! И ладно бы во всем мире было так... Запад дышал марихуаной, сексом и роком, дышал раскованно и спонтанно, купался близ Ниццы и бесчинствовал на студенческих баррикадах Парижа, напитывался любовью в тропиках Таиланда и кровью – в джунглях Вьетнама... Они – жили, мы – выполняли пятилетние планы.
Черт, черт, черт! – Корнилов даже всхлипнул, приложился к бутылке, с шумом выдохнул:
– И – все это ложь. Лукавство. Просто я устал жить в своем мирке, в своей раковине, поросшей изнутри улитками и дурно пахнущим перегноем! Я хотел жизни! И – не смог. В своих предсонных грезах я представляю себя раскованным, сильным, упорным, может быть, таким, как ты, герой, а на деле... Нет, никогда мне не обладать ни красивыми девушками, ни деньгами, ни славой. Я урод. Калека.
Только душевное уродство – патологическая неуверенность в себе – никому не заметно, и мучит лишь самого больного. Я и на эту работу пошел только затем, чтобы почувствовать... вкус жизни. И – что? Эти меднолобые легко и непринужденно уговаривают самых неприступных девчонок, веселятся, нагоняют страху на таких же рылобрюхих, а я... Я у них за шута. Я даже проститутку не могу купить: мне кажется, что она будет рассматривать мое тщедушное тело с не очень скрываемым презрением, и одна только эта мысль прогоняет всякое вожделение! Что мне осталось? Кокаиновое безумие и алкогольный бред. Кто, кто создал душу такой загнанной и ранимой? Впрочем, я знаю, в чем мой порок. Он плодит все остальные несуразности и уроны в моей жизни. Как сказано в книге Сираха? «Кто зол для себя, для кого будет добр? И не будет он иметь радости от имения своего. Нет хуже человека, который недоброжелателен к самому себе, и это – воздаяние за злобу его. Если он и делает добро, то делает в забывчивости, и после обнаруживает зло свое». Да, я не люблю себя, я зол, завистлив, труслив, несчастлив, несуразен и мелочно подл! Я ненавижу тебя, потому что ты отважен, я ненавижу парней, потому что они молоды, я ненавижу девчонок, потому что они красивы и красота их – не для меня. Но даже со своей ненавистью я смешон: трусость не дает разгуляться подлости, вот я и грызу себя, душу свою грызу...
Ну не место среди умалишенных. Там нет доброты, но есть покой.
– Послушай, несуразный, – жестко перебил Корнилова Олег. – Объясни мне только одну вещь: как это у тебя, застенчивого, оказался такой авторитетный ствол? Полимерный, последней модификации «смит-и-вессон» в нашей провинциальной столичке тянет «тонны» на три «зелени», если считать по-скромному.
– А, пустое, – пьяно отмахнул рукой Корнилов. – Я его выиграл. В нарды. У одного там...
– И что же он обратно не отыграл? Или просто не отобрал, по дружбе?
– Убило его.
– Убило?
– Натурально, током. В собственной квартире. Что-то там полез то ли вкручивать, то ли вывинчивать, и – нате вам. Летальный капец.
– У него что, дома высоковольтка была проложена?
– А вот этим никто интересоваться не стал. Не принято у нас такими вещами интересоваться.
– Ну и продал бы пистолетик, раз такая везуха повалила.
– Где? На базаре? В сувенирном ряду?
– Своим.
– Они мне не свои. Да и пушку эту после Хлябы никто и даром бы не взял. А то ты не знаешь, герой? Солдаты удачи суеверны, как подкаменные тунгусы!
– А ты у них – за шамана?
– Почему это?
– Говоришь много, складно и непонятно.
– Разве?
– Ладно, ты меня убедил, умник. Дом скорби тебя примет. Ты умеешь скорбеть. – Олег подошел к машине, прикурил сигарету. – Ну что, тронулись, что ли?
– Умом? – Шутка показалась Корнилову удачной, он заливисто расхохотался, но быстро сник. Снова приложился к бутылке и в несколько глотков вылакал коньяк до донышка.
Помрачнел и опьянел он тоже разом: будто пролитый на пол клюквенный кисель растащило по полу колеблющейся лужей.
– Одно скажу тебе, герой, – пролепетал он, едва ворочая языком. – в сумасшедшем доме плохо, там – свалка несбывшихся надежд и кладбище несостоявшихся гениев, но меня там никто искать не станет. И еще... Там не убивают машин.
– Наша кокетка победила в честном поединке.
– Кому нужна теперь честность? Этот поверженный «голиаф» был настоящим совершенством, он был вершиной конструкторской мысли. – Корнилов даже привстал, повел рукой нетрезво-царственным жестом, и Данилову показалось, что вот сейчас возьмет и провозгласит: «Бедный Йорик! Я знал его...» – А инженерная мысль уникальна: ее красота – в точности исполненного в металле замысла. Корабли, катера, субмарины, истребители, танки... Как жаль... Люди производят машины только затем, чтобы они убивали себе подобных. Ты только представь, герой: тысячи специалистов трудились, трудились самоотверженно, чтобы постигнуть и воплотить совершенство, и вот вместо него – искореженная груда паленого металла.
– Там еще люди были.
– Люди? Что есть «люди»? Сгорело несколько звероподобных. Они – дети огня, вот и получили свое. Полной мерою. Как у Исайи? «Идите в пламень огня вашего и стрел раскаленных вами». А машина – погибла. Душа ее обратилась в прах.
Олег хлопнул дверцей:
– Садись, что ли, душелюб. Поехали.
Корнилов не расслышал. Он устроился на обочине, подтянув тощие ноги коленками к груди и опустив на них подбородок. Когда Данилов тронул его за плечо, он вскинул голову, заозирался по сторонам, не вполне узнавая окружающее.
– Этот лес рыжий... И эта дорога... По ней никто не ездит. Давно. Худо здесь живым находиться. Ведьмачья сторона. И как сюда занесло?
– Да уж точно – не божьим промыслом.
– Про то – никто знать не может! – построжал вдруг Корнилов, с помощью Данилова поднялся, неловко упал задницей на сиденье, воздел указательный перст вверх, произнес торжественно:
– Ему виднее, – и сполз по сиденью в спасительном пьяном беспамятстве.
Глава 29
Олег гнал машину по освещенной только фарами дороге, чувствуя себя деревянной колодой. К похитителям девушки он не приблизился ни на шаг. Он даже запретил себе думать о Даше. Эмоции сейчас никого не спасут, а могут погубить и жизнь девушки, и его собственную.
Корнилов дрых покойно и мирно, сменив иллюзорное умничанье сновидениями.
Как сказали бы в незабвенные тридцатые: интеллигент собачий, еще шляпу надел!
Вылакал «в одинаре» бутылку чужого «Хеннеси» безо всяких церемониалов, рефлексийных терзаний и душевного дискомфорта. Куда его теперь? Может, действительно в «дом скорби»? Жалко. Проспится, тряханет кумар вместе с похмельем, вот тут он и сбрендит окончательно.
А хороший глоток сейчас бы не помешал. Для ясности мысли и простоты ощущений. Дорога пуста и черна, первые ларьки-забегаловки начнут попадаться только на Кольцевой. А вопросов уже накопилось, как у вождя пролетариата в начале века, и решать их насухую... Вопросов всего два и оба вечные: «Что делать?» и «С чего начать?». Третий вечный – «Кто виноват?» – можно приберечь на сладкое. Здесь уж пусть Папа Рамзес разбирается.
Что делать? Махануть к Головину, так, мол, и так, вашу дочь умыкнули прямехонько из моей спальни злые негодяи. «Как из маминой из спальни, кривоногий и хромой...» А это к чему? Да ни к чему. Фольклор незабвенного детства. Поехать к Головину, конечно, можно. Две загвоздки: ни адреса, ни телефона, ни подобающей авантажности. Ну а если учесть обстоятельства, то к Папе Рамзесу его не допустят: шлепнут на подходах, чтобы не создавал проблем и тем не усугублял. Мавр сделал свое дело, а потому в дальнейшем может быть употреблен только в виде покойника свежего, стерилизованного: молчалив, и спросу никакого. А как быть с версией многомудрого Корнилова? Если Даша Головина вовсе не Головина, а подсадная девка? Олег поморщился. А если оставить эмоции? Нет, вряд ли. Ловцы удачи, что неслись за малюткой «эскортом» на свою погибель, были ребята самые что ни на есть конкретные. И можно конкретнее, да некуда. Бедный технарь был напуган искренне. Да и ребята вели себя агрессивно.
Жаль не привелось узнать, чего таки хотели бравые парни и по чьему указанию ринулись догонять иноземную тачку с дипномерами, гори оно огнем! А уж громыхало и постреливало от поверженного «броневика»! «Мы шли под грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо...» Чушь это. Прав Ларошфуко: «На солнце и на смерть нельзя смотреть в упор».
А кто все-таки дал наводку? Умник Корнилов сопел рядышком в машине, его друг и соратник Григорий с кляпом во рту томится в коридорчике, скрученный морским узлом и закованный в строгие «кандалы», все системы связи Данилов грубо расколотил, а дорогую аппаратуру сложил в кофры, и сейчас она покоится в багажнике. Выходит, на красную иномарку навел сам Сергей Оттович Гриф? Зачем?
Или?.. Некто умный и предусмотрительный играет не только его, Данилова, олигарха Головина, но и дядю Грифа? Так сказать, тройной tulup, вертляво и без реверансов? Уж очень легко кололся господин-товарищ-барин, он же соглядатай-неофит Сергей Корнилов! Кто-то рассчитал, что тот изначально не станет упираться по хлипкости и мечтательности натуры и – подставил его Олегу «языком»? Тепло. Кто? Сам Гриф? Или тот, кто решил «отработать» Грифа «до грунта» и ударить башкой о стенку, именуемую «папа Головин»?
Есть и еще вариант: Дашин папашка сам заварил крупу, сымитировав похищение дочери, а теперь помешивает, подсаливает и смотрит, что за кандер получится и в чью голодную глотку его влить горяченьким, с пылу да с жару – чтоб пробрало!
Похоже? Только одно большое «но». А что, если бы он, Данилов, по невниманию или спонтанности чувств-с не заметил легкого колыхания занавески и любопытствующего силуэта Корнилова за ней? Сел бы себе в такси и мирно отправился ябедничать Папе Рамзесу? Или – вернулся домой, набрал 02 и законопослушно настучал бы родной милиции о совершенном злодеянии? Или – еще проще: напился бы с расстройства, как ленивый кит, и упал в бессильной прострации?
М-да. Строительство версий при недостатке фактов – дело безнадежное до полной умозрительности. Оно, конечно, способно развлечь путника на пустынной дороге по пути к питейному ларьку, но и не более. Значит, нужно добывать факты.
Вот только в контору с интригующим наименованием «Контекст» соваться уже, пожалуй, не стоит: скорее всего, перспективная идея исчезновения Олега Данилова без шума, пыли и завещания уже овладела массами. Нет, может, он и преувеличивает, но... Какую версию ни прикинь на случившееся, а роли для себя в будущем спектакле он не видит. Статист сыграл героя-любовника и должен покинуть сцену. Ибо роль задумывалась всего лишь как наживка для будущего широкомасштабного действа. Скажем, буйства Цезаря из-за распутной Юлии Младшей.
Олег разглядел впереди огни. Приют дальнобойщиков: мотель, забегаловка, заправка. Даже с полдюжины задолбанных до последней возможности потаскух: они и «ночными бабочками» прозываются как раз потому, что при свете дня на такую не польстится даже мертвецки пьяный водила! Пора будить попутчика: лучше всего его оставить в ночном кафе.
Данилов крутанул настройку приемника, прибавил звук:
Ага, бодрая и оптимистичная песенка. Как все нынешние, про скорую кончину.
Ну и пес с ними, с такими нынешними! А что наш философствующий стукач? Спит, проклятый!
– Эй, вратарь, готовься к бою! – гаркнул Олег ему на ухо, перекрывая жалостливые завывания приемника.
Корнилов икнул, что-то пролепетал, не просыпаясь, и умудрился свернуться на сиденье мелким калачиком, подтянув коленки ко лбу. Редкие волосики были разбросаны по хрящеватой башке пегим налетом: стрижка типа «короткая удлиненная» при таком угловатом черепе делала тот похожим на костистую голову не до конца обглоданной рыбы. М-да, героя-любовника из него не получится. Зато для роли предателя партизан – просто находка!
Олег проехал место кормления и развлекухи шоферской братии метров на пятьдесят вперед и припарковал автомобиль в тени высокого кустарника: нечего запростецким ребятам пялиться на иноземные номера. Крепко потряс Корнилова за плечо, рявкнул командным голосом:
– Вторая рота – па-а-адъем!
– Что! – вскинулся тот, испуганно вытаращился на Олега. – Ты кто?
– Конь в пальто!
– А-а-а... – Глаза Корнилова прояснились, он зажмурился, закрыл лицо ладонями, пробормотал:
– Снилась всякая дрянь! Какие-то тетки грудастые...
продекламировал Олег.
– Куда там! – скривился Корнилов. – На уток они были похожи, то ли волосатые, то ли в перьях... Бррр!
– Сон разума рождает чудовищ. Пошли, болезный. Корнилов суетливо мотнул головой по сторонам, затравленно озираясь; спросил с затаенным испугом:
– Куда?
– Не мельтеши душой, лишенец! Чтобы тебя придавить, будить было совсем не обязательно. Водку пить будешь?
– Буду.
– Ну и вытряхивайся.
Через несколько минут они уже сидели в шоферской забегаловке. Олег налил Корнилову стакан до краев, тот выхлебал все разом и на старые дрожжи совершенно осоловел. Данилов осушил свой стаканчик, и тут непрошеная скорая тоска настигла стилетным жалом, но тоска не слезливая – бешеная. Она забурлила в крови пенной брагой, пробуждая дремлющую ярость. Олегу хотелось встать и – крушить все вокруг!.. А следом ледяной волной накатилась тревога за Дашу. Олег закаменел лицом, стиснул зубы и замер, волей пережигая гнев.
– Ты что заметался, герой?
– Мне пора.
– Ты счастлив. Тебе есть куда спешить.
– Это ты называешь счастьем?
– Да. Просто сейчас ты еще не знаешь об этом. А с годами... у большинства людей жизнь сужается до размеров такого вот шалмана. Как и время. Только и успеваешь крутить головой на тонкой шейке, словно в поезде – пересчитывая проносящиеся перронные фонари. А это убегает твое время. И другого не будет.
И ни у кого из живущих не будет другого времени, ты понимаешь это, герой?
Когда-то Василий Розанов записал в страшном прозрении, наблюдая веселящуюся, яркую, радостную толпу людей вокруг: это были и дети, нарядные или чумазые, и будочники, и кокотки, и лукавые дамы из общества, и солидные господа, и начальники значимых департаментов, и миллионщики, и нищие, и солдаты, и сутенеры, и биржевые маклеры... Одни были людьми чести, другие – проходимцами, третьи – провокаторами, презренными и презираемыми... А мысль философа была ясной и жуткой в этой своей ясности: «Неужели они все умрут?» И – смутила его душу, как продолжает смущать наши. И души скорбят, слыша скорбь ушедших. – Или все мы – солдаты в маршевых ротах неведомого генерала? Помнишь Ду Фу, «Песнь о боевых колесницах»?
Плачут души убитых недавно.
Плачут души убитых когда-то.
И в ночи боевой и бесславной Их отчетливо слышат солдаты.
Хотя... Возможно, ты насыщаешь время действием, герой, и тебе не до грусти. Как ты попал в эту историю? Впрочем, с героями так и случается: должен же кто-то жертвовать собой. д потому тебе здесь не выжить. Здесь правят те, кто умеет только складывать и вычитать. Складывать деньги и вычитать жизни. Чужие.
Я выпью еще?
Олег кивнул. Как ни странно, от рассуждений Корнилова беспокойство уступило место рассудочной сосредоточенности. Люди не столько действуют, сколько решают. Пора решать. И не ошибиться. Сегодня ошибка может привести к гибели Даши. И к его собственной.
– Выпей со мной, герой.
Олег плеснул себе водки, сделал глоток:
– Тебе надо менять профессию, философ.
– Мне нужно менять жизнь. Но я уже не сумею. Да и не философ я. Так, пустые мудрствования, бестолочь житейская, и ничего кроме... И никому в этой жизни не легче, кроме убогих духом. Подойдешь к шкафу, возьмешь томик стихов...
А что в них? Все то же. Трепетное томление по краткости жизни, по ее эфемерной скоротечности, по ее жестокой пустоте.
От выпитого Корнилов затосковал тяжело и глухо, понуро опустил голову на руки. Поднял взгляд, спросил:
– Ты любишь ее, герой? Ту девчонку?
– Зачем тебе это знать, умник?
– Ты прав. Я без того переполнен желчью. Зачем мне еще и зависть?
Олег встал:
– Мне пора.
– Удачи тебе, герой. Ты отважен, а победа любит таких. Но тебе не удержать ни победу, ни счастье... Мир жесток к смелым.
– Как и к умным. Сильные побеждают слабых, умные подчиняют сильных. И над всеми господствуют подлые, те, что умеют предавать раньше других.
Корнилов скривил рот в подобие улыбки, а глаза смотрели жалко, загнанно.
– Мир не изменился.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
