Текст книги "Редкая птица"

Действенная и без формальностей.

Требовать от постсоветского гражданина декларацию о доходах – все одно, что у уличного кобеля Джабдета справку о прохождении теста на СПИД. Тем не менее налоги платят. Платят и налоги, и взятки налоговым инспекторам, и взятки работникам правоохраны. При этом не получая никакой защиты, никаких льгот, никаких финансовых привилегий и кредитов.

Ральф первым смекнул, какое это золотое дно. Набрав крепких и обученных ребят, он разогнал из Приморска всех мелких вымогателей и поставил дело на научную основу. Никаких трех шкур он с торговцев, лоточников, ко-миссионщиков, проституток и квартиросдатчиков не драл. Давал им развернуться и обустроиться.

Ибо четко понимал: десять процентов с миллиона – это куда больше, чем половина с пятнадцати тысяч.

Городок зацвел. На деньги, поступающие в городской бюджет, Ральф построил спортплощадки, оборудовал пляж и подумывал о переустройстве больницы, – пока в ней мог бесплатно излечиться только очень здоровый человек. Ну а на деньги из налога неофициального хорошо жил сам и давал жить другим. Суммы, видимо, были немаленькие: по слухам, Ральф на пару с директорами стал владельцем рыбоконсервного завода и трикотажной фабрики – двух самых крупных предприятий Приморска. О кабаках и прочих увеселительных заведениях и говорить нечего.

Короче, городские обыватели получали неплохой доход, крутились, кто как умел, платили установленное и имели по смутным временам основное: уверенность в завтрашнем дне.

Подлого криминала мэр избегал. По-видимому, кто-то из его подручных, совместно с пришлыми, решил избавиться от «чистюли»: этот кто-то разглядел в золотом корыте бриллиантовое двойное дно и соблазна не выдержал.

В связи с вышеизложенным, господа присяжные заседатели, у подсудимого возникают вопросы. Первое: если гонца за мной послал все-таки Ральф, то чего он от меня хотел? Отношения у нас сложились ровные, добрососедские (в одном городе все же жили, причем он – мэр), но не более того. Его щедрые предложения о возможной государственной службе и более комфортабельном жилье я отклонил; был у него на виду и следовал советам старших товарищей – отдыхал, сиречь бегал, плавал, встречался с красивыми девушками.

Мы питали друг к другу сдержанное уважение.

Возможно, он решил опереться на меня в критическую минуту, потому что никому не мог доверить собственной жизни? Все может быть. Жаль, у самого Ральфа уже не спросишь.

Второе: зачем ко мне в «жигуленок» подсели две красотки? Чье поручение они выполняли, и в чем оно?

Может, конечно, и случайность, но после картины «Мэр с пулей в переносице» и этюда «Сыщик, изучающий вещественное доказательство» в случайности мне верится слабо.

Третье: на чьей стороне Кузьмич?

От этого сакраментального вопроса, похоже, зависит моя жизнь. Вернее – от правильного ответа на него. То, что приморские мафиози узнают, чьи пальчики на бутылке, и без содействия Кузьмича, – козе понятно. Не. такой человек Ральф, чтобы не расставить людишек по нужным местам. Вопрос в другом: как скоро они это узнают.

И еще один – ждать ли мне пули только от верных соратников мэра и его «доброжелателей» или еще и от милиции – даже без оказания сопротивления при аресте? Уф! Вроде все. Господа присяжные, осталось риторическое. «А судьи кто?» Не знаете? Вот и я тоже. А очень хочется.

На бегу действительно хорошо думается. Жаль только, что о бренном. Надеюсь, размышления не прибавили мне лишних морщин – как-никак, на встречу с блондинкой я настроен. Другого конца от этого клубочка у меня пока нет. Хе, насчет конца – это я смело…

По берегу я обогнул треть городка. Вряд ли лицам, жаждущим меня повидать, придет в голову искать в другом конце Приморска. Хотя чужая душа – потемки.

Особенно ночью.

Отдышавшись, прохожу мимо пляжных домиков и поднимаюсь по улочке. Темно.

Думаю, меня вполне можно принять за добропорядочного семьянина, возвращающегося в лоно супружества от заезжей пляжной красотки. Эрос – это…

Домыслить не успеваю.

– Стоять!.

В спину мне упирается ствол.

– Руки вперед.

Протягиваю. Две дюжих тени выныривают из придорожных кустов, жестко сводят руки, и я чувствую на запястьях сталь наручников.

– Порядок.

Это – кому как. Ну да на войне – как на войне.

Глава 8

Я забыл в гордыне, что любая машина бегает на порядок быстрее даже такого незаурядного спортсмена, как я. Особенно ежели машин несколько и расставлены они в нужных местах.

Меня жестко, но корректно заталкивают в черную «волгу», двое битюгов втискиваются по бокам, а тот, что так любезно приставлял ствол к моему натруженному хребту, усаживается рядом с водителем.

Парни молодые, крепкие, собранные и похожи на новенькие серебряные доллары одной чеканки. Их начальник – на бывший в употреблении червонец: невзирая на короткую стрижку, высокий лоб активно переходит в лысину.

Ни вежливостью, ни разговорчивостью они не отличаются. Что делать – работа такая. Один бесцеремонно лезет мне под куртку и вытаскивает револьвер, другой, тем же манером, страшный самопальный тесак. Нож с интересом рассматривают оба.

– Рэмбо, – презрительно хмыкает правый «близнец» и добавляет нецензурное слово, которое умеренно интеллигентный обыватель поймет как «ненормальный», все остальные – в меру воображения.

– Поехали, – по-гагарински командует старшой, и машина устремляется по знакомым городским улочкам. Похоже, я догадываюсь, куда мы направляемся.

Профессионализм ребят сомнения не вызывает, и я искренне жалею, что совершенно упустил из виду организацию, столь популярную в былые годы. Рыцари «щита и меча». Госбезопасность. Или – как их теперь…

По легкомыслию я недодумал, что инкриминируемое мне деяние, а именно – преднамеренное убийство пред-седателя горсовета – подпадает под статью об особо тяжких государственных преступлениях, а именно: террористический акт. Миленькая ситуация: здешняя милиция ищет меня по обвинению в убийстве, а то и в двух, местная мафия горит жаждой отомстить за смерть шефа, другая мафия тоже намылилась поскорее меня шлепнуть и похоронить концы, для госбезопасности же я вполне могу сойти за сомалийского шпиона, обезглавившего город, чтобы самому занять вакантное местечко и выведать секретную технологию консервации кильки в томате…

Популярность моя в Приморске куда выше, чем у Майкла Джексона в ихних Штатах, – чтобы мне так жить! Материально, конечно.

Подпираемый могучими плечами, я чувствую себя достаточно уютно – даже в «браслетах». Очень хочется сдаться этим немногословным и надежным, как «берлинская стена», ребятам, выпить нагретую в кармане бутылку коньяка – и каяться, каяться, каяться…

Мешают две веши.

Во-первых, корпоративное высокомерие. Я же все-таки морской офицер!

Во-вторых, безопасность сия – тоже местная, а потому действия их непредсказуемы – поди знай, кто здесь с кем повязан и как.

К тому же печать в последние несколько лет так постаралась, что нужно большое волевое усилие, чтобы обыватель мог поверить в бескорыстие, чистоту помыслов и неподкупность «меченосцев», особливо в таком злачном городке, как Приморск. О себе, грешном, я уже молчу. Ибо верю только в то, что вижу.

Например, Леночка – натуральная блондинка, это без балды. И как морской офицер да еще и старший преподаватель и будущий национальный академик я не могу заставлять девушку ждать столько времени. Любовь – это…

– Давай по окружной, так быстрее.

То, что ребята едут совсем не на местную Лубянку, я заметил давно. Но исправлять их оплошность из скромности не стал.

Какая-нибудь конспиративная хата или особнячок? Вот блин! Если бы рабочий, маящийся в малосемейке, знал, сколько в его областном центре таких конспиративных лежбищ, где натруженные опера инструктируют свою агентуру из проституток, продавщиц, манекенщиц и челночных бортпроводниц в самой доступной для них форме – мальчик сверху, девочка – снизу, то потерял бы столько слюны от зависти и возмущения, что восстановить оную не смогло бы даже полоскание полости рта медицинским спиртом! Так и ел бы всухомятку!

Машина тормозит у трехэтажного многоквартирного домика. Значит, хата здесь.

Конечно, с ребятами поговорить хочется: но что нового могут они сообщить? К тому же со временем у меня туго. Они, конечно, профессионалы, ну да против курицы и гусь профессионал… А я – птица Додо.

Автомобиль остановился. У меня есть секунда – пока не открылась дверца.

Делаю легкий вдох, закрываю глаза и сталью наручников давлю ампулку в кармане.

Отсчитываю десять секунд. Еще пять – контрольных. Открываю глаза. Воздух чист и свеж, никаких посторонних запахов. Ребятки спят сном праведников и оклемаются к исходу ночи, не раньше. Как сказал поэт, «трусы и рубашка лежат на песке, никто не плывет по опасной реке…».

Пошарив в карманах праведников, нахожу ключ от наручников, затем перетаскиваю парней одного за другим в небольшой садик за домом и укладываю рядочком. Симпатичные ребята. Но супротив сенегальского шпиена – жидковаты.

Заодно возвращаю свой тесак и «пушку», а также заимствую «пээмы» оперативников – три ствола лучше, чем ни одного.

Уезжаю не сразу. Тщательно обследую салон в поисках «маячка» – нет, все чисто. Ну а внешний «маячок» таким волкодавам вряд ли кто присобачит безнаказанно. Но бдительность – она и в Африке бдительность. А потому поиски продолжаю и под рулевым колесом открываю нишу, в коей безмятежно покоится аналог израильского «узи». Эх, гулять, так гулять…

Разворачиваюсь – и по газам.

На машины мне сегодня везет, – неказистая служебная «волга» скрывает под капотом мощь трех «мерседесов». Что ж, тайная служба – и для автомобиля служба.

Качу прямо в центр городка. В таком «затаренном» авто, с такими номерами я ощущаю себя Лаврентием Палычем, потерявшим бдительность. А потому чуть не тараню желто-блакитный милицейский «уазик», выскочивший из переулка под мою горячую руку. Сослепу он попытался было увязаться за мной, но, разглядев номера, постеснялся. Как-никак старшой на удостоверении сфотографирован в майорских погонах, значит, шишка, судя по всему, немаленькая.

Улица имени Железного Маршала в квартале отсюда. Пора и ноги поразмять.

Город блокирован плотно – это и милицейские патрули, и шатающиеся парочками «отдыхающие», бездарно изображающие из себя пьяных. Прохожих немного: всех уже облетела весть о безвременной кончине Крестного папы, и народ предпочитает смотреть телек дома, дабы не попасть под перекрестный огонь «великосветской» разборки. Потому – проезжаю еще полквартала, останавливаюсь во дворике, засовываю скорострельный гэбэшный автомат за пояс брюк сзади и, элегантно хлопнув дверцей, ухожу в ночь. До Ленкиного дома дворами – рукой подать.

Две таблетки безендрина, что я заглотал в машине, действуют прекрасно.

Чувствую себя бодро, а главное – вижу в темноте как кошка. Хотя и в черно-белом варианте.

Неясные предрассудки мешают шагать прямиком в квартиру шестнадцать и звонить в дверь, как все люди. Выбираю путь более романтичный. Захожу в крайний подъезд и забираюсь на последний этаж – четвертый. На каждом пролете – по четыре двери. Значит Леночкина квартирка – угловая, только с другой стороны дома.

Дверь на чердак закрыта от честных людей – открыть висячий замок можно гвоздем.

К моей радости – на чердаке пусто. Судя по всему, молодежь летом предпочитает пляжные лежаки. Голубиного помета тоже нет – хозяйки сушат здесь белье и от назойливых птиц, похоже, избавились. Надеюсь, не варварскими методами.

Перехожу на другую сторону дома и через слуховое окно выбираюсь на крышу.

Эх, простор! Нравятся мне сталинские дома: и жить в них уютно, и чердаки служат обитателям, и крыши – с художественным парапетом. Каменные «кегли» выглядят надежно, каменный козырек за ними – тоже. На краю крыши произрастает корявая березка.

Судя по всему, я как раз над окнами искомой квартиры. Там свет, звучит довольно громкая музыка и слышны голоса. Мужские. Прав был Шекспир: «О женщины, вам имя – вероломство».

Но я же все-таки приглашен! А потому смело перешагиваю через парапет и зависаю на козырьке прямо над Лсночкиным балконом. До балкона ноги не достают, и если просто разжать руки, то рискую промахнуться и проскочить до самого асфальта. Но и висеть на пальчиках удовольствие не из приятных. Есть люди, получающие от этого кайф, – я не из их числа. Поэтому начинаю двигать мышцами спины и легонько раскачиваться. Возможно, седея от страха.

Хоп – и я довольно неловко падаю на балкон. Замираю. Нет, особого шума не наделал. Музон в квартире орет довольно громко, да и приглашенные, надо думать, заняты чем-то настолько приятным, что расслышать неясный шум где-то за окном просто не в состоянии. Окно зашторено неплотно, и я заглядываю в просвет, движимый нездоровым любопытством.

Картина пикантная, но… странная.

Леночка стоит посреди комнаты в туфлях, трусиках и короткой сорочке. Лицом к окну. Одного парня я вижу у дальней стены, другой, видимо, стоит у ближней, разглядеть его мешает штора. Третий – спиной к окну, я вижу его силуэт, и Лена смотрит именно на него.

– Теперь сорочку, – приказывает он. Девушка повинуется.

– Теперь трусики. – Парень говорит все это ленивым и усталым голосом. – Умничка. Сядь в кресло.

Девушка неловко пятится, не сводя глаз с парня, и падает в подставленное кресло.

– Не так.

Девушка сидит, вцепившись руками в подлокотники.

– Ребята, ну пожалуйста…

– Ну?..

Девушка расставляет ноги и кладет их на подлокотники кресла – словно на приеме у гинеколога. Двое парней привязывают ее шнуром, фиксируя в таком положенин.

– А теперь поговорим.

Признаться, я явился сюда за тем же. Поговорить. Ибо много неясностей. И пока не вмешивался, озадаченный. Кого удивишь в наше время «группешником» с элементами садомазохизма? Народ начитался маркиза де Сада, Мазоха, старичка Фрейда и поехал крышей. «Удовольствие, получаемое от удовлетворения дикого инстинкта неконтролируемого „эго“, является несравненно более сильным…» – далее по тексту. Похоже, Зигмунда няня в детстве все-таки уронила, и не раз.

Впрочем, не больнее, чем няня Карлуши Маркса. И тот, и другой построили для людей по «клетке», в которой материя, понятно, первична: только по Карлу ничтожный человсчишка гоняется за наживой и тем движет вперед историю, убивая более слабых и неразворотливых, а по Зигмунду он делает то же самое, только в погоне за юбками (или брюками). И Маркс и Фрейд отказали человеку в главном – в достоинстве, в свободе воли. Шаг вправо, шаг влево – побег, прыжок на месте – провокация…

Мысли эти проскочили мельком: так всегда – ни бумаги под рукой, ни ручки.

Философ так и не разродится во мне, виной – обстоятельства: тяжелое детство, деревянные игрушки, скользкие подоконники…

Зато есть пистолеты. Выбираю «лжеузи» и наган. Происходящее в комнате совсем не походит на секс, даже извращенный. Я понял, что показалось мне странным с самого начала, – взгляд девушки. В нем застыл не просто страх – ледяной ужас. Когда жертва не способна сопротивляться никак. Наверное, такой взгляд у кролика в клетке питона.

Парень за шторой делает шаг вперед, и теперь я вижу его спину и голову. Он в белом халате. Тоже мне, Айболит гребаный… Один из подручных приносит ему раскаленный металлический прут. Поднимаю револьвер и тщательно прицеливаюсь.

Дурашка, похоже, он мнит себя вершителем судеб, – а ведь если сделает еще шаг к девушке, его мозги окажутся на ковре.

– Ты же теперь не будешь врать? Ты ведь скажешь правду? Всю правду. Всю.

Из кармана мини-Мюллер достает… кошачью лапу. Приставляет к ней раскаленный прут – запах горелой шерсти слышен даже мне.

Похоже – парень слинял из больницы. Психиатрической. И халат стибрил.

Остывший прут он бросил. Подручный принес ему новый.

– У тебя такие красивые ноги… Ты так сексуальна… А что будет, если этот прут…

Гуманность победила. В больных стрелять нехорошо. Их нужно лечить. Шоком.

Договорить он не успевает. Толкаю дверь и тихонько материализуюсь в комнате. Наган в правой руке – на хлопчика у стены, «узи» – на Айболита и подручного.

– Положи железку на пол, – шепчу я. – Только очень медленно и оч-ч-ень аккуратно.

Где-то я читал, что с психами надо задушевно, по возможности – ласково.

– А теперь отойди к стене.

Он видит лицо своего напарника и судя по всему понимает, что дергаться не стоит. Правильно понимает – даром что сумасшедший.

Парень оборачивается, взгляд его встречает сначала зрачок «узи», потом он видит меня… и на глазах начинает сереть. И если он сейчас хлопнется в обморок – помочь ему нечем. В куртке, в кармашке на молнии, запрятана аптечка на многие случаи жизни, вот только нашатыря – нет.

Наш пострел везде поспел! Айболит не кто иной, как «подлипала»! Мастер разговорного жанра. Перебитая переносица придает ему бывалый вид. Я-то, грешный, надеялся, что он в северных краях золотишко моет на благо державы… Выводы комиссии, как говорится, заставляют задуматься…

Щелчок я услышал поздно, дернулся в сторону. Но нож был направлен не на меня. Хлопчик-инкогнито у стены, прикинувшийся ветошью, метнулся к Леночке.

Скрыться за девушкой он не успел, – я выстрелил раньше – не целясь, на движение.

Наган сработал по-сталински однозначно. Парня бросило на пол. Шея пробита.

Парень замер. Конец. Финита.

Писатели придумали – чтобы застрелить человека, нужно преодолеть рубеж.

Наверное, да. Но только – потом;

И я, наверное, напьюсь. Но – потом.

Да и некогда что-то там преодолевать!

Подручный Айболита бросается на меня, – двигаю плечом, рукоятка револьвера разбивает парню лицо, он падает. Щуплый в белом халате замер у стены. Засовываю «узи» за пояс, вынимаю из-под куртки жуткого вида нож. Шагаю к стене. Глаза «доктора» широко раскрыты, он открывает и закрывает рот, беззвучно, как рыба. На его брюках проступает обширное мокрое пятно.

– Ну ты и засранец! – Делаю еще шаг и бью его ладонью в лоб. Парень припечатывается к стенке и сползает вниз, на пол. – Отдыхай, голубь.

Поворачиваюсь и иду к девушке. С ножом в руке.

– Нет! Нет! – Лена рвется на привязи, не сводя глаз с лезвия. Похоже, она уже не понимает, что происходит или даже не узнает меня. Истерика. С маху влепляю ей пощечину. Еще. Девушка обмякла, заплакала сначала навзрыд, потом тише, всхлипывая, как маленький ребенок. Я перерезаю шнур.

Девушка подбирает ноги, прикрывается руками:

– Не смотри на меня, не смей… Не смей… Пожалуйста…

Отворачиваюсь. И тут – слышу музыку. Магнитофон, оказывается, так и продолжал работать. И сейчас звучит чистая и невыразимо грустная мелодия из «Крестного отца».

Я понимаю, почему люди сочувствуют им. И дону Кор-леоне, и его сыну. Они играли в страшные мужские игры… И убивали… Но не унижали. И – не брали заложников. Оставались людьми чести.

Воевали мужчины. Женщины оставались дома. Рожали детей. И – молились.

Бросаю девушке платье.

– Одевайся. Уходим.

– Куда?

– На кудыкину гору.

– Я… Мне… – Она пытается что-то сказать.

– Потом.

Полутрупы в углу начинают шевелиться. Накрепко связываю их веревкой, для верности пристегиваю к батарее заимствованными у «органов» наручниками.

– Гады, гады!.. – Железный прут обрушивается на лица Айболита и его дружка.

Перехватываю девчонку поперек талии и оттаскиваю. Как-никак пленные.

– Пусти! Ты знаешь, что они… Ты знаешь… Девушка рыдает, крепко обхватываю ее за плечи и прижимаю к себе. Тело ее дрожит, Леночка всхлипывает, чуть подвывая, как бездомный щенок…

Нащупываю в кармане коньяк. Как раз и ей, и мне. Девушка делает глоток, еще. Похоже, ей лучше.

– Га-а-дость какая…

– А меня уверили, что нектар. – Делаю три длинных глотка и прячу бутылку.

Для пьянства время еще не пришло. – Пора.

Телескопический объектив приблизил напряженное лицо Дронова. Щелкает затвор.

Он подтягивается, взбирается по гребешку крыши. Затвор снова щелкает. Потом в объективе – балконная дверь квартиры шестнадцать. Дверь приоткрыта, штора отдернута. Объектив приближает лицо убитого, – и снова щелкает затвор.

– «Первый», я «седьмой», прием.

– «Седьмой», я «первый».

– Докладывайте.

– Временно объект был утерян. Сейчас снова контролируется.

– Реакция объекта?

– Штатная. Объект вышел на ситуацию «Западня-3» и отреагировал по варианту «Зомби».

– Завершите ситуацию.

– По штатной схеме?

– Да.

– Есть.

Глава 9

Я сижу на козырьке крыши, обхватив рукой архитектурное излишество в виде кегли. Леночка сгоряча вышла со мной на балкон, но вернулась – захватить кое-какие вещи и документы. Ветерок пахнет морем, и родятся стихи:

Как горный орел на вершине Кавказа. Ученый сидит на краю унитаза…

Ученый – это я. И судя по дерьму, в которое я вляпался, это унитаз бесплатного общественного сортира. Правда, стихи я, похоже, сплагиатил. Ну да автор неизвестен, так что вполне сойдут за мои. У нас, ученых, так принято.

Леночки не было минут пять, я уже скучать начал. Не удивлюсь, если она подкрашивает сейчас ресницы. Если человеческая душа – потемки, то девичья для меня – полный мрак. Особенно ночью.

– Эй! – Леночка появилась на балконе и машет мне рукой.

Держусь за «кеглю» парапета, другую руку протягиваю ей и рывком втягиваю на козырек.

– Ой, – морщится она, – руку выдернешь! По чердаку веду ее за собой. Она несколько раз спотыкается:

– Дрон, помедленнее, не видно же ничего!

– Это – кому как. Я, похоже, могу пересчитать шляпки гвоздей на дальней стенке.

Спускаемся без особых приключений. Еще одна приятная особенность «сталинок»

– хоть из пушки пали, никто ничего не услышит. В хрущевской пятиэтажке мы бы перебудили не только крайний подъезд – весь дом. Хотя часть граждан приняла бы перестрелку за отзвуки боевич-ка по кабельному ТВ.

Проходим дворами к «волжанке», садимся. Проезжаю всего несколько домов и закатываю машину в тихонький дворик между гаражами.

– Почему мы сюда приехали? – Похоже, страх вернулся к девушке, и смотрит она на меня подозрительно.

– Нервы. Выпить нужно. Потом поболтаем. Тебе есть что рассказать?

– Есть. – Девушка напряжена, смотрит в одну точку. Я делаю глоток прямо из горлышка.

– Поищи «тару» в бардачке.

Лена извлекает маленький пластмассовый стаканчик.

– Посмотри, может, еще один? – Я беру у нее шоферский «лафитник», девушка запускает обе руки в бардачок, внимательно исследуя содержимое, а я совершаю антиобщественный поступок: с моей ладони в стакан с коньяко" соскальзывает струйка бесцветных кристалликов.

– Нет, больше нету. – Девушка поворачивает ко мне лицо.

– Держи, – подаю ей напиток.

– Заесть нечем?

– Обижаете, мадемуазель. – Извлекаю из кармана сэкономленную от ужина шоколадку. – Роскошно?

Она надкусывает, двумя глотками выпивает коньяк, снова жует шоколад.

– Шоколадка вкусная, а вот коньяк – все-таки – дрянь.

– Так шоколадка нашенская, с орехами. Их «Сникерс» супротив нашего «Рот-Фронта», все одно что плотник супротив столяра…

Цитату из чеховской «Каштанки» она уже не услышала. Выключилась. Теперь может проспать часов десять. Ну да я надеюсь разбудить ее раньше.

Что и говорить, кавалер я коварный – использую «беспомощное состояние потерпевшей». А что делать?

Короче, осматриваю спортивную сумку, которую девушка прихватила с собой. К моей радости, не обнаруживаю в ней ни «трехлинейки», заныканной с полей сражений, ни даже «паленого» «пээма». Белье в полиэтилене, новенькие кроссовки, джинсы, курточка, пачка денег… Никакого криминала. И – никаких документов.

Заботливо укладываю девушку на сиденье, сумку – под голову, захлопываю машину. Подобно любому закоренелому меня тянет обратно, так сказать, на «место совершения». Но движет мною вовсе не маниакальная идея: просто, как булгаковского Буншу, «мучат смутные подозрения».

Через десять минут я у того же домика. Снова лезть на крышу – полный облом, идти, как все люди… В том-то и беда, что «как все люди» я был с утра, пока меня не потревожил похожий на катафалк громила. Так что стою в палисаднике и нерешительствую. Вроде тихо. Да к тому же всю жизнь во дворике не простоишь.

Хотя – некоторым удается.

Опускаю руки в карманы, на рукоятки «Макаровых», и беззаботно шагаю в подъезд. Второй этаж. Третий. У двери стоит сильно подвыпивший гражданин и, упираясь в дверной косяк, упорно выбирает нужный ключ из связки, – это Дается ему с трудом.

Живут же некоторые: выпил, закусил, приплелся домой заполночь, и вся забота – тихонечко дверь отомкнуть, не получить по мордам мокрой тряпкой… Стоп!..

0-ТОМКНУТЬ! На связке у мужика среди универсальных английских и пары нашенских ключей – профессиональная отмычка!

Я уже одолел две ступеньки следующего пролета, собирался резко развернуться… и ступеньки полетели мне навстречу.

Удар по шее был тоже профессиональным. Я тупо смотрю на горелую спичку перед носом, а в голове навязчиво вертится: «Соблюдайте чистоту», «Соблюдайте чистоту» – каким-то гнусавым механическим голосом.

По рукам пробегает судорога, и я обретаю способность двигаться. В полной отключке я был пару-тройку секунд, не больше, но этого времени «пьянчужке» хватило, чтобы испариться бесследно.

«СОБЛЮДАЙТЕ ЧИСТОТУ!» – громко требует голос, и все становится на свои места. Я поднимаюсь в квартиру номер шестнадцать, знаю, что там увижу…

Вроде после драки кулаками не машут, но все же… Дверь прикрыта, но не заперта. Распахиваю ее ногой и вхожу в квартиру по всем правилам, сначала ствол, потом «начальник».

Свет горит по-прежнему. Магнитофон молчит – кассета кончилась. И в гостиной тоже все по-прежнему. Один труп у кресла на полу. Двое парней у батареи, прикованные «кандалами». Вот только разговорить их мне не удастся. Вот лбу у каждого – аккуратное пулевое отверстие.

Итак, «чистота» соблюдена. Мужик был «чистильщик» – это покруче старшего опера, но меньше контролера. Причем «почистил» он ровно настолько, насколько было нужно. Интересно – кому?

Плавает и еще одна мыслишка, но неприятная. Айболита со товарищи запросто могла укокошить милая девочка, пока я на крыше предавался неге поэтического творчества.

Короче, в грехах, как в шелках…

По лестнице спускаюсь спокойно. Если бы «чистильщику» нужно было меня «замочить», он сделал бы это безо всяких хлопот. Но не стал.

Меня играют втемную – это понятно и ежу. Нужно поломать игру. Просто затаиться и выбыть – бестолково когда на тебе столько «жмуриков» зависло. Да и не по'чину мне. Разберемся.

Самое обидное, что меня даже не пасут. Просто подставляют, словно рассчитали, как я поступлю.

Перехожу через дворик. С улицы к подъезду подкатывает хорошо знакомая мне «бибика» – «ниссан-патрол», на какой разъезжает Кузьмич самолично с прошлого года. И машина, и аппаратура для РОВД куплена на муниципальные деньги по инициативе Валентина Сергеевича Круглова. Дабы нежелательный преступный элемент пресекался своевременно.

Пора линять – ментов здесь будет больше, чем тараканов в московских гастрономах.

Подхожу к «волге». Девушка спит на переднем сиденье. Живая. Шутки шутками, но если я потеряю эту девчонку или она не захочет говорить, – нитей у меня не будет. Кроме «Трех карт», разумеется. Ну да ставить на них нельзя – это я из Пушкина усвоил.

Девушку перекладываю на заднее сиденье, сажусь за руль и по газам! Еду через центр – гори оно все огнем. На пе-. рекрестке – гаишный «уазик», постовой машет полосатой палкой, – проскакиваю мимо на большой скорости. Разуй глаза, милый, глянь на номера! Похоже, разул, но не прозрел. Прыгает в свою колымагу и увязывается за мной. Укатить на оперативной гэбэшной машине от «уазика», как два пальца обмочить, – но надо ли? Злая ярость поднялась по хребту и ударила по мозгам – ребята, да сколько же можно! Сворачиваю в переулок и-по тормозам.

«Уазик» тормозит метрах в десяти. Вылезаю из машины и иду к нему, размахивая майорскими «корочками».

– Ты что, блин… номера не разглядел?!.

– Чого же не бачив, бачив…

– Да ты забодал!!!

И сую ему под нос «ксиву».

– Так, товарищу начальнику, оперативна обстановка…

Он открыл дверцу – и дальше…

Рывком за шиворот выдергиваю его с сиденья и припечатываю лицом к капоту.

Сержант падает на четвереньки, – и я добавляю по затылку рукояткой пистолета.

Отдыхай. Может, и хороший парень, ну да некогда мне вычислять, кто «белый», кто «красный», а кто – вольнонаемный… Забрасываю служивого в кусты, сажусь в «уазик», подъезжаю к «волге», перекидываю девчонку вместе с сумкой в новое «авто». Поехали!

Я вам устрою концерт! Маразм для детского хора имени Григория Веревки! С прологом, адажио и скерцо!

У постового я позаимствовал фуражку, так что за рулем чувствую себя уверенно. Что там дальше в повестке дня?

«Три карты». Фамильный кабак Ральфа. Ставить на них нельзя, а вот разыграть – нужно.

На этот раз машину оставляю прямо на улице. Сейчас главное – время. Мне нужно опередить и тех, кто меня преследует, и тех, кто меня «играет».

Кабак по случаю траура закрыт. Ментовский «жигуленок» с тремя стволами «акаэмов» дежурит у входа – во избежание. Но я и не собираюсь ломиться – иду со двора.

В тени маячит охранник – двойник верзилы с пляжа. Решительно иду к нему, – и это его смутило. Вместо безапелляционного «Стоять!» слышу грубое:

– Что надо?!

Наверное, принял меня за настойчивого посетителя. Напрасно.

Блик света падает мне на лицо, верзила молниеносно сует руку под мышку, – но я быстрее.

Удар ногой под колено отбрасывает его к стене, еще один, уже в голову, завершает композицию, – громила падает лицом вниз.

Выуживаю у него из-под куртки оперативный кольт с глушителем. На что, на что, а на экипировку Ральф денег не жалел.

Подхожу к дверце. Толкаю для порядка. Заперта, но не на засов – на замок.

Прицеливаюсь и методично стреляю из «тихушника», пока замок вместе с частью двери не превращается в деревянную щепу и исковерканное железо.

Распахиваю дверь и вхожу. Никого. Видимо, лежащий во дворе парень пользовался доверием и авторитетом. Разумеется, в общечеловеческом понимании.

Коридор узенький, дальше – поворот. Оттуда тянет сладковатым дымком. Анаша.

Значит, дело не в доверии, – просто забурели охраннички от вольготной жизни. Делаю шаг – стволом вперед. Охранник сидит в кресле поперек коридора. В руках «акаэм», палец на спуске. Вот только ствол чуть-чуть в сторону – потому как в другой руке самокрутка. На лице – понимающая улыбка, а взгляд ясен и невинен, как у младенца. Ему и нужно-то всего ничего – чуть подвинуть ствол и нажать на спуск.

Но, по-моему, он и сам понял, что опоздал. Но ствол приподнял…

Кольт дважды подпрыгнул у меня в руках. Парень так и умер с улыбкой.

Каждому свое. А может, он уже получил от жизни все, что хотел?

Дальше – лесенка на второй этаж. Вроде особого шума я не наделал, ну да время сейчас для «Трех карт» – военное.

Коридорчик на втором этаже пуст. И еще – очень тихо. Прохожу мимо длинного ряда дверей, – здесь девочки принимают клиентов. Внизу ресторан, чуть правее – казино.