Текст книги "Нам нужна великая Россия"

Речь по поводу закона о выборах членов Государственного совета от девяти западных губерний, произнесенная 8 мая 1909 года

Господа члены Государственного совета!

По только что выслушанному вами докладу я имею от имени правительства заявить, что ныне действующий закон о выборе членов Государственного совета от девяти западных губерний с самого начала его действия признавался правительством несовершенным. Предполагалось, что, с введением в этих губерниях земских учреждений, распределение выборщиков по национальностям получит более правильное разрешение, и интересы русского населения окажутся в полной мере огражденными. К сожалению, вопрос о введении земства по некоторым обстоятельствам затянулся, и теперь мы стоим перед новыми выборами, на которых предстоит применить закон, не удовлетворяющий принципу справедливости.

Так как основная мысль предложения 33 членов Государственного совета в общем признается правительством приемлемою и имеет целью устранение дефектов закона, признаваемых и правительством, то последнее признает желательным передать это предложение для всестороннего рассмотрения в особую комиссию. Вместе с тем, имея в виду, что, как бы успешно ни работала комиссия, новый закон о выборах не имеет шансов пройти через Думу и Совет и получить утверждение в текущую сессию, правительство немедленно же внесет в Государственную думу законопроект о продолжении полномочий теперешних членов Государственного совета от западных губерний на одну сессию или, говоря точнее, на один год, во время которого новый выборный законопроект может быть рассмотрен детально и спокойно.

Речь о вероисповедных законопроектах и о взгляде правительства на свободу вероисповедания, произнесенная в Государственной думе 22 мая 1909 года

Господа члены Государственной думы!

Внесенные правительством вероисповедные законопроекты породили уже целую литературу, сделались предметом оживленных прений в политических кругах и волнуют не только лиц, близко стоящих к вопросам веры, но и равнодушных к ней, видящих в том или другом их разрешении признак, знамение общего направления нашей внутренней политики. Поэтому я думаю, что помогу сокращению прений и более скорому рассмотрению дела, если теперь же, немедленно после докладчика, не ожидая общих прений, изложу точку зрения правительства на этот вопрос и постараюсь рассеять некоторые возникшие, по моему мнению, вокруг него недоразумения.

Соборы Московского Кремля. XIX в.

Напомню вам, прежде всего, что начало религиозной свободы в России положено тремя актами Монаршего волеизъявления: Указом 12 декабря 1904 г., Указом 17 апреля 1905 г. и Указом 17 октября 1905 г. Утруждать вас повторением содержания этих актов, хорошо всем известных, я не буду; упомянул же я о них потому, что значение, чрезвычайное значение их содержания породило необходимость, после их издания, в некоторых действиях со стороны правительства – в сторону изменения многих из существующих уголовных и гражданских норм. Не говоря о целом ряде административных стеснений, противоречащих принципу вероисповедной свободы, которые тогда же были отменены, в том же административном порядке, в котором они были изданы, осталась еще обширная область действующего законодательства, требующая изменений и дополнений в законодательном порядке, сообразно возвещенным Монархом новым началам.

Дарование свободы вероисповедания, молитвы по велениям совести каждого вызвало, конечно, необходимость отменить требование закона о согласии гражданской власти на переход из одного вероисповедания в другое, требование разрешения совершать богослужения, богомоления, сооружать необходимые для этого молитвенные здания. Вместе с тем явилась необходимость определения условий образования и действий религиозных сообществ, определения отношения государства к разным исповеданиям и к свободе совести, причем все эти преобразования не могли получить осуществления вне вопроса о тех преимуществах, которые сохранены основными законами за Православной Церковью.

На правительство, на законодательные учреждения легла, таким образом, обязанность пересмотреть нормы, регулирующие в настоящее время вступление в вероисповедание и выход из него, регулирующие вероисповедную проповедь, регулирующие способ осуществления вероисповедания, наконец, устанавливающие те или другие политические или гражданские ограничения, вытекающие из вероисповедного состояния. Но, вступая в область верования, в область совести, правительство, скажу даже – государство, должно действовать крайне бережно, крайне осторожно. Не всегда, как верно заметил докладчик, не всегда в этой области чисто гражданские отношения строго отграничены от церковных, и часто они тесно между собою переплетаются. Отсюда возникает вопрос: какое же участие в установлении нового вероисповедного порядка в стране должна принимать церковь господствующая, Православная Церковь?

Священнослужители с иконой Оранской Божией Матери

Я оставлю в стороне инославные, иноверные исповедные вопросы, скажем, вопрос о переходе католика в лютеранство и обратно или о смешанных браках между протестантами, магометанами и евреями, которые допущены и существующими законами. Православная Церковь в этих вопросах не заинтересована, и я думаю, что мало кто в настоящее время будет держаться той точки зрения, в силу которой Святейший правительствующий синод в 30-х годах XVIII века ведал делами католического, лютеранского и даже еврейского духовенства. Но Православная Церковь сильно затронута в тех вопросах, которые касаются отношения государства к православной вере, к Православной Церкви и даже к другим вероучениям, поскольку они соприкасаются с православием, например, в вопросе о смешанных браках. И вот, поскольку можно судить по современной прессе, по доходящим до правительства и до общества партийным политическим откликам, и в настоящее время существует, между прочим, мнение, что все вопросы, связанные с церковью, подлежат самостоятельному единоличному вершительству церкви.

Римско-католическая церковь Св. Петра и Павла в Милютинском переулке. Москва. 1883 г.

Оговариваюсь, что это не есть мнение, высказанное Святейшим правительствующим синодом, но это мнение, должен сказать, имеет за собою некоторый как бы исторический прецедент. Вспомним, господа, времена патриаршества, вспомним положение патриарха в московский период русского государства, подведомственный ему приказ, суды, темницы. Конечно, внешние признаки патриаршей власти имеют мало отношения к затронутому мною вопросу, они принадлежат скорее к области исторического воспоминания, но, повторяю, все же существует мнение о том, что церковь должна сама определять свои права, свое положение в государстве. Поэтому мнение это обходить молчанием не приходится.

На чем основано это мнение или, скорее, откуда оно выводится, я скажу дальше. Но ранее этого позвольте мне обратиться к вопросу о том, какое же было отношение государства к церковному законодательству в течение двух последних столетий? Какой в этом отношении сложился порядок со времени учреждения Святейшего синода? После уничтожения патриаршества, после уничтожения поместных соборов к Святейшему правительствующему синоду всецело перешла вся руководственно соборная власть. С этого времени в вопросах догмата, в вопросах канонических Святейший правительствующий синод действует совершенно автономно. Не стесняется Синод государственной властью и в вопросах церковного законодательства, восходящего непосредственно на одобрение Монарха и касающегося внутреннего управления, внутреннего устроения церкви. К этой области относятся, например, синодальное и консисторское законодательство, законодательство учебное, относящееся до академий, до семинарий, учебных духовных комитетов, касающееся церковных старост, и много других еще вопросов.

Евангелическо-лютеранская церковь Св. Марии на Никольской улице. Саратов. Начало ХХ в.

Но независимо от этого, вполне самостоятельного церковного законодательства Святейший синод со времени его учреждения принимает живое участие также и в общей законодательной жизни страны, связывающей церковь с другими сторонами государственного строя, государственного управления. В этом отношении в большинстве случаев создался такой обиход: если какой-либо законопроект возникал в Святейшем синоде, то последний через обер-прокурора Святейшего синода запрашивал заключение заинтересованных ведомств. Если же законодательная инициатива возникала в том или другом министерстве, то министерство запрашивало со своей стороны заключение обер-прокурора Святейшего синода, но после этого всегда, во всех случаях, после разработки законопроекта, он поступал на государственное утверждение в общем законодательном порядке.

Я не буду приводить в доказательство этого положения много примеров из истории церковно-гражданского законодательства минувшего века, так как она изобилует скорее случаями излишнего и, скажу даже, неправильного вмешательства государственной власти в церковное законодательство; вспомним, например, случай о перенесении на ревизию в Государственный совет дела о браках в 6-й степени родства, причем мнение Государственного совета получило силу закона. Но я считаю необходимым указать на то, что все законодательные постановления в области взаимодействия господствующей церкви и признанных инославных и иноверных исповеданий всегда проходили в общем законодательном порядке и что провозглашение свободы вероисповедания последовало в порядке Высочайшего указа Правительствующему сенату, основанного на Высочайше одобренных суждениях Комитета министров.

Обращение к прошлому показывает, таким образом, что естественное развитие взаимоотношений церкви и государства повело к полной самостоятельности церкви в вопросах догмата, в вопросах канонических, к нестеснению церкви государством в области церковного законодательства, ведающего церковное устроение и церковное управление, и к оставлению за собой государством полной свободы в деле определения отношений церкви к государству.

В.О. Шервуд. Портрет Б.Н. Чичерина. Конец XIX в.

Наука государственного права вполне подтверждает правильность такого порядка вещей. Говоря о господствующем исповедании, наш известный ученый Чичерин указывает на то, что государство, конечно, вправе наделять господствующую церковь и политическими, и имущественными правами. «Но, – говорит Чичерин, – чем выше политическое положение церкви в государстве, чем теснее она входит в область государственного организма, тем значительнее должны быть и права государства». Отсюда, я думаю, вытекает, что отказ государства от церковно-гражданского законодательства – перенесение его всецело в область ведения церкви – повел бы к разрыву той вековой связи, которая существует между государством и церковью, той связи, в которой государство черпает силу духа, а церковь черпает крепость, той связи, которая дала жизнь нашему государству и принесла ей неоценимые услуги. Этот разрыв ознаменовал бы также наступление новой эры взаимного недоверия, подозрительности между церковной властью и властью общезаконодательной, которая утратила бы природное свое свойство – власти с церковью союзной. Государство в глазах церкви утратило бы значение государства православного, а церковь, в свою очередь, была бы поставлена в тяжелое положение – в необходимость самой наделять себя политическими и гражданскими правами, со всеми опасными отсюда проистекающими последствиями.

Поэтому ясно, господа, что то мнение, о котором я говорил в начале своей речи, мнение о том, что церковь должна сама определять свои права, свое положение в государстве, проистекает из инстинктивного недоверия к существующим государственным установлениям, особенно с того времени, когда начали принимать в них участие иноверцы и лица нехристианского вероисповедания. Я думаю, забывают при этом, что законодательные решения, и то неокончательные, принимают не отдельные лица, не думские даже комиссии, а Дума в своем целом, которая, по словам Царского Манифеста, «должна быть русской по духу и в которой иные народности должны иметь представителей своих нужд, но не в количестве, делающем их вершителями дел чисто русских». Затем, если бы Дума допустила ошибку, что всегда возможно, то законопроекты переходят ведь на рассмотрение Государственного совета и затем идут на суд Монарха, который, по нашему закону, является защитником Православной Церкви, является хранителем ее догматов.

Вот, господа, тот законный путь, который обеспечивает вероисповедные порядки в стране. На этот законный путь я уже указывал и повторяю: заключается он в том, что государство, не вмешиваясь ни в канонические, ни в догматические вопросы, не стесняя самостоятельности церкви в церковном законодательстве, оставляет за собою и право, и обязанность определять политические, имущественные, гражданские и общеуголовные нормы, вытекающие из вероисповедного состояния граждан. Но и в последнем вопросе правительство должно прилагать все усилия для того, чтобы согласовать интересы вероисповедной свободы и общегосударственные интересы с интересами господствующей первенствующей церкви, и с этой целью должно входить с нею по этим вопросам в предварительные сношения.

Быть может, в цикле вероисповедных вопросов, внесенных на ваше усмотрение, вследствие спешности работы и ее новизны, могут быть усмотрены какие-либо уклонения от этих принципов; может быть усмотрено, в частности, что затронуты в чем-либо и права господствующей церкви, но, при всестороннем рассмотрении этих вопросов, при всестороннем освещении их в комиссии, несомненно, уклонение в ту или другую сторону скоро обнаружится, и правительство всегда охотно возьмет на себя переработку того или другого законопроекта или его части, – была бы лишь ясна общая руководящая мысль. Но тот вопрос, тот законопроект, который вы будете рассматривать сегодня, свободен, как мне кажется, от упреков в уклонении от только что высказанных мною положений.

Как вам известно, Святейший синод высказал пожелание, чтобы законопроект был дополнен правилами о том, что уклоняющийся от православия обязан подвергаться увещеванию в течение 40 дней, с тем чтобы переход в иное вероисповедание мог состояться лишь после представления удостоверения о безуспешности увещания. Правительство в свой законопроект такого правила не включало, так как на него нет указаний в Указе 17 апреля; думская комиссия, как только что было вам тут доложено, дополнила законопроект установлением промежуточного срока со времени заявления о переходе в другое вероисповедание до момента фактического перехода. Такого промежуточного срока не знает также министерский законопроект, так как министерство в то время думало, что это правило скорее относится к области другого закона, закона регистрационного, как тут только что и объяснил докладчик.

Мечеть во Владикавказе. Фотография С.М. Прокудина-Горского. Начало ХХ в.

Но в чем же состоит принципиальная сторона этого дела? Конечно, этот вопрос не касается ни догматов, ни канонов церкви, но он относится к разряду вопросов, касающихся внутреннего церковного распорядка, так как обязывает церковнослужителей производить наставление, увещание отпадающему не оставлять исповедуемой им религии; таким образом, это вопрос чисто внутреннецерковный, а я имел честь вам указать, что вопросы церковного устроения получают законодательное разрешение в другом, чисто автономном порядке. Поэтому, по мнению правительства, такого рода правила могли бы получить силу лишь в порядке ст. 65 Основных законов, в силу которых Самодержавная власть в деле церковного управления действует через Святейший правительствующий синод, ею учрежденный; поэтому включение этих правил в гражданские узаконения и проведение их общим законодательным порядком нанесло бы, как мне кажется, ущерб правам Православной Церкви.

Но возникает вопрос, не должно ли государство в порядке содействия господствующей церкви установить какие-нибудь карательные нормы или гражданские ограничения для тех лиц, относительно которых увещание оказалось безуспешным. Но едва ли, господа, дело исключительно пастырского, исключительно нравственного воздействия возможно связывать с какими-либо карательными мерами, едва ли эти карательные меры соответствовали бы и духу начал вероисповедной свободы.

Настоятель Верхотурского монастыря игумен Ксенофонт. Фотография С.М. Прокудина-Горского. 1909 г.

Для меня совершенно ясно, что гражданская власть, получивши от прихожанина заявление о желании перейти из православия в другое вероисповедание, обязана немедленно сообщить об этом приходскому священнику; для меня очевидно, что в силу существующих уже законов гражданская власть должна ограждать от всякого насилия, от всяких оскорблений священнослужителя, исполняющего свой долг увещания, но для меня совершенно так же очевидно и бесспорно, что какие бы то ни было принудительные меры по отношению к уклоняющемуся противоречили бы духу начал свободы верования. Поэтому правильно решила комиссия, когда постановила не присваивать общим законодательным учреждениям права регулировать чисто церковные вопросы, когда в процессе отпадения от православия она вставила промежуточный срок, который может быть, а по мне и должен быть, заполнен в порядке законодательства церковного.

Я, господа, не буду касаться нескольких других менее, по мне, важных пунктов настоящего законопроекта, например, пункта о возрасте, по достижении которого разрешается переход в другие вероисповедания, о правах малолетних, о гербовом сборе и т. д. Если понадобится, разъяснение по этим вопросам даст вам присутствующий здесь представитель ведомства.

Но я не могу не коснуться одного весьма важного дополнения, имеющего чрезвычайное значение. Если совершенно бесспорно, что раз провозглашена свобода верования, то отпадает надобность всякого разрешения гражданской власти на переход в другое вероисповедание, если совершенно бесспорно, что в нашем законодательстве не могут быть сохранены какие-нибудь кары за вероотступничество (уже 14 декабря 1906 г. уничтожена статья 185, карающая за отпадение от христианства в нехристианство), то величайшему сомнению должно быть подвергнуто предложение комиссии о необходимости провозглашения в самом законе свободы перехода из христианства в нехристианство.

Мулла с ученицами у Артомелинской мечети в Артвине. Фотография С.М. Прокудина-Горского

Я должен сказать, что включение в законопроект правила о возможности такого перехода для лиц, ближайшие предки которых исповедовали нехристианскую веру, совершенно не соответствует тому принципу, который только что был тут приведен докладчиком. Вникнем в соображение комиссии. Комиссия, как я понял из слов докладчика, находит, во-первых, что раз переход из христианства в нехристианство не наказуем, то неузаконение такого перехода было бы актом недостойного государства лицемерия. (Голоса слева: верно.) Во-вторых, комиссия находит, что было бы стеснительно для свободы совести лиц, отпавших в нехристианство, исполнять некоторые христианские таинства и обряды, необходимые в нашем гражданском обиходе, например, брак, крещение, погребение. В-третьих, по мнению комиссии, самое исполнение этих таинств и обрядов было бы ничем иным, как узаконенным кощунством. (Голоса слева: верно.) Наконец, по мнению комиссии, сама церковь должна отлучать от себя лиц, отрекшихся от Христа. (Голоса слева: и это верно!) Так я понял докладчика? (Голоса слева: правильно!)

Группа еврейских мальчиков с учителем. Самарканд. Фотография С.М. Прокудина-Горского

И мне кажется, что оспаривать эти принципы невозможно – они теоретически совершенно правильны. Но, господа, прямолинейная теоретичность ведет иногда к самым неожиданным последствиям, и сама думская комиссия не довела до конца этого принципа (голоса слева: это верно), не пошла до конца по избранному ею пути и впала, как мне кажется, сама с собой в некоторые противоречия. (Голоса справа: верно, правильно!) Ведь в действительности, господа, гораздо больше лиц, которые себя признают совершенно неверующими, чем таких, которые решатся перейти в магометанство, буддизм или еврейство. И все соображения комиссии относительно лиц, перешедших в нехристианство, могут быть отнесены полностью к лицам, заявляющим себя неверующими. Ведь и эти лица точно так же кощунствуют, совершая таинство, ведь они точно так же должны были бы быть отлучены от церкви.

Между тем, комиссия совершенно правильно признает, что у нас невозможно признание принципа невероисповедности, Konfessionslosigkeit. С одной стороны, комиссия идет гораздо дальше многих европейских законодательств, не знающих открытого признания перехода из христианства в нехристианство, с другой – комиссия не следует до конца за западными образцами и не решается признать принцип вне вероисповедного состояния. Однако торжество теории одинаково опасно и в том, и в другом случае: везде, господа, во всех государствах принцип свободы совести делает уступки народному духу и народным традициям и проводится в жизнь, строго с ними сообразуясь.

Хофкирхе в Люцерне. Швейцария. Открытка конца ХIХ в.

Это подтверждается изучением всех иностранных законодательств. Возьмем на выдержку прусское законодательство: и оно ставит некоторые преграды свободе совести и свободе вероисповедания; оно требует, во-первых, предварительного заявления о переходе в другое вероисповедание, оно требует, затем, и уплаты со стороны отпадающего в продолжение двух лет повинностей в пользу той общины, от которой он отпадает. В школьном законодательстве прусское государство требует церковного обучения всех детей, даже не принадлежащих ни к какому исповеданию. Австрия не признает браков между христианами и нехристианами. Наконец, в стране свободы совести, в Швейцарии, эта свобода совести подвергнута также некоторым стеснениям. Не говорю уже о том, что в Швейцарии не дозволяется сооружать монастырей, не допущена проповедь иезуитов, о чем упоминал уже тут товарищ министра внутренних дел.

Но поражает в Швейцарии то, что тогда, когда в некоторых кантонах совершенно изгнан из школ Закон Божий, в других кантонах школьное обучение строго конфессионально. В Люцерне, например, все школьное обучение отдано в руки католического духовенства, а так как там существует обязательность обучения, то, как кажется, образование юношества в Люцерне не находится в строгом соответствии с принципом свободы совести.

Панорама Люцерны. Швейцария. Открытка конца ХIХ в.

Неужели, господа, если в других странах, более нашей индифферентных в религиозных вопросах, теория свободы совести делает уступки народному духу, народным верованиям, народным традициям, – у нас наш народный дух должен быть принесен в жертву сухой, непонятной народу теории? Неужели, господа, для того, чтобы дать нескольким десяткам лиц, уже безнаказанно отпавшим от христианства, почитаемых церковью заблудшими, дать им возможность открыто порвать с церковью, неужели для этого необходимо вписать в скрижали нашего законодательства начало, равнозначащее в глазах обывателей уравнению православных христиан с нехристианами? Неужели в нашем строго православном христианстве отпадет один из главнейших признаков государства христианского? Народ наш усерден к церкви и веротерпим, но веротерпимость не есть еще равнодушие.

Церковь Воскресения на Дебре. Открытка конца ХIХ в.

Не думайте, господа, что этот вопрос, вопрос простой, доступный совести каждого, я хотел бы затемнить непристойными, скажу прямо, в этом деле совести приемами какого-то дутого пафоса. Я не хотел бы взывать даже к вашему чувству, хотя бы чувству религиозному. Но я полагаю, что в этом деле, в деле совести, мы все, господа, должны подняться в область духа. В это дело нельзя примешивать и политических соображений. Мне только что тут говорили, что вероисповедные законы поставлены на очередь в Государственной думе по соображениям свойства политического. На этом, мол, вопросе скажется, полевело или поправело правительство. Но неужели забывают, господа, что наше правительство не может уклоняться то влево, то вправо (слева движение; рукоплескания справа), что наше правительство может идти только одним путем, путем прямым, указанным Государем и еще недавно названным им (голоса справа: браво; рукоплескания), недавно всенародно им признанным незыблемым?

Вот и теперь мы стоим перед великим вопросом проведения в жизнь высоких начал указа 17 апреля и Манифеста 17 октября. Определяя способы выполнения этой задачи, вы, господа, не можете стать на путь соображений партийных и политических. Вы будете руководствоваться, я в этом уверен, как теперь, так не раз и в будущем, при проведении других реформ, соображениями иного порядка, соображениями о том, как преобразовать, как улучшить наш быт сообразно новым началам, не нанося ущерба жизненной основе нашего государства, душе народной, объединившей и объединяющей миллионы русских.

Борисоглебский мужской монастырь. Торжок. Фотография С.М. Прокудина-Горского. 1910 г.

Вы все, господа, и верующие, и неверующие, бывали в нашей захолустной деревне, бывали в деревенской церкви. Вы видели, как истово молится наш русский народ, вы не могли не осязать атмосферы накопившегося молитвенного чувства, вы не могли не сознавать, что раздающиеся в церкви слова для этого молящегося люда – слова божественные. И народ, ищущий утешений в молитве, поймет, конечно, что за веру, за молитву каждого по своему обряду закон не карает. Но тот же народ, господа, не уразумеет закона, закона чисто вывесочного характера, который провозгласит, что православие, христианство уравнивается с язычеством, еврейством, магометанством. (Голоса справа, правильно; рукоплескания справа и в центре).

Господа, наша задача состоит не в том, чтобы приспособить православие к отвлеченной теории свободы совести, а в том, чтобы зажечь светоч вероисповедной свободы совести в пределах нашего русского православного государства. Не отягощайте же, господа, наш законопроект чуждым, непонятным народу привеском. Помните, что вероисповедный закон будет действовать в русском государстве и что утверждать его будет русский царь, который для с лишком ста миллионов людей был, есть и будет Царь Православный. (Рукоплескания справа и в центре.)