Текст книги "Горм, сын Хёрдакнута"

Глава 2

– Никто не помнит, почему поссорились Седна, инуа[10]10
  Дух. Рассказ о мифологии и магии жителей крайнего севера западного материка в основных чертах следует мифологическим воззрениям эскимосов северной Канады.


[Закрыть] моря, и Силла, инуа воздуха. Давно это было, и Седну рассердить не так просто. Много бедная вытерпела от отца и от мужа, обаче, мужа она все-таки прикончила, так что есть предел и ее терпению. Помни об этом, потому что Седна посылает нам тюленей и моржей на шкуры и на пропитание. Седна правит китами. Правит она и косатками, которые помогают нам ловить китов. Инуа Седны управляет инуа всех морских существ, потому что когда-то киты, тюлени, и моржи были суставами ее пальцев. И когда Седна посылает охотнику тюленя, охотник должен поблагодарить инуа этого тюленя за то, что тот отдает охотнику свою жизнь. Тогда инуа тюленя вернется к Седне, она вдохнет ее в тюлененка, который вот-вот родится, а жизненная сила тюленя перейдет к охотнику.

– Так может Силла или один из меньших инуа, Силле подвластных, нарушил табу и не сказал благодарности?

– Может, так и было. А может, еще что было. Но Седна вызвала из тьмы тупилека – злого духа, чтобы тот преследовал Силлу, и назвала его Тугныгак. Злые духи заводились и до этого, но их вызывали древние шаманы, и они были гораздо слабее, чем Тугныгак. Некоторые говорят, что шаманы тупилеков не вызывают, а создают из всякой дряни – оленьих рогов, рыбьей чешуи, моржовых внутренностей, мертвых детей, и это нарушение великого табу – сотворить нечто без инуа, которая питается другими инуа. Поэтому тупилек рано или поздно обязательно возвращается к шаману, который его создал, чтобы его убить и перестать быть.

– А ты можешь вызвать тупилека?

– Наверное, небольшого, с тюленя, могу. Но зачем мне это? Убивать кого-то мне незачем, и сила моя не смертью питается, я не ангакок[11]11
  Злой шаман.


[Закрыть]. Но тупилек, которого вызвала или создала Седна был особенный. Могучий ангакок может вызвать тупилека с такой силой, как у косатки или нанука[12]12
  Полярный медведь.


[Закрыть]. А тупилек Седны мог косатку пополам перекусить, или нанука проглотить не жуя. Он мог бы победить Силлу, но Силле на помощь пришел Нааръюк, инуа памяти, кто все помнит. Долго бились Силла и Нааръюк с тугныгаком, и битва их бросала мир то в жар, то в холод. Лед наступал, лед отступал, где раньше был пак, приходило море с шугой, и наоборот. Киты бросались на берег, охотники не могли прокормить свои семьи, кто раньше сытый спал на добрых нанучьих шкурах, теперь голодный мыкался без сна на протухших моржовых. Но понял Тугныгак, что не одолеть ему Силлу и Нааръюка, и решил, как все тупилеки, сожрать инуа того, кто его создал.

Но Седна знала про это, да и передумала уже, видно, мстить Силле. И Седна дала знать всем шаманам, чтобы они помогли ей поймать тупилека. Шаманы вместе отправились в мир духов и поймали Тугныгака в сеть из заклинаний. Вот только чего шаманы не рассчитали. Когда они вернулись из полета в мир духов, они притащили Тугныгака с собой. Но это не было большой бедой, потому что он остался в сети. Лед пришел, а с ним тюлени, моржи, белые куропатки, и овцебыки. Порядок восстановился. Но каждое поколение, шаманы должны были передавать своим ученикам знание заклинаний, что держат великого тупилека в сетях. И эти заклинания вмерзли в лед и так стали частью мира. Но теперь приходят странные времена. У воды в океане вкус неправильный, обаче – слишком пресный. Рыбе не нравится, она уходит, а за ней и тюлени. Косаткам есть нечего, они нам в сети рыбу не загоняют, а сами жрут каланов. Это, говорят, потому, что пришли странные мореходы из-за океана, с кожей, как рыбье брюхо, и глазами, как старый лед. От близости их странных заклинаний, сеть, что держит Тугныгака, расплетается, а с ней, расплетается и порядок. Сейчас только первые нити расплелись. Когда сеть больше расплетется, совсем плохие времена начнутся – пак растрескается, нануки тонуть будут, и птицы прилетать перестанут. Я думал, хоть до совсем плохих времен не доживу, но тому, видно, не быть. Сейчас сам увидишь знаки.

– А засветло обратно к лагерю успеем?

– Почти приехали уже, обаче. Собачки только разогрелись. Вон за тем торосом будет остров виден. Помоги толкнуть нарту, чтоб не объезжать.

Утопил Гарпун спрыгнул с нарты и побежал рядом, одной рукой сперва придерживаясь за дугу над передними копыльями, а потом слегка подталкивая нарту. Первая пара собак в цуге перевалила торос. Брат Косатки даже хореем не двинул, а нарта уже заскользила вниз.

– И что же это такое?

– Это и есть первый знак. Прыгай обратно в нарту – здесь все по плоскому.

Довольно долго, путь продолжался по незаторошенному льду, покрытому уплотненным ветром снегом. На востоке показалась и стала приближаться земля – гряда заснеженных холмов.

– Стойте, собачки, – не повышая голоса, сказал Брат Косатки.

Вожак замедлил бег, Брат Косатки прицелился остолом, воткнул его между головками полозьев, и нарта встала у пологого берега острова. Поодаль от берега на возвышении то-то поставил стоймя огромный камень. На поверхности камня, обращенной к воде, были во всю его высоту высечены в четыре ряда какие-то загогулины. Они были похожи на узор, но, в отличие от узора, ни разу в точности не повторялись.

– Много работы ушло, чтобы поставить и украсить этот камень, и по работе видно, не наших соседей дело, – сказал Утопил Гарпун. – Но ведь камень этот не такой большой, чтобы пропащие времена накликать?

– Это только первый знак. Проверь чулки у Недотепы – не слишком ли туги?

Утопил Гарпун прошел вперед, ко второму, сразу за вожаком ряду собак в упряжке. Недотепа грыз тесьму у верха чулка из оленьей кожи, надетого на его правую переднюю лапу. Утопил Гарпун снял варежку и просунул палец в чулок. Палец прошел легко, лапа внутри чулка была теплая и сухая.

– Непохоже на то. А вот на что похоже, так на то, что он собрался этот чулок сожрать.

– Отвадь его.

Утопил Гарпун потянулся рукой к шкирке Недотепы. Недотепа прижал уши и поджал хвост.

– Еще будешь грызть тесьму, точно за шкирку оттаскаю, – сурово наставил пса ученик Брата Косатки.

– Поехали ко второму знаку. Толкни нарту…

После недолгой ездки вдоль берега, глазам генена[13]13
  Добрый шаман. Термин заимствован у эскимосов племени Ахтна.


[Закрыть] и его будущего преемника предстало что-то совсем уж непонятное. По общим очертаниям, диковина напоминала умиак[14]14
  «Женская лодка» у эскимосов – большая открытая лодка.


[Закрыть], но была в разы больше. Еще страннее, если у умиака дерево шло только на каркас, огромная лодка, вмерзшая в лед у берега острова, была вся сделана из длинных полос дерева, не покрытых ни моржовыми, ни тюленьими шкурами. Зато обледеневшие остатки огромной шкуры, натянутые на деревянную же раму, висели почему-то над тем местом, где в умиаке сидели бы гребцы. И уж начисто необъяснимо, над этой рамой скособоченно торчала изряднейшая – почти в длину всей диковины – жердина.

– Видно, как-то это сюда приплыло. На жердине, может, парус был, – решил Утопил Гарпун. – Но как оно могло плыть, если дерево не крыто шкурами?

– Сюда его льды притащили, – поправил Брат Косатки. – Оставим собачек поодаль, я не хочу подъезжать близко. Распряги-ка их.

После недолгой возни с балбашками, Утопил Гарпун распряг всех собак, пресек начавшуюся было драку, и пошел за гененом, уже медленно бредшим в сторону деревянной непонятицы. Она была даже больше, чем поначалу показалось, и идти пришлось довольно далеко, но по плотному снегу путь был нетрудным.

– Сколько дерева! Здесь всему нашему племени на много лет хватит на весла, и на каркасы для нарт и каяков, – обрадовался ученик генена.

– Не спеши радоваться. По этим веревкам можно залезть внутрь, – Брат Косатки протянул руку к месту, где с борта не совсем умиака свисали две веревки, соединенные досками.

Насколько диковинная лодка была странна снаружи, внутри она была еще несуразнее. За мачтой обреталось нечто частично черное, частично блестящее, с огромным котлом посередине, как у племен длинных домов. По бокам от большого котла торчали котлы поменьше, а из них высовывались будто бы рукояти весел, только сделанные из металла. Эти рукояти были присоединены с обеих сторон к блестящему кругу, похожему на изображение Сигник, солнечного инуа. Язычки пламени по ободу этого круга соединялись с такими же язычками на другом, насаженном на еще одну черную штуковину, проходившую вдоль дна совсем не умиака, и упиравшуюся в деревянный короб с крышкой. Еще один короб, длинный и узкий, шел вверх, вдоль мачты. В одном боку большого котла виднелась полуоткрытая крышка.

Утопил Гарпун двинул крышку рукой, и понюхал внутреность закопченного пространства внутри.

– Здесь горел огонь, но пахнет он непонятно – не китовое сало, не тюленье, не рыбий жир, и даже не дерево.

– Вот что здесь горело, – Брат Косатки открыл ларь, встроенный в дно лодки, и вытащил оттуда кусок темного камня. – Сильные заклинания нужны, чтобы камни горели.

– А зачем камням гореть?

– Мне это ведовство незнакомо, но думаю, оно привлекает инуа духов ветров. Огню нужен приток воздуха. Значит, огонь и ветер друзья. Чтобы огонь сжег камень, обаче, сильный ветер нужен. А Силла верховодит духами ветров.

– Какая прорва металла! Всем нартам на подрезы хватит, всем охотникам на ножи, лучше, чем у племен длинных домов!

– Говорю тебе, не спеши радоваться. Посмотрим, что еще здесь есть.

По другую сторону от мачты, пространство внутри деревянного судна было пересечено несколькими подвешенными сетями, похожими на гамаки, в которых спали некоторые жители длинных домов далеко на юге. В одной из сетей спиной к мачте лежало тело, завернутое в волосатую шкуру.

– Смотри, Брат Косатки! Может, это и есть заморский мореход из предсказания?

Утопил Гарпун подошел поближе и взглянул на мертвеца. Он был готов к неожиданности, но не к такой. Взгляд узких темно-карих глаз ученика генена встретился с невидящим взглядом выпученных, покрытых мелкими морщинами и иголками льда кожаных шаров из глазниц без век. Но это было не худшее. Нижняя часть лица покойника была покрыта всклокоченной и смерзшейся шерстью с темными густыми подтеками, из которой торчали под разными углами коричневые зубы, длиннее, чем собачьи клыки. В край волосатой шкуры вцепились руки с изогнутыми грязными когтями.[15]15
  Здесь и в нескольких других местах использованы легенды эскимосов, скорее всего навеянные памятью о пропавшей экспедиции Франклина и Крозиера.


[Закрыть]

– Не трогай его!

Утопил Гарпун ни капельки не нуждался в этом предупреждении.

– Ты прав, учитель. Сильное ведовство в этом умиаке-из-дерева, не стоит ничего отсюда брать.

– Обаче, это вообще не умиак. Или не просто умиак. У кита, нипример, или у косатки, есть кости, сердце, легкие, мышцы, мозги… У умиака есть только кости да шкура. А у этого… Где у кита желудок, тут очаг для черных камней. Где легкие, там большой котел. Где мышцы, там тоже не пойми что такое. А вместо мозга – мертвое тело. Сдается мне, это не руками сработано. Это взяли кита или косатку, сказали заклинание, и морской зверь из живых мяса и костей превратился в умиак, да не умиак, из дерева, меди, и мертвечины. Такой нам вот второй знак. Пойдем смотреть третий.

– А может, наоборот? Сработали-то руками, но сказали слова, и к сработанному привязали, например, инуа белухи или кита-горбача?

– Плохое, плохое дело, если и так вышло…

Брат Косатки и Утопил Гарпун дошли до нарты очень быстро. Обычно собаки ждали бы, свернувшись в клубки, но вся свора стояла, подозрительно повернувшись к огромной лодке. Вожак, Драное Ухо, оскалил зубы и низко рычал. Собаки были видимо рады возвращению генена с учеником, и даже не устроили обычной драки, когда Утопил Гарпун и Брат Косатки, каждый со своей стороны, присоединили их алыки к потягу из моржовой шкуры.

Брат Косатки покрутил остол, вытащил его изо льда, освободив нарту, и взмахнул хореем. Утопил Гарпун пробежал несколько шагов рядом с нартой, подталкивая дугу, потом запрыгнул в нее позади каюра. Собаки споро тянули к югу, не нуждаясь в поощрении ни словом, ни тем более хореем. Они тоже были рады покинуть близость второго знака.

Дальше на юг, по приближении к поворачивавшему и поднявшемуся покруче берегу острова, стали попадаться следы чьего-то перехода – брошенная обувь несуразной работы, кухлянка, не сшитая из шкур, а свалянная из шерсти, куски дерева, длиннющее сломанное весло. За поворотом берега открылась замерзшая бухта с каким-то сооружением поодаль – не иглу и не чумом. Негостеприимно скособоченное треугольное укрытие было покрыто такой же огромной замерзшей шкурой, как и верх умиака-из-дерева. Рядом с укрытием виднелось занесенное снегом кострище, и что-то валялось.

– Не распрягай собак, день хоть и долог уже, да ночь все холодна. Быстро глянем и вернемся, – сказал Брат Косатки. – Заодно покажешь мне, как ты читаешь следы.

– Волокли здесь что-то. Тяжелое, на двух полозьях. Костер долго горел, несколько дней. Плавник жгли, и может, еще дерево, что с собой принесли. Вот тело лежит. Думаю, этот замерз. Одежда дрянная. Не нанучья шкура, не тюленья, даже не моржовая. Вообще не шкура. Из шерсти сплетена. Нанук лицо и руки съел, дальше есть не стал. Почему? Этого всего съел. Стой, два нанука было. Дрались, кости раскидали. Котел у кострища лежит, перевернут.

– А в котле что?

– Рука. Наверно, нануки закинули, пока дрались. Нож из металла. Можно я хоть этот нож заберу?

Брат Косатки посмотрел на собак. Насколько позволяли алыки, они устроились поудобнее, свернувшись в уютные клубки. Недотепа опять грыз чулок.

– Недотепа, хорея захотел? Возьми. Этот нож, видно, далеко путешествовал. Ценный предмет. Что еще видишь?

– Укрытие плохо слажено, совсем бы не грело. И крыто не шкурой, и даже не шерстью плетеной, а какой-то корзинкой из нитей.

– Это называется ткань. Кто в длинных домах на юге живет, прядет одежду из нее. Только та одежда красивая, с узорами, бисером, и медными бляшками.

– У того, без лица и рук, тоже есть бляшки, только не из меди, а из серо-белого металла.

– Это серебро. Возьми и бляшки. Может, подаришь кому или выменяешь. Что еще видишь?

– Кости внутри укрытия. Все поломаны.

– Смотри внимательнее.

– Не тюлень, не морж, не олень. Похоже, еще одного покойника звери съели.

– Смотри на эту берцовую кость.

– Вдоль расщеплена. Странное дело – если зверь ее грыз, где следы от зубов? Вот еще топор лежит, из серо-черного металла. Стой! Не этим ли топором…

– И я так думаю. Те двое третьего съели, замерзли, а потом нануки ими полакомились. До этого нануки, видно, еще нескольких покойников разъели, потому последнего не закончили. Обаче, совсем дрянь мореходы пришли из-за океана. Немудрено, что от их ведовства вода опресняется и тюлени уходят. Поехали отсюда. Теперь ты все три знака видел, один другого хуже.

Возвращение к лагерю прошло почти без разговоров. Утопил Гарпун распряг собак, снял с них чулки, и накормил их пеммиканом. В путешествиях по миру духов, ему еще далеко было до Брата Косатки, но значительную часть искусства каюра он уже успел перенять. Утопил Гарпун выскользнул из наружной кухлянки и теплых штанов, вывернул и то, и другое наизнанку, кинул одежду на веревку, натянутую на пару запасных копыльев, воткнутых в снег у входа в иглу, привязал кухлянку и штаны тесемками, чтобы ветер не унес, и посмотрел на круг Сигник, уже висевший низко над окоёмом. Круг был красным, поднимался ветер. От лагеря до стойбища оставался день пути, но этот путь шел по ровной заснеженной земле или многолетнему льду.

Утопил Гарпун нырнул в иглу. Внутри Брат Косатки, сбросивший и внутреннюю кухлянку, уже топил лед в котелке над огнем из плавника. В отблесках огня казалось, что многоцветные узоры под его кожей двигались – киты пускали струи, косатки били хвостами, морские львы задирали шеи.

– Я тут говорил, может кита в лодку превратили. Плохо, – сказал вдруг генен. – А ты говорил, может, лодку сделали, а к ней ведовством инуа кита привязали. Того хуже. А теперь думаю, могли еще хуже сделать. Может, не инуа привязали, а тупилека. А может, этот умиак и есть тупилек, и он заморских мореходов кого сожрал, кого с ума свел, а с кем еще хуже сделал.

– А с чего ты так думаешь?

– Ты помнишь, покойник в умиаке-из-дерева лежал спиной к мачте? – спросил вдруг генен.

– Да. Мне пришлось подойти к нему, чтобы его рассмотреть. А почему ты спрашиваешь?

– Угораздило меня на него глянуть перед тем, как я спустился с борта по двум веревкам. Когда мы по ним залезали, он к нам спиной лежал, а когда спускались, лицом, обаче, был повернут…

Глава 3

– Ты уверен? – Хельги вытащил удочку из воды и проверил наживку.

Насаженный на двойной крючок малек все еще вяло дрыгался. Хельги плюнул на него и забросил удочку обратно в залив.

– Уверен. Дело не только в том, что отец и моя мать не успели пожениться. Он привез ее из набега на Гардар. Так что, некоторые могут сказать, она была рабыней. При Хёрдакнуте, правда, так никто не скажет, а если и скажет, навсегда замолчит.

– А почему так?

– Отец говорит: «Дырявого меха не надуть, а раба не научить.»

– Ха. Или еще: «Хочешь счесть своих врагов, начни со счета своих рабов.» Хотя в давние времена, бывало и такое, чтоб сын рабыни становился ярлом или даже конунгом. Скьефа, говорят, мать-рабыня в люльке положила в лодку, пустила ее по волнам, лодку принесло куда-то к Старгарду, там его воспитал местный ярл, а потом сам Скьеф и в конунги вышел. Только куда чаще от мамонтихи родится мамонтенок, от крысы крысенок, а от рабыни раб. Ну, я и думаю, зачем нашему роду такая печаль и такие шепоты за спиной нового ярла? А с твоей матерью и свадьбу сыграли, и из рода она сильного, так что на тинге, если что, и ее родичи будут за тебя кричать. Стой… – Горм подсек, и вытянул довольно увесистого окуня.

Помогая себе раздвоенной на конце деревянной палочкой, он освободил крючок, прикинул размер рыбы, посмотрел на Хоппа, с надеждой во взгляде и слюнями, висевшими из пасти, сидевшего на настиле, покачал головой, положил удилище, и сунул свободную от окуня руку в воду. Там, привязанная к одной из свай, державших настил, болталась в воде корзина с парой плотиц и одиноким щуренком. Горм размотал веревку на крышке корзины, сдвинул крышку, толкнул окуня вовнутрь, и стал заматывать веревку обратно.

– А я поеду в Гардар.

– В набег?

– Сначала просто, а там, если кто будет собирать дружину, может, и в набег.

– На Вёрдрагнефу?

– Мне кажется, что Вёрдрагнефа – это сказка. То есть, верно, был такой город до Фимбулвинтера, правили в нем конунги, пришедшие на высоких ладьях с лебедиными шеями с Ут-Рёста[16]16
  Волшебный остров в скандинавских легендах.


[Закрыть] или еще откуда, но ничего от него не осталось. Это как сам Ут-Рёст – каждый шкипер тебе обязательно расскажет, что он знал шкипера постарше, кто или ходил вдоль берега Ут-Рёста, или шел борт о борт с высокой ладьей и видел воинов Ут-Рёста в серебряных крылатых шлемах, только шкипер этот или зимнего пива перепил и умер, или в море пропал. А выйдешь сам в море, ни тебе там Ут-Рёста, ни лебединых ладей.

– Но хоть Альдейгья – это не сказка?

– Альдейгья – точно не сказка. Мы с ней торгуем. Мы им железо, они нам белок, куниц, и мед. Город окружен стеной из белого камня, посередине капище Сварога с идолом, высоким, как дерево, и окованным золотом, и всяк, кто живет в этом городе, носит рубаху или сарафан из белого льна, перепоясанную поясом с золотой пряжкой, и умеет читать и писать. Это мне мама рассказывала.

– Скажу тебе правду, брат. Я хочу быть ярлом, но не хочу, чтоб это шло поперек нити твоей судьбы.

– Не пойдет. Моей судьбе не в Танемарке решиться, и не до того, как я узнаю, что все-таки за дело вышло у отца в том набеге.

– А спросить его ты не пробовал?

– Пробовал, сколько раз. Молчит, сопит, переводит разговор на другое.

– Знакомо. Вот еще что меня волнует. Ты уже с отцом ходил на нарвалов, в Волын торговать, с лютичами на поморцев янтарный обоз грабить. В Гардаре наверняка еще найдешь битвы, славу, и богатство, а как мне тут в ярлы определиться, ни разу даже в набег не сходивши? Вон Йормунрека, сына Хакона[17]17
  В истории Йормунрека здесь и далее использованы элементы жизни четырех исторических персонажей с созвучными именами – Эйрика сына Хакона, Эйрика сына Харальда, остроготского короля Эрманарика, и Харека. с Тьотты.


[Закрыть], отец уже брал в походы, когда он был на три года меня моложе… – Хельги начал свое рассуждение довольно зрело, но под конец сорвался и все-таки заканючил.

– Йормунрек давеча гостил у нас. Ты мал еще был, может, не помнишь. Он еще приемный сын Торлейва Мудрого. Странные с ним дела творятся, говорят, не пошли ему впрок те походы. Ты лучше погоди пару лет, и сначала пойдешь с отцом разбираться с кем-нибудь, кто, например, дань не платит, а потом он тебя пошлет с дружиной, когда опять будут нелады с соседями. А нелады будут, потому что Гнупа у своих карлов последнее отбирает, они в лес бегут, и то ли его карлы на разбой пойдут, то ли сам Гнупа куда за рабами повадится. Так что будут и тебе битвы и слава. Насчет богатства я не очень уверен, да нам новое богатство не очень и нужно – старого полно.

– А что с Йормунреком за нелады?

– Всякое треплют, но вот что я знаю точно. Это рассказал нашему Краки Стрекалу один из бондов Торлейва Мудрого. Когда Хакон ярл ходил в морские набеги, сам начальствовал первым кораблем, а Торлейву давал второй. Однажды в начале похода, стояли они вместе на якоре во фьорде где-то у Мёра…

– Мёр – это где?

– За Свитьей на северо-запад. Отец мимо того берега за нарвалами ходит. Ты, как обычно, ничего мне не даешь рассказать, не перебивая. Стоят они во фьорде, а тут к ним подходит еще один корабль, Скофти, Хаконова шурина, с новостями. Скофти кричит Торлейву, мол, снимись с якоря ненадолго, у меня для ярла новости есть. Ну, Торлейв послал кого-то поднимать якорь, но тут Йормунрек как закричит Скофти: «Я хочу, чтоб Торлейвов драккар[18]18
  Так назывался основной тип древнескандинавской ладьи, длина в среднем 25 м, максимальная ширина 5 м, могла ходить на веслах или под парусом.


[Закрыть] здесь стоял, пусть здесь и стоит, ищи себе другого места.» А где оно, в узком фьорде-то? Ну, Хакон дал Йормунреку оплеуху, и крикнул Торлейву: «Того же получить не хочешь, снимайся с якоря.» Развели свару из пустого дела. Торлейв переставил свой драккар, Скофти передал Хакону вести с южного Мёра, и разошлись.

– Так что за странные дела-то?

– Опять ты перебиваешь… Пару лет спустя, Йормунрек уже жил у Торлейва. Выпросил он у Торлейва драккар на тридцать весельных портов, шатры, дружину, – ты губу-то не раскатывай – говорит, на лютичей пойти. А сам пошел на запад, к Мёру. Там все пути по воде, как чуть отойдешь вглубь земли от берега – лес, горы, ледники, лоси двухголовые… Хакон оставил Мёр шурину, Скофти. И Скофти все время на снеккаре[19]19
  Так назывались древнескандинавские суда поменьше, возможно, со съемной мачтой.


[Закрыть] ходил из одного фьорда в другой, от одного поместья к другому – с одним бондом поохотится, у другого попирует, третьему троллей пугнет… Вот, Йормунрек его подстерег и убил, тем же летом, что у нас гостил. Собственного дядю, из-за пустячной ссоры.

– Может, еще что там у них было не пустячное, а мы не знаем?

– Кто знает, это даже не Свитья, это земля за Раумарики. Холод, лед, тролли, зима длится не полгода, а две трети… Дикие они, сами почти как тролли. Некоторые, говорят, даже и не как тролли, а вообще с троллями намешаны.

Хельги снова вытащил удочку. Горм посмотрел на малька и вздохнул.

– Похоже, брат, лов на живца у тебя кончился. Лови теперь на мертвеца.