Текст книги "Путешествие на Восток"

Лет двадцать тому и более состояние церквей было здесь таково, что в Армянском монастыре отвалилось несколько камней, а может быть еще и Турки с умыслом их отвалили. По маловажности, Армяне, без предварительного турецкого разрешения, вставили опять эти три или четыре камня и после многих прений должны были взнести турецкому начальству 500,000 пиастров за то, что осмелились без позволения перестроит храм. Теперь этой насильственной и разбойнической администрации уже нет.

В римском монастыре есть типография, у Армян и у Евреев также. Нет только греческой. Греки более всех отуречились.

Гробницы Царей, или Судей, или Бог весть кого. У Шатобриана они хорошо и верно описаны. Вообще путевые записки его и до-ныне, духовными лицами и мирскими, признаются едва-ли не лучшим руководителем в Иерусалиме. И тут Француз, как после я, часто выглядывает у него из-под плаща паломника, но себяобожание, ужь не самолюбие, и самохвальство, здесь умереннее, нежели в последовавших произведениях.

16. Писал Павлуше чрез Титова с письмом к Кобеко, а в нем письма к Тютчевой и в Валуеву. Жена писала леди Каннинг. Все отдано митрополиту. Вчера ходил по городу, в дом Пилата. Вид на Омарову мечеть. Дом Симона фарисея. Проверить с Евангелием. Кажется ошибочно признается за дом Симона и Шатобрианом также. Ездил на источник Силоамский и запасся водою. В отдалении, огромные камни на горах представляются глазам безобразными зданиями. Селения представляются грудами камней. Люди, как дикие звери, гнездятся на них и под ними. И в самом Иерусалиме, глядя на дома, не понимаешь, где тут жилые покой. Почти вовсе нет окон на улицу. Двери с улицы узкия и низкие.

Середа 17. Как не далась мне Иоаннова пустыня, в которую собирался я вчера, так не дались сегодня и Соломоновы пруды. Вся эта поездка зачата была не в добрый час и под худыми приметами. И встал вчера в пять часов утра, что для меня есть уже худая примета и не добрый час, – а в шесть рассердился и прогнал от себя лошадей и нанимавших их, потому что казалось мне, что с меня лишния деньги требовали. Наконец дело кое-как уладилось и в четверть по полудни отправились мы в Вифлеем. Дорога к нему, судя но здешнему краю, очень хороша. Поднявшись из Гигонской долины, выезжаешь на ровную дорогу, по которой можно бы ехать и в коляске. На правой руке развалины монастыря Св. Модеста. По обеим сторонам дороги обработанные поля и зеленеют нивы. Дикая близ-Иерусалимская природа здесь смягчается. Одна эта окрестность могла служить сценою для пастушеской библейской поэмы Русь. Проехав монастырь Св. Илии, спускаешься с горы по крутизне извивающейся дороги. Тут поля, долины и возвышения обсажены маслинами. В Вифлеемской долине, облегающей город, можно сказать, что зеленеет даже роща маслин. Во всех других местах они растут довольно одиноко – и на Элеонской горе можно счесть их, так их не много. они тут редеют как клочки волос на лысой голове старца. Мы ужинали за смиренною трапезою митрополита Дионисия; но при всей смиренности своей, истребили несколько Вифлеемских голубей, отличающихся особенным вкусом, а жарят их – это замечание для Вьельгорского – без масла на вертеле, что придает им, но словам митрополита, или, лучше сказать, что не лишает их собственной сочности и самородного вкуса. Чтобы дополнить мое гастрономическое сведение, скажу, что у митрополита повар – старая Вифлеемская баба; а была ли она всегда стара, о том знает Бог. Здесь вообще в греческих монастырях встречаешь женщин, правда пожилых. Охотно верю, что они тут не для греха, а для прислуги – обмыть, обшить, состряпать. Встреча этих женщин близь архиерейских келлий, сказывают, очень смущала Войцеховича. Вообще, большой строгости здесь не видать. Монахи, не в постные дни, едят мясо и пьют вино. С террасы монастыря любовался я звездным небом и Вифлеемскою луною. Сегодня в пять часов утра слушали мы трехъязычную литургию – по-арабски, гречески и по-русски. На ектении поминали нас и наших живых и усопших. Вчера вечером ходил я в пещеру, где, по преданиям, скрывалась Богоматерь с Младенцем до бегства в Египет. Она принадлежит Латинам. Я тут застал монаха и несколько арабских детей, которые пели акаеист Богородице. Умилительно слышать эти христианские песни, молитвенно возносимые поселянами на тех самых местах, где так смиренно и также в тишине и сельской простоте, невидимо от мира, возникало христианство. Утром ездил я на место, явления ангелов пастухам. Тут некогда была церковь, построенная Еленою. Теперь осталась одна подземная церковь православная. Арабский священник прочел мне в ней главу Евангелия. После заезжал я к нему в дом. Часу в третьем по полудни отправились мы на Соломоновы пруды. Тут начались беды наши. Тахтиреван ударился об стену, а жена головою об тахтиреван. Верблюды заграждали нам дорогу. Абдула бросился разгонять их, и один верблюд попал в яму, или в пещеру, так что все туловище его лежало под камнем и только задния ноги оставались на поверхности земли. Далее, отец Прокопий упал с лошадью, а еще по далее, упала с лошади Фанни и ужасно стонала и кричала, жалуясь, что переломила или вывихнула себе руку. Мы не знали что делать. Долго провозились с нею и наконец решились возвратиться ближайшею дорогою в монастырь Св. Илии в Иерусалим. Между тем лошадь Фанни убежала. Семидесятилетний митрополит, который провожал нас, поскакал ловить ее на лихом своем арабском жеребце. Он из Болгар, и видна в нем славянская отвага и славянская мягкосердечность, хотя, сказывают, он очень вспыльчив, что также есть славянское свойство. В монастыре Св. Илии благословил он меня весьма старинным образом Петра и Павла. Наконец тут расставшись с добрым старцем, ибо тут оканчивается его митрополия, возвратились мы в 7-м часу вечера в Иерусалим. Латинский монах врач, уверял нас, что, по счастью, рука Фанни и не переломлена, и не вывихнута. Приставили ей 70 пиявок. При возвращении нашем в Иерусалим стены его, под Гигонскою долиною, чудно озлащались сиянием заходящего солнца. Нигде и никогда я не видал такого золотого освещения. С дороги видны были, на отдаленном небосклоне, Аравийские горы, которые, подобно свинцовым облакам, белели и синели сливаясь с небесами. Гробница Рахили; я объехал кругом, но не входил в нее, потому что она была заперта и никого при ней не было. Но, сказывают, что и смотреть нечего.

Четверг, 18 Мая. Слушали в 9 часов утра русскую обедню в монастыре Св. Екатерины. Все что-то не так молишься как бы хотелось. В Казанском соборе лучше и теплее молилось. Неужели и на молитву действует привычка? Или мои молитвы слишком маломощны для святости здешних мест. Начали говеть. Вообще народ имеет здесь гордую и стройную осанку, а в женщинах есть и что-то ловкое. В Вифлееме черты женских лиц правильны и благородны. В женской походке есть особенная твердость и легкость. С мехами на голове или ношею легко и скоро всходят они на крутые горы, картинно и живописно. На всех синяя верхняя одежда, род русской поневы, а иногда еще покрываются они красным шерстяным плащем; серебряные ожерелья из монет на лбу, на шее и на руках. Голова обыкновенно повязана белым платком, также довольно сходно с головною повязкою наших баб. На верху головы, подушечка для ношения мехов с водою, корзина etc. Цена пиявок здесь пиастр за штуку. Есть здесь английское училище миссионерское, преимущественно для обращенных детей еврейских. Содержится чисто. Есть книги, географические карты по стенам. Есть и греческие училища для арабских православных детей. Не отличаются чистотою. Но все-таки блого и добро. Есть и английская больница также для Евреев. Греки и Латины вообще жалуются на протестантскую пропаганду. Да что же делать, когда она богата и деятельна. Кормит, учит, лечит, колонизирует, дает работу – и к тому же, вероятно, не взыскательна и не отяготительна в обязанностях, которые возлагает на обращающихся. Одно тягостное место для посещающих Иерусалим есть расстояние 7 или 9 часовое от Рамлэ до Св. Града. Да и то легко сделать бы удобным, если монастырям, латинскому и греческому, выстроить на дороге два постоялых двора для отдыха или ночлега, если кому захочется провести ночь. Не желаю, чтобы устроена была тут железная дорога и можно было прокатиться в Иерусалим легко и свободно, как в Павловский воксал; но все не худо облегчить труд человеческой немощи; а то въезжая в Иерусалим, судя по крайней мере по себе, чувствуешь одну усталость после трудной дороги. Не каждому дана сила и духовная бодрость Годфрида, который после трудного похода, еще труднейшего боя и приступа, по взятии города, тотчас бросился поклониться Гробу Господню.

Пятница, 19 Мая. Сегодня в полночь пошли мы слушать литургию на Гробе Господнем, но обедня началась только в 3-м часу. Во всех концах храма раздавались молитвенные голоса на армянском, греческом и латинском языках. Это смешение песней и языков, сливающихся в одно чувство и в одно поклонение единому общему Отцу и Богу, трогательно в отвлеченном значении своем, но на деле оно несколько неприятно, тем более, что пение вообще нестройно. На большом выносе поминали нас и наших живых и усопших. Во время чтения часов монахи поминают про себя по книгам имена записанных поклонников. Вчера всходил я на арку – на крестном пути, откуда, по преданию, показывали Иисуса народу: Се человек! Теперь там молельня дервишей. Вышел я в Сионские ворота, сошел в Гефсиманскую долину, возвратился в город чрез Гефсиманские ворота. Остановился у Овчей купели.

Большой недостаток в Иерусалиме, в окрестностях его и вообще на Востоке – есть отсутствие лугов. Нет зеленой, шелковой муравы, на которой в северных краях так отрадно отдыхают глаза и тело. Здесь ток садов обложен каменною плитою, а за городом деревья и цветы ростут на песчаном и каменистом кряже. Все это придает природе вид искуственный, рукодельный. А между тем, что есть из растительности пышно и богато: цветы благоухают необыкновенным ароматом, лимонные ветви клонятся к земле под обилием и тяжестию плодов.

Когда приближаешься уже к концу земного своего поприща и имеешь в виду неминуемое путешествие в страну отцев, всякое путешествие, если предпринимаешь его не с какою нибудь специальною целию, в пользу науки, есть одно удовлетворение суетной прихоти, бесплодного любопытства. Одно только путешествие в Святые Места может служить исключением из этого правила. Иерусалим – как-бы станция на пути к великому ночлегу. Это приготовительный обряд к торжественному переселению. Тут запасаешься, не пустыми сведениями, которые ни на что не пригодятся нам за гробом, по укрепляешь, растворяешь душу напутственными впечатлениями и чувствами, которые могут, если Бог благословит, пригодиться и там, и во всяком случае несколько очистить нас здесь.

В молодости моей, когда я был независимее и свободнее, путешествие как-то не входило в число моих преднамерений и ожиданий. Я слишком беспечно был поглощаем суетами настоящего и окружающего меня. Скорбь вызвала меня на большую дорогу и с той поры смерть запечатлела каждое мое путешествие. В первый раз собрался я за границу по предложению Карамзина ехать с ним, но кончина его(1826 г.)разсеяла это предположение до приведения его в действие. После – болезнь Пашеньки (1835 г.) заставила нас ехать за границу. её смерть положила черную печать свою на это первое путешествие. Второе путешествие мое окончательно ознаменовалось смертью Наденьки (1840 г.). Смерть Машеньки (1849 г.) была точкою исхода моего третьего путешествия. Таким образом, четыре могилы служат памятником первых несбывшихся сборов и трех совершившихся путешествий моих. Не взмой меня волна несчастья, я вероятно никогда не тронулся бы с места. Вероятно путешествия мои, всегда отмеченные смертью, кончатся путешествием к Святому Гробу, который примиряет со всеми другими гробами. Так быть и следовало[2]2
  Примечание автора. Но увы! По грехам моим не так сбылось. Опять пустился я в смертный, или по крайней мере, болезненный путь, и ныне страждущее лице – я. Чем путь этот кончится? Я не имею никакой надежды на выздоровление, по крайней мере духовное, а без него телесное только продолжение казни. Бедная жена! Бог не дает ей отдохнуть от скорби. Париж. 21 Декабря 1851 г.


[Закрыть].

Суббота, 20 Мая. Сегодня, в шестом часу утра, слушали литургию на Голгофе и причащались святых таинств. Служил греческий архиепископ Неапольский (т. е. Наплузский, Сихемский). После была большая панихида, на коей поминали и наших. По окончании панихиды, мы пошли к Святому Гробу, где отец Вениамин отслужил на русском языке молебствие за здравие П. А. Кологривова.

Вчера, 19-го, ходил я по городу и за городом с братом жены епископа. Видели мы, как у наружной стены ограды храма Соломона Евреи и Еврейки многие приложив голову к стене – молились по книгам, стенали и плакали (женщины). Они собираются тут каждую пятницу и платят что-то за это турецкому начальству. В Иерусалиме от семи до восьми тысяч Евреев мужеского и женского пола. Протестантская миссия обратила из них, с 1840 года, в христианство человек сто. Здесь особенно Латины уверяют, что эти обращения делаются, или покупаются за деньги, выдаваемые миссиею; но протестанты не сознаются в том и говорят, что только в редких случаях даются пособия тем из них, которые сами не могут заработывать себе пропитание. В городе сохранилось несколько арабских фонтанов, красиво отделанных резьбою на камне. Воды в них уже нет. Эта любовь и поклонение воде восточных жителей очень замечательны. В других землях колодези устраиваются только с тем, чтобы не быть без воды; а о украшениях их не помышляют, за исключением больших городов, и то для украшения городов, а не в честь самой воды. Здесь видно, что честят самую воду – этот Божий дар, благодатный особенно в земле, нуждающейся в реках, где дожди редки и солнечный зной высушает воду. Словно думают они, что вода, из благодарности за красиво и богато устроенное ей помещение, лучше сохранится и не откажет в пособии заботящимся о ней. Здешние водопроводы в земле, где наука и труд в совершенном небрежении и забвении, свидетельствуют об особенном вникании к удовлетворению необходимой потребности. В Белграде, близ Константинополя, водопроводы и водохранилища были везде замечательны. Из Соломоновых прудов проведена вода в Иерусалим, и под Омаровой мечетью, сказывают, есть обширное водохранилище. На дворе судейского дома кади есть также бассейн с Соломоновскою водою. Все сокровища Соломона погибли, а с ними и все богатства и почти все памятники древнего, и несколько раз из развалин возникавшего, Иерусалима; но вода Соломона утоляет еще жажду позднейших потомков его. Когда иссякший Кедров зимою наливается водою, Арабы из города и со всех сторон бегут к нему и просиживают часы на берегах его в тихом и радостном созерцании. Из стены, окружающей Омарову мечеть, высовывается колонна, лежащая поперек против Элеонской горы. По мусульманским преданиям, в день Страшного суда, на ней будет сидеть Магомет и судить живых и мертвых поклонников своих, а на Элеонской горе будет Иисус совершать суд над христианами. Англиканское кладбище за каменною оградою лежит на покате Сионской горы к Гигонской долине. Доселе на нем еще мало гробниц, а место обширное, и между ними из белого мрамора гробница, привезенная из Европы, поставленная над прахом молодого английского лорда, кажется Роберта Нетсона, который за несколько лет, посетивши Иерусалим, занемог в нем и умер. Тут погребен и первый епископ Иерусалимский Александр, о котором было так много шума в тогдашних газетах. На месте, где он лежит, навалены пока одни каменья, а гробницы еще нет. По мнению моего сопутника, упоминаемый в Евангелии Гефсиманский сад не мог быть тут, где его ныне показывают. Настоящее место слишком близко к городу, слишком было в виду у жителей городских; а сад или место, куда уединялся Христос для молитвы, должно было быть и местом уединенным; а потому скорее должно искать его на-лево, в углублении, на покате Элеонской горы. Может быть и так; но как в том удостовериться, – и много ли будет пользы, если и была бы возможность удостовериться. Кому недостаточно одного Евангелия, тому немного будет душевной прибыли, если и могли бы в точности определены быть местности, в нем упомянутые. Понимаю, что можно спорить о вопросах, коих разрешение таится во мраке грядущего: ибо этот мрак прояснится и если не спорящие, то по крайней мере потомки их, воздадут хвалу проницательности догадок прозревшего истину. Но спорить о тайнах, коих разрешение давным давно погребено в беспробудной ночи прошедшего и в грудах развалин и праха давно отжившего, – есть дело совершенно суетное и бесплодное. Догадка, как она ни будь правдоподобна, все останется догадкою, а не претворится в убеждение без знамения свидетельства очевидного, которое пресекает все недоумения при свете непреложной истины. Пока Турки не дозволят делать подземных изысканий и разрывать землю, ничего положительного и даже приблизительного о древнем Иерусалиме знать невозможно, – или пока не изгонят Турков из здешних мест. Но и тогда нужно ли будет, благоразумно ли будет, богоугодно ли будет допытываться человеческой, вещественной истины, осязательной достоверности там, где, может статься, все должно быть неприкосновенно облечено святынею таинства. Не искушайте Господа вашего. Со страхом и верою приступите, а не с орудиями сомнения и любопытства. Кто верует во второе пришествие и в жизнь будущего века, потерпи: он все тогда узнает. В небесном Иерусалиме раскроется нам подробная картина земного. Пока можем довольствоваться для земного и духовного странствования нашего указаниями – пожалуй, для человеческого любопытства и неполными – Евангелия, не подвергая его ученой критике, как мы то делаем с Илиадою.

Обещал отцу Иосифу Петрову, иеромонаху в Иерусалиме (из Сербов), прислать из России церковные книги и церковный круг.

Прискорбно видеть в Иерусалиме, как христианские церкви – Греческая, Латинская и Армянская – особенно озабочены препятствовать друг другу возобновить разваливающуюся крышу храма Гроба Господня; а соединенными силами возобновить ее не хотят, особенно Греки, признающие за собою исключительно на это право и не желающие допускать других участвовать в этой перестройке. Как ожидать устройства единства германского в многодержавном сейме германских племен, когда здесь, на святом месте, три церкви единого Бога мятутся и раздираются междуусобными происками и личными страстями, и то не в деле внутреннего убеждения и верования, в которое, по человеческой немощи и слепоте, страсть может еще проникнуть, а просто в деле совершенно вещественном, где вся речь идет о том, что дать ли куполу провалиться или нет. По неволе опять Турки должны будут вмешаться в это дело и сильною владычною рукою, – сильная владычная рука турецкая в христианском вопросе! какая безобразная смесь слов и понятий, – примирить друг против друга враждующих христиан. По словам наместника, кажется, здесь французский консул нарочно ездил во Францию, чтобы склонить правительство деятельно вмешаться в этот спор и требовать от турецкого правительства не дозволять Грекам, без участия Латин, возобновлять купол.

20-го. Вечерня в патриаршеской церкви на кануне праздника св. Елены и Константина. Вечером был у епископа. рассказывал про свое житье в Абиссинии, где, между прочим, должен был ходить на босу ногу, потому что не мог привыкнуть носить сандалий, а башмаков и сапогов не было. Много говорил о нравах и обычаях обезьян, которыми Абиссиния изобилует. Однажды он с женою путешествовал в сообществе с стадом обезьян, около двух сот, которые двое суток следовали за ним, останавливались с ним на привалах и ночлегах. Вообще, в них большой дух порядка и предосторожности; когда они переселяются с места на место, то жен и детей ставят в середину, а самцы образуют аван и арриергард, а по нескольку идут по бокам. У иных самцов по две самки; в известный час сходятся они на известное место – приготовят детям что нибудь есть и оставляют, а сами отправляются по сторонам; обезьяны-двуженцы одну из них ударят по спине, и та идет с самцом рядом, а другая следует подалее, и когда те остановятся, она в некотором расстоянии сидит в грусти; тут обыкновенно подходит, но не близко, а в почтительном расстоянии, самец, не имеющий жены и разными выражениями и телодвижениями заводятся между ними отношения; между тем, ревнивый муж, хотя и в объятиях другой жены, догадывается, что с оставленною женою может делаться что нибудь нехорошее, бросается и, видя, что перед нею сидит вздыхатель – начинает бить кокетку. Иногда видел он, как обезьяна принесет с поля зерна и раздает их лиенам; когда одной достанется менее, она долго подачу свою перебирает лапами, подходит к другой, и когда удостоверится, что она перед другою обижена, кидает все с досадою в мужа. Тогда муж отбирает, что каждой дал, и делает новый и более ровный раздел. они довольно целомудренны и таят любовь свою в тени кустов.

21 Мая. Обедня в патриаршеской церкви. Палатки разбиты по террасам. Бедным раздают хлеб и вино. Ездил на Соломоновы пруды. Очень замечательные остатки древности. Начинают засыпаться землею; вероятно легко было бы их привесть в исправное и первобытное положение. Заезжал в греческий монастырь великомученика Георгия. Тут есть чудотворный образ, исцеляющий сумасшедших. К нему имеют большое доверие Православные и Турки. Питали перед образом молитву за П. А. Кологривова и Батюшкова. Взял для каждого из них по свече[3]3
  Примечание автора. Не предвидел я тогда и моей настоящей болезни, и о себе помолился бы я и взял свечу третью. Париж 21 Декабря 1851 года.


[Закрыть]. Показывали мне доску с алтаря, на несколько кусков разбившуюся, когда священник нечаянно пролил на нее евхаристию и самый священник вскоре после того умер. На обратном пути заезжал в Вифлеем; нашел доброго Дионисия, служившего вечерню в кругу своих вифлеемитов. У нас многие сельские священники имеют паству гораздо более многочисленную и богатую, чем этот митрополит. Отправился я из города в час по полудни и возвратился в 7.

В монастыре св. Екатерины, вдова Анна Иванова Эрцегова, из Сербии; муж её (Дмитрий Георгиевич) служил при сербском депутате в Константинополе – оказывал услуги русским и русскому войску. Она уже подавала, года за два, прошение Титову об оказании ей пособия, и им определена в Екатерининский монастырь. Дали письмо к нему.

22 Мая, Понедельник. Всходил пешком на Элеонскую гору; обошел ее кругом по вершине, карабкаясь но камням. Место, где полагают, что совершилось Вознесение, не высшее, но это ничего не значит. Нет причины заключать, что Спаситель вознесся с высшей точки горы. С противоположной стороны города открывается прекрасный, то есть обширный, вид на Аравийские горы и на Мертвое море. Смотришь, смотришь на голубую поверхность его, все ждешь: не промелькнет ли на ней рыбачья лодка, не забелеет ли парус, но все безжизненно и пустынно. Видны также зеленеющие берега Иордана, но реки не видать. Аравийские горы были словно подернуты сизым паром – в них есть что-то фарфоровое. Говорят, они являются иногда во всех радужных цветах, даже и в зеленом. Я этого не видал. На Элеонской горе араб предлагал мне купить живую большую змею, которую он держал в руках, крепко схватив ее за горло. Я не мог добраться толку: ядовитая ли, то есть смертельно ли ядовитая она, или нет, но понял только, что многие Турки и Арабы могут безвредно обходиться с змеями и исцелять раны, которые они наносят. Всего видел я одну или две змеи; но смотря по местности, их должно быть довольно много. Впрочем, жители отдыхают и спят в поле с верблюдами и другим скотом своим, и нельзя сказать, чтобы боялись они змей. Слышал я и о ящерицах и хамелеонах, но с худыми глазами моими не видал их и ничего не могу сказать о них. Пения птиц я не слыхал, а одно их щебетанье. Говорят, что в кустах, осеняющих Иордан, водятся соловьи; но меня, по крайней мере, пением своим они не приветствовали. За то наслушался я ослов и верблюдов и необычайно звонкого квакания лягушек у источника св. Елисея. Сюда-же идет молебный вой с высот минаретов, который, впрочем, имеет свою унылую торжественность. Христианского колокольного звона здесь нет. Даже в храмах бьют в доску, чтобы сзывать к службе.

23. Вторник. Сегодня во 2-м часу по полуночи слушали мы литургию на Гробе Господнем. Служил по-русски отец Вениамин. Последняя наша Иерусалимская обедня. Поминали наших усопших и живых. После на Голгофе совершали панихиду за упокой Машеньки и других усопших детей наших и сродников. У камня, отвалившагося от Гроба при Воскресении Спасителя, просишь и молишь, чтобы отвалился и от души подавляющий и заграждающий ее камень и озарилась бы она, согрелась, упокоилась и проникнулась верою, любовию к Богу и теплотою молитвы. Но к прискорбию, не слыхать из души отрадной вести: «с мертвыми что ищете?» Нет, душа все тяготеет, обвитая смертным сном. «Господи! даждь мне слезы, и память смертную и умиление». Эта молитва Иоанна Златоуста. Стало быть умиление и слезы души не так легко доступны и не так легко обратить их в привычное состояние души. Те, которые хотят основать достоверность Евангелия, между прочим, и на видимых, вещественных остатках приевангельской эпохи и призывают камни в свидетельство непреложности событий, забывают слова Спасителя, сохранившиеся не в человеческих преданиях, а в самом Евангелии, что в Иерусалиме «не имать остати камень на камени, иже не разорится» (Матф., 24, 2). Свидетельство Христа поважнее и торжественнее камней.

Только несколько часов остается еще до отъезда нашего из Иерусалима. Можно без умиления и особенного волнения въехать в Иерусалим, но нельзя без тоски, без святой и глубокой скорби проститься с ним, вероятно навсегда. Тут чувствуешь, что покидаешь место, не похожее на другие места, по покидаешь Святой Град, что святой подвиг совершен и что уже заплескала и зашумела волна, которая тебя унесет и бросит в пучину житейских забот и искушений и во все мелочи и дрязги, составляющие мирскую жизнь; мне же всегда грустно покинуть место, где я без беды провел некоторое время. К грусти присоединяется и досада, что я не хорошо умел воспользоваться протекшим временем, что растратил по пустому много часов, что не извлек всего, что мог извлечь. И в пребывании моем здесь погибло много дней; а здесь каждый час должен быть дорог и запечатлен в памяти ума, чувства и души.

Прислать Иерусалимскому епископу французский перевод Стурдзы проповедей Филарета и Иннокентия. Книгу Стурдзы о должностях священнического сана отдал отцу Вениамину в монастырь св. Феодора в Иерусалиме.

Наместник Святого Петра т. е. митрополит Петры Аравийской, благословил нас крестом с частицею от животворящего древа креста. Он снял его с шеи[4]4
  Примечание автора. И я грешный и окаянный поту его на шее; но благодать его не действует на мое заглохшее и окаменелое сердце. Господи! Умилосердись над нами! Просвети, согрей мою душу! Париж. Декабрь 1851 г.


[Закрыть]. Дал еще кусок обгорелый от дверей храма, сгоревших в 1808 году.

Отец Вениамин отслужил нам напутственное молебствие на Гробе Господнем. Прощался я с Иерусалимом: ездил верхом, выехал в Яффские ворота, спустился в Гигонскую долину, заходил в Гефсиманскую пещеру, где Гроб Божией Матери. Мимо Дамасских ворот, возвратился чрез Яффские. Нервы мои были расстроены от разного тормашения, дорожных сборов, и потому не простился с Иерусалимом в том ясном и спокойном духе, с каким надлежало бы. Но прекрасное захождение Иудейского солнца, которое озлащало горы, умирило мои чувства и наполнило душу мою умилением. Сумрак долин и освещение гор и городских стен, вот последнее отразившееся во мне впечатление. Завтра в 5-м часу утра думаем выехать из Иерусалима.

* * *

24 Мая 1850 г. Середа. Думали выехать в 5-м часу, а выехали в 7. С дорожными сборами и с отъездами бывает тоже, что с обедами бедного Михаила Орлова, на которые жалуясь, бедный Евдоким Давыдов – оком ни вспомнишь, все покойники – говорил, что Орлов обедает в четыре часа в шестом. На последнем пригорке, с которого виден Иерусалим, слез я с лошади и поклонился с молитвою в землю, прощаясь с Иерусалимом, как с родною могилою. И подлинно, Иерусалим могила, ожидающая воскресения и, как воскресение Лазарево, совершится оно еще на земле. Как поживешь во Святом Граде, проникнешься убеждением, что судьбы его не исполнились. Тишина в нем царствующая, не тишина смерти, а торжественная тишина ожидания. Мы ехали очень хорошо и даже трудный переход чрез горы показался мне гораздо легче, нежели в первый раз. Возвратный путь, как уже знакомый, всегда менее тягостен, да и тут более спускаешься, чем подымаешься. Я в этот раз успел даже разглядеть зелень деревьев, растущих по бокам гор, и нашел, что край вовсе не так дик и безжизнен, как показался он мне в первый раз. К тому же, по всем разъездам и прогулкам заиерусалимским так привыкнешь к беспрерывным восхождениям и нисхождениям по крутизнам скал, мимо пропастей и над пропастями, что вовсе забудешь, что есть на свете лощины и прямые и плоские дороги. Подъезжая к знаменитому селению Абугош, нашли мы около дороги под деревьями все женское население, которое кружилось в хороводе и пело, или выло. Наш Абдула кое-как истолковал мне, что они совершают род тризны, или поминок по большом человеке, который умер. Должно быть родственник, кажется, дядя знаменитого разбойника – владельца Абугош, который ныне где-то содержится в тюрьме. Я хотел полюбопытствовать и подъехал поближе, чтобы рассмотреть обряд этих женщин; но Абдула умолял меня не останавливаться и скорее проехать мимо. В самом деле, тут же выбежал араб и начал кричать на меня и, видя, что слова его не очень действуют на меня, поднял камень и грозился бросить его мне в голову. На такое убедительное приглашение был один благоразумной ответ – поворотить лошадь на дорогу и ехать далее. Так я и сделал. Но один из провожатых наших, грек православный, отстал от нас и даже подошел к хороводу. Тут сбежалось несколько Арабов, повалили его на землю, и начали колотить кулаками и каменьями. Побиение каменьями совершилось здесь в числе живых преданий – я предлагал нашему конвою ехать на выручку его, но они, зная обычаи края, заметили мне, что нас всего человек пять, и что если вмешаемся в это дело, то все население, т. е. человек 500, сбежится и нападет на нас. И на это убеждение должно было согласиться отложить рыцарские чувства в сторону. Вскоре битый грек догнал нас как встрепанный, и данные ему мною 20 пиастров совершенно залечили его побои. В Рамлю приехали мы часу в 4-м по полудни и ночевали в греческом монастыре, где комары, мошки и разные насекомые оставили на телах наших более следов, нежели камни на теле нашего грека. Рамля с окружающею ее растительностью очень живописна. Здесь должна быть сцена поэмы Федора Глинки. Саронские равнины прославлены в Священном Писании. В Рамле греческая церковь во имя св. Георгия. Тут показывают обломок колонны, о которой монах рассказал нам следующее: когда строили церковь, отправили судно в какой-то приморский город, чтобы привезти из него четыре колонны для поддержания свода. Когда нагружали эти колонны, какая-то женщина пришла просить судохозяина взять в жертву от неё пятую колонну, для украшения храма. Хозяин отказал ей в просьбе, говоря, что места нет для пятой колонны и на судне и в самой церкви, где нужно только четыре. Огорченная отказом женщина плакала, возвратилась домой и легла спать. Во сне видит она человека, который спрашивает ее о причине её скорби – она объясняет. Он утешает ее и говорит ей: где хочешь ты, чтобы эта колонна в церкви стояла. Она отвечает: на право от дверей. Нашнни все это на колонне и все будет сделано по твоему желанию. Она во сне исполнила приказание незнакомого видения. При выгрузке судна нашлась на берегу неизвестно кем и как доставленная туда колонна и поставлена во храме согласно желанию женщины. Ныне она на лево от входных дверей. Но эти двери новые, а старые, по какой-то причине, заделаны во время похода Бонапарта в Египет. В Рамле также подземное водохранилище; приписывают и его Елене, но, по справедливому замечанию Шатобриана, почти все здания носят имя её, хотя, судя по летам её, едвали могла бы она успеть до кончины своей соорудить столько зданий и оставить по себе столько памятников. Тут же довольно хорошо сохранившаяся башня церкви Сорока Мучеников.