Текст книги "Ломаный сентаво. Побег через Атлантику"

Глава первая

В воздухе витал запах сирени, жасмина, морской соли и близкой победы. Природа отрицала войну, выпустив в утреннее небо сотню жаворонков, висевших высоко над лётным полем, словно рой гигантских пчёл. Отогревшаяся на солнце длинноносая землеройка шмыгнула под ботинком, и, дабы на неё не наступить, Клим замер с поднятой ногой. Ярко-зелёная майская трава стелилась мягким бархатным ковром, начинаясь под колёсами самолёта, и тянулась далеко, к искрящемуся солнцем побережью.

Он поднял потёртый, с металлическими уголками, коричневый чемодан и отошёл от всё ещё медленно вращающихся винтов транспортного Ли-2. Клим не надеялся, что его будет кто-то встречать, но, глядя, как разъезжаются прилетевшие вместе с ним пассажиры, невольно растерялся. Четверых солдат, добиравшихся в свою часть из госпиталя, забрала полуторка. За двумя медсёстрами, снисходительно поглядывающими весь полёт на его гражданский, не по размеру, костюм с короткими рукавами, прикатила санитарка с огромным красным крестом. Стоявший поодаль с включённым двигателем трофейный без верха «Хорьх», Клим был уверен, тоже не по его душу, а за капитаном, болтавшим с лётчиками. Он оглянулся вокруг, совершенно не представляя, что будет делать дальше. Сопровождавшие их транспортник два истребителя прочертили над лётным полем эллипс и тоже исчезли в неизвестном направлении. Заметив вдалеке длинный барак, а рядом солдат, разливавших из бочки на колёсах по вёдрам воду, Клим направился к ним.

– Эй, студент, тебе куда? – услышал он вдруг явно предназначавшейся ему вопрос.

– В Росток! – почувствовав надежду на помощь, заулыбался поравнявшемуся с ним капитану Клим.

– А здесь больше и некуда, – улыбнулся в ответ капитан. – К кому и каким ветром?

– Ах, да! – спохватился Клим и, опустив чемодан, полез в нагрудный карман пиджака. – Вот, – протянул он вчетверо сложенный лист и гордо добавил: – Назначение управления кадров шестьдесят первой армии, – но, запоздало вспомнив, что уже находится в прифронтовой полосе, засомневался, отдёрнув руку. – Простите, не знаю, имеете ли вы право…

– Давай, давай. Я как раз тот, кто имеет.

Капитан отобрал приказ, встряхнул, разворачивая, и, отстранив на вытянутой руке, начал читать вслух:

– Так, так… приказываю… понятно… Клим Данилович Судак в распоряжение коменданта города Росток майора Хлебникова. А вот это неточность. Пантелей Фомич уже подполковник… в качестве переводчика.

– Вы его знаете?! – обрадовался Клим.

– Дуй в машину, подброшу, – приказал капитан и двинулся вперёд. – Да и повод Фомича повидать. Я его ещё не поздравил со званием. Может, нальёт. Как думаешь, студент, проставится наш комендант?

– Не знаю, – смутился Клим. – Я с ним незнаком.

– А тут и знать нечего. Пантелей Фомич – дельный мужик. Вояка до последнего мозоля. А ты, значит, переводчик?

– Да. Ленинградский государственный университет, факультет языков.

Подойдя к двери «Хорьха», капитан взял чемодан Клима и забросил в нишу за заднее сиденье.

– Тяжёлый. Железяки везёшь?

– Нет! – засмеялся Клим. – Книги, словари, учебники.

– Я до войны тоже был студентом, да война доучиться не дала. А тебе, как я посмотрю, дала.

– Я просился на фронт, – почувствовал скрытый укор Клим. – Но нас из Ленинграда эвакуировали в Саратов, а там на всех пришла приказная бронь – учиться!

– Да ты не тушуйся, – капитан сел рядом с водителем, указав Климу на заднее сиденье. – Войне со дня на день конец. Теперь такие, как ты, нужны, а мы своё дело уже сделали.

Дорога – едва заметная колея на траве – вильнула в сторону моря, но когда подъехали ближе, то, увидев противоположный берег, Клим решил, что это, скорее всего, широкая река. Высокие стройные сосны вдоль песчаной отмели сменились пышными кустами средь зарослей камышей. Узкая деревянная пристань протянулась от берега, заканчиваясь просторной площадкой с навесом на резных опорах. Вдоль пристани на воде покачивались широкие листья с ещё не распустившимися белыми бутонами.

– Красиво! – не сдержал восхищения Клим.

– Да, – согласился капитан.

– А что это за река?

– Не река – лиман Унтерварнов. Наши третий день тралят. Уходя, немцы мин не жалели.

– А как вы догадались, что я студент? – обрадовался Клим завязавшемуся разговору.

– Служба у меня такая – всех насквозь видеть, – обернувшись, подмигнул капитан. – А с тобой так вообще всё просто. «Студент» – у тебя на лбу написано.

Подъехали к городу. Появились первые дома: одни без крыш, а другие – так и вовсе разваленные до фундамента. При виде руин приподнятое настроение Клима постепенно улетучилось: они напомнили о войне.

– Порт, – пояснил капитан. – В мирное время он даёт городу процветание, а в военное – притягивает беды. Англичане бомбили Росток четыре раза. На окраинах ещё ничего, ближе к пристаням сам всё увидишь.

«Хорьх» потряхивало на булыжной дороге, ведущей к центру города. По пути капитан, словно заправский экскурсовод, показывал местные достопримечательности:

– Церковь Святого Петра. Тринадцатый век, – указал он на кирпичную готическую церковь с узкой высокой башней. – Самое высокое здание в городе. Раньше, ориентируясь по её шпилю, входили в залив моряки, позже англичане использовали как ориентир для бомбёжки порта. Потому и целой осталась.

Выехав на площадь, машина остановилась у здания с колоннами и арочными сводами.

– Ратуша, – объяснил капитан. – Тоже тринадцатый век. Теперь здесь наша комендатура.

У входа стоял солдат с карабином за плечом. Увидев подъехавший «Хорьх», он вытянулся, подозрительно оглядев с головы до ног выпрыгнувшего первым Клима. Тут же сообразив, что от него требуется, и опустив чемодан, Клим снова полез в карман пиджака за приказом, но капитан жестом остановил его, на ходу протянув часовому красные корочки. «Главное управление контрразведки СМЕРШ» – успел прочесть Клим.

– Пошли, пошли! – выкрикнул с тёмной лестницы опешившему Климу капитан. – Потолки низкие, голову не расшиби!

На втором этаже, перед дверью с наскоро написанной на русском и немецком табличкой «Комендант», висело узкое, в человеческий рост, зеркало. Клим замешкался перед ним, одёрнув куцые полы пиджака и пригладив на голове непослушные вихры. «Студент – на лбу написано», – вспомнил он фразу капитана. На него глядел юноша с впалыми щеками и выступающими скулами, рослый, хотя и худощавый. Длиннорукий, отчего выменянный им на рынке в Саратове на губную гармошку, давно видавший лучшие дни серый в полоску костюм из твида выглядел как на корове седло. Клим обзавёлся костюмом ещё два года назад, и тогда он сидел на нём вполне пристойно. Но эвакуация в российскую глубинку сыграла с ним оригинальную шутку. Он вдруг пошёл вширь и в рост, отчего самый презентабельный предмет гардероба приходилось надевать всё реже и реже. Однако, получив своё первое серьёзное назначение в качестве переводчика, не вспомнить о костюме он не мог. Зато теперь приходилось контролировать каждое движение, дабы не разошлись и без того натянутые швы на спине и рукавах.

Капитан прислушался, проверяя, на месте ли хозяин кабинета, и, довольно кивнув, толкнул без стука дверь.

– Пантелей Фомич, принимай пополнение! – С этими словами он решительно вошёл в кабинет.

Комендант сидел на старинном дубовом столе, свесив ноги в хромовых сапогах, и диктовал распоряжение стучавшему на печатной машинке старшине.

– Смотри, какого гренадёра тебе привёз, – капитан подтолкнул вперёд застрявшего на пороге Клима, и, вдруг вспомнив нормы приличия, добавил: – Здравствуй, старина.

– Пал Палыч, ты откуда? – спрыгнув со стола, протянул руку Хлебников.

– В штаб армии по делам летал, а тут смотрю – такой богатырь шатается неприкаянный. Дай, думаю, заберу – может, тебе сгодится.

Несмотря на добавляющую росту фуражку, рядом с Климом капитан смотрелся на полголовы ниже и казался щуплым подростком. Пожав руку коменданту, он прошёл вглубь кабинета и рухнул на обтянутый красным велюром, такой же древний, как и стол, диван.

– Нужен тебе переводчик? Получай – Клим Данилыч Судак, собственной персоной. Кадровики, Фомич, о тебе не забыли.

– Ах, переводчик! – обрадовался Хлебников.

Тогда Клим уже в третий раз за последний час полез в карман за приказом.

– Вот. В ваше распоряжение.

Не разворачивая, комендант бросил приказ на стол.

– Знаю. Я же о переводчике сам и просил. Значит, дали всё-таки. Немецкий, надеюсь, хорошо знаешь?

– Товарищ подполковник, немецкий язык – моя главная специализация, – по-военному отрапортовал Клим.

– Ну… проверять не буду, – одёрнув портупею, приосанился Хлебников. – Дурака бы не прислали. Тут, Клим, вот в чём дело. Росток, уж пять дней прошло, как мы взяли, аккурат в подарок к Первому мая. Теперь фашист далеко. По ту сторону, – махнул он неопределённо рукой в окно на запад, – уже союзники расположились. Ныне задача перед нами другая встала: налаживать отношения с городским населением. Так сказать – строить мир. Горожане здесь покладистые оказались, самим война порядком надоела. Приходят и поодиночке, и делегации присылают. Помощь предлагают. А я, ну ты сам понимаешь, кроме «Хенде хох!» ничего им сказать и не могу. Гарнизон весь прошерстили – может, из наших кто в языке силён? Так все такие же специалисты, как и я, оказались. Пришлось звонить наверх и там просить. Спасибо, что не отмахнулись. Так что будешь постоянно при мне. Сейчас пока располагайся, старшина тебе поможет, – Хлебников обернулся к писарю и вытащил из машинки начатый лист. – Потом допечатаем. Пристрой его на постой, поближе к комендатуре, чтоб всегда был под рукой. Да и безопасней, а то, глядишь, где-нибудь в подвале, на окраине, недобитый фриц затаился, а ещё одного переводчика мне не дадут. На котловое довольствие обязательно поставь. В общем, Котёнкин, сам знаешь, что надо делать. Но не задерживайтесь – сегодня вечером он мне уже будет нужен.

Старшина встал, водрузил на голову пилотку и, степенно отряхнув галифе, недовольно заметил:

– Поставить на довольствие-то, конечно, можно, однако приказ бы ваш тыловикам не помешал, товарищ подполковник. А то ведь могут и заартачиться.

– Скажешь – позже пришлём.

Не хотелось Котёнкину покидать уютный кабинет и решать чьи-то там проблемы. Он это демонстрировал всем своим видом. Окинув угрюмым взглядом Клима, потом его чемодан, он тяжело вздохнул:

– Сказать-то можно, но, скорее всего, заартачатся. Им бумага с печатью нужна.

И вдруг ему пришла в голову спасительная мысль.

– А может, его пока в помощь к Титову отправить? Помните, он вчера спрашивал – как ему с союзниками контакт налаживать? А я бы тем временем приказ оформил вам на подпись, да и с жильём что-нибудь придумал.

Всем известно, что бывают роковые места. Случаются роковые знаки, даты, цифры. Бывают роковые жёны, сами того не желающие, с фатальной регулярностью отправляющие на тот свет бедных мужей. Ещё встречаются роковые попутчики, собеседники и даже участливые доброжелатели. А бывают просто роковые люди. Клим даже не догадывался, какую роковую роль только что сыграл в его жизни, казалось бы, простой фразой, этот улыбающийся, с милейшей фамилией старшина.

– А как у тебя с английским? – взглянул на него с интересом Хлебников.

– Английским я владею так же, как и немецким, – ответил Клим, и, дабы пресечь напрашивающиеся вопросы, добавил: – Ещё изучал испанский, хотя и не на таком уровне. К выпуску готовлюсь защищаться по шведской литературе. Если нужно, могу делать переводы. Со словарями справлюсь с итальянским и португальским.

– Ты погляди, какого я тебе умника привёз! – подал с дивана голос капитан. – Фомич, знал бы – оставил себе.

– Перебьёшься, – отмахнулся Хлебников. – Говоришь, дать его Титову? Ну что же, можно и Титову помочь. Не удивляйся, Клим, работы у тебя будет много. Чемодан пока здесь оставь, потом заберёшь. Старшина тебя отведёт на причал – ненадолго прокатишься в море. Только, Котёнкин, передай Титову, чтобы не задерживал. Если я решил ему помочь, так это не значит, что надо наглеть и садиться на голову. Клим мне самому вот-вот понадобится, так что Титову только из уважения к его заслугам дам в помощь. Обязательно слово в слово скажи.

– Скажу, – кивнул старшина. – Так и передам: одна нога там, другая здесь. А может, за переводчика с Титова рыбой взять? Они, когда срезанную мину расстреливают, так её много оглушённой всплывает. Мне рассказывали, что полбочки за раз набирают.

– Да иди уже! – скривился подполковник, бросив мимолётный взгляд на капитана. – Перед людьми за тебя стыдно.

Недовольный Котёнкин вышел в тёмный коридор, дождался Клима и, спускаясь по лестнице, принялся вполголоса жаловаться, не забывая давать наставления:

– Их послушать, так жратва сама с неба падает. Ты вот что, переводчик, если рыба будет – возьми. Сами будут потом есть и делать вид, что не знают, откуда она взялась. А рыба точно будет. Титов в прошлом рыбак, так что мимо рыбы не пройдёт. Рыба, рыба… – остановился и задумчиво потёр нос Котёнкин. – Не стесняйся – спроси про рыбу. А я тебя за это к одной немке подселю. Вроде как одинокая. Если не дурак, быстро общий язык найдёшь. Раз уж вместе при комендатуре службу нести будем, то ты меня слушай. А за мной не пропадёшь.

Выйдя на площадь, старшина лениво перекинулся парой слов с часовым, подставил солнцу лицо, словно вылезший из норы сурок, постоял, блаженно втягивая свежий воздух, затем спохватился:

– Пора.

Дорога от комендатуры до порта была короткой и состояла из одного перекрёстка и пары поворотов. Она вывела к пологому склону, а затем пошла круто вниз, к открывшимся как на ладони пристаням. Здесь Котёнкин остановился.

– Дальше сам. Иди, не сворачивай, – приложил он к глазам ладонь. – Вон твой тральщик, крайний стоит, – старшина указал на ряд кораблей. – Ищи тот, где на борту «ТЩ-21» написано. Там Титова и найдёшь. А я пойду пока твоими делами займусь. Да про рыбу не забудь.

Порт растянулся вдоль побережья короткими деревянными причалами, у которых стояли небольшие рыбацкие шхуны без опознавательных знаков и с десяток кораблей с красными флагами. Самым большим из них был эсминец с задранными в небо стволами и коптящей чёрным дымом трубой. Ещё один эсминец выглядывал из воды серой рубкой в полусотне метров от берега. Этот уже был немецким. Наполовину затопленный, он лежал на боку, с развороченной авиабомбой кормой. Изорванный флаг Кригсмарине с него не сняли, используя как вешку, сигнализирующую о препятствии. Как и говорил капитан, следы бомбёжек здесь были повсюду. Клим петлял между воронок, уже начинающих зарастать травой, разбросанных вплоть до самой кромки воды. Местами их наскоро присыпали, вымостив из досок и битого кирпича что-то наподобие подъездной дороги к причалам. Нужный ему тральщик стоял пришвартованный к деревянной пристани, застонавшей под ногами Клима тоскливым скрипом. С причала на чёрный борт тральщика вёл перекинутый трап с доской, на которой было написано «ТЩ-21». По ней и узнал. По ту сторону трапа у борта сидели, тихо разговаривая, два матроса в бушлатах и чёрных пилотках. Не заметить приближающегося Клима они не могли, но не обратили на него ни малейшего внимания. Клим остановился напротив, и теперь их разделял лишь деревянный помост и мутная вода с масляными пятнами между бортом тральщика и смоляными сваями. И снова его не удостоили даже беглым взглядом. Такой приём слегка озадачил. Затем он невольно прислушался. Молоденький, не старше Клима матрос делился с таким же юным, как и сам, недавними похождениями:

– …сколько, говорит, у пана коров? Представляешь, спрашивает, сколько у меня коров?! А я ей говорю – да у нас колхозы, у нас Днепрогэс, это наш Папанин дрейфовал на Северном полюсе! Дура ты, дура! Это у нас Чкалов, а не у вас!

– Полячки, – поддакнул его напарник. – Буржуазная несознательность.

– Но красивые. Сколько в их Гдыне простояли, так ни одной страшненькой не увидел. Косы золотые, лица белые, но то, что несознательные – это ты правильно заметил. Я письмо от сестры получил – мужиков в колхозе нет, единственный трактор на фронт забрали, бабы сами в плуг впрягаются, а в поле случается, что и снаряд неразорвавшийся залежался. Так только успевают оставшихся сирот по семьям делить. А ей – сколько коров! Неужто им мало от фрицев досталось?

Дальше слушать Клим посчитал неудобным и деликатно кашлянул в кулак. «Во всём виноват мой гражданский вид, – рассудил он здраво, не торопясь обвинять не замечающих его матросов. – Приняли или за немецкого попрошайку, или за шатающегося в поисках приключений бездельника. Услышат родную речь, сразу всё изменится, ещё извиняться станут».

– Чего тебе?! – вдруг рыкнул на него тот, что восхищался красотой полячек.

– Я к Титову, – ответил Клим.

К его удивлению, русская речь на матросов не возымела никакого эффекта.

– Не к Титову, – окинул его презрительным взглядом уже второй. – А к командиру боевого тральщика лейтенанту Титову. Сразу видно, салага сухопутная, что военная дисциплина тебя стороной обошла.

– В общем, так! – Климу это уже начало надоедать, и он решил поставить их на место. – Меня сюда направил комендант подполковник Хлебников в помощь вашему командиру. Если помощь уже не нужна, то я так и передам – мол, на тральщик не пустили, и переводчик им больше не нужен. У меня работы и без вас хватает, одних местных делегаций на весь вечер запланировано с десяток.

– Кто там? – неожиданно донеслось из открытой двери рубки, и оба матроса мгновенно присмирели.

– Товарищ лейтенант, тут к вам какой-то переводчик!

– Так если он ко мне, чего вы с ним языки чешете? – проворчал недовольный бас.

Затем из рубки показалось лицо с широкой седой бородой. В лейтенантах командир тральщика явно засиделся. Клим ожидал увидеть такого же молодого офицера, как и его матросы, но вышел видный, словно явившийся из сказки Пушкина, дядька Черномор в чёрном морском кителе с горящими на солнце жёлтыми пуговицами, а из-под кителя совсем уж не по-уставному выглядывал высокий ворот шерстяного свитера. В руках Титов держал нож и кусок доски. Глядя на Клима, он продолжал срезать лезвием стружку, роняя её на палубу у стоптанных рыбацких сапог. Ростом командир тральщика был невелик, но уж чем брал, так статью и массивным телом на широкой кости. Коротко стриженная голова, увенчанная фуражкой, снизу была окаймлена бородой от ушей и пышными усами, в которых тонули и рот, и часть носа. Бордовые обветренные щёки выглядывали из буйной растительности двумя перезрелыми помидорами.

– Давай на борт! – поманил он Клима ножом.

Следом за командиром из рубки выглянул сельский учитель. То есть в первое мгновение Клим именно так и подумал – что перед ним учитель, приезжавший в его интернат из подшефного села, чтобы рассказать о том, как важно вовремя собрать картошку, и когда их привезут на поля в помощь, так не дурака валять, а хорошо работать. Уж очень был похож: вытянутое лицо, бледные впалые щёки, круглые очки в стальной оправе, оттопыренные уши с пучками седых волос, тонкая шея с выпирающим кадыком, – если бы только не морская пилотка. Но затем из-за спины появилась дымящаяся самокрутка, и образ учителя был развеян окончательно.

– Кто это? – спросил он командира.

– Хлебников переводчика дал, – ответил Титов.

– М-м-м… – промычал сквозь дым «учитель». – А я говорил – дадут. Дело-то международное.

– Правильно говорил. Трофимыч, собирай наших, минут двадцать на сборы – и отчалим.

– Я на берег никого не отпускал, так что все на месте. Можем хоть сейчас.

Титов кивнул и, дождавшись, когда Клим переберётся на тральщик, протянул руку:

– Как зовут?

– Клим Судак.

– Клим-налим, – тихонько передразнил его за спиной один из матросов, и те двое прыснули давящимся смехом.

– Меня назвали в честь полководца Ворошилова, – с достоинством, обернувшись, парировал Клим. – Это вы над ним сейчас хихикали?

– Ну, во-первых, маршала нашего зовут Климент, – вступился за матросов Трофимыч. – А фамилия в честь кого? Что-то я о таких полководцах не слыхал.

– Хватит трепаться! – оборвал всех Титов, затем спросил Клима: – Чем будем заниматься, знаешь?

– Нет. Подполковник Хлебников только сказал, что потребуется отработать с союзниками с английского на русский и обратно.

– Правильно сказал, но как-то уж ты мудрёно завернул. Идём, я тебе попроще объясню.

Указав на овальную дверь рубки, Титов вошёл следом за Климом и кивнул на единственный диван у распахнутого настежь иллюминатора.

– Располагайся. Ты на них зла не держи, – махнул он в сторону матросов. – Молодёжь. Повоевать-то толком не успели, а всё ревнуют, чтобы на их победу никто не посягал. Это помощник мой, – Титов похлопал по плечу вошедшего после них «учителя». – Николай Трофимыч. Грамотный, будто профессор, да и мины за милю чует. Но это уже не твоё дело. У тебя другая работа будет. Вот тебе рация, – в тесной рубке громоздкий стальной ящик с узкими щелями охлаждения занимал добрый угол. Титов гулко стукнул по нему ладонью и протянул микрофон с потёртой клавишей. – Говорить сюда. Она хоть и трофейная, однако дальность небольшая. Но в открытом море нам хватит. С союзниками вместе будем тралить. Англичане обещали дать три тральщика, ну а мы одним будем отдуваться. То бишь нашим. Вот тебе и работа твоя обрисовалась. Немцы хоть и капитулируют, но их мины об этом ещё не знают. Сейчас пойдём в пролив Большой Бельт, встретимся с англичанами и будем эти самые мины искать. Вчетвером, думаю, к вечеру справимся. Из Англии корабли с союзными делегациями к нам идут, Трофимыч правильно сказал: дело серьёзное, международное.

– Может, сам Черчилль плывёт, – поддакнул помощник.

– Может, и Черчилль, – согласился Титов. – А нам приказ – им пролив очистить. Чтоб не то что мина, а чтоб даже ни одной коряги у них на пути не осталось. Вот так-то, Клим.

Командир ещё немного подумал, вспоминая, всё ли он рассказал, и, решив, что добавить ему больше нечего, склонился над раструбом переговорного устройства:

– Механики, просыпаемся!

Затем выглянул из рубки:

– Сурков, всех наверх! По местам стоять, концы отдать!

Тральщик плыл по лиману, приближаясь то к одному, то к другому берегу. Титов выглядывал в треснувшее квадратное окно рубки и резко поворачивал штурвал, реагируя на видимые только ему препятствия. Клим недолго повертелся в тесной рубке, позаглядывал в рацию, почитал полустёртые немецкие надписи, затем вышел на палубу. На его появление тут же отреагировал восхищавшийся полячками Сурков. Бросив стальной трос, он исчез в трюме и появился с красным спасательным жилетом.

– На, салага, надень и до конца похода не снимай.

– Я хорошо плаваю, – отмахнулся Клим.

– Так положено, – за его спиной появился Николай Трофимович с увесистой стопкой газет и, словно паровоз, пыхнул в небо самокруткой. – Надевай.

– А им не положено? – Клим ткнул на снующих вдоль борта матросов.

– Не спорь. Они экипаж, а ты гость. Прокатился и ушёл, а нам за тебя отвечай. Вдруг сдуру за борт свалишься.

Нехотя сняв пиджак и натянув поверх рубашки жилет, Клим почувствовал себя так, словно его спеленали по рукам, будто всюду сующего нос ребёнка. Не покидало ощущение, что над ним продолжают насмехаться, и вот-вот работающие на палубе матросы грохнут от смеха. Но никто не смеялся, а помощник, довольно кивнув, поставил рядом с рубкой второй стул, положил на сиденье газетную стопку, развернул верхнюю и, искоса поглядывая за работой экипажа, уткнулся носом в статью. Отмахиваясь от дыма, он то удивлённо прицокивал языком, то восхищённо тыкал пальцем в газету и лукаво поглядывал поверх очков, словно подначивая к расспросам. Уже знавшие, что от них требуется, матросы улыбались, переглядывались, затем один из них бросил работу и участливо спросил:

– Николай Трофимыч, чего пишут?

– Да разное…

– Так, может, махорочкой угостите, а мы послушаем? Вы здесь снизу вроде как уже прочитали, я оторву?

– Ты что! – выкрикнул, отдёрнув газету помощник. – Думай, чего делаешь, это же «Правда»! Я сейчас вам фашистскую дам, ею и дымите.

Вытащив из стопки пожелтевшую газету, Николай Трофимович разорвал её надвое и протянул пухлый кисет:

– Табак поровну подели. Это из дому, наш, кубанский.

Пятеро матросов обступили помощника и, пустив кисет по рукам, разглядывали на обрывках газеты тёмные фотографии:

– А в нашей-то чего пишут? Гитлера уже повесили?

– Про него что-то не найду. Я тут колонку с переводами из немецких газет читаю, так их пропаганда пишет, что все немецкие мужчины будут стерилизованы и проданы в рабство. Запугивают, чтоб кто ещё не сдался, так воевали до конца.

– Ну так они же по себе судят, – хмыкнул Сурков. – Отвоевались немцы, чего о них читать. Вы нам давайте про наших.

– Можно и про наших. Прочитал только что забавный случай. Вот! «Сержант Орешкин в одиночку взял в плен взвод немецких солдат. Попав в окружение под городом Шверин, деморализованные немцы бежали в лес. Там, заблудившись, они скитались две недели глубоко в нашем тылу, лишились командира, растеряли оружие и остатки провизии. По словам немецких солдат, они были измотаны голодом и холодом. Нашли в болоте павшую лошадь и ели её. А когда доели, то делали холодец из лошадиных копыт и пили хвойный отвар. Чудом нашли лесную дорогу, по которой в то время проезжал на мотоцикле сержант Орешкин. Немцы вышли навстречу опешившему сержанту, сложили оставшееся оружие и попросили принять капитуляцию».

Живое воображение Клима тут же нарисовало картину с тяжело бредущими немцами. Изнурёнными, голодными, оборванными. У некоторых вместо оружия в руках – обглоданные мослы несчастной лошади. Они спотыкаются, падают, и вдруг, увидев мотоцикл сержанта, выползают ему навстречу. Бросают оружие и, протягивая в мольбах руки, просят лишь об одном – принять капитуляцию!

– И так бывает, – мудро поднял палец Трофимыч.

– Лихо! – рассмеялись матросы. – Небось, сержант орден получил. Может, и нам кто сдастся? Заблудившийся катер или какой баркас недобитый?

– Бери выше! – начали повышаться ставки. – Фрегат или даже лодка! Николай Трофимыч, что, если нам сдастся подводная лодка? Вот смеху-то будет!

– Ничего смешного в этом нет, – серьёзно заметил помощник. – Командир говорил, а ему командование говорило, что якобы их новый фюрер Дёниц этим утром приказ разослал, чтобы все лодки поднимали белые флаги и сдавались победителям. То бишь нам. Так что глядите во все глаза, чтоб белый флаг не пропустить. Не то другие опередят. Но лучше бы вы об этом не думали. Там, куда мы идём, немцев давно нет. Перетопили уж всех. А сейчас хватить балагурить, в море выходим, лебёдку как следует готовьте. Сам проверю.

Тральщик вышел из лимана, и в борт ударила тяжёлая волна. Цвет воды изменился с зелёного на свинцовый, с редкими серыми пятнами морской пены. Ветер свежо бросил в лицо холодные брызги, подхватил с палубы оставшуюся от вырезаний по дереву Титовым стружку, затрепетал красным флагом. Николай Трофимович прижал рукой газеты и лениво взглянул в открывшуюся синюю даль. Заметив, что Клим собирается уйти, он спросил, не отрывая глаз от растянувшегося горизонта:

– Ты куда?

– К рации.

– Рано ещё. Командир скажет, когда надо будет. Сам-то откуда будешь?

– Из Ленинграда.

– О-о… – с уважением протянул помощник. – Город революции! Как он там?

– Тяжело. Люди только начали от голода отходить. Больных много. Блокаду давно прорвали, а горожане всё продолжают от истощения умирать. Страшное время город пережил.

– Брешешь! – вдруг выкрикнул прислушивающийся к ним матрос. – Николай Трофимыч, скажите ему, чтоб прекратил фашистскую пропаганду! Не было такого. Не может при товарище Сталине город Ленина голодать. Брехня всё это.

Помощник нахмурился, недовольно поморщился и, кашлянув в кулак, заметил:

– В газетах другое писали. Вам страна эшелоны с хлебом и колбасами отправляла. Что-то не то ты нам рассказываешь.

– Нашу учебную группу вернули из эвакуации уже летом, через пять месяцев после прорыва, – тихо продолжал Клим. – Люди город старались прибрать, но следов блокады много осталось. Помню парадные домов заколоченные, в окнах фанера и доски, водопровод разбит, на улицах пустынно, в магазинах витрины выбиты. О пережитом никто без слёз рассказывать не может. Слушал, и волосы дыбом вставали. Хлеб и колбасы, говорите? А крыс и клей столярный не хотите?

– Ну, хватит! – встал Николай Трофимович. – А вы чего рты раззявили? Как у вас резаки лежат?! Поплавки кто готовил? А ну быстро всё переложили как положено! А ты, – обратился он к Климу, – не смущай народ. Победа вот-вот наступит, ныне радость людям нужна, а ты тягомотину какую-то завёл. Верить тебе или нет – не знаю. Где правда – потом разберёмся. Не о том ты сейчас. Ещё немного, и всё вернётся на круги своя. И мир вот-вот наступит, и раны залечим. И тральщик наш снова рыбаком станет. Ты думаешь, мы всю жизнь мины тралили? Как бы не так. Сколько помню, так мы с Титовым только ловом рыбы и занимались. И судно наше не «ТЩ-21» называлось, а «РТ-12», то бишь рыболовный траулер. А пришло время, так погоны надели и сменили сети на минные тралы. Но, как сам видишь, скоро фашиста добьём и опять на сети поменяем. Вместо мин снова рыбу начнём ловить. Не ведаю, правду ли ты говоришь, но сейчас ей не время. Да и за болтовню такую по загривку получить можно. Кто ты у нас – переводчик? Так вот и занимайся своим делом – сближай народы. А команду мою не смущай.

Николай Трофимович задумчиво посмотрел в море, затем улыбнулся и протянул дымящуюся самокрутку:

– Поболтали и забыли. На вот, покури лучше.

– Не надо, – отвернулся Клим, – не курю я. Все наши детдомовские окурки подбирали, да докуривали. А мне от одного запаха тошно было.

– Детдомовский, значит?

– Да, детдомовский.

– А что ж родители?

– Не помню, не знаю. Директор Данил Иваныч один для всех был и отцом, и матерью. В революцию при штабе Будённого служил. Дня не было, чтобы об этом не вспоминал. Имена каждому раздавал в честь революционеров и полководцев. Оттого девчонки наши поголовно Клары и Розы. Отчество нам своё в документах писал. А фамилии рыбные придумывал, так как рыбаком заядлым был.

– Ну, вот видишь! – обрадовался Николай Трофимович. – Значит, не зря ты на рыбацком траулере оказался. Породнил тебя директор с нашей профессией. Ты если потом не будешь знать, чем заняться, так давай к нам. Работа наша всегда была в почёте, и людей грамотных требует. Мы, знаешь, сколько до войны стран навестили? Ого, пальцев не хватит! Не думал ещё, чем после победы займёшься?

– Нет. Но за приглашение спасибо, теперь обязательно подумаю, – улыбнулся Клим и, вдруг вспомнив просьбу старшины, стушевался. – Николай Трофимыч, тут вот какое дело. Просьба одна есть… точнее, меня попросили… в общем, если рыба будет, нельзя ли мне с собой взять немного?