Текст книги "Алое восстание"

16
Училище

Сижу в пентхаусе, практикуюсь в культурной идентификации и правильном произношении. Последние лучи заходящего солнца заливают комнату розоватым светом. Только начал выкладывать Маттео свои стратегические соображения о перспективах йорктонского клуба спортбоя «Супернова», как мой планшет вдруг звякает, сигнализируя о срочном сообщении. От неожиданности чуть не опрокидываю чашку кофе.

– К моему планшету подключилось бюро стандартов!

Он взлетает с кресла:

– У нас четыре минуты!

Бежит в библиотеку, где на воздушной кушетке устроилась читать Гармони, и та пулей выметается из квартиры. Я прохожу по комнатам, проверяю, на месте ли голографические семейные портреты покойных Андромедусов, и даю указания слугам. Их всего четверо, трое бурых и один розовый, все в наших гербовых ливреях с Пегасом. Один бурый отправляется хлопотать на кухню, а розовая горничная начинает разминать мне плечи. Сам Маттео садится в прихожей чистить ботинки. Конечно, это может делать и машина, но какой же аурей упустит случай нанять еще одного человека, продемонстрировав лишний раз свою власть?

Вдали уже показался городской флаер, похожий на стрекозу. Он постепенно увеличивается в размерах и наконец зависает за стеклянной стеной. Боковой люк отъезжает в сторону, и медный в форменном мундире отвешивает вежливый поклон. Нажав кнопку на планшете, я открываю окно, и чиновник плавно влетает в комнату на жужжащих гравиботах. За ним следуют трое с белыми знаками на руках – эксперты бюро.

– Имею ли я удовольствие лицезреть Дэрроу Андромедуса, сына покойных Лайнуса и Лексы Андромедус из дома Андромедус? – спрашивает медный.

Я гордо выпрямляюсь:

– Вы имеете эту честь.

В глазах у чиновника мелькает раздражение, но внешне он – сама почтительность.

– Я Бондилус Танкрус из бюро стандартов. Не будете ли вы так любезны ответить на несколько вопросов?

Мы расселись на кухне по разные стороны массивного дубового стола. Мой палец вложен в сенсорный зажим детектора, а один из экспертов надел специальные очки, чтобы следить за зрачками и другими физиологическими реакциями. Так они надеются распознать мою ложь.

– Мы начнем с контрольных вопросов, чтобы зафиксировать вашу нормальную реакцию при правдивых ответах, – объявляет Медный. – Вы принадлежите к семье Андромедус?

– Да.

– Вы аурей по происхождению?

– Да, – уверенно вру я.

– Вы жульничали на вступительных испытаниях в училище два месяца назад?

– Нет.

– Вы применяли нейронуклеины с целью улучшить восприятие и аналитические функции во время экзаменов?

– Нет.

– Вы применяли сетевые устройства, чтобы привлечь для выполнения заданий внешние ресурсы?

– Нет, – нетерпеливо вздыхаю я. – Это невозможно, в помещении работало устройство подавления. Спасибо за вопросы, медный, я рад, что вы не тратите впустую мое время.

В ответ – вежливая холодная улыбка.

– Вы знали вопросы заранее?

– Нет. – Пожалуй, тут уместно усилить эмоции. – Да что все это значит, в конце концов? Я не привык, чтобы меня обвиняли во лжи люди вашего сорта!

– Это стандартная процедура для всех заметных фаворитов, лорд аурей, надеемся на ваше понимание, – угрюмо бубнит чиновник. – Любой результат, сильно превышающий среднестатистическое отклонение, становится объектом пристального внимания… Выполняя задания, вы передавали управление своим планшетом другим лицам?

– Нет, я же сказал, это было невозможно!

Они берут у меня кровь на анализ, сканируют мозг и отбывают восвояси, даже не сообщив результатов.

– Таков порядок. Вы получите ответ через две недели.

Мы получили его через четыре. Признаков жульничества на вступительных испытаниях не обнаружено. Затем, через два месяца после экзаменов, приходят результаты, и теперь я понимаю, отчего так засуетилось бюро стандартов. Я ответил неправильно только на один вопрос – из сотен!

Танцор, Гармони и Маттео молча смотрят на меня, выкатив глаза. Потом Танцор падает в кресло и истерически хохочет:

– Мы это сделали! Будь я проклят!

– Не мы, а он, – поправляет Маттео.

Отсмеявшись и отдышавшись, Танцор бежит за шампанским, но я словно продолжаю ощущать на себе его опасливый взгляд как на что-то странное и чужеродное. Такое впечатление, что они сами не понимают и испуганы тем, что создали. Тайком прикасаюсь к обручальной ленте на груди и к цветку гемантуса в кармане. Не они меня создали. Она. Эо.

Вскоре из училища прибывает служитель, чтобы препроводить меня к месту учебы. Пришла пора прощаться. Танцор долго держит, пожимая, мою руку и смотрит в лицо так, как смотрел отец перед казнью. Старается подбодрить меня, но в глазах – беспокойство и сомнение. Готов ли я к столкновению с новым, чуждым для меня миром? До конца ли выполнили наставники свой долг? Отцу было двадцать пять, когда он смотрел на меня в последний раз. Танцору – сорок один, но взгляд точно такой же. Усмехаюсь про себя: дядька Нэрол никогда так не смотрел, даже когда отпустил к виселице снять тело жены. Вероятно, слишком хорошо знал ответы на эти вопросы, испытав мой удар правой. Нэрол учил меня больше, чем кто-либо другой, и танцам, и главному, – быть мужчиной. Можно подумать, он знал мое будущее, и, хотя пытался отговорить идти в проходчики, именно его уроки позволили мне выжить. Остается надеяться, что новые уроки окажутся не хуже.

Танцор дарит мне свой перстень с лезвием, но теперь он переделан и напоминает латинскую L.

– Пускай думают, что это спартанский знак, который лакедемоняне носили на щитах, – поясняет он, – а тебе он напомнит о Ликосе и родном клане.

Гармони берет мою руку и нежно целует в то место, где раньше был наш круг со стрелой. Прежде холодный и злой, глаз на здоровой половине лица покраснел от слез. Другой плакать просто не может.

– Эви будет жить с нами, – шепчет она, потом вдруг лукаво улыбается. – Думаешь, ты один все замечаешь? Здесь ей будет лучше, чем с Микки.

С Маттео мы обмениваемся формальными поклонами и произносим все положенные слова и титулы. Потом он протягивает руку, но, к моему удивлению, не пожимает мою, а выхватывает у меня из кармана засушенный красный цветок. Тянусь, чтобы отобрать назад, но Маттео до сих пор единственный, чья реакция быстрее моей.

– Нет, патриций, – грустно качает он головой, – столько красного брать нельзя. Красная обручальная лента на пальце и то смотрится странно.

– Оставь хоть лепесток.

– Так и думал, что попросишь. – Маттео достает золотой кулон со знаком дома Андромедус и вкладывает мне в руку. – Скажи ее имя. – В ответ на слово «Эо» стилизованная фигурка Пегаса раскрывается, как цветочный бутон, и Маттео кладет внутрь один лепесток. – Это твое сердце, оно теперь в золотой броне.

– Спасибо, Маттео… – Со слезами на глазах я обнимаю его, не давая отстраниться. – Если выживу там дольше недели, то только благодаря тебе… патриций.

– Держи себя в руках, – бормочет розовый смущенно, освободившись от объятий. – Манеры, манеры и еще раз манеры… – Голос его вдруг крепнет. – А потом спали́ эту их лавочку, на хрен!

* * *

Сжимая в руках золотого Пегаса, снова разглядываю убегающую поверхность планеты сквозь прозрачный пол челнока. Где-то там, глубоко под красными песками и зеленым редколесьем, протянулись лабиринты шахт, где я вырос. Интересно, кто теперь в Лямбде проходчик? Лоран не дорос еще, а Барлоу, наоборот, старый. Киран? Нет, он слишком ответственный. У него дети. А в нашей семье и так было слишком много смертей. Выгорел Киран, не пойдет он на риск. Лианна и то горячее его, но женщину никто не возьмет. Скорее всего, Даин, брат Эо. Отвага бьет через край, жаль только, мозгов маловато. Типичный проходчик – проживет недолго. От этой мысли мне становится дурно.

Что-то слишком я нервничаю. Поднимаю голову, гляжу на попутчиков. Шестеро курсантов молчат, задумавшись каждый о своем. Худенький паренек с открытым лицом и какой-то совсем детской наивной улыбкой встречается со мной взглядом.

– Юлиан, – представляется он. Пересаживается поближе, пожимаем друг другу запястья по всем правилам. Обменяться данными мы не можем, планшеты у всех отобрали. – Интересное имя – Дэрроу.

– Ты бывал в Эгее? – спрашиваю.

– Еще бы! – улыбается он. Юлиан всегда улыбается. – А ты что, разве нет? Странно… Он оглядывается. – Тут одни новые лица, столько было знакомых, но почти никто не выдержал экзаменов. А вообще, я тебе даже завидую. В Эгее как-то неуютно – красиво, конечно, но столичная жизнь совсем другая – суетливая… и дешево стоит, как говорится.

– Только не для нас.

– Наверное, – смеется он, – если в политические игры не соваться.

– Я вообще играми не интересуюсь… – хмыкаю я, но, заметив его удивление, подмигиваю, – разве что на деньги. Ну, ты понял.

– Понял, понял. Предпочитаешь, шахбокс или, может, гравикросс?

– Шахбокс одобряю, но спортбой кладет его на обе лопатки, – сверкаю я улыбкой аурея.

– Особенно если болеешь за Нортаун! – радостно подхватывает Юлиан.

Я разочарованно морщусь:

– Нортаун? Ну, тут мы едва ли сойдемся. – Тыкаю себе большим пальцем в грудь. – Йорктон – чемпион!

– Ха, Йорктон! – хохочет он. – Точно не сойдемся.

Знал бы он, какой ледяной холод кроется за моей улыбкой. Вся эта болтовня для меня – всего лишь заученные с Маттео модели общения. Тем не менее Юлиан не вызывает отвращения, на чудовище не похож…

А должен быть чудовищем.

– Мой брат уже, наверное, в училище, ему ближе добираться из нашего поместья в Эгее. Наверняка уже там всех всполошил! – Юлиан уважительно качает головой. – Вот кто настоящий аурей, быть ему примасом, к гадалке не ходи! Гордость отца, а у нас в семье есть из кого выбирать, уж ты мне поверь. – В голосе парнишки одна любовь, ни капли зависти.

– Примасом? – не понимаю я.

– Ну, так в училище называют лидера в своем братстве.

О братствах мне приходилось слышать немало. Их всего двенадцать, по числу богов древнеримского пантеона, и каждое отвечает своему набору личностных качеств. Братства объединяют золотых и после окончания училища, помогая достойным в поисках покровителя и дальнейшем продвижении по карьерной лестнице. Выбрать могущественную семью и служить ей – главная цель жизни аурея, и предан он своему патрону, а не народу планеты, который, скорее, презирает. Семьям принадлежит истинная власть в Сообществе, они располагают собственными армиями и флотами, которые входят в состав объединенных сил.

– Эй, голубки́, еще не наворковались? – раздается голос из дальнего угла.

На нас глядит, ухмыляясь, тощенький смуглый мальчуган с вихрами грязноватого оттенка. Тонкие губы, крючковатый нос. Типичная бронза.

– Мы тебе мешаем? – спрашиваю с вежливым сарказмом.

– Ваша собачья свадьба? Пожалуй, да. Слишком шумно.

Юлиан вскакивает с сиденья:

– Извинись, тварь!

– Отвали, щенок. – Тощий брезгливо отворачивается, потом снова ухмыляется, глядя на белую перчатку в руке Юлиана. – Решил подтереть мне задницу, педик?

– Что? Ах ты… мразь! – Юлиан задыхается от негодования. – Кто тебя воспитывал?

– Твоя мамаша, когда ходила в лес к волкам поразвлечься.

– Мразь! Гадина! – Юлиан швыряет перчатку в лицо обидчику.

Я посмеиваюсь про себя. Бронзовый малыш смахивает повадками на ребятишек из Ликоса, вылитый чертенок Лоран или его приятели из Беты. Юлиан не знает, как себя вести с такими.

– Я вызываю тебя, патриций! – выпаливает он ритуальную формулу.

– Поединок? – фыркает тощий. – Я тебя чем-то задел? Ладно, договорились. После перехода вытру ноги о твою фамильную гордость, педик. – Он громко сморкается в перчатку Юлиана.

– Почему не прямо сейчас, трус? – Юлиан надувается, старательно выпячивая грудь. Так, должно быть, учил его отец. Никто не смеет оскорблять его семью.

Обидчик хохочет:

– Ты совсем идиот? Откуда здесь оружие? Отвали, встретимся после Пробы.

– Какой еще Пробы? – Юлиан наконец задает вопрос, который волнует и меня.

Тощий скалится в самодовольной ухмылке. У него даже зубы какие-то грязные.

– Проба – последний экзамен, кретин! Секретный! Главный секрет по эту сторону юбки Октавии Луны. Щенкам о нем знать не положено.

– А ты-то сам откуда знаешь, бронза? – интересуюсь я.

– Шепнул кое-кто. Да не знаю я толком, громила. Так, слыхал краем уха.

Зовут смуглого охальника Севро, и мне он начинает нравиться.

И все-таки что за таинственная Проба? Вздыхаю, думая о том, как мало, по существу, мне известно. Юлиан, немного успокоившись, заводит разговор с другим пассажиром челнока. Обсуждают результаты экзаменов. Снова поражаюсь, насколько они низкие у большинства. Зачем таких вообще принимают? Даже Севро презрительно фыркает, прислушиваясь к беседе. Сам-то он как сдал?

В долину Маринер мы прибываем ближе к ночи. Кажется, что гигантский светящийся шрам на темной поверхности Марса не имеет границ. В самом центре его вздымается целый лес огненных мечей столичного мегаполиса. На крышах небоскребов ритмично вспыхивает многоцветная реклама ночных клубов. На танцевальных площадках кувыркается в воздухе золотая молодежь, поднимаясь и падая в такт прихоти музыкального гравимикса. Над городскими кварталами блестят прозрачные шумозащитные пузыри. Челнок пронизывает их один за другим, окунаясь по очереди в пестрые миры причудливых звуков.

Училище примостилось в стороне от ночных кварталов на высоких уступах восьмикилометровых стен каньона, похожих на застывшие в зеленоватом камне волны океанского прибоя. Сами здания возведены из белого камня и украшены колоннами и статуями в безупречном древнеримском стиле.

Я не был здесь прежде, но хорошо изучил место назначения и колонны эти разглядывал не раз, как и лицо того, кто нас встретит. Думаю о нем, и желчь подкатывает к горлу. Перед глазами – его равнодушный взгляд, в ушах звучат надменные слова. Не раз я просматривал записи прошлогодних обращений к курсантам и вот теперь должен буду слушать сам, сдерживая бешенство, кипящее в груди.

Челнок садится на площадку, и нас ведут на открытый форум, вымощенный мраморными плитами. За спиной – крутой обрыв, где в холодном ночном воздухе мерцает городскими огнями долина Эгеи, впереди возвышаются парадные ворота училища. Тысяча двести надутых от гордости золотых юнцов выстроились на площади в ожидании. Приятели стоят кучками, самоуверенно поглядывая на величественные белые стены. Не ожидал, что курсантов окажется так много.

Перед воротами над головами собравшихся воспаряет высокая статная фигура в окружении черных телохранителей и свиты. Каменное лицо, золотой блеск в глазах – у меня сжимается сердце. Передо мной лорд-губернатор Марса Нерон Августус. Над площадью звенит металлом знакомая гладкая речь:

– Привет вам, дети ауреев! Полагаю, все вы хорошо осознаете значение этого торжественного события. Из тысячи городов Марса, из сотен благородных семей избраны лучшие. Вы представляете самую вершину человеческой пирамиды, и сегодня начинается ваш путь в ряды самой высшей касты нашей расы. Так же как вы, стоят сейчас ваши ровесники в училищах Западного и Восточного полушарий Земли, Луны, Венеры и Меркурия, Европы и Каллисто, Энцелада и Цереры, на форпостах отважных пионеров в поясе Хильды, Греческом и Троянском скоплениях…

Буквально еще вчера я был пионером освоения Марса и приносил себя в жертву ради человечества, страдающего в тесноте умирающей Земли. Как же эти сволочи наловчились лгать!

Над головой Августуса сияют ночные звезды. Некоторые из них движутся – это не астероиды и не кометы, а корабли Пятого и Шестого марсианских флотов. Слежу за ними, задрав голову. Шестым командует отец Кассия, а Пятым, который поменьше, – лично лорд-губернатор, и бо́льшая часть кораблей принадлежит подопечным семей Августус и Беллона.

Губернатор объясняет, почему мы, то есть они, призваны править, указывая путь низшим цветам, а я гляжу вверх, затаив дыхание, и чувствую себя ничтожной пылинкой. Миллиарды тонн наностали скользят в небесах, словно серебристые искорки в чернильном океане. Такая сила способна уничтожить целую планету; что могу ей противопоставить я, ни разу даже не летавший в космос?

Слушаю высокопарные слова и сглатываю горечь. Когда-то моя ненависть была холодной и отстраненной, но теперь, когда враги здесь, вокруг, она бьет ключом.

– Любая цивилизация проходит стадии варварства, расцвета и упадка. Аристократия возникает на первой, правит во времена расцвета, а потом угасает вместе с цивилизацией.

Августус рассказывает, как сгинула Персия и пал великий Рим, когда их правители забыли о достоинствах своих предков, построивших государство. Долго говорит о мусульманских династиях, европейской изнеженности, китайской замкнутости и о том, как Америка, одержимая чувством вины, кастрировала сама себя. Древние имена сыплются градом.

– Эпоха варварства нашей цивилизации началась в те далекие годы, когда Луна восстала против тирании Земли и сбросила оковы так называемой демократии с ее сладкой ложью о том, что все люди созданы равными.

С убедительным красноречием он распространяется о горькой доле лучших, тащивших не себе весь груз, в то время как слабое и ленивое большинство лишь размахивало плетью, сидя в повозке. В конце концов золотые не выдержали и расставили всех по местам. Я слушаю и вспоминаю другие плети.

– Люди не сотворены равными – мы все это знаем! Есть лучшие и худшие, умные и глупые, красивые и уроды. Алый так же способен командовать звездным кораблем, как зеленый – лечить людей.

Оглядев смеющиеся лица курсантов, лорд-губернатор рассказывает о жалкой участи Афин, где зародилась злокачественная опухоль демократии. Сладкая ложь обессилила нацию и поставила ее на колени перед Спартой, возбудив зависть граждан и заставив изгнать своего лучшего полководца Алкивиада.

– Зависть и соперничество натравливали друг на друга даже земные нации. Североамериканские штаты силой навязали другим идею равенства, однако, к их удивлению, объединившиеся нации тут же выступили против самих американцев. Усредненное, уравненное в правах большинство всегда завистливо! Всеобщее равенство – извечная мечта человечества, но мечта несбыточная и фальшивая… Мы сражаемся против этой сладкой лжи, но есть и другая опасность, другой наш враг, действующий медленно и коварно. Он пожирает нас изнутри, но не как лесной пожар, а как болезнь, разлагающая тело, – болезнь роскоши, изнеженности и упадка. Наше Сообщество прошло долгий путь от эпохи варварства к процветанию, но так же, как в свое время Рим, находится под угрозой упадка и разложения. Вы – лучшая часть человечества, но и самая изнеженная его часть, избалованные дети. Родись вы под другим цветом, у вас уже были бы мозоли и шрамы, вы знали бы, что такое боль.

На лице его мудрая улыбка – будто сам он знает, что это такое. Я его ненавижу.

– Вы уверены, что знаете боль, и думаете, что Сообщество – это неотвратимая сила истории, ее конец, но слишком многие думали так же в прежние времена. Правящие круги полагали себя венцом творения – а потому жирели и слабели. Забыв о тяготах сражений, мозолях и ранах, они проводили жизнь в роскошных клубах для избранных, подобных тем, которые вы, молодежь, так любите посещать. Всевозможные развлечения, шелка и бриллианты, живые единороги на день рождения – вот что занимает ваши незрелые умы… Слишком много золотых никогда не жертвовали собой и не заслужили права носить шрам нобиля.

Губернатор показывает на свое лицо. У Октавии Луны такой же шрам.

– Мы правим Солнечной системой не по праву одного лишь рождения, а потому что захотели и добились этого силой… Мы, а не вы!

Будь он поближе, я подарил бы ему еще один шрам, но ребятишки вокруг впитывают его слова как губка.

– Даже те, кто трудится в недрах планеты, крепче вас. Мозоли, шрамы и ненависть привычны для них с самого рождения, они тверды как сталь. К счастью, они не блещут умом. Та Персефона, о которой вы наверняка уже слышали, – всего лишь жалкая девчонка, которая была уверена, что виселица – достойная плата за то, чтобы спеть песню.

Я до крови прикусил щеку, чтобы не выдать себя словом или жестом. Ярость пышет внутри – как смеет этот ублюдок упоминать в своей речи мою жену?

– Девушка даже не знала, что видеозапись попадет в трансляцию, но готовность вытерпеть мучения придала ей силы. Мученики похожи на пчел, которые расплачиваются жизнью за возможность ужалить… Но скажите – кто из вас мог бы вот так отдать жизнь всего лишь за мелкий ущерб, нанесенный врагу? Я уверен, никто!

Глотаю кровь, поглаживая на пальце перстень Танцора, и гнев постепенно утихает. Я не мученик и не мститель, моя цель – исполнение мечты Эо. И все же спокойно выслушивать самодовольные разглагольствования убийцы в чем-то сродни предательству.

– Надеюсь, настанет день, когда вы получите свои шрамы от моего меча, – завершает свою речь Августус, – но сначала их придется заслужить!