Текст книги "Размышления чемпиона. Уроки теннисной жизни"

Когда разрыв с Фишером стал реальностью, я решил нанять себе личного тренера-консультанта и остановил выбор на Джо Брэнди. Все складывалось очень удачно: я жил в Теннисной академии Ника Боллеттьери, а Джо вел там тренировки. У него были тесные отношения с Джимом и его тренером Серджио Крузом. Поэтому мы проводили много времени вчетвером, в том числе в разъездах.

Тогда я уже хорошо представлял достоинства Джо. Когда он начал ездить со мной, лет ему было уже порядочно – наверное, за пятьдесят. Моя жизнь меня абсолютно устраивала. Джим и я вместе тренировались и вместе выступали в парном разряде (в 1989 г. мы выиграли Открытый чемпионат Италии). После тренировок или матчей мы вчетвером ходили обедать. Не могу сказать, что мы с Джо стали близкими друзьями – он ведь был гораздо старше меня. Но дружба с Джимом пошла мне на пользу – мне нужно было взрослеть, а Джим в качестве приятеля и сверстника чрезвычайно упростил «эволюцию».

То, чего я уже добился, распахнуло передо мной новые двери. В конце 1989 г. мне позвонил Иван Лендл и пригласил погостить у него в Гринвиче, Коннектикут (это слово он выговаривал на свой манер: «Коннект-э-кут»). Тогда он был первым игроком мира и жил в огромном особняке. Когда я вошел в гостиную, Иван представил меня своей жене Саманте, показал собак (Лендл разводил немецких овчарок) и устроил экскурсию по своим владениям. Потом я восторженно описал отцу все увиденное, а он в ответ лишь спокойно заметил: если я стану работать как Лендл, то и жить, наверное, буду не хуже.

Иван имел репутацию и внешность «железного человека», а временами казался даже свирепым – со своим рубленым чешским акцентом и жестким выражением лица. Но я в его доме чувствовал себя вполне комфортно. Со мной он был любезен и заботлив. Меня просто поразило, когда я узнал, что всю нашу неделю он заранее распланировал: во сколько вставать, тренироваться, есть, спать. Сам Иван всегда вставал в шесть утра и свой режим соблюдал неукоснительно. Подобная жизнь кому-то покажется чересчур «механической» (во всяком случае, многие так считают). Но Иван был просто воплощением собранности – он точно знал, чего хотел и как этого добиться.

В те дни я помогал Ивану готовиться к предстоявшему в конце года заключительному турниру серии «Мастерс», на котором выступали лучшие игроки года. Потом он был преобразован в финальный турнир Ассоциации теннисистов-профессионалов (Association of Tennis Professionals, ATP), а в конце концов стал называться просто Чемпионатом АТП.

Иван много говорил о том, как упорно нужно работать. Я-то пока еще в основном плыл по течению; наверное, почувствовав или поняв это, он просто хотел мне объяснить, чего требуют великие победы. Иван подробно расспрашивал о моей игре и вообще о планах на жизнь.

На меня произвело впечатление то, как Иван работал над собой. Через день или два мы с ним поехали кататься на велосипедах и сделали, вероятно, миль тридцать по холоду и слякоти, хотя перед нами шла машина сопровождения, теплая и уютная.

Иван тогда был первой ракеткой мира, и я не мог понять, чем ему приглянулся. Вряд ли он стремился быть моим наставником – забот у него и так хватало. Скорее всего, он просто хотел понять, что я собой представляю и на что способен, поскольку я уже явно претендовал на первые роли в мировом теннисе. К тому же Иван смотрел в будущее – подумывал заняться спортивным менеджментом. У него была предпринимательская жилка, и он уже приобрел несколько теннисных клубов. Возможно, он видел во мне потенциального клиента.

Несколько месяцев спустя, в 1990 г., я вышел в четвертый круг Открытого чемпионата Австралии, а еще через несколько недель встретился с самим Иваном в полуфинале крупного турнира на закрытых площадках в Милане. Первый сет я выиграл довольно легко, но потом Иван просто затоптал меня. Это был совсем не тот предупредительный Лендл, с которым я тренировался у него дома, а совершенно незнакомый свирепый субъект. Увидев, как лихо я начал, он постарался сбить темп, и это в немалой степени помогло ему предугадывать мои действия. Молодые азартные игроки вроде меня в пылу схватки забывают и о стратегии, и о тактике.

До этой встречи я почти не встречал соперников, способных ошеломить меня своей игрой. Но Иван оказался на голову выше меня. У него были сногсшибательный удар справа и мощная подача. Он мог неподражаемо «выстрелить» своим подкрученным одноручным ударом слева или послать точный резаный удар справа. В нужные моменты он так взвинчивал темп и так умело обрабатывал мяч, что я чувствовал себя попросту загнанным. Я даже не успевал выровнять игру и занять правильную позицию для самого обычного обмена ударами. После встречи мне казалось, что я контужен. Или будто на меня набросился тигр и растерзал в клочья (хотя прежде мне симпатизировал.).

В 1990 г. в Филадельфии фортуна проявила ко мне благосклонность. На этот раз я выиграл все встречи. После схватки с Андре Агасси за вход в четвертьфинал – он прекратил игру из-за желудочных колик при счете 7:5 в мою пользу – я убедительно переиграл Андреаса Гомеса, который был на подъеме (позже, весной, он выиграл турнир «Большого шлема» в Париже, первый и единственный). Мое место в мировой классификации неуклонно повышалось!

В последующие месяцы я продолжал выступать в различных турнирах, но был еще явно не готов к соревнованиям на грунтовых кортах, кульминацией которых является Открытый чемпионат Франции «Ролан Гаррос». В тот год я сыграл лишь на одном из европейских весенних турниров на грунтовых кортах – в Мюнхене, где меня «отделал» представитель когорты шведских «дьяволов», Ионас Свенссон.

Потом начался летний цикл игр на травяных кортах, и я, несмотря на неприязнь к травяному покрытию, выиграл небольшой турнир в Манчестере. На Уимблдоне я уступил в первом же круге Кристо ван Ренсбургу, весьма успешно игравшему на травяном покрытии.

Так я «перебивался» вплоть до летних соревнований на харде в США.

На Открытом чемпионате Канады в Торонто в четвертьфинале я встретился с Джоном Макинроем. При всей несхожести игры Виландера и Макинроя ни тому, ни другому не удавалось ошеломить меня так, как это проделал Лендл.

Да, Джон мог доставить мне немало неприятностей, особенно своей косой, уходящей подачей левой рукой, которую было чертовски трудно отбить, но я никогда не чувствовал, что мне с ним не хватает важнейшей вещи – времени на подготовку при обмене ударами.

Когда я играл с Макинроем в Торонто, его карьера уже клонилась к закату. Я чувствовал себя вполне комфортно. К тому же я немного знал Макинроя. Просто удивительно, как быстро испаряется страх перед великим игроком, когда попадаешь в профессиональный тур, особенно если это твой соотечественник и вас связывают встречи и общие воспоминания. Я прекрасно понимаю, почему Джимми Коннорс всегда был таким одиноким, замкнутым и необщительным. Он хотел, чтобы соперники – все без исключения – преклонялись перед ним. Джон относился ко мне с неизменной любезностью, как и Лендл. Но если игра Лендла пока еще приводила меня в замешательство, то играть с Джоном мне было удобно – и физически, и психологически. В Торонто я победил его со счетом 6:3 в третьем сете, а в полуфинале, к изрядному своему огорчению, уступил Майклу Чангу, и тоже в третьем сете (7:5).

В конце августа мы вдвоем с Джо Брэнди приехали в Нью-Йорк на Открытый чемпионат США и остановились в «Паркер Меридиен», в одном номере. Я еще не привык к жизни больших городов: мне было всего девятнадцать, и знал я лишь дорогу из отеля на корт. Сейчас я даже не помню, храпел ли Брэнди, так как сам спал очень крепко (потому, наверное, что терять мне было нечего). Никакого напряга. Единственный, с кем я приватно общался во время турнира, был мой друг Джим Курье.

Свое выступление на кортах «Флашинг Медоуз» я начал темной лошадкой, хотя, конечно, меня знали соперники, специалисты и осведомленные болельщики. В 1990 г. я постепенно стал гораздо лучше двигаться, набрал хорошую физическую форму, да и подача, уже вполне приличная к тому времени, тоже совершенствовалась. Дело тут было не в каком-то волшебном средстве, тренерских новшествах или особых технических приемах. Мощь подачи как-то вдруг просто появилась и с каждым месяцем росла.

В первых кругах чемпионата я выиграл у Дэна Гольди, Петера Лундгрена и Якоба Хласека. Это были сильные соперники, и каждая победа лишь ускоряла набранный мною разгон. В течение всего турнира я сохранял идеальный настрой – то слаженное, уравновешенное состояние разума и тела, когда знаешь: все пойдет как надо и так будет всегда, мяч кажется большим, как грейпфрут, и ничто не в силах сбить тебя с пути или остановить.

Если и наступил «подходящий» для меня момент, чтобы вновь сразиться с Лендлом, то именно тогда – в четвертьфинале на площадках «Флашинг Медоуз». Конечно, задача была трудной. Иван многократно выигрывал турниры «Большого шлема», имел больше громких титулов, чем Макинрой, и твердо нацелился девятый раз подряд (что стало бы беспрецедентным успехом) выйти в финал Открытого чемпионата США. Он был в самом расцвете сил (или приближался к нему) и полон решимости пополнить список своих достижений. Поэтому мне предстояло нечто совсем иное, чем матч с Виландером в 1989 г.

Впрочем, я имел основания полагать, что теперь разгромить меня не так легко, как это случилось в Милане. Я знал, на что способен Иван, и не ждал особых сюрпризов. Но усилившаяся подача увеличивала мои атакующие возможности, делала меня более опасным, а отсюда вытекали немаловажные последствия как психологического, так и физического плана. За шесть месяцев, которые прошли после нашей встречи с Иваном, я стал играть сильнее и точнее. Я не сомневался, что смогу сыграть в полную силу. Правда, меня несколько беспокоила мысль о том, что на исход матча может повлиять уверенность Ивана при игре на задней линии. В этом компоненте он по-прежнему меня превосходил, и довольно значительно.

Первые два сета я выиграл 6:4, 7:6, показав теннис высокого класса. Я мощно подавал, и моя стратегия заключалась в том, чтобы держаться раскованно и остро играть справа в разных направлениях. Так я мог использовать любую промашку или слабину в игре Ивана. Но после второго сета я совершил ошибку, типичную для неопытного молодого игрока. Считая, что игра у меня под контролем, я решил: дело сделано. Но я упустил из виду, что передо мной соперник, готовый сражаться насмерть. Боец, которого критические ситуации (а он попадал в них не раз) лишь подстегивали к сопротивлению. Именно в такие моменты опыт и решимость Лендла проявлялись в полной мере.

Лендл вернулся на корт с яростным настроем – за его спиной были восемь (подряд!) финалов Открытого чемпионата США и восемь выигранных турниров «Большого шлема». Все это вдохновляло его на борьбу. В двух следующих сетах он победил 6:3, 6:4. Но в пятом сете мои подачи стали, наверное, самыми сильными и точными за весь матч. У меня часто проходили подачи навылет, и я заметил, что Ивану все труднее отбивать мои удары. Особенно меня радовало, что, когда он перехватывал инициативу, я не паниковал и не чувствовал ни малейшего страха.

Когда даешь сопернику передышку, какую я временами позволял Ивану, внутри слышится тоненький голосок: «Ты его достал, теперь берегись. Не паникуй, но положение серьезное. Действуй осторожно. имитируй наступление. забудь о своей игре, послушай меня – и что-нибудь да выйдет!» Прислушаться – значит потерять веру в себя, и если бы я так поступил, то, без сомнения, проиграл бы матч. А проиграв, наверняка потом в аналогичных обстоятельствах слышал бы все ту же песенку. Правильно говорят, что победа должна войти в привычку. Стоит только открыть полный сомнений ящик Пандоры, и оттуда вылетят все беды и неудачи. Не могу выразить, как важно сохранять ясность ума в минуту сомнения, когда ты просто обязан оставаться спокойным и верить в свои силы. Тут нужна твердость духа. Я все-таки смог сохранить свою игру, и это стало для меня важным событием в жизни. Победные подачи летели с моей ракетки, и я выиграл пятый сет 6:2.

Все же я победил в этом матче скорее за счет своей уверенной игры, чем благодаря каким-то внутренним усилиям. Правда, должен сказать, что при этом ни сердце, ни голова ни в чем мне не мешали. Когда все кончилось, я почувствовал, что поднялся еще на одну ступень. После нашего матча журнал «Sports Illustrated» вышел с заголовком «Новая звезда».

Но тогда я не слишком долго об этом раздумывал, полностью сосредоточившись на предстоящей полуфинальной встрече с Макинроем. На подготовку остался день, в течение которого я дал несколько интервью.

Я по-прежнему чувствовал себя легко и свободно. Странное дело: в детстве я грезил выступлениями на таком турнире, как Открытый чемпионат США, а теперь, когда я действительно на него попал, мне казалось, что он не больно-то и отличается от соревнований в Цинциннати или Торонто.

О том, что меня пока еще не считали по-настоящему опасным соперником, свидетельствовали слова Макинроя, который накануне встречи заявил: «Я и мечтать не смел, что в полуфинале мне достанется Пит Сампрас». Он, конечно, не хотел меня обидеть, да я и не обиделся. Просто Лендл, царивший на «Флашинг Медоуз», теперь не мог встать на пути Макинроя. А я был новичком и радовался всему, что предлагал мне этот турнир.

Большой удачей было то, что я не до конца осознавал свой реальный уровень. Я просто концентрировался на очередном матче и совершенно не думал о возможных последствиях моего успеха. У меня не было страстного желания стать знаменитостью и вызывать всеобщее восхищение. Я любил играть, наслаждался этим и действительно не понимал, почему не нужно или невозможно играть на одном корте точно так же, как на другом. Мысли мои были просты: «Ну вот, я здесь и делаю то, что всегда хотел делать. Сейчас я подброшу мяч, подам изо всей силы и, вероятно, попаду куда метил». Спортивные психологи получают деньги за то, что пытаются привить спортсменам такое сознание. Ко мне оно пришло естественным образом, и я сомневаюсь, что это можно внушить или втолковать.

Я встречался с Макинроем в третьем, последнем матче «Большой субботы» и начал его именно с того, чем закончил игру с Лендлом. Мне удались несколько эффектных ударов над головой в прыжке, которые потом стали элементом моего фирменного почерка. Я часто подавал навылет, удачно выходил к сетке после подачи, хорошо играл слева. А это залог успеха, когда твой соперник левша, особенно Макинрой с его опасной резаной подачей во второй квадрат. Два сета я уверенно выиграл, но в третьем Макинрой начал понемногу приходить в себя и победил 6:3. Однако я чувствовал, что он так и не приспособился к моей манере. Я по-прежнему контролировал игру и побил его 6:3 в четвертом сете.

Единственным достоинством «Большой субботы», которая на протяжении почти всей моей карьеры состояла из двух мужских полуфиналов, служивших обрамлением женского финала, было то, что она не оставляла времени для раздумий о финале. Иногда он начинался менее чем через сутки после окончания полуфиналов. Тогда мне повезло – матч с Макинроем меня не вымотал. После него я пошел на традиционную встречу с прессой и задержался допоздна. Когда я встал на следующий день, до финального матча оставалось уже совсем немного.

Девятого сентября 1990 г., во второй половине дня, по другую сторону сетки меня поджидал Андре Агасси, такой же юный, как я. Он сразу же бросался в глаза – с пышной шевелюрой, в яркой, переливающейся светло-зеленой форме.

Я, конечно, не мог тогда знать, что наше соперничество с Андре войдет в историю и мы оба удостоимся Международного зала теннисной славы. До этого момента нашей еще очень короткой жизни мы встречались на корте всего четырежды и слабо представляли игру противника, потому что Андре играл преимущественно во Флориде, а я в Калифорнии.

Впервые мы встретились на корте с твердым покрытием в Нортридже (Калифорния) на юниорском турнире, в возрастной группе «двенадцать лет и младше». Мы оба уже забыли, кто тогда выиграл, но у меня сохранились четкие визуальные воспоминания об Андре. Он подкатил со своим отцом, Майком, на огромном зеленом «кадиллаке», подходящем скорее для гангстера. Но машина была под стать хозяину – Агасси жили в Лас-Вегасе, а Майк заведовал несколькими столами казино в одном из отелей сети «Цезарь-Паллас». Даже в те далекие годы в Андре проглядывало нечто от восходящей звезды. Он был худой как палка (впрочем, и я тоже), но уже обладал мощным ударом справа и быстрыми, крепкими ногами.

Потом мы должны были встретиться на других соревнованиях. Участники юниорских турниров часто играют по два матча в день, и каждый из нас свой утренний матч выиграл. Но по неведомой причине Андре и Майк вдруг исчезли – просто взяли и уехали. Мне засчитали победу без игры. В 1989 г. в Риме, на красном грунтовом корте, мы впервые встретились как профессионалы. Андре разгромил меня, отдав всего три гейма. Я вернул ему долг в Филадельфии (о чем уже упомянул выше).

В финале Андре был бесспорным фаворитом. Он взлетел уже на третье место в мировой классификации, а на пути к финалу одолел Бориса Беккера. Андре не имел равных в умении себя подать, но знатоки сомневались, есть ли у него сила воли выигрывать важнейшие встречи, и полагали, что пока он имеет только имидж чемпиона, но внутренне к большим победам еще не готов. Это звучало странно: ведь рейтинг и результаты – самые веские доводы!

По объективным показателям у Андре все было в порядке – даже несмотря на то что в финале Открытого чемпионата Франции он потерпел поражение от Андреаса Гомеса, который впервые пробился в финал турнира «Большого шлема». После этого критики, в те дни всегда готовые придраться к Агасси, набросились на него. Но я понятия не имел о проблемах Андре – у меня и своих хватало.

Две наши прошлые встречи в профессиональном туре не могли служить основой для прогнозов перед этим финалом, потому что летом 1990 г. моя игра стремительно прогрессировала. Андре вряд ли мог ей противостоять, и если бы догадывался об этом, то, вероятно, ощущал бы некоторые опасения. Но меня все это мало заботило. Я вышел в финал Открытого чемпионата США и чувствовал себя так, словно мне море по колено. Изрядная часть событий вовсе ускользала от моего сознания, и мне просто в голову не приходило, что за блаженное неведение потом придется заплатить положенную цену.

Арена была полна, но я чувствовал себя комфортно, безмятежно и после побед над Лендлом и Макинроем нисколько не беспокоился за свою игру. Я жил волшебной сказкой чемпионата – турнира, о котором юноша вроде меня мог только мечтать. Это была сага, достойная волнующего окончания – борьбы с переменным успехом, чередующихся моментов истины, неожиданных перипетий схватки. Но все вышло иначе.

Я вышел на матч с неукротимым, непоколебимым настроем на победу. Если у меня пойдут удары с отскока, все остальное приложится. Я чувствовал, что моя удача со мной. С самого начала я начал гонять Андре по корту, и он часто ошибался. Я отлично подавал. Казалось, способен подать навылет в любой момент. До сих пор какой-то физической памятью я могу воспроизвести все ощущения и ритм игры. Внутреннее чутье непостижимым образом подсказывало мне, что подача пройдет, еще до того как я ее выполнял: «Отлично, сейчас подам. Она идет в точку! Эйс!»

И все получалось.

В третьем сете у меня был матчбол при счете 5:2 в мою пользу, и я буквально вплотную подступил к титулу самого молодого победителя Открытого чемпионата США за всю историю. Я взглянул через всю площадку на Андре. Он казался таким маленьким и далеким, а мячи, которые я посылал, – большими, как грейпфруты, и я чувствовал, что время принадлежит мне. Окружавшее меня пространство словно слегка исказилось и деформировалось.

Андре стучал мячом об корт, готовясь к подаче. Волосы у него слиплись от пота, он словно светился в своем ярком зеленом наряде. Я чуть наклонился вперед и приготовился к приему.

Когда у тебя матчбол на подаче соперника и достаточно выиграть одну эту подачу, ты находишься в идеальной ситуации для победы в матче. Никакого напряжения. Ты даже можешь себе позволить одну-две ошибки. Матч можно завершить и в следующем гейме. В этом случае на быстром корте твои шансы так же хороши, пока у тебя сильная подача и «хватает дыхания». Но запас, как говорится, карман греет. Можно много поставить на карту и выиграть сейчас на приеме, почти ничем ни рискуя. А вот парень, для которого подача означает «жизнь или смерть» в матче, чувствует, что петля затягивается.

Андре всегда играл быстро. Таков уж был его стиль! Но в кульминационные моменты время замедляет ход, а если нет – тебе придется его заставить. Это одна из самых важных истин, какую следует усвоить, если хочешь побеждать. В момент розыгрыша последнего очка нужно быть очень собранным – самоконтроль принципиально важен для победы.

Андре еще раз ударил мячом об корт, глядя на свои кроссовки и – я уверен – еще точно не зная, стоит ли подать агрессивно, чтобы сразу взять очко, или осторожно, чтобы я мог отбить его удар. В такой ситуации легко стать либо сверхосторожным, либо сверхопрометчивым. Здесь одна из вечных проблем, которая то и дело встает передо мной. Я все же стараюсь сам выигрывать последнее очко, хорошо это или плохо.

Андре ударил мячом об корт в последний раз и начал быстрое движение, означавшее сильную подачу. Я этого и ждал. А за тысячи миль отсюда, недалеко от моего дома в Палос-Вердес, худощавый немолодой американец греческого происхождения бродил по супермаркету со своей женой. Это были мои родители. Им не хватило духу смотреть матч, и они решили поехать в магазин.

Андре мощно подал, я принял слева – защитным, блокирующим ударом, и не очень удачным. Андре приготовился нанести сравнительно простой удар справа, но смазал его и послал мяч в сетку.

Я победно вскинул руки и взглянул на сектор, предназначенный для моих гостей. Он был полон ликующих людей, но кроме Джо Брэнди я почему-то никого не мог узнать. На другом краю Америки отец и мать бродили по магазину, еще пребывая в неведении. Наконец они зашли в отдел электроники и увидели, что все телевизоры на полках показывают одно и то же: церемонию награждения победителя Открытого чемпионата США.

Юноша, которому перед камерами вручают первый приз в мужском одиночном разряде, – это я. Мечта сбылась, причем невероятно быстро. Но я попал на незнакомую, чуждую мне территорию и не был к этому готов. Теперь предстояло возвращать долги – ведь вход здесь платный для всех.