Текст книги "Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I"

6. Правдивые истории прошлого

Генрих решил действовать от имени «всего английского народа», по его словам, а не «английского папского наместничества». Ранней осенью 1530 года он обвинил четырнадцать членов высшего духовенства, в том числе восемь епископов и трех аббатов, в совершении praemunire; их изобличали в сговоре с Уолси в его бытность папским легатом. Всего лишь через несколько дней после кончины кардинала те же самые «сведения» были выдвинуты против всего английского священства. Им предъявили обвинения в связи с отправлением ими правосудия согласно нормам канонического или римского права в церковных судах – «преступление», которое они, как известно, совершали на протяжении вот уже многих веков. Испанский посол докладывал, что епископы и аббаты «объяты ужасом». Никто не понимал, как работает этот новообретенный принцип, а его толкования, согласно распространенному мнению, нигде, кроме как в голове самого короля, было не сыскать. Парламент был созван во внеочередном порядке в начале 1531 года, и в то же самое время конвокации (собрания) духовенства перенесли из собора Святого Павла в Вестминстер. Оба органа власти отныне были всецело в руках короля.

На фоне этой атмосферы страха и угроз стало известно, что король благосклонно примет крупную сумму денег, дабы нивелировать провинности духовенства. В действительности священнослужители были вынуждены заплатить субсидию. Провинция Кентербери надлежащим образом ассигновала дотацию в сумме ста тысяч фунтов стерлингов, но сопроводила ее рядом условий. Епископы и аббаты попросили у короля четкого определения praemunire на случай разногласий в будущем и потребовали вернуть церкви все принадлежавшие ей исторически привилегии, предусмотренные Великой хартией вольностей. Эти предложения, по всей видимости, привели в негодование короля, не желавшего торговаться со своими подчиненными. Апелляция к Великой хартии вольностей создавала угрозу для любых односторонних действий, которые он потенциально мог применить для решения религиозных вопросов.

И Генрих перешел в наступление. В феврале 1531 года он отправил пять статей в качестве добавления к предложению о церковной субсидии. В первой из них он обращался к собору духовенства с требованием признать его «единственным защитником и верховным главой английской церкви и всего священства». Это был результат изучения им древних источников – идеи, подсказанной Кранмером и другими, где господство над церковью Англии было впервые возложено на короля Луция. Во второй статье король выдвинул теорию, согласно которой именно он обладает способностью cura animarum, или «исцеления душ» своих подчиненных. Ни один король до этого не притязал на столь широкие полномочия; ни один король не имел столько честолюбия.

Среди высокопоставленных членов духовенства поселился страх. У них не было возможности прочесть Leges Anglorum, равно как и другие доступные королю источники, поэтому присвоение Генрихом власти над церковью представлялось из ряда вон выходящим и немыслимым новшеством. Он хотел избавиться от папского наместничества, которое правило церковью более тысячи лет. И что он имел в виду под «исцелением» или «заботой» о душах? Это было компетенцией рукоположенного священнослужителя.

Священнослужители понимали, что у всего этого должна быть какая-то тесная связь с желанием короля расторгнуть свой брак с Екатериной. Однако и об этом, разумеется, ничего конкретного они не знали. Они лишь могли с тревогой наблюдать. В стране и ее столице наметился глубокий раскол в этом «важном вопросе». Когда служитель церкви Остин-Фрайерс в Лондоне попросил прочитать молитву от имени Анны Болейн, «королевы», большинство прихожан встали со своих мест и покинули богослужение. Говорили, что женщины в стране встали на сторону королевы – все, за исключением, конечно, самой Анны Болейн. Испанский посол писал, что «леди Анна храбрее льва… Она сказала одной из фрейлин королевы, что хотела бы, чтоб все испанцы потонули в море. Фрейлина ответила, что подобные слова – оскорбление для ее госпожи. Она сказала, что ей нет никакого дела до королевы и что она скорее отправит ее на виселицу, чем признает своей госпожой».

Члены конвокации, разрывавшиеся между необходимостью выполнять обязанности перед папой и верностью королю, были вовлечены в разгоряченные дебаты. Они понимали, что навлечь гнев суверена – значит поставить себя под угрозу, возможно даже смертельную. И все же под номинальным руководством Джона Фишера, епископа Рочестерского, который уже высказывался от имени королевы, они пытались противостоять давлению короля. В этот период Фишер подвергался угрозам со стороны неизвестного человека или группы лиц. По его епископскому дворцу на берегу Темзы выстрелили пушкой, и залп, как представлялось, был сделан из дома графа Уилтшира на противоположной стороне реки; граф Уилтшир был отцом Анны Болейн. Один из первых биографов Фишера писал, что при первой же возможности епископ решил вернуться в Рочестер.

Другое странное событие еще больше усилило его беспокойство. Для семейства епископа была приготовлена каша, которую отведали несколько домашних слуг. Сам Фишер не был голоден и поэтому не стал ее есть. Умер один слуга и еще одна бедная женщина, которую накормили из милости; многие другие заболели. Каша была отравлена поваром, который сознался, что добавил в пищу яд; однако он настаивал, что сделал это шутки или забавы ради, закончившейся неудачей. Король был вне себя от ярости. Он постановил, что парламент должен принять закон, согласно которому отравление приравнивается к государственной измене, наказание для которой – сварение в кипятке. Повара отправили в кипящий котел в Смитфилде. Некоторые в суде шептались, что Анна Болейн или один из ее сторонников подговорили его на это преступление. Неожиданный акт жестокости Генриха был, возможно, продиктован желанием усыпить любые подобные подозрения.

Даже личные советники короля пребывали в неопределенности относительно последствий его требований к конвокации, разделившись на радикальную и консервативную фракции. Семейство Болейн стремилось форсировать решение вопроса. Если бы король стал главой церкви, то мнение папы по данному делу не имело бы никакого значения и можно было бы совершить обряд бракосочетания с Анной. Другие боялись, что папский интердикт, или отлучение королевства от церкви, может привести к войне с Испанией и повсеместному разрыву торговых отношений со странами Европы. Сам король не был до конца уверен в своей будущей стратегии; он двигался осторожно, зондируя почву с каждым шагом.

Поэтому он пришел к соглашению с духовенством, которое, казалось, избавляло его от ощущения покорного подчинения. После долгих обсуждений и согласований между архиепископом Кентерберийским и королем было решено, что Генрих станет главой английской церкви quantum per Christi legem licet – «в той мере, в какой позволит закон Христа». Некоторые источники трактуют его как Dei legem, «Закон Божий», но суть остается та же. Когда это предложение было озвучено конвокации, последовало всеобщее молчание. «Тот, кто молчит, – обратился к собранию архиепископ, – по всей видимости, согласен». Тогда раздался один из голосов: «В таком случае мы все храним молчание». И предложение приняли. Это был один из определяющих моментов Реформации, который положил начало расколу, существующему и по сей день. Он также поставил под сомнение саму концепцию единого христианского мира[14]14
  Единый христианский мир распался не позднее 1054 года, когда католическая и византийская православная церкви предали друг друга анафеме. До этого момента христианская церковь считалась единой.


[Закрыть]. Туркам, на тот момент подступавшим к восточным границам Европы, подобное развитие событий, вероятно, пришлось по душе.

В то же время фразу с упоминанием закона Христа можно было толковать по-разному, а в своей крайней форме ее интерпретация отрицала любой духовный суверенитет, на который претендовал король. Оставалось неясным, вознамерился ли Генрих окончательно вытеснить папскую власть из королевства; как бы то ни было, он сделал Риму предупреждение. При любом возможном столкновении интересов в будущем английское духовенство будет обязано подчиниться его воле. Все прекрасно осознавали, что никто не посмеет бросить его единовластию открытый вызов. Впрочем, получив деньги от священнослужителей, он, казалось, не имел желания форсировать этот вопрос – по крайней мере, до поры до времени.

Генрих все чаще стал закрываться от посторонних глаз в своих личных дворцовых комнатах, известных как «королевские покои» или «тайные покои», в резиденциях Уайтхолл и Хэмптон-Корт. Он все больше отдалялся от Екатерины. В письме своему племяннику она писала, что ее жизнь «разбита вдребезги несчастиями, и ни один христианин никогда не испытывал подобной мучительной агонии». Ее страдания сказались и на дочери, принцессе Марии, которая весной 1531 года на три недели занедужила каким-то желудочным расстройством; врачи распознали болезнь как «истерию», указывавшую, по их мнению, на порок матки. Когда Екатерина спросила дозволения посетить дочь, король в ответ предложил ей пребывать близ нее неотлучно. В конце мая к ней была отправлена делегация от тайного совета с мольбой «благоразумно» отнестись к бракоразводному процессу. Она же обрушилась на них со всей яростью несправедливо оклеветанной женщины. «Я его законная жена, – ответила она им. – Отправляйтесь в Рим и вразумляйте других, вместо того чтобы спорить с одинокой женщиной!»

Через два месяца король официально отрекся от жены. В середине лета она сопровождала Генриха в Виндзор, однако затем без всякого предупреждения он уехал в Вудсток, приказав ей оставаться там, где была. Получив от Екатерины гневное письмо, он послал ей ответ в довольно оскорбительных выражениях. Она подвергла его унижению, потребовав явиться в качестве ответчика в Рим. Она пренебрегла наставлениями своих советников. Он не желал видеть больше никаких писем. Ее заставили переселиться в Мор, большой дом в графстве Хартфордшир, принадлежавший ранее кардиналу; затем отправили в Эмптхилл-Касл в Бердфордшире. Многочисленные придворные Екатерины остались с ней, она стала центральной фигурой для всех противников семейства Болейн и той радикальной религиозной идеи, которую они продвигали. Сама королева стала еще строже соблюдать религиозные обряды. Она вставала в полночь для совершения молебнов; она исповедовалась и постилась дважды в неделю; читала лишь религиозную литературу и под придворным платьем носила рясу францисканского терциария.

Яркий признак общественных настроений обозначился зимой этого же года. 24 ноября Анна в небольшой компании отправилась на ужин к одному из друзей, жившему неподалеку от Темзы. Весть о ее прибытии вскоре разлетелась по всему городу, и толпа из семи или восьми тысяч женщин (или, возможно, мужчин, переодетых женщинами) стала стекаться к месту событий, чтобы напугать или схватить ее. К счастью, до Анны дошли слухи об их приближении, и она, сев в лодку, спешно скрылась по реке. Король приказал никому не распространяться о произошедшем событии, однако венецианский посол уже успел оставить о нем запись.

Неприязнь к Анне все возрастала. В народе ее называли «пучеглазой прелюбодейкой», а аббат Уитби был арестован и привлечен к ответственности за то, что окрестил ее «худородной потасканной блудницей». Всеобщее волнение и разногласия накалялись, по мере того как жители церковных приходов обсуждали каждый аспект королевского «важного вопроса», касавшегося разрыва союза с Екатериной и верховенства папской власти. Сообщается, что воздух был наполнен невероятными слухами и домыслами, ходили разговоры о ведьмах и бесах, звучали истории о святых и призраках. Сам Томас Кранмер видел знамение в небе. Он рассказывал, как над луной возник образ голубого креста вместе с головой лошади и пылающим мечом. «Одному лишь Богу известно, – писал он, – что нам предвещают сии таинственные знаки».

Зимой 1531 года появилась некая молодая женщина, выступавшая в роли боговдохновенной пророчицы, предсказывавшей судьбу. Элизабет Бартон была юной служанкой из Кента, работавшей в доме распорядителя архиепископа Кентерберийского. Ранее ее настиг неизвестный недуг, и через несколько месяцев хвори она начала впадать в ясновидческие трансы, в которых «молвила слова чудодейственной благодати». Слава о ней стала распространяться по всему королевству, пока не достигла фантастических масштабов; она объявила, что ее посещала Богоматерь, пообещавшая, что в должный день избавит ее от страданий. В назначенный день Элизабет в сопровождении процессии из двух тысяч человек проследовала к часовне Девы Марии, где впала в транс; голос из ее чрева вещал «так сладко и так упоенно» об отраде религиозной веры, но в то же время «грозно и зловеще» предостерегал о грехе.

Сборник ее прорицаний отправили Генриху, который, впрочем, не отнесся к нему серьезно. Ангел велел Элизабет просить аудиенции с ним, и, по всей видимости, ей три раза предоставили возможность беседы с королем. В 1528 году у нее состоялся личный разговор с Томасом Уолси. На какое-то время, по крайней мере, король оставил ее в покое. Однако она таила в себе бóльшую опасность, чем он предполагал. К 1531 году ее пророчества стали затрагивать непосредственно самого Генриха. Если он разведется с женой, то «не быть ему больше королем и месяца, а умереть смертью преступника». Он должен озаботиться тремя вопросами: во-первых, «он не должен принимать от папы ни властных полномочий, ни церковной собственности; во-вторых, он должен уничтожить всех нововерцев и все плоды их новых учений [религиозную реформу]; в-третьих, если он возьмет Анну в жены, то его неминуемо постигнет кара Божья».

Из ее уст звучали и другие заявления схожей природы, которые лишь еще больше распаляли чувства людей, подспудно верящих в Божественное откровение. Вокруг нее собралась группа священников и монахов, выступавших в ее защиту с церковной кафедры и возле рыночного креста. Она стала беседовать с придворными Екатерины; Джон Фишер рыдал, внимая ее речам, убежденный, что слышит слова самого Бога. Эта молодая женщина становилась по-настоящему опасной. Как впоследствии признавался Томас Кранмер: «Истинно, я думаю, своими проповедями она восхитительно заставила короля отказаться от брака».

С церковных кафедр звучало все больше хулительных слов. В Пасхальное воскресенье 1532 года монах-францисканец читал проповедь в Гринвиче в присутствии Генриха и Анны Болейн. Отец Пето отважно обрушился на короля с обличительной критикой и предрек, что если Генрих свяжет себя узами брака с Анной, то Бог накажет его, как наказал Ахава: «Собаки будут лизать твою кровь – да, твою!» К счастью, монах не сложил голову на плахе за пророчествование смерти королю; вместо этого его пожизненно изгнали из королевства.

Посреди всех этих волнений в очередной раз был созван парламент, в котором король заявил о своем намерении продолжить кампанию против папы Климента VII. Должным образом был представлен к рассмотрению закон, отменявший так называемые аннаты, или налог, взимаемый Римом с новоизбранных епископов или архиепископов. Действие меры отсрочили на год, со вступлением ее в силу по усмотрению короля; это была взятка за примерное поведение папы. Закон столкнулся с ожесточенным сопротивлением палаты лордов, в особенности «духовных пэров», глубоко обеспокоенных конечными планами Генриха. Впрочем, они были в меньшинстве.

Затем палата общин, члены которой были склонны уступать велениям короля, представила ему длинную петицию, перечислявшую все жалобы против церкви; в частности, ставилось под вопрос право духовенства принимать законы во время конвокаций. Члены палаты выразили недовольство церковными судами, судебными процессами над еретиками и размерами церковных сборов. Эти жалобы, давно всем известные, получили еще большую актуальность в свете новой роли короля как главы церкви.

В самом начале апреля король отправил петицию архиепископу Кентерберийскому, который на тот момент уже заседал в конвокации, и потребовал предоставить быстрый ответ. Ответ был получен неделей позже. Священнослужители отвергали все выдвинутые против них обвинения, утверждая, что их законотворческие полномочия зиждились на Священном Писании; их действия никоим образом не входили в противоречие с королевской прерогативой. Генрих, призвав к себе представителей палаты общин, озвучил им ответ духовенства. «Мы считаем, что подобный ответ вас вряд ли удовлетворит, – сказал он, – поскольку нам он кажется очень малоубедительным. Вы – мудрые и достопочтенные господа; не сомневаюсь, что вы обстоятельно рассмотрите этот вопрос и примете меж собой беспристрастное решение». Король, таким образом, настраивал палату общин против церкви.

Епископы понимали, что их ответ не удовлетворил короля или парламент, и поспешили пойти на уступки. Они дали торжественное обещание, что за время правления короля никогда не примут закон в отношении не связанных с верой вопросов; эта оговорка была слишком несущественной и никак не повлияла на решение проблемы. 11 мая король вновь пригласил делегацию для официальной аудиенции. «Я обнаружил, – сказал он, – что духовенство верно мне только наполовину. Все прелаты при посвящении в сан дают клятву верности папе, напрямую противоречащую той, что они дают нам, поэтому они скорее его подданные, а не наши». Со стороны короля подобное заявление было лицемерием, однако его намерения очерчивались все яснее. Он стремился полностью уничтожить власть и авторитет папы римского.

Генрих VIII отправил конвокации еще один меморандум или, скорее, набор требований. Ни один канон, ни один законодательный регламент не мог быть предложен или принят без дозволения короля. Все существующие церковные законы подлежали пересмотру комиссией, состоящей из клириков и членов парламента, по шестнадцать с каждой стороны, и вердикта большинства было достаточно для их отмены. Любой подобный вердикт большинства затем был бы поддержан королем, обладающим верховной властью.

Конвокация дискутировала вопрос на протяжении пяти дней, однако к этому моменту терпение короля было на исходе. Он требовал ответа. За единственным исключением, епископа Бата, все священнослужители объявили, что принимают предложение короля с полным осознанием его «непревзойденной мудрости, царственного великодушия и страстного стремления защищать честь Господа Бога». Их ответ, или уступка, получил известность как «Повиновение клириков». Испанский посол писал: «У духовенства теперь будет меньше власти, чем у сапожников, которые, по крайней мере, имеют право собраний и издания собственных законоположений». Несколько позже великий историк лорд Актон описывал «Повиновение» как символ «воцарения нового государственного устройства». Независимое государство Англия не могло возникнуть без радикального раскола с римским правлением. Тем не менее эти перемены можно представить и в более непосредственном, сиюминутном масштабе. Абсолютному монарху была нужна абсолютная власть над всеми своими подчиненными, светскими и духовными.

Через день после «Повиновения» Томас Мор сложил с себя – или был вынужден сложить – полномочия канцлера. Он стал слишком заметным сторонником папы и многовековых прав церкви. «Если бы лев осознавал собственную мощь, – сказал он однажды королю, – нелегко бы пришлось тому, кто захотел бы подчинить его себе». Был еще один человек, который по-прежнему сопротивлялся воле короля. Джон Фишер, епископ Рочестера, тайно поддерживал переписку с испанским послом; они договорились, что, случайно встретившись в людном месте, не признают друг друга. Однако уже через несколько месяцев Фишер заявлял, что испанская армия должна отправиться в Англию и свергнуть короля. Архиепископ Кентерберийский Уильям Уорхэм диктовал своим писцам церковное распоряжение, в котором критиковал закон, направленный против церкви. «Сим письменным свидетельством, – заявил он, – мы выражаем наше несогласие, отказ и возражение». Затем он слег и умер, став в итоге недосягаемым для короля. По привычке послушания и верности короне все остальные епископы безропотно согласились. Возможно, их еще страшил королевский гнев.

На каждом этапе этого процесса Генрих стремился заручиться поддержкой парламента, в большей мере в целях предосторожности. Король лично три раза присутствовал на парламентских заседаниях, чтобы повлиять на решение. Он не был уверен, как страна воспримет те великие преобразования, к которым он ее готовил. По этой причине он попытался представить все так, как будто бы палата общин, в частности, занимается подстрекательством или изыскивает меры, направленные против церкви. Хотя в действительности Генрих был единственной движущей силой антиклерикальных реформ, он считал более целесообразным создавать видимость своего нейтралитета.

По мере развития событий сама палата общин приобрела дополнительный авторитет и стала рассматриваться в качестве партнера короля. В одном из более поздних обращений король заявил парламенту, что «судьи наши нам повестили, что нигде в королевстве главенство наше не находит более высшего воплощения, как в парламенте, где мы как глава государства и вы как члены парламента объединяемся вместе в единое правящее целое». Это заявление фактически представляло собой новую доктрину, согласно которой «король в парламенте» обладал верховной властью в заново объединенной стране.

Ранней осенью 1532 года король надел темно-красную мантию и золотую корону на Анну Болейн. Ей пожаловали потомственное пэрство, титул маркизы Пембрук, впервые дарованный английской женщине. Было очевидно, что вскоре ее возведут на трон. Часть драгоценностей королевы теперь перешла ей, несмотря на яростные протесты Екатерины. Однако не все было гладко. Во время путешествия по южным графствам королевства Генрих и Анна столкнулись с недружелюбным, а порой открыто враждебным приемом местных жителей. Генрих вглядывался в лица членов суда, когда те находились в ее присутствии, чтобы убедиться, что ей выказывают достаточное почтение. Сообщалось, что король «умолял членов палаты лордов нанести визит и представиться новой королеве».

Приблизительно в это время королевский печатник Томас Бертелет издал несколько трактатов в поддержку королевского «важного вопроса». Один из них, «Зерцало правды», возможно, частично был написал самим королем. В нем защищалось решение Генриха разорвать союз с Екатериной в силу библейского запрета, а также содержались некоторые личные детали ее предполагаемой брачной ночи с принцем Артуром.

Генрих взял Анну с собой в путешествие во Францию. Вплотную приблизившись к открытому разрыву отношений с Карлом V, племянником королевы, он был вынужден поддерживать союз с Франциском I. Однако сестра французского короля, равно как и придворные дамы и фрейлины Парижа, не стали встречаться с Анной; даже сестра самого Генриха, Мария, также отказалась сопровождать их через Ла-Манш. Анне пришлось остаться в Кале, а Генрих тех временем отправился дальше, в Булонь, для свидания с французским сувереном. Их визит затянулся намного дольше, чем планировалось, из-за того что разыгравшиеся бури и шторма не давали им подняться на борт «Ласточки» целых две недели. Вернувшись наконец в Англию, они столкнулись в Кентербери с Элизабет Бартон, «сумасшедшей кентской монахиней», которая вновь принялась читать нравоучения об их прегрешениях и пророчить великие бедствия.

И все же мнения и намерения короля изменить теперь было невозможно. По-видимому, несколько дней спустя он провел ночь с Анной Болейн. К началу декабря она определенно носила под сердцем ребенка. Елизавета родилась через девять месяцев. Единственной возможной причиной для решения вступить в интимную связь могла быть уверенность в том, что Генрих и Анна договорились о скорейшем бракосочетании. По некоторым сведениям, тайная церемония, свидетелями на которой были лишь ближайшие родственники Анны, состоялась через два дня после их возвращения из Франции, однако эти свидетельства невозможно подтвердить. Вероятно, впрочем, что король позаботился о проведении официального обряда в той или иной форме в качестве меры предосторожности, прежде чем оплодотворить свою любовницу. Риск рождения внебрачного ребенка был слишком велик.

Формальная церемония бракосочетания тем не менее состоялась в следующем месяце: до восхода солнца 25 января 1533 года королевский капеллан совершил обряд венчания в «высоких палатах» над только что построенными вратами Гольбейна во дворце Уайтхолл. Другие подробности их бракосочетания неизвестны, однако есть основания полагать, что на ней присутствовали двое или трое приближенных короля. Вскоре после окончания церемонии придворные пасторы начали служить молебны об «Анне, королеве», а Екатерине приказали более не упоминать свой титул. К следующему месяцу положение Анны стало широко известно, а сама она шутила о своей новоприобретенной тяге к яблокам; ее смех раздавался в дворцовых коридорах. Венецианскому послу она сказала, что «сам Бог вдохновил его величество на брак с ней».

Их брачный союз состоялся в преддверии окончательной размолвки с Римом. В начале февраля состоялось заседание парламента. Первые обсуждаемые меры касались качества сапожной кожи и справедливых цен на товары; необходимости уничтожить воронов и ворон, а также вымостить дорогу от Стрэнда до Чаринг-Кросс. Только потом члены парламента обратились к духовным вопросам. В Акте об ограничении апелляций говорилось, что все церковные дела подлежат рассмотрению в самой Англии, без обращения к какому бы то ни было высшему органу; это означало, что решение по королевскому бракоразводному процессу должно было выноситься в Лондоне и Кентербери, а не в Риме. Этот акт называли самым важным законоположением XVI века, поскольку именно он фактически разрушил государственное устройство, существовавшее в Средневековье.

Сам пролог к акту в достаточной мере подчеркивал имперские притязания короля. В нем говорилось, что «сие положение, основываясь на различных старинных достоверных историях и хрониках, гласит и утверждает, что королевство Англия есть империя и как таковая признана во всем мире, управляемая единственным верховным главой и королем… которому подчиняется все государство, населяемое всякого рода людьми, разделенными в бытии своем и по имени своему на людей духовных и светских, приверженных королю, как и Господу Богу, в своем естественном и смиренном послушании». Реформация религии, таким образом, представлялась как долгожданное возвращение к истокам прошлого. Все перемены и нововведения зиждились на авторитете древних законов и правоприменения. В законе, в отличие от предыдущих статутов, нет упоминания «папского святейшества», а говорится лишь о «римском престоле». Генрих восстановил свой императорский титул как единовластный правитель, намереваясь обрести контроль над всеми Британскими островами. Двадцатью годами ранее он назвал два новых построенных корабля «Генрих-Империал» и «Мария-Империал». Были отчеканены печати и медали с изображением монарха, торжественно восседающего на троне.

Зачастую утверждается, что именно Томас Кромвель был министром, руководившим или даже разрабатывавшим планы конституционных реформ, однако за этими предложениями стояли многие государственные умы. Одним из них, разумеется, был Кранмер, но адвокаты из парламента также заявили о готовности помочь с подготовкой законопроектов. Многие из них выступали против широких властных полномочий церковных судов и систематически отдавали предпочтение общему праву в противовес каноническому. Как-никак это была их профессия. Обозначилось и еще одно последствие. Если каноническое право подчинялось общему, то оно подчинялось и королю. Так постепенно сформировалась концепция империума. В более строгом смысле она известна как «цезарепапизм»; король теперь являлся одновременно и цезарем, и папой. Генриха называли королем с папой римским в чреве. Подобное двуединое всевластие повлекло за собой материальные последствия. Весной того же года императорский посол докладывал, что король «вознамерился возвратить короне все принадлежащее ей имущество, которым владеет духовенство».

Томас Кранмер был выбран Генрихом в качестве нового архиепископа Кентерберийского, на смену покойному Уильяму Уорхэму, однако сочли необходимым все же получить благословение папы римского. Многовековой порядок диспенсации следовало соблюдать еще какое-то время, хотя бы для того, чтобы гарантировать законность преемственности Кранмера. Руководствуясь этими соображениями, Генрих не дал свое королевское согласие на принятие Акта об ограничении апелляций, точно так же, как он воздержался от наложения запрета на предназначенные Риму аннаты. В глазах папы Климента VII он по-прежнему играл роль защитника веры, выступающего против непокорной и антиклерикально настроенной палаты общин. Король даже попросил папского нунция сопровождать его во время одного из визитов в парламент.

Папа изъявил свое согласие, издав буллу с подтверждением назначения Кранмера, однако еще до того, как новый архиепископ принес официальную клятву Риму как легат Святого престола, Кранмер заявил, что намерен выполнять свои обязательства лишь перед Богом и королем. В конце марта его посвятили в архиепископы. Настало время для дальнейших шагов. Духовенство, собравшись на очередную конвокацию, объявило брак между Генрихом и Екатериной Арагонской незаконным. Только 19 из 216 высказались против. Церковь оказалась в полном подчинении короля. Джона Фишера посадили под домашний арест и не выпускали до тех пор, пока статус Анны Болейн не был окончательно подтвержден.

На заседании церковного суда в Данстейбле 23 мая Кранмер издал указ, подтверждающий полную законность брака короля с Анной Болейн. Ранее архиепископ обратился с письмом к Томасу Кромвелю, умоляя сохранить судебное заседание в тайне; он хотел избежать риска внезапного появления в суде Екатерины. Папа Климент VII, услышав вердикт, вынесенный «милордом Кентербери», заявил, что «подобные деяния слишком вопиющи, чтобы я сидел сложа руки и ничего не предпринимал. Дозволять такое – значит попирать мой священный долг перед Господом и всеми мирянами». Епископ Лондона, присутствовавший при этом событии, выразил понтифику протест, после чего Климент пригрозил сжечь его заживо или сварить в котле с кипящим свинцом. Епископ рассказал королю, что папа «беспрестанно сворачивал и разворачивал свой носовой платок, что происходит с ним только в случае, когда он разгневан до самой глубины души».