Текст книги "Это не пропаганда. Хроники мировой войны с реальностью"

Питер Померанцев
Это не пропаганда. Хроники мировой войны с реальностью

© Peter Pomerantsev, 2019

© П. Миронов, А. Финогенова, перевод, 2020

© ООО «Индивидуум Принт», 2020

Предисловие к русскому изданию:
Россия не одинока

Первые десять лет XXI века я провел в России, где стал свидетелем беспрецедентного, как казалось, развития культуры пропаганды: ностальгия вытесняла любую мысль о будущем; четкие представления о «правых» и «левых» уступили место бесконечным попыткам имитировать мнение «большинства»; вместо того чтобы убеждать, власти решили сбивать с толку; политики наслаждались своими абсурдными речами; идеологию заменила конспирология. В названии своей первой книги я попытался передать это ощущение, проведя параллель с цитатой из «Истоков тоталитаризма» Ханны Арендт: «Правды нет, возможно все».

В этой книге я путешествую по «пропагандиям»: от Латинской Америки до так называемого Запада, от Азии до Ближнего Востока, возвращаясь домой в Англию, переживающую собственный кризис самоопределения. И тем не менее я будто не покидаю Россию. В трущобах Манилы, гетто Мехико и руинах Алеппо – везде происходит одно и то же. Именно это я хотел отразить в названии книги, отсылая читателя к картине Рене Магритта, где под изображением трубки написано «это не трубка», – диагноз времени, в котором связь между словами и смыслами оборвалась. Вот и сейчас такие важные слова, как «демократия», «Европа» и «свобода», лишились своей сути.

Эта книга – попытка понять причины и найти решение этой проблемы.

Когда все коллективные представления о прогрессе исказились и сломались, я отправился в кругосветное путешествие, чтобы затем сложить кусочки пазла из разных стран и понять, как они связаны между собой. Когда-то, еще в России, я учился в киношколе, и меня всегда занимала входившая в наш курс теория монтажа: что за новый мир мы сможем создать из неожиданного сочетания кадров? Поэтому в этой книге вы увидите Мексику рядом с Сербией, Россию бок о бок с Филиппинами, Рим и Сирию, Китай и Черновцы. Это попытка уловить образ нового интернационализма на обломках старого.

Но, помотавшись по миру, я выяснил: чтобы понять текущее положение дел, необходимо вернуться в прошлое. Несмотря на отравляющую все ностальгию, с которой мне довелось столкнуться, я понял, что именно утрата связи с историей привела к потере смыслов. Вот почему эта книга предлагает еще и путешествие во времени: я обращаюсь к истории моей семьи не из сентиментальных побуждений, но потому что она показывает, где пролегает разлом между нами и прошлым, и пытается найти способ извлечь из него урок.

Вместе с тем эта книга пытается найти общий язык с читателем. Больше всего меня беспокоит вопрос: как писать нон-фикшн в эпоху, когда у каждого могут быть свои «альтернативные факты», когда философы на пару с пропагандистами утверждают, что «объективность» – лишь навязанный нам миф, когда ничему нельзя доверять, и тем более – себе. Как можно писать о реальности, если реальности и след простыл? Я подумал, может ли реальность проявить себя на стыке жанров социологии и поэзии, репортажа и литературной критики? Получится ли у меня вместо претензии на всезнание и объективность вскрыть свои предубеждения, объяснить свои взгляды и то, как писалась эта книга, не потому что я отказываюсь от поисков реальности, но ради диалога с вами?

Лондон, 12 февраля

Вступление:
«Телеграмма!»

Не успел он выйти из моря, как его тут же арестовали: два человека в костюмах стояли над его одеждой и ждали. Они приказали ему быстро одеться, натянуть брюки прямо поверх мокрых плавок. По дороге в плавках стало тесно и холодно, влажное пятно расползалось по брюкам и сиденью автомобиля. Ему пришлось сидеть в них и во время допроса. Он пытался держаться с достоинством, но из-за мокрых плавок постоянно ерзал. Вдруг он понял, что это было сделано намеренно. Кагэбэшники среднего звена хорошо владели подобными методами. Они были настоящими мастерами мелких унижений и манипуляций.

Сначала он удивился, почему его арестовали здесь, в Одессе, а не по месту жительства – в Киеве? Но затем до него дошло: стоял август, и службисты просто хотели провести несколько дней на море. В перерыве между допросами они вели его на пляж, где сами купались по очереди: один сидел с ним, другой шел в воду. Во время одной такой вылазки какой-то местный художник достал мольберт и начал их рисовать. Полковник и майор занервничали – сотрудников КГБ нельзя было фиксировать при исполнении. «Иди посмотри, что он там малюет», – приказали они своему пленнику. Он пошел. Настал его черед немного поиздеваться: «Я получился не очень, зато вы – прямо как в жизни».

Его задержали за «распространение вредной литературы среди друзей и знакомых», а именно книг, запрещенных за раскрытие правды о советском ГУЛАГе (Солженицын), или тех, чьи авторы жили в эмиграции (Набоков). Его история попала в «Хронику текущих событий». «Хроника» представляла собой подпольное издание, в котором советские диссиденты собирали факты об арестах по политическим причинам, допросах, обысках, судах, избиениях и унижениях в тюрьмах. Информация передавалась из уст в уста или поступала из лагерей на листочках с текстом, помещенных в крошечные самодельные полиэтиленовые капсулы, которые проглатывались людьми, а затем выходили наружу естественным путем. Тексты перепечатывали на пишущих машинках, листы фотографировали, и они начинали свой путь от человека к человеку. Их прятали между страницами книг и в дипломатической почте, а попав на Запад, они передавались в Amnesty International или зачитывались по радио – в передачах Всемирной службы BBC, «Голоса Америки» или «Радио Свободная Европа». Эти сообщения отличал характерный краткий стиль:

«Его допрашивали полковник КГБ В. П. МЕНЬШИКОВ и майор КГБ В. Н. МЕЛЬГУНОВ… Он отверг все обвинения как необоснованные и недоказанные. О знакомых и друзьях он говорить отказался. В течение шести дней он со своими „собеседниками“ ночевал в гостинице „Новая Московская“».

Когда один из следователей уходил, второй доставал книгу с шахматными этюдами и принимался их решать, грызя кончик карандаша. Поначалу пленник думал, что это некий хитроумный прием, а затем понял, что следователь просто ленится и убивает время на работе.

Через шесть дней ему разрешили вернуться в Киев, однако следствие продолжалось. Время от времени, когда он шел домой с работы, из библиотеки, рядом с ним тормозила черная машина, и его снова везли на допрос.

Тем не менее жизнь продолжалась. Его невеста забеременела, и они поженились. В глубине зала, где проходила брачная церемония, дежурил фотограф из КГБ.

Он переехал к жене, ее семья жила в квартире напротив Голосеевского парка, в которой его тесть выстроил целую стену из клеток с канарейками, вольер постоянно мельтешащих на фоне парка пернатых. Всякий раз, когда в дверь звонили, он подскакивал, думая, что это из КГБ, и принимался сжигать все, что могло его скомпрометировать: письма, самиздат, списки арестованных. Канарейки бешено били крыльями в панике. Каждое утро он вставал с рассветом, тихонько включал радиоприемник «Спидола», переключался на короткие волны и начинал размахивать антенной, чтобы прорваться сквозь глушилки. Он залезал на столы и стулья в поисках сигнала, выкручивая звуковой слалом между гэдээровской поп-музыкой и концертами советских военных оркестров. Прижав ухо к динамику, он слышал сквозь шипение и треск волшебные слова: «Говорит Лондон», «Говорит Вашингтон»… И ждал новостей об арестах. В эссе «Радио будущего», написанном поэтом-футуристом Велимиром Хлебниковым в 1921 году, он прочел:

Радио скует непрерывные звенья мировой души и сольет человечество.

Круг его друзей оказался в ловушке. Он писал об этом так: «Гришу вывезли в лес под Киевом и избили. А Ольгу исключительно блядью называли, и чтоб удостоверилась, в вендиспансер к проституткам запихнули. Вот только с Гелием осечка вышла. В изоляторе не лечили, не лечили, не лечили, не лечили, пока не умер».

Все готовились к худшему. Теща научила его тайному «сосисочному коду»: «Если я принесу тебе сосиски, порезанные справа налево, это значит, что нам удалось передать новость о твоем аресте на Запад и об этом сказали по радио. Если я порежу их слева направо, значит, у нас ничего не вышло».

Позже он писал, что это было похоже на бородатый анекдот или сцену из плохого кино, – но тем не менее именно так все и происходило.

Они позвонили в шесть утра.

– Телеграмма!

В полусне,

чтобы после вернуться в сон,

ты бормочешь: «Минуточку»,

натягиваешь, что попадет под руку,

нашариваешь в кармане мелочь

и отворяешь дверь.

Они вваливаются.

Самое обидное, что ты им поверил («Телеграмма!»)

и все еще сжимаешь в горячей ладони

враз вспотевшую мелочь

и от обиды чуть не плачешь.

В 8 часов утра 30 сентября 1977 года, аккурат между вызовами на допросы, у них родился ребенок.

Бабушка хотела, чтобы меня назвали Пинхас, в честь ее деда. Родители хотели, чтобы меня звали Федор. В конце концов меня назвали Петром, это было первым именем из всех обсуждавшихся вариантов.

–

Прошло 40 лет c тех пор, как КГБ преследовал моих родителей всего лишь за желание воспользоваться элементарным правом читать, писать, слушать и говорить то, что они хотят. Сегодня мир, в котором, как они надеялись, цензура падет, словно Берлинская стена, кажется намного ближе: мы живем во времена, которые ученые называют эпохой «информационного изобилия». Но предпосылки, лежавшие в основе борьбы за права и свободы в XX веке – борьбы между гражданами, вооруженными правдой и информацией, и режимами с их цензурой и тайной полицией, – оказались перевернутыми с ног на голову. Сейчас в нашем распоряжении больше информации, чем когда-либо, но она принесла обществу не только ожидаемое благо.

Предполагалось, что чем больше будет информации, тем легче станет противостоять власть имущим – но и они получили новые способы борьбы с инакомыслием. Предполагалось, что чем больше будет информации, тем осмысленнее станут споры – но сейчас похоже, что мы меньше чем когда-либо способны к дискуссии. Предполагалось, что обилие информации будет способствовать взаимопониманию между народами, – но благодаря ей возникли новые и более изощренные формы конфликтов и диверсий. Мы живем в мире взбесившихся систем массового убеждения, в котором плодятся и множатся средства манипуляции, в мире скрытой рекламы, психологических операций, хакеров, ботов, субъективных фактов, дипфейков [1]1
  Deep fake (англ.) – цифровая фальсификация изображений и видео, сделанная с использованием искусственного интеллекта. – Здесь и далее примечания редактора.


[Закрыть], фейковых новостей, ИГИЛ [2]2
  «Исламское государство» (ИГ), ранее «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ) – международная экстремистская террористическая организация, запрещена в России.


[Закрыть], Путина, троллей, Трампа…

Через 40 лет после задержания и допросов моего отца я замечаю, что в каком-то смысле следую по пути своих родителей, хотя, конечно, я далеко не так смел, уверен в собственной правоте, да и рискую куда меньшим. На момент написания этих строк – а учитывая нестабильность экономической ситуации, все может быть иначе, когда вы будете их читать, – я работаю в одном из подразделений Лондонского университета, где руковожу программой по исследованию новейших технологий влияния. В просторечии их часто называют «пропагандой», но это понятие настолько избито и исковеркано множеством интерпретаций (кто-то считает ее обычным обманом, а кто-то – просто деятельностью по распространению определенных взглядов), что я стараюсь его избегать.

Должен добавить, что я – не ученый, и это – не научная работа. Я – бывший телепродюсер. Я продолжаю писать статьи и иногда веду радиопередачи, но часто ловлю себя на том, что с подозрением смотрю на некогда родной медийный мир, периодически ужасаясь тому, что мы натворили. В ходе своего исследования я встречаюсь с твиттер-революционерами и pop-up популистами [3]3
  Pop-up populism (англ.) – современная форма популизма, сочетающая традиционные популистские приемы с точечным воздействием на нишевые группы электората в соцсетях.


[Закрыть], троллями и эльфами, провидцами «поведенческих изменений» и шарлатанами информационных войн, поклонниками джихада, идентитаристами [4]4
  Identitarianism (англ.) – новое европейское правое течение, выступающее за возврат к традициям и возрождению европейской идентичности.


[Закрыть], мета-политиками, блюстителями истины и хозяевами бот-ферм. Затем я несу свои находки в шестиугольную бетонную башню, где обрел временное пристанище мой офис. Там они облекаются в форму рассудительных Заключений и Рекомендаций для аккуратных отчетов и презентаций, которые диагностируют и предлагают лекарства от потока дезинформации, «фейковых новостей», «информационных войн» и «войн с информацией».

Но что именно лечить? Аккуратные пункты моих отчетов намекают, что в мире существует некая система, которую можно улучшить, что несколько технических рекомендаций в отношении новых информационных технологий смогут решить все вопросы. Однако корни проблемы лежат намного глубже. Когда в ходе повседневной работы я знакомлю со своими выводами представителей слабеющего либерально-демократического порядка (во многом сформировавшегося в результате конфликтов холодной войны), меня поражает, насколько потерянными они выглядят. Политики больше не понимают, что именно представляют их партии; бюрократы больше на знают, где сосредоточена власть; финансируемые миллиардерами фонды выступают за «открытое общество», но не могут дать ему точное определение. Громкие слова, которые когда-то казались наполненными смыслом, слова, ради которых предыдущие поколения были готовы жертвовать собой, – «демократия» и «свобода», «Европа» и «Запад» – оказались отброшены современной реальностью как шелуха, тепло и свет покинули их, словно компьютерные файлы, к которым мы забыли пароль и чье содержимое больше нам не доступно.

Даже язык, которым мы описываем самих себя, – «левые» и «правые», «либералы» и «консерваторы» – практически лишился смысла. Это влияет не только на исход конфликтов или результаты выборов. Люди, которых я знал всю жизнь, отдаляются от меня в социальных сетях, когда репостят конспирологические истории из неизвестных мне источников. Подводные течения интернета разрушают целые семьи, как будто мы никогда не знали друг друга по-настоящему, как будто алгоритмы знают о нас больше нас самих. Кажется, будто мы становимся какими-то подмножествами собственных данных и эти данные перестраивают наши отношения и личности, руководствуясь собственной логикой – или даже в интересах других людей, которых мы не знаем и не видим.

Величественные носители старых медиа – лампы радиол и телевизоров, корешки бумажных книг и прессы печатных станков, из-под которых выходили газеты, содержавшие и контролировавшие определения и смыслы, то, кто мы есть и как мы общаемся друг с другом, как объясняем мир своим детям, как воспринимаем прошлое, как отличаем новости от мнений, сатиру от серьезности, верное от ложного, истину от фальши, реальность от вымысла, – все они пошли трещинами и развалились. А с ними – и прежние порядки: как соотносятся вещи между собой, как общаются между собой люди. Пропорции нашего мира расширились, вытянулись, исказились – мы оказались внутри головокружительной спирали, в которой слова теряют единый смысл. В Одессе, Маниле, Мехико, Нью-Джерси я слышу одно и то же: «Вокруг меня так много информации, дезинформации, всего на свете, что я уже не знаю, где правда». Часто звучат фразы вроде: «Я чувствую, будто мир плывет у меня под ногами». Порой я и сам ловлю себя на мысли, что всё, что казалось мне незыблемым, вдруг стало нестабильным, текучим.

Эта книга посвящена исследованию места крушения и поиску искр смысла, которые еще могут там теплиться. Мы поговорим и о мрачных уголках интернета, где тролли пытают своих жертв, станем свидетелями битв за истории, формирующие наше общество, и в конце концов попытаемся понять, как же мы определяем самих себя.

В первой части мы переместимся на Филиппины и берег Финского залива, где узнаем, как ломают людей с помощью новых информационных инструментов – куда изощреннее, чем это делалось КГБ в прежние времена.

Во второй части мы посетим Западные Балканы, Латинскую Америку и страны Европейского союза и узнаем, как можно ломать целые движения сопротивления и их мифологию.

В третьей части мы узнаем, как одна страна может уничтожить другую, практически не вступая с ней в контакт, размывая границы между войной и миром, «внутренним» и «международным» – и где самым опасным элементом может оказаться сама идея «информационной войны».

Четвертая часть посвящена изучению того, как спрос на политику, основанную на фактах, связан с определенной идеей прогресса и будущего и как ее коллапс открыл дорогу насилию и массовым убийствам.

В пятой части я буду доказывать, что политика сегодня превращается в борьбу за контроль над созданием идентичности. Все, от религиозных экстремистов до pop-up популистов, хотят создать новые версии «народа» – даже в Британии, стране, где самоопределение людей всегда казалось незыблемым.

В шестой части мы отправимся на поиски будущего – в Китай и Черновцы.

По ходу этой книги я путешествую – и не только в пространстве. Физические и политические карты, обозначающие континенты, страны и океаны, карты, с которыми я вырос, возможно, уступают в значении новым картам информационных потоков. Эти «сетевые карты» создаются учеными – исследователями больших данных. Процесс их создания называется «surfacing». Берется какое-то ключевое слово, сообщение или история и запускается в постоянно расширяющийся всемирный массив информации. После этого ученый начинает отслеживать, как пользователи, медийные источники, аккаунты в социальных сетях, боты, тролли и киборги [5]5
  Подробнее о киборгах см. с. 87.


[Закрыть] продвигают эти ключевые слова, истории и сообщения или взаимодействуют с ними.

Эти сетевые карты, напоминающие колонии плесени или фотографии далеких галактик, показывают, насколько устарели наши прежние географические представления. В них открываются неожиданные связи, посредствам которых любой человек из любой точки мира может повлиять на всех остальных. Российские хакеры выпускают в сеть рекламу проституток в Дубае вперемешку с анимешными мемами в поддержку ультраправых партий в Германии. «Укоренившийся космополит», сидя у себя дома в Шотландии, уводит активистов от полиции во время беспорядков в Стамбуле. За ссылками на айфоны скрывается пиар ИГИЛ…

Россия с ее эскадронами работников соцсетей то и дело встречается на этих картах. Не потому, что она все еще сильна и способна сворачивать горы, как это было во времена холодной войны, а потому, что кремлевские правители особенно преуспели в этом игровом аспекте новой эпохи или как минимум умеют убеждать в своем мастерстве остальных (что может быть еще важнее). Ниже я объясню, что это не случайно: именно вследствие поражения в холодной войне российские политтехнологи и медиаманипуляторы смогли адаптироваться к новому миру быстрее, чем кто-либо на так называемом Западе. В период с 2001 по 2010 год я жил в Москве и своими глазами видел тактики контроля общественного мнения (и его патологии), которые с тех пор распространились повсеместно.

Путешествуя по информационным потокам, сетям и странам, эта книга оглядывается в прошлое – на историю моих родителей и эпоху холодной войны. Но это не семейные мемуары; скорее, мне интересно увидеть, где именно история моей семьи пересекается с объектом моих исследований. Отчасти я делаю это, чтобы понять, как сегодня обесценились прежние идеалы и есть ли еще возможность извлечь из них хоть какую-то пользу. Во времена всеобщей неразберихи я инстинктивно обращаюсь к прошлому, чтобы найти способ размышлять о будущем.

Но пока я собирал материалы и писал главы о семейной истории, я вдруг осознал одну вещь: до какой степени наши собственные мысли, творческие импульсы и самоощущения сформированы не нами, а куда более мощными информационными силами. Если что и поразило меня в процессе изучения книжных полок университетской библиотеки, так это то, что для понимания механизма «формирования позиций людей» (по выражению французского философа Жака Эллюля) нельзя ограничиваться только лишь областью «новостей» и «политики», следует учитывать и поэзию, и школу, и язык бюрократии, и досуг.

Этот процесс отчасти более очевиден в моей семье, поскольку драмы и травмы в нашей жизни помогают увидеть, где начинается и заканчивается действие этих информационных сил, подобных природным стихиям.

Часть 1. Города троллей

Одним из самых очевидных противостояний в XX веке была борьба свободы слова и цензуры. После холодной войны свобода слова, казалось, одержала повсеместную победу. Но что если власть имущие сумеют использовать «информационное изобилие», чтобы найти новые способы заткнуть вам рот, уничтожить инакомыслие, вывернув наизнанку идеалы свободы слова, и при этом сохранить достаточную анонимность, оставаясь ни при чем?