Текст книги "Огнепад: Ложная слепота. Зеро. Боги насекомых. Полковник. Эхопраксия"

В свете нашлемного фонаря стена поблескивала мокрой глиной. В моих глазах вспыхивали сатанинские руны.

Я налепил якорную пластину на стенку. Готов был поклясться, что материал передернуло! Пальнул из реактивного пистолета, отступив к середине прохода.

– Они здесь, – прошептала Джеймс.

Что-то было рядом. Я чувствовал за спиной чужое присутствие, куда бы ни повернулся. Ревущая тьма клубилась на краю поля зрения: жадная пасть, широкая как тоннель. Она была готова в любой миг с невероятной быстротой надвинуться и поглотить нас.

– Они прекрасны… – прошептала Джеймс.

В ее голосе не было страха, только изумление.

– Что? Где? – Бейтс не переставала крутиться на месте, пытаясь смотреть сразу на все четыре стороны. Зонды, похожие на бронированные фигурные скобки, под ее управлением беспокойно ворочались, туда-сюда тыкая пушками. – Что ты заметила?

– Не там, здесь. Повсюду! Разве вы не видите?

– Ничего не вижу, – дрожащим голосом выдавил Шпиндель.

– Это электромагнитные поля, – произнесла Джеймс. – Вот как они общаются. Конструкция полна языков, это…

– Я ничего не вижу, – повторил биолог. Его дыхание громко и часто отдавалось в наушниках. – Я ослеп.

– Черт. – Бейтс повернулась к нему. – Как оно может… радиация?

– Н-не думаю, что д-дело в ней.

Девять тесла, и призраки повсюду. Пахло жимолостью и асфальтом.

– Китон! – окликнула Бейтс. – Ты с нами?

– Д-да, – едва-едва.

Я снова стоял рядом с клеткой, сжимая в руке вытяжной трос. Пытался игнорировать то, что похлопывало меня по плечу.

– Бросай! Вытаскивай Шпинделя!

– Нет! – Тот беспомощно болтался посреди коридора. Пистолет мотало на поводке. – Нет! Брось мне что-нибудь!

– Что?!

Это все у тебя в голове. Все у тебя в…

– Брось мне что-нибудь! Что угодно!

Бейтс заколебалась.

– Ты сказал, что ослеп…

– Давай!

Бейтс сорвала с пояса запасную батарею и швырнула ее Исааку. Шпиндель потянулся за ней, достал, но та выскользнула из его пальцев и отскочила от стены.

– Я в порядке, – выдохнул он. – Только запихните меня в палатку.

Я рванул шнур. Клетка надулась, словно огромный бронзовый попкорн.

– Все внутрь! – Бейтс одной рукой палила из газового пистолета, а другой тащила Шпинделя. Она толкнула его ко мне и налепила на шкуру колокола короб с датчиками. Я сорвал экранированный клапан с входа, как струп с раны. Под ним мыльной пленкой блестела и вихрилась единственная, бесконечно длинная, навитая сама на себя молекула.

– Тащи его внутрь. Джеймс, давай сюда!

Я протолкнул Шпинделя сквозь мембрану. Та смыкалась вокруг скафа с неприличной теснотой, обнимая по мере прохождения каждую вмятину и щелочку.

– Джеймс! Ты…

– Уберите это от меня! – Грубый голос, напуганный и пугающий. Настолько мужской, насколько позволяли женские голосовые связки. Головолом у руля. – Уберите это от меня!

Я обернулся. Тело Сьюзен Джеймс медленно кувыркалось посреди тоннеля, обеими руками сжимая правую ногу.

– Джеймс! – Бейтс подплыла к ней. – Китон! Помоги! – Она схватила Банду за руку. – Головолом? Что случилось?

– Это! Ты чего, ослепла?

Он не просто держал себя за ногу, сообразил я, а дергал ее. Пытался оторвать.

Кто-то истерически расхохотался у меня под шлемом.

– Держи его за руку, – приказала Бейтс, стискивая лингвиста за запястье и пытаясь отодрать пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в бедро. – Лом, пусти! Сейчас же!

– Уберите это от меня!

– Это твоя нога, Головолом.

Мы боролись всю дорогу до колокола.

– Это не моя нога! Вы гляньте, как оно… оно дохлое. Прилипло ко мне…

Почти добрались.

– Лом, слушай меня! – рявкнула Бейтс. – Ты меня сл…

– Уберите!

Мы затолкнули Банду под купол. Бейтс отступила, когда я нырнул следом. Поразительно, как она держалась. Ей каким-то образом удавалось не подпускать демонов к себе и загнать нас в безопасное убежище, работала, как овчарка в шторм. Она…

Майор не последовала за нами – Аманда Бейтс исчезла. Обернувшись, я увидел ее тело рядом с палаткой: рука в перчатке сжимала край полотнища; даже сквозь слои каптона, хромеля и поликарбоната [47]47
  Каптон – полиамидный пластик, отличающийся стойкостью в большом интервале температур. Из каптона делают, в частности, наружную оболочку космических скафандров. Хромель – хромоникелевый сплав (10 % хрома).


[Закрыть], сквозь искаженные блики на забрале шлема я увидел, чего не хватало – ее грани рассеялись.

Это не Аманда Бейтс! У существа передо мной было не больше графов, чем у манекена.

– Аманда?

Банда тихонько бредила у меня за спиной.

– В чем дело? – вдруг спросил Шпиндель.

– Я остаюсь, – ответила майор. Без всякого выражения. – Я все равно мертва.

– Что?.. – У Шпинделя не хватало слов. – Сейчас будешь, если не…

– Оставьте меня! – отрезала Бейтс. – Это приказ.

Она запечатала нас в палатке.

* * *

Для меня такое было не впервой. Невидимые пальцы и прежде ковырялись в моем мозгу, взбаламучивая грязь и срывая струпья. Воздействие «Роршаха» оказалось намного мощнее, но Челси действовала… точнее. Наверное, так.

Она называла это «макраме»: глиальные замыкания, каскадные эффекты, шинковка критических ганглиев. Если я зарабатывал на жизнь чтением мозговой архитектуры, Челси ее ремонтировала – находила критические узлы, бросала гальку у истоков памяти и наблюдала, как круги на воде превращаются в волны и сливаются в рокочущий поток где-то в низовьях психики. Она могла за час впаять тебе в мозг счастье, а за три – примирить с тяжелым детством.

Процесс перепайки научился обходиться без людей, как и многие другие области человеческой деятельности до него. Человеческую природу поставили на конвейер, и само человечество из производителя все больше становилось продуктом. И все же искусство Челси озаряло странный старый мир новым светом – верстка мысли не ради всеобщего блага некоего абстрактного общества, а ради простых эгоистичных стремлений индивида.

– Позволь мне подарить тебе счастье, – сказала она.

– Я вполне счастлив.

– Я сделаю тебя еще счастливее. ВКУ, за счет фирмы.

– ВКУ?

– Временную корректировку установок. У меня остались права доступа в «Саксе».

– Меня и так достаточно корректировали. Переправь еще хоть синапс, и я могу превратиться в не пойми что.

– Глупости, и ты это понимаешь. Иначе ты от каждого переживания становился бы другим человеком.

Я поразмыслил над ее словами.

– Наверное, так и есть.

Но она настаивала, и даже самые убедительные аргументы против счастья со временем перестают работать. В общем, однажды вечером Челси порылась в ящике и вытащила сетку для волос, облепленную жирными серыми шайбами. Сетка оказалась сверхпроводящей паутиной, тонкой, словно туман, чтобы ловить колебания мысли; шайбы – керамическими магнитами, омывавшими мозг собственным полем. Имплантаты Челси были завязаны на базовую станцию, игравшую на интерференционных узорах между этими устройствами.

– Раньше только для размещения магнитов требовалась машина размером с ванну, – Челси уложила меня на диван и расправила сетку на волосах. – Это единственное чудо, которое позволяет совершить такая портативная штуковина. Можно найти горячие точки и даже тряхнуть их как следует, если нужно, но эффекты ТКМС [48]48
  ТКМС – транскраниальная магнитная стимуляция (коры головного мозга).


[Закрыть] со временем стираются. Для долговременной корректуры придется идти в клинику.

– И что же мы ищем? Подавленные воспоминания?

– Таких не бывает. – Она широко улыбнулась, ободряя меня. – Есть только воспоминания, которые мы предпочитаем игнорировать или обходить, как бы мыслить вокруг них, понимаешь?

– Я думал, ты собиралась подарить мне счастье. Почему…

Челси приложила палец к моим губам.

– Веришь или нет, Лебедь, люди временами предпочитают игнорировать даже счастливые воспоминания. Например, если им понравилось что-то, что они считают неприличным. Или, – она поцеловала меня в лоб, – если думают, что недостойны быть счастливыми.

– Так мы будем…

– Тянуть фанты. Пока не вытянешь, не узнаешь, что попалось. Закрой глаза.

Где-то между ушами зародилось тихое гудение. Голос Челси вел меня в темноте.

– Только имей в виду: память – не исторический архив. На самом деле, это… импровизация. Многое из того, что у тебя ассоциируется с определенным событием, может быть фактически неверно, как бы ясно тебе оно ни вспоминалось. У разума есть странная привычка клеить коллажи, вставлять подробности постфактум. Но это не значит, что память тебе врет. Она честно отражает то, что ты видел мир, и каждое воспоминание влияет на то, как ты видишь его прямо сейчас. Но это не фотографии. Больше похоже на импрессионистские картины. Хорошо?

– Хорошо.

– О! – воскликнула она. – Что-то есть…

– Что?

– Функциональный узел. Задействован постоянно, но несильно, до сознательного восприятия не добирается. Посмотрим, что будет, если…

Мне десять лет, я рано пришел домой и заглянул на кухню, где пахло подгоревшим маслом и чесноком. В соседней комнате ругались папа и Хелен. Откидная крышка кухонного мусоропровода была открыта – временами этого хватало, чтобы мама завелась. Но ссорились они по другой причине. Мать «просто хотела, чтобы всем стало лучше», а папа говорил, «есть же пределы» и «так нельзя». Она отвечала: «Ты не знаешь, на что это похоже», «Ты едва его видишь». Тогда я понял, что родители ссорятся из-за меня. В чем вообще-то не было ничего необычного.

А вот по-настоящему меня испугало то, что папа впервые стал огрызаться.

– К такому нельзя принуждать. Тем более, не сказав ни слова. – Отец никогда не кричал: его голос был, как всегда, негромким и ровным, но холоднее, чем я когда-либо слышал, и твердым будто железо.

– Ерунда, – ответила Хелен. – Родители всегда принимают решения за детей, в их интересах, особенно когда дело касается медицинских во…

– Это не медицинский вопрос, – теперь отец повысил голос. – Это…

– Не медицинский вопрос?! О, ты сейчас сам себя превзошел! Глаза открой! Если ты не заметил, ему вырезали половину мозга. Думаешь, он сможет оправиться без нашей помощи? Опять суровая отцовская любовь засвербела? Может, и кормить-поить его запретишь, раз начал?

– Если бы ему требовались мюопы, врач их прописал бы.

Я чувствовал, как морщусь от незнакомого слова. Из распахнутого мусорного ведра выглядывало что-то маленькое и белое.

– Джим, будь благоразумен! Сири замкнулся в себе, едва со мной разговаривает.

– Они предупреждали, что потребуется время.

– Два года! Ничего дурного в том, чтобы слегка помочь природе. Это ведь не черный рынок! Таблетки продают без рецепта, Господи ты мой!

– Дело не в этом.

Пустая склянка из-под таблеток. Вот, что выбросил один из них, прежде чем оставить распахнутой крышку. Я выудил ее из кухонных отбросов и про себя прочел этикетку:

Bondfast_TN Тип IV

Усилитель м-опиоидных рецепторов

Стимулирует зависимость от матери

«Мы укрепляем связь между матерью и ребенком с 2042 года»

– Значит, теперь мужику, который бывает дома всего три месяца в году, хватает, блин, наглости судить о моих родительских способностях? Если хочешь решать, как надо воспитывать сына, то для начала поучаствуй в процессе! А до тех пор – отвали.

– Ты больше не станешь пичкать моего сына этой дрянью, – отчеканил отец.

– Да? И как ты собираешься меня остановить, ботанишка? Ты даже не можешь выкроить время на то, чтобы выяснить, что творится в твоей семье, а теперь, значит, решил, что можешь мной крутить с орбиты? Думаешь…

Внезапно из гостиной перестали доноситься голоса, осталось только слабое бульканье. Я заглянул за угол: отец держал Хелен за горло.

– Думаю, – прорычал он, – я могу остановить тебя и защитить Сири, если придется. И думаю, ты это понимаешь.

Потом она увидела меня. Он тоже.

Отец убрал руки с шеи матери. Его лицо осталось непроницаемым. А на лице Хелен было трудно не заметить торжество.

* * *

Я слетел с дивана, стискивая в руке сетку. Челси смотрела на меня огромными глазами; бабочка на ее щеке застыла как мертвая.

Челси взяла меня за руку.

– Господи… Прости.

– Ты… это видела?

– Нет, конечно. Я не читаю мысли. Но это явно было невеселое воспоминание.

– Не так все страшно.

Где-то поблизости я ощутил острую, непонятную боль, как пятно чернил на белой скатерти. Миг спустя зафиксировал ее: оказывается, прикусил губу.

Челси погладила меня по плечу.

– Тебя здорово выбило из колеи. Ты в порядке?

– Да, ничего, – снова привкус соли. – Но мне кое-что интересно.

– Спрашивай.

– Зачем ты так со мной поступила?

– Потому что мы можем это убрать, Лебедь. В этом смысл. Что бы там ни было, что бы тебя не расстраивало, теперь мы знаем, где оно сидит, можем вернуться и пригасить его, раз – и все! А потом у нас будет несколько дней, и мы удалим это воспоминание навсегда. Если захочешь. Просто надень сетку, и…

Она обняла меня и привлекла к себе. От нее пахло песком и потом; мне нравился этот запах. На какой-то миг я почувствовал себя в безопасности. Сделал вид, что земля на месте и не может уйти из-под ног в любой момент. Когда я был с Челси, становился значимым.

Я хотел, чтобы она обнимала меня вечно.

– Не думаю, – ответил я.

– Нет? – она моргнула и уставилась на меня. – Почему?

Я пожал плечами.

– Знаешь, что говорят о людях, которые не помнят свое прошлое?

* * *

Хищник бежит за едой.

Жертва бежит от смерти.

Старая поговорка экологов

Мы были беспомощны и слепы, втиснулись в хрупкий пузырек безопасности во вражеском тылу. Но шепоты, наконец, смолкли. Чудовища остались за пологом.

И Аманда Бейтс с ними.

– Вот хрень, – выдохнул Шпиндель.

Его взгляд за смотровым стеклом был ясен и внимателен.

– Видеть можешь? – спросил я.

Он кивнул.

– Что случилось с Бейтс? Скаф пробило?

– Не думаю.

– Тогда почему она сказала, что мертва?

– Она имела в виду – буквально, – пояснил я. – Не в смысле «мне конец» или «я умираю». Мертва сейчас, как говорящий труп.

– Откуда… – Ты знаешь? Дурацкий вопрос. Лицо Шпинделя подергивалось и кривилось за стеклом. – Это же безумие.

– Дай определение безумия.

Банда молча висела в воздухе, едва не прижимаясь в тесноте к спине биолога. Стоило нам задраить клапан, и Головолома отпустило. Или его просто оттеснили: мне показалось, что в спазмах пальцев, скованных перчатками, я вижу топологию мыслей Сьюзен.

Дыхание Шпинделя сдвоенным эхом отдавалось в динамиках.

– Если Бейтс мертва, нам конец.

– Может, и нет. Переждем всплеск и выберемся. Кроме того, – добавил я, – она не мертва, а лишь так сказала.

– Блин. – Протянув руку, биолог прижал перчатку к полотнищу палатки. Пощупал что-то за пленкой. – Кто-нибудь поставил приемник?

– На восемь часов, – подсказал я, – метром ниже.

Ладонь Шпинделя легла на стену напротив. Поток чисел с чужого плеча хлынул вверх по его руке, ринулся в наши скафы и затопил мой дисплей.

Снаружи было еще пять тесла, но напряжение поля спадало. Палатка то раздувалась вокруг нас, то опадала, будто дыша, когда мимо проходили волны низкого давления.

– Когда к тебе вернулось зрение? – поинтересовался я.

– Как только мы забрались внутрь.

– Раньше. Ты видел батарею.

– Но упустил, – он хмыкнул. – Хотя я и зрячий, еще тот паралитик, а? Бейтс! Ты там?

– Ты потянулся к ней и почти поймал. Это была не слепая случайность.

– Нет. Это была ложная слепота. Аманда? Отзовись, пожалуйста.

– Ложная слепота?

– С рецепторами все в порядке, – рассеянно проговорил он. – Мозг обрабатывает изображение, но не имеет к нему доступа. Управление перехватывает ствол мозга.

– То есть ствол видит, а кора нет?

– Что-то вроде того. Заткнись и дай мне… Аманда, ты меня слышишь?

– …Нет…

Голос не принадлежал никому в палатке. Едва слышный, он вместе с остальными данными пришел снаружи и скользнул по руке Шпинделя.

– Майор Мэнди! – воскликнул Шпиндель. – Живая!

– …Нет… – шепот, как белый шум.

– Ну, раз разговариваешь, точно не дохлая.

– …Нет…

Мы со Шпинделем переглянулись.

– В чем проблема, майор?

Молчание. Банда легонько прислонилась к стене за нами. Все ее грани были мутными.

– Майор Бейтс? Слышишь меня?

– Нет. – Мертвый голос – спокойный и безразличный, как после препаратов, пойманный в банку, переданный сквозь плоть и свинец на скорости в три бода. Но это определенно была Бейтс.

– Майор, тебе нужно забраться внутрь, – предложил Шпиндель. – Можешь залезть в палатку?

– …Нет…

– Ты ранена? Тебя что-то держит?

– …Н-нет…

Может, это не она, а только ее голосовые связки?

– Слушай, Аманда. Это опасно. Снаружи слишком жарко, понимаешь? Ты…

– Меня здесь нет, – ответил голос.

– Где ты?

– …Нигде.

Я взглянул на Шпинделя. Он посмотрел на меня. Все молчали.

Заговорила Джеймс – не сразу и очень тихо:

– Аманда, где ты?

Нет ответа.

– Ты – «Роршах»?

Здесь, во чреве зверя, в это было легко поверить.

– Нет…

– Тогда что?

– Н… ничто. – Голос ровный, механический. – Я ничто.

– Ты говоришь, что тебя не существует? – протянул Шпиндель.

– Да.

Палатка вокруг нас вздохнула.

– Тогда как ты можешь говорить? – спросила у голоса Сьюзен. – Если тебя не существует, с кем мы разговариваем?

– С кем-то еще, – дыхание. Шорох помех. – Не со мной.

– Черт, – пробормотал Шпиндель. Его графы вспыхнули решимостью и внезапным прозрением. Он отнял ладонь от стены, и мой дисплей тут же поблек. – У нее мозги варятся. Надо затащить ее внутрь.

Биолог потянулся к клапану. Я тоже.

– Всплеск…

– Уже проходит, комиссар. Худшее позади.

– Хочешь сказать, это безопасно?

– Это смертельно опасно. Там всегда смертельно, и она снаружи, может сильно пострадать в своем нынешнем со…

Что-то врезалось в палатку снаружи, ухватило внешний клапан и потянуло.

Наше убежище распахнулось как глаз: из открывшегося зрачка на нас смотрела Аманда Бейтс.

– У меня по датчикам уровень три и восемь десятых, – проговорила она. – Это же терпимо, да?

Никто не пошевелился.

– Давайте, ребята. Перекур окончен.

– Ама… – Шпиндель уставился на нее. – Ты в порядке?

– Здесь? Черта с два. Но нас работа ждет.

– Ты… существуешь? – спросил я.

– Что за дурацкие вопросы? Шпиндель, как насчет напряженности поля? Работать можно?

– Э… – Он отчетливо сглотнул. – Возможно, нам стоит прервать работу, майор. Этот пик…

– По моим данным, пик почти прошел. У нас меньше двух часов на то, чтобы разбить лагерь, установить наземный контроль и унести отсюда ноги. Справимся без галлюцинаций?

– Не думаю, – признался Шпиндель, – что мы до конца придем в себя. Но об… экстремальных проявлениях не стоит беспокоиться до новой волны.

– Хорошо.

– Которая может накатить в любой момент.

– Мы не галлюцинировали, – тихо заявила Джеймс.

– Обсудим позже, – перебила Бейтс. – Сейчас…

– Там была система, – настаивала Джеймс. – В магнитном поле. И в моей голове. «Роршах» разговаривал. Может, не с нами, но разговаривал.

– Хорошо, – Бейтс отплыла, пропуская нас. – Может, теперь мы научимся отвечать.

– Может, научимся слушать, – отозвалась Джеймс.

* * *

Мы бежали с «Роршаха», как испуганные дети, состроив храбрую мину. Бросили базовый лагерь: «чертика», чудесным образом до сих пор работающего на входе; тоннель в дом с привидениями; оставили на погибель одинокие магнитометры в смутной надежде, что им удастся ее избежать. Грубые актинометры и термографы, старомодные радиоустойчивые устройства, измерявшие мир через изгибы металлических трубок и высекавшие свои летописи на рулонах пленки. Лампы, водолазные колокола, связки направляющих канатов. Мы оставили все – и обещали вернуться через тридцать шесть часов, если выживем.

Внутри каждого из нас мельчайшие раны превращали ткани в кашу. Клеточные мембраны текли от бессчетных щелей. Замученные ремонтные ферменты в отчаянии цеплялись за рваные гены, едва оттягивая неизбежное. Оболочка кишечника отслаивалась клочьями, решив покинуть хозяина первой, пока остальные не выстроились в очередь, когда начнет умирать остальное тело.

К моменту стыковки с «Тезеем» меня и Мишель уже подташнивало. Остальную Банду, как ни странно, нет; понятия не имею, как такое возможно, но им предстояло испытать то же самое через несколько минут. Без медицинской помощи нас бы выворачивало наизнанку в течение двух следующих суток. Потом тело сделало бы вид, что поправляется; примерно неделю не чувствовало бы боли и не имело будущего. Мы бы ходили, разговаривали, двигались как живые и, вероятно, убедили бы себя, что бессмертны. А затем схлопнулись бы внутрь и сгнили бы изнутри. Истекли бы кровью из глаз, десен, задниц, и если хоть один Бог милосерден – умерли бы до того, как лопнуть, словно перезревшие плоды.

Но искупитель «Тезей» избавит нас от такой незавидной судьбы. Из челнока мы цепочкой проследовали в огромный надувной шар, который Сарасти установил для хранения личных вещей; сбросили там зараженные скафы, одежду и нагими вынырнули в хребет корабля. Чередой летающих мертвецов проследовали через вертушку. Вампир ждал в благоразумном отдалении, пока мы пройдем; затем подскочил и скрылся на корме – пошел скармливать наши радиоактивные обноски декомпилятору.

В склеп! Гробы стояли распахнутыми у кормовой переборки, и мы с облегчением опустились в их объятья. Когда крышка опускалась, Бейтс уже начала кашлять кровью.

Капитан запустил процесс, и мои кости тут же загудели. Я заснул мертвецким сном. Лишь теория да обещания наших братьев-механизмов убеждали в том, что впереди меня ждет возрождение.

* * *

Восстань, Китон.

Я очнулся от дикого голода. Из вертушки доносились слабые голоса. Несколько секунд я парил в своем стручке, закрыв глаза, наслаждаясь отсутствием боли и тошноты. Исчез подсознательный ужас от мысли, что тело постепенно превращается в кашу. Слабость и голод – всё остальное в порядке.

Я открыл глаза.

Надо мной нависло что-то вроде руки. Серое, блестящее и слишком тощее для человеческой конечности. Без кисти. С невероятным количеством сочленений: кость словно перебита в десяти местах. Тело, с которым соединялась рука, едва виднелось из-за края саркофага намеком на темную тушу, шевелились вывихнутые щупальца. Оно парило передо мной неподвижно, будто я застал его за каким-то непристойным занятием.

Я не успел набрать в грудь достаточно воздуха, чтобы закричать, как существо метнулось прочь.

Я выскочил из гроба, выпучив глаза. Вокруг никого: покинутый склеп с голым летописцем. В зеркальной переборке отражались пустые капсулы, стоявшие по сторонам. Я вызвал КонСенсус: все системы в норме.

Оно не отражалось, вспомнил я. Не отражалось в зеркале!

Я отправился на корму. Сердце колотилось. Передо мной отворилась вертушка. Шпиндель вполголоса беседовал о чем-то с Бандой. При виде меня он помахал дрожащей рукой.

– Меня надо проверить, – сказал я совсем не так уверенно, как хотел бы.

– Первый шаг – признать, что с тобой не все в порядке, – бросил Шпиндель в ответ. – Только не жди от меня чудес.

Он снова повернулся к Банде, сидевшей в диагностическом кресле; у руля стояла Джеймс, но тестовые таблицы, мерцавшие на кормовой переборке, они изучали вместе.

Я ухватился за верхнюю ступеньку и притянул себя к полу. Сила Кориолиса сдувала меня вбок, точно флаг на ветру.

– Или я брежу, или на борту что-то есть.

– Ты бредишь.

– Я серьезно.

– Я тоже. Бери номерок, становись в очередь.

Он не шутил. Я с трудом успокоился, прочитал его и понял, что мои слова Шпинделя не слишком удивили.

– Небось, изрядно проголодался, утомившись от лежания, а? – Шпиндель махнул рукой в сторону камбуза. – Перехвати что-нибудь. Я займусь тобой через пару минут.

Пока ел, я с немалым трудом, но все-таки поработал над очередным конспектом; правда, это заняло только одну половину мозга; вторая все еще дрожала, не вырвавшись из-под ига примитивных инстинктов, которые призывали то ли бежать, то ли драться. Я попытался развеяться, подключившись к потоку данных из медотсека.

– Оно было реальным, – волновалась Джеймс. – Мы все видели.

Не может быть!

Шпиндель прокашлялся.

– Эту попробуй.

В потоке было видно, что он ей показывал: черный треугольник на белом фоне. В следующий миг тот разбился на десяток идентичных копий, потом на сотню. Метастазирующий рой крутился в центре экрана, как на балу геометрических фигур – танцуя в строю, отращивая по углам крохотных собратьев, фрактализуясь, эволюционируя в бесконечный, причудливый узор…

Шпиндель держал в руках скетчпад, на котором интерактивная реконструкция увиденного, без пустой болтовни – программы распознавания образов в мозгу Сьюзен, реагировали на то, что она видит: нет, их было больше, и ориентация неправильная; да, так, но побольше – а машина Шпинделя выхватывала реакции прямо из ее мыслей и в реальном времени корректировала изображение. Большой шаг вперед, по сравнению с бестолковым эрзацем под названием «язык». Впечатлительные даже могли бы назвать это «чтением мыслей».

Ничего похожего, конечно. Просто обратная связь и корреляция. Чтобы преобразовать один набор структур в другой, телепат не нужен. К счастью.

– Вот оно! Вот! – воскликнула Сьюзен.

Треугольники видоизменились до самоуничтожения. Теперь дисплей наполняли переплетающиеся асимметричные пентаграммы – паутина из рыбьей чешуи.

– И не говори, что это случайные помехи, – триумфально произнесла она.

– Нет, – скучно ответил Шпиндель. – Это форма Клювера [49]49
  Генрих Клювер (1897–1979) – немецкий, а затем американский физиолог, который внес существенный вклад в изучение анатомии нервной системы. Исследуя влияние мескалина на человека, он обнаружил, что определенные геометрические фигуры (постоянные формы) появляются в галлюцинациях разных пациентов, вызванных разными причинами.


[Закрыть].

– К…

– Это была галлюцинация, Сюз.

– Конечно! Но кто-то подсадил ее к нам в голову, так? И…

– Она всегда была там. С того дня, как ты появилась на свет.

– Нет!

– Это артефакт глубинных структур мозга. Его даже слепые от рождения иногда видят.

– Никто из нас раньше их не видел. Никогда!

– Верю. Но никакой информации в них не содержится, понимаешь? Это не разговоры «Роршаха», а просто… интерференция. Как и все остальное.

– Но оно было такое яркое! Не мерцание, которое постоянно маячит на краю поля зрения. И такое плотное. Реальнее настоящего.

– Это и доказывает, что оно ненастоящее. Поскольку ты на самом деле ничего не видишь, разрешение не ограничивается мутной оптикой.

– О, – выдавила Джеймс и шепотом добавила: – Твою мать.

– Ага. Извини, – и потом: – Закончишь – подходи.

Я взглянул наверх: Шпиндель махал мне рукой. Джеймс поднялась из кресла, но это Мишель приобняла его с несчастным видом, а Саша, ворча, проплыла мимо меня в сторону палатки.

К тому времени, когда я добрался до биолога, Шпиндель развернул кресло в полукушетку.

– Ложись.

Я подчинился.

– Тут такое дело, но я говорил не о «Роршахе». Мне что-то померещилось здесь прямо сейчас, когда я очнулся.

– Подними левую руку, – проговорил он. Потом: – Только левую, а?

Я опустил правую и поморщился от укола.

– Немного примитивно.

Он покатал в пальцах наполненную кровью пробирку, дрожащую рубиновую слезу размером с ноготь.

– Для некоторых целей тканевая проба подходит лучше всего.

– Разве капсулы не должны справляться сами?

Шпиндель кивнул.

– Считай это проверкой качества. Чтобы корабль не зазнавался. – Он уронил образец на ближайший лабораторный стол. Слезинка растеклась и лопнула; поверхность впитала мою кровь, будто страдала от жажды. Шпиндель причмокнул губами. – Повышенный уровень ингибиторов холинэстеразы в ретикулюме. Вкуснотища.

Не удивлюсь, если мои анализы и вправду казались ему вкусными. Шпиндель не просто считывал результаты – он их ощущал, видел, нюхал и перекатывал каждый бит данных на языке как лимонные леденцы. Весь биомедицинский отсек был частью протеза Исаака: расширенное тело с десятками разных органов чувств, вынужденное мириться с мозгом, который знает лишь пять. Неудивительно, что он связался с Мишель. Биолог был почти синестетом.

– Ты провалялся в капсуле чуть дольше остальных, – заметил он.

– Это важно?

Шпиндель как-то дергано пожал плечами.

– Может, твои внутренности прожарились чуть больше наших. Может, у тебя просто конституция хлипкая. Капсула выловила все… неизбежное, так что, думаю… А!

– Что?

– Отдельные клетки в основании мозга перешли на форсаж. И еще больше – в почках и мочевом пузыре.

– Опухоли?

– А ты чего ждал? «Роршах» – не курорт.

– Но капсула…

Шпиндель поморщился; это было что-то вроде обнадеживающей улыбки в его исполнении.

– Ну, да, исправляет девяносто девять и девять десятых процента повреждений. К тому времени, когда добираешься до последней одной десятой, эффективность системы начинает падать. Опухоли мелкие, комиссар. Скорее всего, тело само с ними справится. Если нет – мы знаем их адреса.

– А те, что в мозгу… они не могут вызывать?..

– Шансов мало. – Он пожевал нижнюю губу. – Правда, рак – не единственное, чем нас наградила эта штука.

– То, что я видел. В склепе. У него были… многосуставчатые щупальца, отходящие от центрального узла. Существо было размером, наверное, с человека.

Шпиндель кивнул.

– Привыкай.

– Остальные тоже видят такое?

– Сомневаюсь. У каждого свой взгляд, как… – «Сказать ли?» – передало его подергивающееся лицо, – …на пятна «Роршаха».

– Там галлюцинации понятны, – признался я, – но здесь!

– Это эффекты от магнитной стимуляции. – Шпиндель прищелкнул пальцами. – Они прилипчивые, а? Нейроны как войдут в одно состояние, потом долго не могут прийти в себя. ВКУ тебе никогда не делали? Такому уравновешенному да отлаженному?

– Пару раз было, – ответил я. – Наверное.

– Тот же принцип.

– Мне и дальше будет мерещиться эта ерунда?

– Если официально, то со временем глюки сходят «на нет». Неделя-другая, и по идее ты должен прийти в норму. Но здесь, с этой штуковиной… – Он пожал плечами. – Слишком много переменных. К тому же, полагаю, мы будем туда возвращаться, пока Сарасти не скажет «хватит».

– То есть, по сути, это влияние магнитного поля.

– Вероятно. Хотя, что касается этой хрени, я бы не поручился на сто процентов.

– А что-то еще может вызывать галлюцинации? – спросил я. – На борту.

– Например?

– Ну, не знаю. Протечки в магнитозащите «Тезея», например.

– В норме – нет. Только у нас всех в голове по маленькому компьютеру. А у тебя вообще целое полушарие протезов. Кто знает, какие побочные эффекты могут возникнуть. А что, «Роршаха» в качестве причины тебе недостаточно?

«Я их и раньше видел», – хотел сказать я. Но тогда Шпиндель спросил бы: «О, и когда? Где?» И я бы, может, ответил: «Когда шпионил за тобой и Мишель», – и любые шансы продолжать бесконтактное наблюдение разнесло бы на атомы.

– Да нет, ничего, просто я в последнее время… нервничаю. Померещилось, будто видел что-то странное в хребтовой шахте, еще до высадки на «Роршахе». Всего на секунду, и оно пропало, стоило мне сосредоточить взгляд.

– Многосуставчатые лапы и центральный узел?

– Господи, нет! Просто мелькнуло что-то. Если там и был какой-то предмет, то, скорее всего, это Аманда опять упустила свой мячик.

– Возможно, – Шпинделя мои слова почти позабавили. – Но защиту нужно проверить на предмет протечки. На всякий случай. Нам лишние глюки без надобности, а?

Я покачал головой, вспоминая увиденный кошмар.

– Как остальные?

– Банда в порядке, только разочарована немного. Майора пока не видел, – он пожал плечами. – Может, она меня избегает.

– Ей здорово досталось.

– Не сильнее, чем нам, правду сказать. Она могла даже не запомнить случившееся.

– Как… может человек поверить, что его не существует?