Текст книги "Письма"

Книга IV

1

Плиний Фабату, деду жены, привет.

(1) Ты давно хочешь увидеть свою внучку, а заодно и меня. Обоим нам дорого твое желание; оно взаимно, клянусь Геркулесом. (2) И мы живем в такой тоске по вас, что терпеть ее дальше не станем: мы уже увязываем свои пожитки и будем спешить, насколько позволяет дорога. (3) Будет одна задержка, правда короткая, мы свернем в Этрурию¹² не затем, чтобы оглядеть свои земли и все хозяйство (это можно отложить), но чтобы выполнить лежащую на мне обязанность.

(4) Есть по соседству с нашими имениями городок Тифернум Тиберинум по имени. Он выбрал меня, почти мальчика, в свои патроны³: расположения ко мне было тем больше, чем меньше благоразумия. Празднуют мое прибытие, огорчаются отъездом, радуются почетным званиям. (5) И я в благодарность (стыдно ведь любить меньше, чем любят тебя) выстроил им на свои деньги храм; он готов, и еще откладывать его посвящение было бы нечестием. (6) Мы пробудем там день посвящения, – я постановил отпраздновать его пиршеством⁴, – задержимся, может быть, и на следующий – и тем стремительнее одолеем дорогу.

(7) Только бы застать тебя и твою дочь здоровыми и благополучными. И вы обрадуетесь, встретив нас целыми и невредимыми. Будь здоров.

2

Плиний Аттию Клементу¹ привет.

(1) Регул² утратил сына, он не стоил одного этого несчастья, хотя не знаю, считает ли он это несчастьем. Мальчик был способный, но неустойчивый: мог бы пойти прямой дорогой, не будь весь в отца. (2) Регул отказался от отцовской власти над ним, чтобы сделать его наследником матери³; «проданным», а не «освобожденным» называли люди мальчика, зная отцовские нравы; он заискивал у него притворной снисходительностью, мерзкой и для родителей необычной. Невероятно? – но ведь это Регул!

(3) Об утраченном он горюет без ума. У мальчика было много лошадок и верховых, и упряжных, были собаки, крупные и маленькие; были соловьи, попугаи, дрозды⁴; всех Регул перебил около погребального костра. (4) Это уже не горе, а выставка горя. Людей к нему приходит видимо-невидимо; все его клянут, ненавидят – и устремляются к нему; толпятся у него, как у человека, которого уважают и любят. Выскажу свою мысль коротко: выслуживаясь перед Регулом, Регулу уподобляются.

(5) Он живет за Тибром, в парке; очень большое пространство застроил огромными портиками, а берег захватил под свои статуи⁵. При крайней скупости он расточителен; в крайнем позоре – хвастлив. (6) В самое нездоровое время он не дает покоя городу⁶ и утешается тем, что не дает покоя.

Он говорит, что хочет жениться: и это, как и все прочее, противоестественно. Ты услышишь вскоре о свадьбе человека, которого постигло горе, о свадьбе старика. (7) Она и преждевременная, и запоздалая. Ты спрашиваешь, почему я это предсказываю. (8) Не по его утверждениям (нет ведь человека лживее Регула), но несомненно, что Регул сделает то, чего делать не следовало. Будь здоров.

3

Плиний Аррию Антонину¹ привет.

(1) Что ты был дважды консулом, похожим на консулов старых времен, что таких проконсулов Азии, как ты, и до тебя, и после тебя вряд ли было один-два человека (уважая твою скромность, не могу прямо сказать: ни одного не было); что по чистоте своих нравов, по авторитетности и возрасту ты первый в Риме² – все это прекрасно и внушает уважение, (2) но я еще больше удивляюсь, глядя, каков ты на покое. Смягчить эту строгость ласковостью, соединить предельную важность с такой же приветливостью – это и трудно и прекрасно. Этого же ты достиг в своих таких сладостных беседах и особенно в своих писаниях. (3) Ты говоришь – это медовая речь Гомерова старца³; твои писания пчелы наполнили цветочным медом⁴. Такое впечатление было у меня, когда я недавно читал твои греческие эпиграммы и мимиямбы⁵. (4) Сколько в них тонкого вкуса и прелести, как они сладостны, сколько в них любовного чувства, как они остроумны и правдивы! Я думал, что держу в руках Каллимаха, Герода или что-то еще лучшее. Ни тот ни другой, однако, не достигли совершенства сразу в обоих этих видах поэзии, да обоими и не занимались. (5) Ужели римлянин так говорит по-гречески? Клянусь, я сказал бы, что в самих Афинах нет такого аттического духа. Завидую грекам, что ты предпочел писать на их языке. Нетрудно догадаться, как бы ты заговорил на родном, если сумел создать такие прекрасные вещи на чужом, к нам ввезенном. Будь здоров.

4

Плиний Сосию Сенециону¹ привет.

(1) Я очень люблю Варизидия Непота²; это человек деятельный, прямой, красноречивый, что для меня, пожалуй, самое главное. Он близкий родственник Г. Кальвизия³, моего друга и твоего знакомого: сын его сестры. (2) Дай ему, пожалуйста, полугодовой трибунат⁴: это возвысит его в глазах дяди и в его собственных. Обяжешь меня, обяжешь нашего Кальвизия, обяжешь самого Непота: он такой же добросовестный должник, каким ты считаешь меня. (3) Ты многим сделал много доброго, смею утверждать, что никому лучшему не сделаешь; таких же хороших найдется один-два. Будь здоров.

5

Плиний Юлию Спарсу¹ привет.

(1) Рассказывают, что Эсхин прочел родосцам² по их просьбе сначала свою речь, а потом Демосфена – обе при шумном одобрении. (2) Не удивляюсь, что оно выпало на долю таким мужам, если мою речь совсем недавно люди образованнейшие в течение двух дней слушали с таким вниманием, таким сочувствием, даже с таким напряжением, хотя его не усиливало ни сравнение с другой речью, ни что-либо похожее на сравнение³. (3) Родосцев волновало не только достоинство речей, но и острое желание сравнивать; моя речь понравилась, хотя выгод соперничества и не было. По заслугам ли? ты это увидишь, прочитав книгу, объем которой не позволяет предисловия более длинного, чем само письмо. (4) Надлежит быть кратким там, конечно, где можно; краткость в письме тем извинительнее, что самое книгу я растянул, в соответствии, правда, с объемом самого дела. Будь здоров.

6

Плиний Юлию Назону¹ привет.

(1) Имение в Этрурии выбило градом; из Транспаданской области сообщают об очень большом урожае и такой же дешевизне; только у меня и доходу что с моего Лаврентинума. (2) Там у меня ничего нет, кроме крыши над головой, огорода и песков сразу же за ним – тем не менее только с него у меня и доход². Там я больше всего пишу, возделываю не поле (его у меня нет), а занятиями собственный ум, и, как показывают в других местах полный амбар, так здесь ящик со своими писаниями³.

(3) Итак, если ты хочешь имения с верным прибытком, покупай что-нибудь на этом побережье. Будь здоров.

7

Плиний Катию Лепиду¹ привет.

(1) Я часто говорил тебе, что Регул² – это сила. Если он чем-то захвачен, чего он только не сделает! Захотелось ему оплакать сына – оплакивает как никто; захотелось иметь как можно больше его портретов и статуй – по всем мастерским заказываются изображения; их делают в красках, делают из воска, из бронзы, из серебра, из золота, из слоновой кости, из мрамора. (2) Недавно перед огромной аудиторией он читал его биографию, биографию мальчика! – прочел и разослал тысячи переписанных экземпляров по всей Италии и провинциям с официальным обращением: пусть декурионы выберут из своей среды самого голосистого прочесть эту биографию народу. Было сделано³.

(3) Если бы эту силу, или как еще назвать эту целеустремленность, он обратил на хорошее, сколько добра мог бы он сделать! Хорошие люди, правда, слабее дурных, и как ἀµαϑία µὲν ϑράσος λογισµὸς δ’ ὄϰνον φέρει[33]33
   Невежество ведет за собой дерзость, а размышление – медлительность (слова Перикла у Фукидида, 2.40.3).


[Закрыть], так и честную душу сдерживает совестливость, а негодяй крепнет от своей дерзости. (4) Примером Регул. Грудь слабая, произношение неясное, язык заплетающийся, соображение медленное-медленное, памяти никакой – одним словом, ничего, кроме бешеного нрава, но бесстыдством и этим самым неистовством своим он добился того, что считается оратором. (5) Геренний Сенецион чудесно перевернул, говоря о нем, катоново определение оратора: «оратор – это плохой человек, не умеющий говорить». Клянусь Геркулесом! сам Катон так метко не охарактеризовал оратора, как Сенецион Регула.

(6) Можешь ли ты в равной степени отблагодарить меня за такое письмо? можешь, если напишешь, прочел ли кто-либо в вашей муниципии из моих товарищей, а может быть, и ты сам эту скорбную книгу Регула на форуме, разумеется ἐπάρας, как говорит Демосфен, τὴν φωνὴν ϰαί γεγηϑὼς ϰαί λαρυγγίζων[34]34
   Возвысив голос, ликуя и громко вопя (Демосфен. Речь о венке, 291).


[Закрыть], как базарный фокусник. (7) Она так нелепа, что может вызвать скорее смех, чем скорбные вздохи: можно подумать, что она написана не о ребенке, а ребенком. Будь здоров.

8

Плиний Матуру Арриану⁵¹ привет.

(1) Ты поздравляешь меня с получением авгурата² и правильно делаешь, во-первых, потому, что хорошо заслужить даже в малом благосклонность такого рассудительного принцепса, а затем, потому, что само это жреческое звание, и древнее и святое, замечательно еще тем, что его нельзя отнять. (2) Другие звания, почти равные по достоинству, можно и пожаловать, и отобрать³; тут судьба властна только дать.

(3) Мне кажется, что стоит меня поздравить и с тем, что я сменил Юлия Фронтина⁴, человека достойнейшего; в день, когда объявляли кандидатов, он в последнее время из года в год называл меня, словно выбирая на свое место⁵. Было это, по-видимому, не случайно, как и доказало нынешнее событие.

(4) Ты пишешь, что мой авгурат тебя особенно радует, потому что авгуром был и М. Туллий. Тебе приятно, что в магистратурах я иду по стопам того, с кем мечтаю сравняться в литературе. (5) О, если бы, как этим самым жречеством, как консулатом, который я получил, будучи гораздо моложе его, так же сравняться мне на старости лет хоть в малой доле с его талантом! (6) Но конечно, то, что зависит от людей, выпадало на долю мне и многим, но трудно достичь и дерзко даже надеяться на то, что могут даровать только боги. Будь здоров.

9

Плиний Корнелию Урсу¹ привет.

(1) В эти дни шло дело Юлия Басса, человека многострадального, бедствиями своими прославившегося. При Веспасиане его обвиняло двое частных лиц; дело отправили в сенат, и оно долго оставалось нерешенным, но наконец Басс был совершенно оправдан. (2) Тита он боялся, как друг Домициана; Домицианом был выслан. Возвращенный Нервой, получил в управление Вифинию и вернулся, чтобы попасть под суд. И обвиняли его яростно, и защищали преданно. Высказаны были разные мнения², по большей части как будто мягкие.

(3) Выступал против него Помпоний Руф, человек, хорошо подготовленный и горячий. Руфа сменил Феофан, один из послов, главарь и зачинщик обвинения³. (4) Отвечал я; Басс возложил на меня все: я должен был заложить фундамент всей защиты, рассказать о многих преимуществах, которые, помимо знатности рода, доставили ему перенесенные опасности; (5) рассказать о заговоре доносчиков⁴, который они сочли доходной статьей; рассказать, чем он задел самых беспокойных людей, например этого самого Феофана. Басс хотел, чтобы я сразу стал опровергать обвинение, особенно его тяготившее; остальные его поступки, хотя обвинения в них звучали еще страшнее, заслуживали не то что оправдания, но одобрения⁵; (6) угнетало его обвинение в том, что он, человек простодушный и неосторожный, принимал кое-что от провинциалов как их друг: он был раньше в этой провинции квестором. Обвинители говорили о воровстве и хищениях, он – о подарках.

(7) Закон, однако, запрещает принимать подарки. Что мне тут делать, по какой дороге повести защиту? Отпираться? Страшно, как бы действительно не показалось воровством то, в чем я боюсь признаться. А кроме того, отрицать факт явный значило усиливать преступление, а не преуменьшать его, тем более что сам подсудимый связал адвокатам руки: он говорил многим и самому принцепсу⁶, что принимал только маленькие подарки, и то лишь в день своего рождения и на cатурналии⁷, и рассылал их многим. (8) Просить помилования? Я придушил бы подсудимого, признав его таким преступником, которого спасти может только милость. (9) Говорить, что он поступил правильно? Ему бы это не помогло, а я явился бы человеком бессовестным. И я в затруднении решил держаться некоей середины; кажется мне, что и держался.

Мою речь, как обычно битву, прервала ночь. Я говорил три с половиной часа, оставалось у меня еще полтора. По закону обвинителю дается шесть часов и девять обвиняемому⁸. Это время обвиняемый поделил между мной и тем, кто собирался говорить после меня; мне предоставил пять часов, а тому остальные. (10) Речь моя была успешна; следовало бы замолчать и кончить: не удовлетворяться удачей рискованно. А к тому же я боялся, что при вторичном выступлении силы покинут меня: вновь браться за эту речь было бы тяжелее, чем начать ее. (11) Была еще опасность: этот остаток речи могли встретить холодно, как нечто, отложенное в сторону, со скукой, как повторение. Факел горит, если им все время размахивать, зажечь потухший очень трудно. Пыл говорящего и внимание слушателей поддержаны речью, которую ничто не прерывает; от остановки, как от перерыва, они слабеют. (12) Басc, однако, заклинал и почти со слезами молил меня использовать мое время. Я повиновался, предпочел полезное не себе, а ему. Вышло хорошо: я встретил в сенате такое напряженное, такое свежее внимание, словно моей первой речью люди были только возбуждены, но не удовлетворены до конца.

(13) После меня говорил Лукцей Альбин⁹ в полном соответствии со мной; казалось, что две наши речи, сохраняя свое различие, сплелись в одну ткань. (14) Отвечал Геренний Поллион¹⁰ напористо и основательно, затем опять Феофан, действуя, как и в остальном, с полным бесстыдством: после двух выступавших консуляров¹¹, людей красноречивых, он потребовал себе времени, притом не стесняясь. Говорил он до темноты и даже в темноте при внесенных светильниках. (15) На следующий день за Басса чудесно выступали Гомулл и Фронтон¹². Четвертый день был занят разбором дела.

(16) Бебий Макр, консул будущего года, заявил, что Басc виновен по закону о вымогательстве; Цепион Гиспон – что Бассу надо оставить звание сенатора¹³ и «дать ему судей»¹⁴. Оба правы. (17) «Как это может быть? – говоришь ты, – ведь мнения их противоположны?» Да, и Макр считал, в соответствии с законом, что должно осудить того, кто вопреки закону принимал подарки, и Цепион был прав, думая, что сенату дозволено (как и есть в действительности) делать к закону смягчающие поправки и применять его со всей строгостью. Были основания простить проступок запрещенный, но такой обычный.

(18) Возобладало мнение Цепиона, и его приветствовали криками, когда он только встал высказать свое мнение; обычно приветствуют садящихся. Можешь по этому заключить, как единодушно приняли его слова, которые так благосклонно собирались выслушать. (19) Но как в сенате, так и в городе мнения разделились: сторонники Цепиона упрекают Макра в жестокости, сторонники же Макра называют другое предложение непоследовательным попустительством: последовательно ли оставлять в сенате человека, которому «даешь судей»?

(20) Было и третье предложение: Валерий Павлин присоединился к Цепиону, но с добавлением: когда Феофан покончит с обязанностями посла, его надо привлечь к суду. Он доказывал, что при обвинении Феофан неоднократно нарушал тот самый закон, по которому обвинял Басса. (21) Этому предложению, хотя было оно принято большинством сенаторов с восторгом, консулы не дали хода. Павлин приобрел славу человека справедливого и твердого. (22) Сенат был распущен, и Басса встретила ликующая, приветствующая его криками толпа. Людей расположили к нему и старая, ныне обновившаяся молва о его бедствиях, и его имя, которое сделали известным перенесенные страдания, и скорбный вид стройного старика в траурном одеянии¹⁵.

(23) Получи пока что это письмо как πρόδροµον[35]35
   Предисловие.


[Закрыть]; речь во всей ее полноте и содержательности ожидай и ожидай долго: предмет ее таков, что ее нельзя пересмотреть слегка и бегло. Будь здоров.

10

Плиний Стацию Сабину привет.

(1) Ты пишешь, что Сабина¹², сделавшая нас наследниками, нигде не оставила распоряжения об отпуске на волю своего раба Модеста, но завещала ему легат с такой припиской: «Модесту, которому приказала быть свободным». Ты спрашиваешь, что я думаю по этому поводу. Я говорил с людьми сведущими; (2) все согласны, что он не должен получить ни свободы – она ему не была дана, ни легата: хозяйка дала его своему рабу³. Мне все это кажется явным заблуждением, и я думаю, мы должны сделать так, как будто Сабина в точности выразила свою волю.

(3) Я верю, что ты согласишься со мной: ты привык совестливо выполнять волю умерших, которая для честных наследников закон. Честность для нас значит не меньше, чем для других необходимость. (4) Пусть же Модест с нашего разрешения пребывает свободным, пусть пользуется легатом, словно хозяйкой его было все тщательно предусмотрено. Она была предусмотрительна в том, что хорошо выбрала наследников. Будь здоров.

11

Плиний Корнелию Минициану¹ привет.

(1) Слышал ли ты, что Валерий Лициниан² учителем в Сицилии? Думаю, не слышал: это новость свежая. (2) Его, претория, недавно считали здесь одним из красноречивейших адвокатов. Скатился он низко: не сенатор, но изгнанник, не оратор, но ритор.

(3) Сам он во вступлении к своей речи сказал скорбно и торжественно: «какую игру ведешь ты, Судьба? сенаторов делаешь учителями, учителей сенаторами»³. В этих словах столько тоски, столько горечи, что мне кажется, не затем ли он и школу открыл, чтобы иметь возможность сказать их. Войдя в греческом плаще (изгнанники не имеют права носить тогу⁴), он привел его в порядок, оглядел себя и сказал: «Я буду декламировать по-латыни».

(4) Ты скажешь, что это печально и жалостно, но того и стоит человек, запятнавший эти самые занятия кощунственным прелюбодеянием. (5) Он сознался в нем, но неизвестно, не взвел ли на себя напраслину из страха пострадать еще тяжелее, если станет отпираться. Домициан неистовствовал и бушевал, одинокий в своей безмерной злобе. (6) Он хотел, пользуясь правом великого понтифика, а вернее, по бесчеловечию тирана, закопать живой старшую весталку, Корнелию, полагая прославить свой век такого рода примером. По самодурству господина он вызвал остальных понтификов не в Регию⁵, а к себе на Албанскую виллу. И преступление, не меньшее, чем караемое: он осудил за нарушение целомудрия, не вызвав, не выслушав обвиняемую. А сам не только растлил в кровосмесительной связи дочь своего брата⁶, но и убил ее: она погибла от выкидыша.

(7) Тут же отправлены понтифики, которые хлопочут около той, которую придется закопать, придется убить. Она, простирая руки то к Весте, то к другим богам, все время восклицала: «Цезарь считает прелюбодейкой меня! я совершала жертвоприношения, и он победил и справил триумф»⁷. (8) Говорила она это из угодничества или насмехаясь, из уверенности в себе или из презрения к принцепсу, неизвестно, но говорила, пока ее не повезли на казнь, не знаю, невинную ли, но как невинную несомненно⁸. (9) Даже когда ее спускали в подземелье и у нее зацепилась стола⁹, она обернулась и подобрала ее, а когда палач протянул ей руку, она брезгливо отпрянула, отвергнув этим последним целомудренным жестом грязное прикосновение к своему словно совершенно чистому и нетронутому телу. Стыдливость блюла она до конца,

πολλὴν πρόνοιαν ἔσχεν εύσχήµων πεσεῖν[36]36
   О том заботясь, чтоб упасть прилично (Еврипид. Гекуба, 569).


[Закрыть].

(10) А кроме того, Целер, римский всадник, которого обвиняли в связи с Корнелией, упорно кричал, когда его секли розгами в комиции: «что я сделал? я ничего не сделал!»

(11) Домициан, опозоренный и жестокостью, и несправедливостью, неистовствовал. Он схватил Лициниана под предлогом, что он прятал у себя в имении отпущенницу Корнелии. Люди, к нему благожелательные, предупредили его: если он не хочет розог и комиция, пусть прибегнет к сознанию, словно к милости: он так и сделал. (12) Об отсутствующем Геренний Сенецион сказал нечто вроде κεῖται Πάτροϰλος[37]37
   Пал наш Патрокл (Илиада, XVIII, 20).


[Закрыть], а именно: «из адвоката я превратился в вестника: Лициниан отступился». (13) Домициану это было настолько приятно, что, уличаемый своей радостью, он воскликнул: «Лициниан нас оправдал» – и даже добавил, что не надо насиловать его совесть. Он разрешил ему ухватить, что сможет, из своих вещей до распродажи с аукциона; ссылку, словно в награду, определил сносную¹¹¹². (14) Оттуда он перебрался с разрешения умилосердившегося над ним Нервы, туда, где ныне учительствует и мстит судьбе в своих предисловиях.

(15) Видишь, как охотно я тебя слушаюсь: старательно сообщаю не только городские новости, но и заморские: дохожу до истоков. Я, конечно, считал, что раз тебя в Риме тогда не было, то о Лициниане ты знал только, что он выслан за прелюбодеяние. Молва ведь не сообщает, в каком порядке шли события, а только о том, чем все кончилось. (16) Я заслужил, чтобы ты, в свою очередь, подробно написал, что делается в твоем городе, что по соседству (случаются ведь происшествия примечательные). Пиши, впрочем, о чем хочешь, только письмо должно быть таким же длинным. Я пересчитаю не только страницы, но даже строки и слоги. Будь здоров.

12

Плиний Матуру Арриану¹ привет.

(1) Ты любишь Эгнация Марцеллина² и часто говоришь о нем, хваля его. Ты полюбишь и будешь хвалить его еще больше, узнав о недавнем его поступке.

(2) Он отбыл квестором в провинцию с писцом, назначенным ему по жребию. Писец умер до законного срока выплаты жалованья³. Получив деньги, которые он собирался отдать писцу, и понимая, что не следует им застрять у него, (3) он по возвращении обратился к Цезарю, а затем, по указанию Цезаря, к сенату с вопросом, как угодно поступить с этой платой⁴. Дело незначительное, но все-таки дело. Наследники писца требовали деньги себе, префекты эрария – народу⁵. (4) Спор рассмотрели; говорил адвокат наследников, затем адвокат «народа»; оба очень хорошо. Цецилий Страбон предложил внести деньги в казну, Бебий Макр⁶ – отдать наследникам. Согласились со Страбоном.

(5) Похвали Марцеллина! я это сразу сделал. Хотя с него вполне достаточно одобрения принцепса и сената, он все же обрадуется и твоему свидетельству. (6) Всех, кто ищет себе славного и доброго имени, так радует признание и похвала даже от тех, кто стоит ниже. Тебя же Марцеллин чтит и мнение твое высоко ценит. (7) К тому же если он узнает, что молва о его поступке разнеслась до тех пределов⁷, то, конечно, обрадуется тому, какое далекое путешествие совершила его слава. Не знаю почему, но люди больше ценят славу не великую, а широко разошедшуюся. Будь здоров.

13

Плиний Корнелию Тациту привет.

(1) Радуюсь, что ты прибыл в город здравым и невредимым¹. Приезду твоему я всегда радуюсь, а сейчас ты мне особенно нужен. Сам я еще несколько дней задержусь на Тускуланской вилле: хочу закончить работку, которой сейчас занят². (2) Боюсь, что если под конец охладею к ней, то взяться вновь будет трудно. А пока, чтобы как-нибудь утолить свое нетерпение, я в этом письме, посланном как вестник заранее, прошу тебя о том, о чем буду просить и лично. Сначала, однако, узнай, о чем буду просить.

(3) Недавно, когда я был в своем родном городе, пришел приветствовать меня сын моего земляка, мальчик в претексте. «Учишься?» – «Да» – «А где?» – «В Медиолане». – «Почему не здесь?» – и отец его (они были вместе, и отец сам привел мальчика) отвечает: «потому что нет здесь учителей». – (4) «Почему нет? для вас, отцов (нас, кстати, слушало много отцов), важнее важного, чтобы дети ваши учились именно здесь. Где им приятнее оставаться, как не в родном городе? где их держать в целомудренной чистоте, как не на глазах у родителей? где, как не дома, меньше расходов? (5) разве не стоит сложиться и нанять учителей, а деньги, которые вы теперь тратите на жилье, на дорожные расходы, на покупки в чужом месте (а в чужом месте приходится все покупать), вы прибавите к их плате.

Вот я, человек пока бездетный, готов дать ради родного города, как я дал бы ради дочери или матери, третью часть того, что вы решите собрать. (6) Я бы пообещал и всю сумму, если бы не боялся, что толку от моего подарка не будет по причине учительских происков. Я вижу, что по многим местам, где учителей нанимают от города, так и случается. (7) Пресечь это зло можно одной мерой: предоставить право нанимать учителей только родителям. Их заботу о детях увеличит необходимость взносов. (8) Люди, может быть небрежные к чужому, будут бережно обходиться со своим и приложат старание к тому, чтобы только достойный получал мои деньги: он ведь будет получать и от них самих. (9) Поэтому соглашайтесь, сговоритесь и наберитесь духу в расчете на меня: я хотел бы, чтобы сумма, которую я должен внести, была как можно больше³.

Ничего лучшего не можете вы предоставить вашим детям, ничего приятнее родному городу. Пусть воспитываются здесь те, кто здесь родился, пусть с самого детства учатся любить родную землю, пусть сживаются с ней. Привлеките таких знаменитых учителей, чтобы из соседних городов сюда приезжали учиться, и как теперь ваши дети отправляются в чужие края, так пусть из чужих краев стекаются сюда».

(10) Я подумал: надо перебрать все это подробно, как бы от истоков, чтобы ты хорошо знал, как я буду благодарен, если ты возьмешь на себя мое поручение. Поручаю же я тебе и прошу, – дело ведь важное: из толпы ученых поклонников твоего таланта, у тебя собирающихся, высмотри, кого бы прельстить учительским местом⁴. Оговорю только, что я никому ничего не обещаю: я сохраняю за родителями полную свободу, пусть они обсуждают, пусть выбирают⁵. Я притязаю только на хлопоты и расходы. (11) Итак, если найдется человек, уверенный в своих способностях, пусть отправляется туда при условии, что отсюда он ничего, кроме уверенности в себе, не увозит. Будь здоров.

14

Плиний Патерну¹ привет.

(1) Ты, может быть, по своему обыкновению, и требуешь и ждешь от меня речи, а я предлагаю тебе, словно какой-то заморский изысканный товар, свои гендекасиллабы² (ты их получишь вместе с этим письмом). (2) Это моя забава: я развлекаюсь ими на досуге: в повозке, в бане, за обедом. (3) В этих стихах я шучу, забавляюсь, говорю о своей любви, печали, гневе, жалуюсь, вдаюсь в описания, иногда краткие, иногда торжественные, и стараюсь самим разнообразием понравиться кое-чем одним, а кое-чем, может быть, и всем. (4) Если некоторые стихи покажутся тебе немного вольными, то тебе, человеку ученому, ничего не стоит вспомнить, что и великие, достойнейшие мужи, писавшие такие стихи, не только не воздерживались от игривых тем, но и называли вещи своими именами. Я этого избегаю не по строгости нравов (откуда бы взяться?), а по робости. (5) А впрочем, я знаю вернейшее правило для таких мелочей, выраженное Катуллом:

Сердце чистым должно быть у поэта, Но стихи его могут быть иными. Даже блеск и соленость придает им Легкой мысли нескромная усмешка[38]38
   Перевод Ф. А. Петровского.


[Закрыть].

(6) Как дорожу я твоим судом, ты можешь заключить хотя бы из того, что я предпочел вручить тебе все для оценки, а не только избранное – для похвалы. (7) Умный и тонкий читатель не должен сравнивать между собой произведения разных литературных видов, но, взвесив их в отдельности, не почитать худшим то, что в своем роде совершенно.

(8) К чему, однако, столько слов? Совсем уж глупо извинять или рекомендовать глупости в длинном предисловии. Одно все-таки надо сказать заранее: я думаю надписать эти мои безделки так: «Гендекасиллабы». Это заглавие вынуждено самим размером. (9) Поэтому, если ты предпочтешь назвать их эпиграммами, идиллиями, эклогами или, как многие, поэмками, называй как угодно – у меня есть только «гендекасиллабы». (10) А тебя, человека чистосердечного, прошу: скажи мне о моей книжечке то, что ты сказал бы о ней другому, – нетрудно выполнить эту просьбу. Если бы эта вещица была самым крупным или единственным моим произведением, то сказать «займись-ка чем другим» было бы, пожалуй, жестоко, но сказать «у тебя же есть чем заняться» – это и ласково и вежливо. Будь здоров.

15

Плиний Миницию Фундану³¹ привет.

(1) Если у меня есть вообще способность оценивать людей, то она доказана моей особой любовью к Азинию Руфу². Это человек исключительный и добрый друг хорошим людям. Почему мне не причислить и себя к хорошим? Он в тесной дружбе с Корнелием Тацитом (ты знаешь, какой это человек). (2) И если ты хорошо думаешь о нас обоих, то должен так же думать и о Руфе, потому что прочнее всего скрепляет дружбу сходство нравственного облика. (3) У него много детей, и тут он выполнил обязанность хорошего гражданина и пожелал, в наш век выгодной бездетности³, когда в тягость даже единственный сын, иметь от своей плодовитой жены многочисленное потомство. Его уже зовут дедом: внуки у него от Сатурия Фирма⁴, которого ты полюбишь, как я, если поближе, как я, узнаешь.

(4) Все это к тому, чтобы ты знал, какую прекрасную и многочисленную семью ты обяжешь одной своей услугой: просить о ней побуждают меня, во-первых, собственное желание, а затем некое доброе предзнаменование. (5) Мы желаем тебе и предрекаем консульское звание на ближайший год: предсказание подсказано и твоими достоинствами, и суждением принцепса. (6) И тут совпадение: как раз в этот самый год квестором должен стать старший сын Руфа, Азиний Басс⁵; этот молодой человек (отец хочет, чтобы я высказал о нем свое мнение, юноша по своей скромности не позволяет) – лучше отца. (7) Трудно поверить заглазно (хотя ты обычно веришь мне во всем), как он энергичен, честен, сведущ, талантлив, усерден, памятлив. Ты все это увидишь сам, проверив его. (8) Хотел бы я, чтобы наше время было так богато людьми высокой души, что ты должен был кого-то предпочесть Бассу. Я бы первый уговаривал тебя оглядеться вокруг и долго взвешивать, кого бы выбрать. (9) Теперь же – но я не буду говорить о своем друге, нарушая меру, скажу одно: юноша достоин, чтобы ты, по обычаю предков, взял его вместо сына⁶. (10) Разумные люди, ты например, должны принимать от государства как детей таких юношей, каких мы желаем себе от природы в сыновья. Тебе, консулу, почетно будет иметь квестором сына претория, родственника консуляров, по суждению которых он, еще совсем юноша, является для них украшением.

(11) Склонись же на мои просьбы, последуй совету и прежде всего прости, если я, по-твоему, поторопился: любовь, во-первых, в своих желаниях нетерпелива, а затем в этом государстве, где все расхватывается захватчиками, ожидающие законного срока приходят не вовремя, а опаздывают. И предвкушение желанного само по себе так приятно. (12) Пусть же Басс уже чтит тебя как консула; ты полюби его как своего квестора, а мы, горячо любящие вас обоих, будем вдвойне радоваться. (13) А я так люблю и тебя, и Басса, что и ему, чьим бы квестором он ни был, и твоему квестору, кто бы он ни был, буду помогать в получении магистратур всеми силами – и трудом, и своим влиянием. Нам будет очень приятно, если моя дружба и твой консулат соединятся в заботах об этом юноше и мои просьбы поддержишь именно ты: сенат ведь очень прислушивается к твоему мнению и придает много веры твоему свидетельству. Будь здоров.