Текст книги "Землянин, поберегись!"

Пол Андерсон
Землянин, поберегись!

Случайно попавший на Землю пришелец всю жизнь маскируется под человека, надеясь наладить связь со своим миром.

Ему это удается, но в результате он сталкивается с еще большей проблемой….

…но предпочитал не распространяться на эту тему. И вот у него появилась мечта: найти свой народ!

Каков смысл во всех его действиях, если другие дети его расы совершали их играючи, в его величайших открытиях, не менее древних для его цивилизации, чем открытие огня людьми. Какой смысл гордиться достижениями, при виде которых безмозглые существа, окружавшие его, не могли даже воскликнуть «Здорово сделано!»? Какая у него могла завязаться дружба с этими глупыми слепыми существами, вскоре становившимися не менее предсказуемыми, чем его машины. С кем он мог вместе думать?

Каким пустым, никчемным, пресным Мне кажется наш старый мир!

Но только этот мир. Где-то там, вдали между звезд…

Приближаясь к своей хижине, он почувствовал, что его кто-то ждет.

Он на мгновение остановился, нахмурившись, и мысленно попытался заглянуть вперед, чтобы проанализировать эту вспышку знания. Что-то в его мозгу возбудилось от присутствия металла, в виде более слабых обертонов ощущалось также наличие органики – нефти, резины и пластика… он выбросил эти ощущения из головы, подумав, что это, должно быть, лишь маленький вертолет, и сосредоточился на слабых, почти неуловимых обрывках мысли, нервной энергии, жизненных токов между клетками и молекулами. Был только один человек, и схематический набросок персональных данных соответствовал единственной возможности.

Маргарет.

Еще мгновение он постоял молча, и его главным чувством была печаль. Он испытывал раздражение, может быть, легкое разочарование от того, что его укрытие наконец обнаружено. И он почувствовал жалость. Бедная Пегги! Несчастное дитя!

Ну что ж, ему придется все это выяснить. Расправив свои стройные плечи он пошел дальше.

Его окружало безмолвие аляскинского леса. Слабый вечерний ветерок шелестел в темных соснах и обдувал его щеки, дыша прохладой и покоем в тишине. Где-то шумели, рассаживаясь по гнездам, птицы, а комары тонко пищали по краям магического круга, образованного с помощью изобретенного им средства для отпугивания насекомых. Помимо этого раздавалось лишь слабое шуршание его шагов по ковру из годами накапливавшихся хвойных иголок. После двух лет тишины и одиночества вибрация человеческого присутствия действовала на его нервы, как пронзительный вопль.

Когда он вышел на небольшую поляну, за северными холмами садилось солнце. Длинные золотые лучи разливались по траве, осеняя своим волшебным светом скромную хижину и отбрасывая вперед огромные тени. Вертолет на фоне темнеющего леса отдавал металлическим блеском, и он подошел очень близко, прежде чем ослепленные глаза смогли различить женщину.

Она стояла перед дверью в ожидании, и солнечный свет окрашивал ее волосы в цвет червонного золота. На ней были красный свитер, синяя матросская юбка, как и в их последнюю встречу, а ее тонкие руки были скрещены на груди. Так она ждала много раз, когда он выйдет из лаборатории, тихая, как послушный ребенок. Она никогда не проявляла при нем излишней живости – с тех пор, как заметила, что подобные эмоции недоступны для его понимания, которое в свою очередь недоступно для них.

Он криво улыбнулся.

– Привет, Пегги, – сказал он, ощущая неуместность этих слов. Но что еще он мог бы ей сказать?

Он заметил, как она вздрогнула, испытав нервное потрясение. Его улыбка сделалась более вымученной, и он кивнул.

– Да,-сказал он.-Я всю жизнь был лыс как яйцо. Здесь, в одиночестве, мне не было резона ходить в парике.

Она окинула его взором своих широко открытых карих глаз. На нем был костюм человека, живущего среди лесов: шерстяная клетчатая рубаха, джинсы в пятнах и тяжелые сапоги, – а в руках он держал удочку, ящик со снастями и связку окуней. Но он совершенно не изменился. Маленькое стройное тело, тонкие черты лица неопределенного возраста, сияющие темные глаза под высоким лбом – все было такое же, как прежде. Время не наложило на него отпечатка.

Даже лысина придавала его облику некую завершенность, оттеняя строгий классический силуэт его профиля, освобождая его от придававших заурядность оболочек, которыми он себя покрывал.

Он заметил, что она похудела, и улыбка вдруг стала стоить ему слишком большого усилия.

– Как ты меня разыскала, Пегги?-спокойно спросил он.

Как только она произнесла первое слово, он уже понял, каким будет ее ответ, но все же дал ей договорить.

– После того как ты отсутствовал шесть месяцев, не давая о себе знать ни слова, мы все, твои друзья, если только они у тебя были, забеспокоились. Мы предположили, что с тобой что-нибудь приключилось на территории Китая. Итак, мы начали расследование с помощью китайского правительства и вскоре узнали, что ты вообще никогда там не был. Этот твой рассказ о том, что ты собираешься исследовать археологические древности Китая, предназначался лишь для того, чтобы сбить нас со следа, ты окружил себя тайной, чтобы исчезнуть. И я продолжала поиски, даже тогда, когда все прочие от них отказались, и наконец на моем пути встала Аляска. В Номе до меня дошли слухи о странном и недружелюбном одиночке, который обитает в дебрях леса. И вот я здесь.

– Разве ты не могла дать мне спокойно исчезнуть? – устало спросил он.

– Нет. – Ее голос дрожал вместе с губами. – Пока я не узнала наверняка, Джоуль. Пока я не убедилась, что ты цел и… и…

Он поцеловал ее, ощутив вкус соли на ее губах и уловив слабый аромат ее волос. Мысли и эмоции смешались в его голове, пронзив его с головы до ног, закрутились в мозгу в приливе одиночества и ощущения заброшенности.

И вдруг он точно понял, что должно произойти, что ему надо будет ей сказать и какие она даст ответы, отчетливо представив себе это. Он предвидел все это и тщетность всего разговора лежала на его душе свинцовым грузом.

Но ему было необходимо пройти через это, каждый болезненный слог следовало произнести. Люди таковы, они прорываются сквозь мрак и одиночество, взывая к ближним через бездны и никогда, никогда ничего не понимая.

– Это было очень мило с твоей стороны, – неуклюже сказал он. – Тебе не следовало, Пегги, но все же…– его голос оборвался, а то, что он предвидел, подвело его. Он не мог найти слов, которые не были бы достаточно банальными и бессмысленными.

– Я не могла поступить иначе, – прошептала она. – Ты знаешь, что я тебя люблю.

– Видишь ли, Пегги, – начал он, – это не может продолжаться. Нам придется поговорить сейчас начистоту. Если я тебе скажу, кто я и почему убежал…– Он заставил себя говорить бодро. – Но никогда нельзя разыгрывать эмоциональные сцены на голодный желудок. Пегги, я поджарю тебе рыбы.

– Я сама,-возразила она.-Я готовлю лучше, чем ты.

Это могло показаться ему обидным, но он сказал:

– Ты не должна пользоваться моим оборудованием, Пегги.

Он подал сигнал двери, и та распахнулась перед ним. Пропуская ее вперед, он заметил, что руки и лицо у нее покраснели от комариных укусов. Должно быть, она долго прождала его возвращения.

– Как плохо, что ты приехала сегодня, – в отчаянии заметил он. – Я обычно работаю прямо здесь. И лишь сегодня мне случилось устроить себе выходной.

Она не ответила. Ее взгляд скользил по хижине, пытаясь выявить строгий порядок, который, как она знала, должен был скрываться за этим невообразимым материальным хаосом.

Он положил бревна и настелил черепицу, чтобы замаскировать кабину под обычную хижину. Внутри вполне могла располагаться Кембриджская лаборатория, и она узнала кое-что из оборудования. Он загружал эти приборы в самолет, когда собирался уезжать. Другие вещи она не помнила, то, что было создано его руками за два года одиночества: джунгли проводов и трубок, измерительные приборы и аппараты неизвестного назначения. Кое-что из этого имело грубый, незаконченный вид все еще продолжающегося эксперимента. Он разрабатывал какие-то очень крупные собственные проекты, и, должно быть, они подходили к концу.

– А что потом?

Серая кошка, которая была ему единственной подлинной компанией, еще со времен Кембриджа, потерлась о ее ноги мяукая, словно в знак того, что ее узнала. Она принимает меня теплее, чем он, – с горечью подумала Пегги, а затем, заметив, как серьезно он на нее смотрит, вспыхнула и зарделась румянцем. Это было несправедливо. Она добралась до него в его самостоятельно напущенном на себя одиночестве, а он повел себя вполне порядочно.

Порядочно – но бесчеловечно. Никакой свободный мужчина не смог бы стать объектом розысков привлекательной женщины, не испытывая более серьезного чувства, чем обнаруженные им сожаление и досада.

Или к ним примешивалось иное чувство? Никому не было дано знать, что происходит внутри этой красивой головы. Прочие представители человечества имели слишком мало общего с Джоулем Уэдерфилдом.

– Остальное человечество? – мягко спросил он.

Она вздрогнула. Этого старого трюка с чтением мыслей было достаточно, чтобы большинство людей сторонилось его. Никогда не знаешь, когда он сделает выпад в твою сторону, какая часть его догадок основывается на трансцендентной логике, а какая на… на…

Он кивнул.

– Я отчасти телепат, – пояснил он. – И могу сам заполнять логические пробелы – подобно Дюпену у Эдгара По, только легче и точнее. Я обладаю и другими особенностями, только о них сейчас не стоит задумываться, потом.

Он положил рыбу в печь и повернул несколько ручек настройки.

– Сейчас будет готов ужин, – объявил он.

– Значит, теперь ты изобрел робота-повара? – заметила она.

– Это освобождает меня от лишней работы.

– Ты бы смог заработать еще не меньше миллиона долларов, если бы стал его продавать.

– Зачем? У меня сейчас и так больше денег, чем требуется при разумных потребностях.

– Ты бы позволил экономить время и другим людям.

Он пожал плечами.

Она заглянула в ту комнату, что была поменьше, где он, должно быть, жил. Она была обставлена очень скудно: кушетка, письменный стол, несколько полок, на которых размещалась его колоссальная микропринтная библиотека. В углу стоял мультитон: музыкальный инструмент его собственного изобретения, на котором он сочинял и исполнял музыку, недоступную для понимания людей и никем не любимую. Но человеческая музыка всегда казалась ему пустой и легковесной. Так же как и человеческое изобразительное искусство, литература, работа и сама человеческая жизнь.

– Как там у Лангтри продвигается работа над новым энцефалографом? – спросил он, хотя и мог догадаться, каким будет ответ. – Ты же собиралась помогать ему в этой работе, насколько я помню.

– Не знаю. – Она спросила себя, чувствуется ли в голосе накатившая на нее усталость. – Я все время провела в поисках, Джоуль.

С болезненной гримасой он отвернулся к автоматическому повару. На нем открылась дверка, и оттуда выкатился поднос с двумя тарелками. Он поставил их на стол, жестом указывая на стулья.

– Приступай, Пегги.

Машина против ее воли завораживала ее.

– Чтобы готовить так быстро, нужен индукционный элемент, – пробормотала она, – и мне кажется, картофель и горох хранятся прямо внутри. Но вот механическая часть…– Она покачала головой, не скрывая восхищения, зная, что конструкция должна быть чрезвычайно простой, но обнаруживающей чудеса изобретательности.

Из другого шкафчика показались две запотевшие от холода банки пива. Широко улыбаясь он поднял свою.

– Величайшее достижение человечества.

Она только сейчас поняла, как ей хотелось есть. Он ел медленно, наблюдая за ней, думая о неуместности доктора Маргарет Логан, уплетающей с волчьим аппетитом рыбу с пивом в хижине, укрывшейся в дебрях аляскинских лесов.

Может быть, ему стоило улететь на Марс или какой-нибудь спутник планеты. Но нет, тогда он оставил бы более отчетливый след, и его было бы проще разыскать: нельзя сняться на космическом корабле так же незаметно, как ускользнуть из Китая. Но уж если ему суждено быть найденным, лучше, чтобы это сделала она. Потому что потом она будет хранить его тайну с упрямой преданностью, которую он за ней знал.

Ее присутствие всегда оказывалось полезным – еще с тех пор, как он познакомился с ней, в научном комплексе Кембриджа, где помогал в разработке одного кибернетического проекта. Доктор наук двадцати четырех лет отроду с блестящей карьерой – редкость, а если это еще и очаровательная женщина, то

– уникум. Само собой, Лангтри был в нее безнадежно влюблен. Но она взяла на себя двойную работу и вдобавок к своим основным обязанностям стала помогать Уэдерфилду в его частной лаборатории, а от основной работы собиралась отказаться, когда истечет контракт. Она была ему более, чем полезна, и он не был слеп к ее чарам, но восхищался ею так же, как красивым пейзажем или грацией породистых кошек. И она была из тех немногих людей, с которыми он вообще мог разговаривать.

Была. Он исчерпал ее возможности в течение года, так же, как истощал всех других за месяц. Он теперь знал, как она среагирует в любой ситуации, что ответит на его замечание, знал ее чувства, ощущая их тоньше, чем она сама. И к нему вернулось одиночество.

«Но я не предполагал, что она меня найдет», – с горечью подумал он. После того, как он запланировал свое бегство, ему было уже все равно, а кроме того он не решался пройтись по логической цепочке последствий своего поступка. Вот, и теперь настал час расплаты: она – здесь.

Убрав со стола, он приготовил кофе и сигареты, и они начали разговор. За окнами спустилась ночная темень, но его лампы дневного света включились автоматически. Она слышала доносившийся издалека волчий вой, и ей подумалось, что лес ей ближе, чем эта комната, заставленная машинами, и мужчина, который сидит напротив, устремив на нее взгляд своих чересчур блестящих глаз.

Он уселся на легкий удобный стул, серая кошка вспрыгнула к нему на колени и уютно устроилась, мурлыча под прикосновением его тонких, ласкавших ее пальцев. Маргарет подошла и устроилась на скамеечке у его ног, положив руку на его колено. Бесполезно подавлять импульсивные движения, о которых он все равно догадывался заранее.

Джоуль вздохнул.

– Пегги, – медленно сказал он, – ты совершаешь ужасную ошибку.

Она на мгновение удивилась банальности его слов, а потом вспомнила, что он всегда говорил нескладно. Словно он не чувствовал нюансов, свойственных переживаниям людей, и был вынужден искать их механическим путем.

Он кивнул.

– Ты права.

– Но что с тобой? – в отчаянии воскликнула она. – Мне известно, что тебя все называли «холодным как лед», и «живым кинескопом», говорили, что в тебе – один мозг. Но это же не так. Я знаю, ты чувствуешь больше, чем любой из нас, только… только…

– Только по-другому, – мягко закончил он за нее.

– Ты всегда был странным, – без интонаций добавила она. – Ты ведь был вундеркиндом, не так ли? Ребенок с далекой, никому не известной фермы, поступивший в Гарвард в тринадцать лет и закончивший его в пятнадцать со всеми наградами и отличиями, которые там были. Изобретатель космических кораблей, приводимых в движение реактивным ионным потоком, контролируемого процесса распада ионов, средства от обыкновенной простуды, определения возраста геологической породы по кристаллической структуре и всего остального, что известно только Богу да Патентному ведомству. Лауреат Нобелевской премии в области физики за открытие относительной волновой механики. Пионер, открывший целую новую область в математике – теорию рядов. Автор блестящих работ по археологии, экономике, экологии и семантике. Основоположник новых школ в живописи и поэзии. Какой у тебя коэффициент интеллектуальности, Джоуль?

– Откуда я знаю? Что-нибудь около 200. В обычном понимании коэффициент интеллектуальности утрачивает свой смысл. Я был весьма глуп, Пегги. Большинство работ опубликовано мной в юном возрасте, когда я испытывал мальчишеское желание успеха и признания. А потом я просто не мог остановиться – так складывались обстоятельства. И потом мне надо было чем-то занять время.

– А потом в тридцать лет ты вдруг собираешь вещи и исчезаешь. Почему?

– Я надеялся – люди подумают, что я умер, – пробормотал он. – Я устроил великолепную имитацию авиакатастрофы над Гоби, но, должно быть, никто о ней не узнал. Потому что бедные преданные глупцы, подобно тебе, просто не могли поверить в то, что я могу умереть. Вам никогда не приходило в голову искать мои останки. – Он на мгновение прикоснулся к ее волосам, и она со вздохом положила голову ему на колени. – Жаль, что я этого не предвидел.

– Какого дьявола я влюбилась в такого чудика, как ты, понятия не имею, – наконец произнесла она. – Большинство женщин в страхе разбегалось от тебя, даже твои деньги не делали тебя привлекательнее. – Она ответила на собственные вопросы с точностью, отражавшей ее длительные размышления. – Только благодаря тому, что ты человек высшего порядка. После тебя любой казался таким банальным и пресным. – Она подняла глаза, и в них внезапно блеснуло страшное для нее понимание: – Ты из-за этого никогда и не женился? – прошептала она.

Он сочувственно кивнул. А потом медленно добавил:

– К тому же, я пока мало интересуюсь сексом. Понимаешь, я нахожусь в раннем юношеском возрасте.

– Нет, не понимаю.-Она не сдвинулась с места, но он почувствовал, как все ее тело напряглось.

– Я не человек, – спокойно объявил Джоуль Уэдерфилд.

– Мутант? Нет, этого не может быть.

Он ощутил сковавшее ее напряжение, горячку роящихся в голове мыслей и бессловесный поток нервной энергии, участившийся пульс – ее эндокринная система настраивалась на высший уровень опасности. Это был давний инстинктивный страх темноты и неизвестности и жажда необычного, поднимавшаяся искорками над пламенем-Маргарет держалась неподвижно, но напоминала животное, которое мечется в панике.

Через некоторое время, в которое он попросту тихо поглаживал ее волосы, она успокоилась и вновь обратила к нему свой взгляд, стараясь встретиться с ним глазами.

Улыбнувшись, насколько ему это удалось, он сказал:

– Нет-нет, Пегги, все это не могло произойти за одну мутацию. Тридцать лет назад летним утром меня нашли на пшеничном поле. Э… женщина… которая, должно быть, была моей матерью, лежала рядом со мной. Позднее говорили, что она была такого же физического типа, как и я, а из-за ее странного, излучающего блеск одеяния ее приняли за какую-нибудь циркачку. Но она была мертва – сожжена и разодрана на куски некими энергиями, от которых заслоняла меня своим телом. Вокруг лежало всего несколько осколков кристаллов. Люди их спрятали, а ее похоронили.

Уэдерфилды были местная пожилая чета, добрая и бездетная. Я был лишь младенцем, и они взяли меня к себе. Физически я развивался довольно медленно, а вот с умственным развитием дело обстояло иначе. Они стали мной очень гордиться, несмотря на мою странноватую внешность. Вскоре я изобрел отличный парик, под которым скрывал свою лысину, а с ним в нормальной одежде мне всегда удавалось сойти за человека. Но возможно ты помнишь, что я никому не показывался без рубашки и брюк.

Естественно, я скоро понял истинное положение вещен. Должно быть, где-то существовала раса, гуманоидная, но далеко превосходящая в своем развитии земных людей, а ее представители могли совершать межзвездные полеты. Каким-то образом мы с матерью оказались выброшенными на этой дальней планете, и в огромном мире Вселенной нас никто не смог найти.

Он молча откинулся на своем стуле. Наконец Маргарет прошептала:

– Насколько ты человек, Джоуль?

– Совсем немного, – ответил он, и его лицо озарила прежняя искренняя улыбка, так хорошо ей знакомая. Как часто она замечала у него такое выражение лица, когда он смотрел на результаты особенно хорошо выполненной работы! – Вот, я тебе сейчас покажу.

Он свистнул, сгоняя кошку с коленей. Еще свисток – и животное, пробежав комнату, потянулось лапкой к какой-то ручке. Оттуда показалось несколько пластин, которые кошка в зубах притащила хозяину.

Маргарет дрожа затаила дыхание.

– Никогда в жизни не видела кошку, которая была бы обучена выполнять мелкие поручения.

– Это несколько особенная кошка,-рассеянно ответил он и подался вперед, показывая пластины. – Это мои рентгенограммы. Тебе известен мой метод послойного фотографирования тканей? Я его разработал прежде всего, чтобы изучить себя. Признаюсь, я также эксгумировал останки моей матери, но они представляли собой женский вариант существа, аналогичного мне. Однако с помощью разновидности метода определения возраста по кристаллической структуре я выяснил, что ей было по меньшей мере пятьсот лет.

– Пятьсот лет!

Он кивнул:

– Это одна из причин моей уверенности, что я являюсь еще очень юным представителем своей расы. Кстати, ее кости не обнаруживали признаков старения, они соответствовали состоянию тканей человека в двадцатипятилетнем возрасте. Я не знаю, имеет ли данная раса столь долгую естественную продолжительность жизни или научилась прекращать процессы старения, но знаю, что могу прожить на Земле, по крайней мере, полтысячи лет. И, по-видимому, земное притяжение сильнее гравитации на нашей планете, так что пребывание на Земле неблагоприятно для моего здоровья.

Она была так заворожена, что смогла лишь кивнуть головой. Он водил пальцем по рентгеновским снимкам.

– Особенности скелета не очень заметны, но посмотри сюда и сюда: кости стопы, позвоночника и черепа совершенно иные. Затем внутренние органы. Как тебе известно, у человека никогда не бывало…

– Двойного сердца? – бесстрастно спросила она.

– Что-то в этом роде. Это единый орган, выполняющий больше функций, чем человеческое сердце. Но это несущественно, важна нейроструктура. Вот несколько снимков мозга, снятых на разной глубине.

Она подавила возглас изумления. Работая над энцефалографией, она хорошо изучила анатомию головного мозга человека, ни един человек не имеет в голове ничего подобного. Имелись аналоги: оболочка головного мозга, обильно пронизанная сосудами, продолговатый мозг, все прочее. Но были и другие разделы и выросты, не имевшие аналогов в головном мозге человека.

– Что это? – спросила она.

– Я не вполне уверен, – он говорил медленно, несколько брезгливо. – Вот это можно назвать телепатическим центром. Он чувствителен к потокам нервной энергии в других организмах. Сопоставляя человеческие реакции и слова с его движением, которое мне удалось зарегистрировать, я получил данные об очень ограниченных телепатических возможностях. Я также могу излучать мысли, но, поскольку ни один человек не в состоянии их воспринимать, мне не приходится пользоваться этим центром.

А этот вырост, по-видимому, предназначен для волевого контроля над функциями, которые у людей не поддаются волевому воздействию: блокирование боли, регуляция эндокринной системы и так далее -но я не смог научиться им пользоваться достаточно эффективно и не решаюсь ставить на себе особо смелые эксперименты. Существуют и другие центры, назначение большинства из них я даже не знаю.

На его губах появилась измученная улыбка.

– Ты ведь слышала о маугли – случаях, когда человеческие младенцы воспитываются животными? Они никогда не смогут научиться говорить и не приобретут специфичных для человека навыков, пока не попадут к людям. Вообще они едва ли принадлежат к человеческой расе. Я такой маугли, Пегги.

Она расплакалась, содрогаясь от рыданий, словно по мановению волшебной палочки. Он держал ее в объятиях, пока этот приступ не прошел, и она снова опустилась на скамеечку к его ногам, слезы тихо катились по ее щекам. Ее голос перешел на дрожащий шепот:

– О, мой милый, мой милый, как же ты одинок…

Одинок? Ни один человек не мог ощутить глубины его одиночества.

Сначала оно чувствовалось не так сильно. Ребенком он был слишком поглощен и воодушевлен расширением своих умственных горизонтов, не обращая внимания на то, что другие дети раздражают его, а те, в свою очередь, всей душой не любили его за чудаковатость и отстраненность и дразнили «зазнайкой». Его приемные родители вскоре поняли, что обычные мерки попросту не подходят ему, они не водили его в школу, а покупали книги и приборы, которые он просил. Они могли это себе позволить, так как в шестилетнем возрасте он запатентовал на имя Уэдерфилдов усовершенствованное сельскохозяйственное устройство, благодаря чему их семья стала более, чем состоятельной. Он всегда был «хорошим мальчиком», насколько это ему удавалось. У них не было оснований сожалеть, что они усыновили его, но их семья трогательно напоминала курицу, высидевшую утят и наблюдающую, как они уплывают от нее прочь.

Годы, проведенные в Гарварде, были поистине райскими, это был пир знаний, учебы, разговоров и дружбы с великими людьми, которые увидели в нем, серьезном ребенке, равного. У него и тогда не наладились отношения с обществом, но он от этого не страдал, студенты последнего курса казались ему тупыми и страшноватыми. Вскоре он научился, как лучше всего избегать общества – в конце концов, гениальные дети встречались и прежде. Его единственная проблема состояла в отношениях с психиатром, которому хотелось его сделать более «нормальным».

Он улыбнулся, вспомнив, какими довольно жестокими способами ему удалось избавиться от психиатра.

Но к концу курса он обнаружил, что жизнь имеет ограничения и здесь. Ему казалось совершенно бессмысленным высиживать лекции, на которых говорились самые очевидные вещи, и заниматься решением задач, которые решались его предшественниками тысячи раз. И профессора стали казаться ему несколько противными, он все чаще мог предугадать, что они ответят на его вопросы, а ответы становились все более избитыми.

Он уже давно сознавал, какова его подлинная природа, но предпочитал не распространяться на эту тему. И вот у него появилась мечта: найти свой народ!

Каков смысл во всех его действиях, если другие дети его расы совершали их играючи, в его величайших открытиях, не менее древних для его цивилизации, чем открытие огня людьми. Какой смысл гордиться достижениями, при виде которых безмозглые существа, окружавшие его, не могли даже воскликнуть: «Здорово сделано!»? Какая у него могла завязаться дружба с этими глупыми слепыми существами, вскоре становившимися не менее предсказуемыми, чем его машины: с кем он мог вместе думать?

Он с головой ушел в работу, преследуя простую цель – заработать деньги. Это давалось ему без труда. Через пять лет он стал миллионером, нанял агентов, которые освободили его от всяких забот и хлопот о его капитале, и у него появилась свобода выбора. Теперь он работал, чтобы убежать от мира.

Каким пустым, никчемным, пресным Мне кажется наш старый мир!

Но только этот мир. Где-то там, вдали между звезд…

Долгая ночь близилась к концу.

– Зачем ты сюда приехала? – спросил он у Маргарет. Его голос был теперь спокоен, в нем преобладала безнадежность. – Мне хотелось оставаться втайне. И выносить человеческое общество становилось не по силам.

Она, поколебавшись, спросила:

– Ты сумел изобрести летательный аппарат, перемещающийся со скоростью, превышающей скорость света?

– Нет. Ничто из моих открытий не снимает ограничений, вытекающих из теории Эйнштейна. Должен быть какой-то путь, но я не могу его найти. Не так уж это удивительно. Наш маугли, вероятно, так и не сможет сделать копию совершенных летательных аппаратов.

– Но как же ты тогда надеешься вырваться из Солнечной системы?

– Я подумывал о космическом корабле, пилотируемом роботом, который перелетал бы со звезды на звезду, а я пребывал бы в состоянии анабиоза. – Он объяснял это так небрежно, словно говорил о том, как починить потекший кран. – Но это оказалось совершенно неосуществимым. Мой народ не может жить где-нибудь поблизости, в противном случае было бы больше свидетельств его существования, а не одна авария корабля. Вполне возможно, что они даже не из нашей Галактики. Так что я оставлю эту идею напоследок.

– Но ведь вы с матерью были на каком-то корабле. Разве его так и не нашли?

– Только те несколько осколков, о которых я упомянул. Это наводит меня на мысль, что, возможно, мой народ вообще не пользуется кораблями. Может быть, у них есть какой-нибудь передатчик материи. Нет, моя главная надежда – найти сигнал бедствия, на который придет помощь.

– Но если их отделяет расстояние во множество световых лет…

– Я открыл странного рода… источник, хм, можно сказать, излучения, хотя оно не имеет отношения к электромагнитному спектру. Вибрируя определенным образом, энергетические поля вызывают поддающиеся определению эффекты в другом источнике, находящемся на расстоянии. Важно, что эти эффекты передаются без временной задержки и ослабления.

Раньше бы она загорелась любопытством. А теперь попросту кивнула.

– Но если временные или пространственные эффекты отсутствуют, как это излучение можно проследить? Они будут совершенно ненаправленными, если не удастся собрать его в пучок.

– Это я сделать не могу – пока. Я сделал запись алгоритма импульсов, которые соответствуют расположению звезд в этой части Галактики. Каждый импульс соответствует одной звезде, его интенсивность – ее абсолютной яркости, а интервал между ним и последующим импульсом – расстоянию до других звезд.

– Но это же одномерное представление, а пространство – трехмерно.

– Я знаю. Но все не так просто, как я рассказываю. Проблема подобного представления считалась одной из интереснейших задач прикладной топологии – мне потребовалась целая неделя на то, чтобы ее разрешить. Если тебе интересна математическая сторона, у меня есть заметки, но как бы там ни было, мой народ, обнаружив эти импульсы, может дедуктивно прийти к выводу о том, что я пытаюсь сообщить. Я поместил Солнце впереди всех серий импульсов, и они должны понять, вблизи какой именно звезды я нахожусь. Как бы там ни было, вряд ли найдется больше двух конфигураций, полностью идентичных этой Вселенной, и я такую конфигурацию зафиксировал. Я построил аппарат для автоматической передачи моего сигнала. Теперь мне остается лишь ждать.

– И сколько ты уже ждешь?

Он задумчиво улыбнулся:

– Уже около года – и никакого отклика. Я начинаю беспокоиться. Может быть, мне придется предпринять что-нибудь другое.

– Может быть, они вообще не используют твои ультраволны. Они могут быть неизвестны в той культуре.

Он кивнул.

– Вполне вероятно. Но что же мне остается?

Она молчала.

Джоуль пошевелился и вздохнул.

– Вот такая история, Пегги.

Она молча кивнула.

– Не жалей меня, – добавил он. – У меня все в порядке. Исследования – интересные. Местность мне нравится, и я здесь счастливее, чем где-либо еще.

– К сожалению, это мало о чем говорит, – ответила она.