Текст книги "Конец пути"

Пол Андерсон
Конец пути

"Счет от врача… Боли в груди… Наверное, ничего страшного… Возможно, от расстройства… Вчерашний обед… Кажется, Одри была рада меня видеть… Хотя, откуда мне знать… Может, попробовать выяснить… Но каким-же идиотом я буду выглядеть, если она…»

«Болван… Некоторых вообще близко нельзя подпускать к машинам… так, все в порядке, едем дальше… Не зря экзаменатор остался мною доволен… Я до сих пор еще ни разу не попал в аварию… Но, если честно – до сих пор боюсь ездить сам, особенно когда вокруг автобусы… Теперь прямо, на третьей скорости… пешеход в зеленой шляпе… Черт, опять проехал на красный свет…»

Можно сказать, что за пятнадцать лет он к этому почти привык.

Сейчас, идя по улице, он без труда мог думать о своем, а посторонние голоса звучали в мозгу еле заметным шумом. Конечно, время, от времени приходилось несладко, череп иной раз просто раскалывался от дикого визга.

Нормана Кейна привела сюда любовь к девушке, которую он никогда раньше не встречал и даже не видел. Сейчас, стоя на перекрестке в ожидании зеленого сигнала светофора, глядя на проносящиеся мимо автомобили, он желтыми от никотина пальцами машинально извлек из пачки очередную сигарету.

Наступил вечер. Половина пятого. Час пик. Обдавая все и вся ненавистью, огромное множество нервных систем двигалось к дому.

Может, стоило остаться в этом баре на Сан Пабло. Там так уютно: прохладный полумрак, дружелюбный полусонный разум бармена… Он без труда подавлял назойливые шумы сидевшей неподалеку чем-то раздраженной женщины…

…Нет, не лучше… Когда нервы настолько закалены шумом большого города, окружающую грязь как-то не замечаешь.

Странно, подумал он, до чего же, порой, мерзкое нутро у тех кто так безупречно вежлив и обходителен в быту. Находясь в обществе, они ведут себя безукоризненно, однако в глубине души… Не стоит думать об этом, лучше просто забыть. Во всяком случае здесь, в Беркли, лучше чем в Сан-Франциско или Окленде. Похоже, чем крупнее город, тем больше в нем зла; зла, таящегося в трех сантиметрах под лобной костью. А в Нью-Йорке вообще невозможно находиться.

Неподалеку от Кейна, явно кого-то поджидая, одиноко стоял незнакомый парень. По тротуару шла девушка. Симпатичная. Хорошая фигура. Длинные желтоватые волосы. Кейн лениво настроился на нее… так, так, у нее есть своя квартирка… она долго ее подыскивала… уступчивый управляющий. В голове юноши заметались распутные мысли. Когда она прошла мимо, он долго смотрел ей вслед… Взглядом самца.

Жаль – подумал Кейн – им было бы хорошо вместе. Он переключился на свои проблемы. Он ничего не имел против искреннего влечения людей друг к другу – во всяком случае, его разум относился к этому безразлично; сложность заключалась в другом: ужасно трудно бороться с внутренним, подсознательным пуританизмом. Господи, ну как будучи телепатом, сохранить в себе хоть каплю стыдливости. Частная жизнь людей, безусловно, их личное дело, если, конечно, она не лезет тебе в душу.

Вся беда в том, подумал он, что они причиняют мне боль, а я даже не могу им об этом сказать. Ведь они же просто разорвут меня на куски. Правительству (и, особенно, военным) не нужен человек, способный читать их мысли и секреты. Но их замешанная на страхе отчаяния ярость в сравнении со слепой ненавистью обывателя (того, кто в повседневной жизни выступает как внимательный муж, заботливый отец, хороший работник, искренний патриот) – показалась бы лишь невнятным бормотанием обиженного ребенка. Нет ничего страшнее гнева обывателя, мелкие грешки которого вдруг выплыли на поверхность…

Загорелся зеленый свет, и Кейн ступил на мостовую. Погода стояла ясная – в этой местности времена года не слишком отличались друг от друга; прохладный летний день, легкий ветерок. Впереди, в нескольких кварталах от него, на фоне бурых домов виднелось аккуратное зеленое пятнышко университетского городка.

«Ободранная кожа, обугливающаяся, разваливающаяся на куски плоть – и появляются кости – крепкие, чистые, белые кости… гвтиклфм…

Кейн остановился как вкопанный и почувствовал, как по спине скатились крупные капли пота.

А ведь мужчина выглядел вполне заурядно!

– Эй, ты, придурок! Ты что, хочешь попасть под колеса?

Кейн взял себя в руки и быстро перебежал на тротуар. Увидев на автобусной остановке скамейку, он сел и не двинулся с места, пока полностью не пришел в себя.

Некоторые мысли попросту невыносимы.

В детстве, когда приходилось тяжко, он отправлялся к отцу Шлиману. Разум священника был подобен колодцу, устроенному в пронизанной солнечными лучами роще; глубокому колодцу, поверхность которого была расцвечена золотистыми осенними листьями… Вода, впрочем, оказалась заурядной; имея острый минеральный привкус, она напоминала запах земли. В те смутные дни, когда в нем впервые проснулся дар телепатии, он часто бывал у отца Шлимана. С тех пор ему довелось повстречать множество хороших, мудрых, умиротворенных умов, однако, ни один из них не обладал такой ясностью мысли, такой внутренней силой.

– Я не хочу, чтобы ты ошивался подле этого святоши, понятно? – так говорил его отец, а он был человек с характером. – Ты сам не заметишь, как, начнешь боготворить бездушные образы.

– Но, они вовсе не бездушны…

С тех пор прошло уже много времени, но крик отца до сих пор звенел в ушах: «Иди к себе в комнату! И не попадайся мне на глаза. К утру ты должен выучить еще две главы из дейтерологии. Может, хоть это вселит в тебя истинно христианскую веру».

Вспомнив об этом, Кейн, прикурил очередную сигарету от предыдущей и криво усмехнулся. Он знал, что слишком много курит. И пьет. Но пьет не сильно. Опьянев, он становился абсолютно беззащитным перед лицом неумолимо накатывавших посторонних мыслей.

В четырнадцать лет он сбежал из дома. В противном случае дело кончилось бы исправительным учреждением. Конечно, он потерял отца Шлимана, но как, черт возьми, могли ужиться в одном мозгу воспитанный священником чувствительный юноша и рациональный разум отца? Известны ли психологам случаи садистского мазохизма? Кейн слишком хорошо знал: подобное сочетание существует.

И надо быть благодарным хотя бы за то, что дальность действия его телепатических способностей ограничивается парой сотен ярдов. Ребенок, способный читать мысли не был так уж беззащитен, как могло показаться. Сбежав из дома, он с легкостью преодолел бюрократические препоны и ужасы преступного мира. В конце концов, проехав через всю страну, он подобрал себе супружескую чету и, спустя некоторое время они благополучно его усыновили.

Кейн встряхнулся и снова встал. Бросив сигарету, он раздавил ее каблуком. Тысячи примеров из его богатого опыта свидетельствовали о том, что в этом жесте тоже кроется некий тайный эротический символизм, но… Как еще, черт возьми, загасить окурок? Оружие, кстати, тоже фаллическая штука, но ведь без пистолета порой просто не обойтись!

Оружие… Он невольно припомнил, как в 1949 году пришлось уклониться от воинской службы. До призыва Кейну довелось немало попутешествовать, и он был искренне убежден в том, что Америка стоит того, чтобы ее защищать.

Провести психиатра из призывной комиссии особого труда не составляло. Тогда его, помнится, признали неврастеником хотя, в принципе, за два года жизни в замкнутом коллективе он наверняка стал бы таковым. Выбора не было, но он до сих пор не мог избавиться от мучительного сознания позорности своего поступка.

Но разве все мы не грешим, и есть ли на земле хоть одно человеческое существо, избавленное от тяжкого груза стыда?

Из магазинчика навстречу ему вышел мужчина, и Кейн привычно вошел в контакт с его мозгом.

Просто следить за озвученным ходом мысли невозможно – слишком уж тесно взаимосвязано все в организме. Ведь память – это не просто пассивное хранилище информации, память, по сути, непрерывный процесс, протекающий где-то за пределами сознания. Ведь мы постоянно обращаемся к своему прошлому. И чем эмоциональнее воспоминания, чем мощнее они излучают, тем легче их принять и понять.

Незнакомца звали, да, впрочем, это неважно, ведь его личность столь же неизменна, как и отпечатки пальцев. Кейн привык рассматривать людей в виде неких многомерных, испещренных множеством символов карт. И, право же, имя играло отнюдь не самую важную роль.

Мужчина был профессором английского языка в университете. Сорок два года. Женат. Трое детей. Выплачивает кредит за дом в Олбани. Спокойный, устойчивый характер, впрочем, балагур. Среди коллег пользуется любовью и уважением. Всегда готов прийти друзьям на помощь. Сейчас к его размышлениям о завтрашних лекциях примешивались легкие обертона планов похода в кино и несколько тягостные переживания о том, что, несмотря на все заверения доктора, у него вполне может быть и рак.

Дальше шел список преступлений. Будучи мальчишкой – мучил кошку… давно забытые проявления Эдипова комплекса… потом онанизм… мелкие кражи, во общем, все как обычно. В юности: списывал на экзаменах, потом – смешная неуклюжая попытка… первая ночь с женщиной… тогда помнится, ничего не вышло… уж слишком он волновался… скандал в кафе – когда его с позором выставили оттуда. (Слава богу, что Джим, который все видел, сейчас далеко отсюда – живет в Чикаго) …и еще позднее: непроизвольное расстройство желудка на официальном приеме; женщина в отеле, когда он до безобразия надрался на конференции… и как он смолчал, когда увольняли старину Карвера… не нашел в себе сил возразить декану… и вот сейчас: до чего-же порой надоедает младший – ужасный плакса… и ведь нельзя никому дать понять о чем ты думаешь, сидя в одиночестве на кафедре и читая Розамонда Маршалла… когда тискаешь туго обтянутые свитерами девичьи груди… а эти грязные академические интрижки, незаслуженно присвоенная Симонсону ученая степень – только за то, что юноша удивительно красив… и липкий, постыдный страх в ту ночь, когда он понял, что смерть когда-нибудь подстережет и его…

Ну и что с этого? Профессор достойный человек, добрый и честный, и его внутренний мир должен принадлежать ему самому – только ему и его Ангелу-Хранителю. Лишь немногие из его тайных помыслов воплощались в жизнь. И пусть он спокойно хранит воспоминания в себе.

Кейн оставил его в покое.

Со временем телепатия научила его терпимости. Он привык не ожидать многого от первого встречного. Никто не был безупречен во всех отношениях… ну, разве что, отец Шлиман и еще некоторые… да нет, они тоже были людьми, им тоже были присущи отдельные слабости; вся разница в том, что они лучше других знали мир. Кейн поморщился от сознания собственной вины. Видит бог, он не лучше других. Возможно, даже хуже, но, однако, он не виноват – так уж получилось. Например, если ты испытываешь половое влечение, но не способен сосуществовать с разумом женщины, жизнь превращается в непрерывную пытку; подруг приходилось менять и тут уж ничего не поделаешь, даже если внутри тебя исступленно протестует аскетическое воспитание юности.

– Простите, нет ли у Вас спичек?

– А Лини уже мертва и я до сих пор не могу привыкнуть к мысли о том, что я никогда больше ее не увижу. Я, конечно, приспособлюсь к столь однобокой жизни, но, что делать сейчас, как выдержать пытку одиночеством по ночам…

– Конечно, пожалуйста…

Наверное, это и есть самое страшное: делить с ними печали и быть не в силах помочь, имея возможность лишь дать прикурить.

Сунув спички в карман, Кейн двинулся в сторону университета. На Оксфорд-стрит он ненадолго задержался. Слева возвышались два огромных университетских здания. Остальные виднелись впереди справа за стеной эвкалиптовой рощи. В пробивавшейся сквозь кроны деревьев свете трава казалась багряной. Прощупав мозг проходившего мимо студента, Кейн сообразил, где находится библиотека. Отличное, обширное книгохранилище. Возможно, где-то глубоко в его недрах и таится ответ на его вопрос. Разрешение на работу с фондами библиотеки у него было: молодой, талантливый писатель, ищущий материалы для нового романа.

Пересекая Оксфорд-стрит, Кейн невольно улыбнулся. Литература, пожалуй, единственное, чем он вообще мог заниматься. Жизнь в сельской местности избавляла его от контакта с воспаленными умами сограждан. Пришедшая с годами способность чувствовать и понимать их души, а также то, что пять минут в людном месте обеспечивали его материалом на дюжину рассказов – все это приносило неплохой доход. Единственное, что тяготило – практически неизбежная в таких случаях популярность, связанные с изданием книг деловые поездки в Нью-Йорк, вечера встреч с читателями, литературные чаепития… этого он не любил. Хотя, если очень захотеть, можно оставаться в тени.

Они объявили, что никто, кроме его агента, не знает, кто такой Б.Трейвен. Как-то раз Кейну пришло в голову, что этот самый Трейвен – вполне может оказаться сродни ему. И прошло много времени пока он, наконец, не пришел к выводу, что… Нет. На Земле он один единственный – бесконечно одинокий мутант, если не считать…

Вот уже три года эта мысль не давала ему покоя… Опять нахлынули воспоминания. Он как бы снова сидел в вагоне-ресторане ночного экспресса, пронзавшего просторы Вайоминга. И когда за окнами грохотал встречный поезд западного направления, его будто обожгло… бокал выпал из рук… разум ослепило вспышкой ее мысли… они узнали друг друга… затем контакт пропал. Тогда, черт возьми, надо было хвататься за рычаг аварийной остановки… и ей надо было сделать тоже самое. Они оба должны были остановить свои поезда и, пробежав по шпалам, протянуть друг другу руки.

Теперь поздно. Три года прошли в томительной пустоте. Где-то рядом на земле жила… или когда-то жила молодая женщина; она тоже обладала телепатическими способностями, а прикосновение ее разума наполняло нежностью.

Он ничего не знал о ней. Сойдя с поезда, он бросился к частным детективам. (Но, что он мог им сказать? «Я ищу девушку, которая такой-то ночью находилась на таком-то поезде?..) Объявления во всех крупных газетах тоже ничего не дали, не считая нескольких странных писем. Возможно, она не читала разделы с личными объявлениями – да он и сам в них никогда не заглядывал. Кейн, как никто другой тонко чувствовавший и понимавший человечество, видел в них слишком много горя, и это было тяжело.

Может, хоть библиотека… как-то наведет его на след… Как известно, если в конечном пространстве содержатся две точки, а одна из них постоянно движется так, чтобы обойти все бесконечно малые объемы dV, – она непременно столкнется со второй, причем, спустя конечное время… но только при условии что, та, другая, все это время не двигается с места.

Кейн пожал плечами и по извилистой дорожке начал спускаться к воротам. Подойдя ближе, он увидел усталого полицейского, который следил за тем, чтобы внутрь городка проезжали машины, имеющие соответствующее разрешение. Один из парадоксов прогресса: тонна стали перемещает в пространстве одного-двух людей так быстро и надежно, что становится практически независимой. При этом она непрерывно сжигает невосполнимую нефть и душит, душит породившие ее города. Телепатическое общество должно быть устроено более рационально: можно будет проследить и как-то излечить малейшие потрясения детской души… толстый слой вины и порока можно будет отбросить, ведь каждый сможет наверняка знать, что остальные сделали то же самое… люди не смогут убивать… ведь они будут чувствовать как умирает жертва…

Адам и Ева? Пожалуй, из двух людей здоровое человечество все-таки не создать. Но если наши дети тоже окажутся телепатами (и если мы полностью посвятим себя этой задаче, учитывая, что, судя по всему, подобных нам мутантов – немного) – мы могли бы исследовать как наследуется этот дар, и если в каждом последующем поколении таких как мы будет все больше и больше, то когда-нибудь мы, наконец, сможем раскрыться. Наши психологи придут на помощь тем, кто страдает глухотой разума… Человек станет прекрасным, чистым, здоровым…

День приближался к концу. Его окружали студенты. Сидя на траве, они непринужденно болтали, весело смеялись. Им предстоял ужин, свидания; возможно, несколько кружек пива или прогулка на холмы – если смотреть оттуда, город похож на некое загадочное созвездие… а потом, полная открытий ночь за учебниками. Наверное, прекрасно быть молодым и глухонемым с точки зрения телепатии.

Мимо пробежала собака, и Кейн с головой окунулся в простое бессловесное счастье, каковым является жизнь здорового, красивого всеми любимого четвероногого.

А может действительно лучше быть собакой, чем человеком? Нет, ни в коем случае. Ведь если человеку дано знать больше горя, на его долю приходится и гораздо больше счастливых минут – это примерно тоже самое, что и быть телепатом: ты, конечно, легко раним, да. но подумай об этих глухонемых! Их разум обречен на вечное одиночество, ты способен полностью слиться в любви не только в порыве страсти, но и духовно…

Кейн подошел к библиотеке и, прежде чем войти, решил, что не помешает выкурить еще одну сигаретку. Стоя на ступенях, он прикурил и глубоко вдохнул дым, заметив при этом легкое удивление в глазах проходившей мимо женщины. Настроившись на нее, Кейн узнал, что курить можно и внутри – в холле. Что ни говори, телепатия – полезная вещь. Нет, на солнышке курить гораздо приятнее. Кейн сладко, всем телом потянулся, расслабляясь физически и умственно.

«Давай-ка теперь посмотрим, как пройдет подстановка с интегралом от логарифма икс по икс. Положим игрек равным логарифму икс… Это становится забавным. Интересно, в чем тут видел красоту Эвклид…

Сигарета выпала изо рта. Сердце стучало так, что, казалось, заглушало метавшиеся в мозгу мысли студента – физика, с виду вполне нормального молодого человека, поглощенного радостью от найденного красивого решения задачи, и… странное ощущение, что мысли студента прослушивает кто-то еще…

Она…

Стоя с закрытыми глазами, Кейн судорожно глотал воздух, словно только что взбежал на высокую гору.

«Ты здесь? Ты здесь?»

«Не могу поверить: или мне кажется?…»

«Я, это тот самый мужчина в поезде…»

«А я та самая женщина…»

Вот она волнующая общность умов!

– Эй! Эй, мистер! Что-нибудь случилось?!

Кейн чуть было не закричал. Ее мысль доносилась словно издалека и была еле заметна – он слышал лишь приглушенные обрывки фраз, а тут еще посторонние!

– Нет, благодарю вас, я в норме. Просто голова слегка закружилась.

«Где ты? Как мне найти тебя, милая?»

Образ большого белого здания… «Я сижу на скамейке у входа – пожалуйста, приходи скорее. Я даже и представить себе не могла, что такая встреча возможна…»

Кейн сорвался с места. Впервые за пятнадцать лет ему было абсолютно наплевать на окружающих. Их изумленные взгляды он сейчас просто не замечал. Кейн несся к ней, и она тоже бежала навстречу ему.

«Меня зовут Норман Кейн… Но это ненастоящее имя. Я принял его от людей, которые усыновили меня после того, как я сбежал от отца. (Мать умирала ужасно, в темноте, и он не давал ей снотворного, хотя и было известно, что это рак. Он говорил, что это грех, а боль – лечит душу… Знаешь, он, по-моему, искренне верил в это.) Когда во мне проснулся дар, я пару раз проговорился, и он, считая, что это колдовство – жестоко избивал меня. С тех пор, я всю жизнь искал тебя. Я пишу книги, но они только ради денег. Мне кажется, что я ожил только сейчас…»

«О, мой бедный, несчастный любимый! У меня все было спокойнее. Я обретала этот дар постепенно и со временем научилась скрывать свои способности. Мне двадцать лет. Сюда я приехала, чтобы учиться, но… Что такое книги по сравнению с…»

И вот, он увидел ее. Конечно, не красавица, и однако, в ее облике не было ничего отталкивающего… Добрые мягкие глаза, нежный рот.

«Как мне тебя называть? Для меня ты всегда будешь ТЫ, но должно быть какое-то имя для внешнего мира… У меня есть дом за городом… и соседи там неплохие люди… настолько, насколько позволяет им жизнь.»

«Да, возьми меня с собой и давай никогда не расставаться…»

Они подбежали друг к другу и замерли. И им не нужен был поцелуй или даже рукопожатие… пока. Но умы рванулись навстречу друг к другу и слились воедино.

ПОМНЮ, КОГДА МНЕ БЫЛО ТРИ ГОДА, Я ПИЛ ВОДУ ИЗ УНИТАЗА… БЫЛО В НЕМ ЧТО-ТО ЗАГАДОЧНОЕ… В ДЕТСТВЕ Я ЧАСТЕНЬКО ТАСКАЛ МЕЛОЧЬ У МАТЕРИ ИЗ КАРМАНОВ А ПОТОМ МЧАЛСЯ В ЛАВКУ ЗА МОРОЖЕНЫМ… ПОВЗРОСЛЕВ, Я ЗАКОСИЛ ПРИЗЫВ В АРМИЮ… А ВОТ НЕКОТОРЫЕ ГРЯЗНЫЕ ЭПИЗОДЫ ОБЩЕНИЯ С ЖЕНЩИНАМИ…

КОГДА Я БЫЛА МАЛЕНЬКОЙ, Я ТЕРПЕТЬ НЕ МОГЛА СВОЮ БАБУШКУ, ХОТЯ ОНА ВО МНЕ ДУШИ НЕ ЧАЯЛА… И ВОТ КАК-ТО РАЗ Я ПОЗВОЛИЛА СЕБЕ МЕРЗКУЮ ВЫХОДКУ… ПОМНЮ, В ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ, ИЗ-ЗА ОДНОГО СЛУЧАЯ, Я СТАЛА ПОСМЕШИЩЕМ… Я ВСЕГДА БЫЛА ЗАСТЕНЧИВОЙ… ВСЕГО БОЯЛАСЬ… НО МОИ ПРОНИКНОВЕНИЯ В ЧУЖОЙ РАЗУМ ИСЧИСЛЯЮТСЯ ТЫСЯЧАМИ.

Они с ужасом взирали друг на друга.

«Это вовсе не грех. Я убежден, что грешны все без исключения и обладай они нашими способностями, они тоже занимались бы этим. И в этом нет ничего особенного или там ненормального… Все обусловлено обычными инстинктами и стесняться тут нечего.»

«Это так, ведь ты же знаешь обо всем, что бы я не совершила в прошлом. Тебе известны все мои самые сокровенные желания и мысли, все мои глубоко скрываемые недостатки… Я знаю, что все это чепуха, но это было заложено в меня при рождении, и я никогда и ни кому не признаюсь в том, что такое живет во МНЕ.»

Мимо еле слышно прошуршал автомобиль. Легкий летний ветерок шелестел листвой деревьев.

Держась за руки прошла парочка влюбленных.

В пространстве холодно повисла мысль. Мысль, одновременно запульсировавшая в двух слившихся воедино умах…

«Убирайся! Я ненавижу тебя!»