Текст книги "И умереть некогда"

Глава XI

Право же, думал Гюстав, такой разговор, какой произошел у них с Джонсоном, доставляет немало удовольствия. Нечего и притворяться, будто это не так, – он получил удовольствие, и притом куда бо́льшее, чем от чего-либо другого. Но от такого разговора до следующего шага, до участия в управлении механизмом, – а он не собирался этим заниматься, – была целая пропасть, та самая пропасть, которая отделяла его жизнь прошлую от жизни настоящей. И все же он ощутил подлинное наслаждение, показав свою силу, заставив посчитаться с тем, что он существует. И потом для мужчины это вопрос принципа, почти чести. Да, конечно, теперь ему придется следить за ходом операции, но ведь никто не согласится поставить свое имя неизвестно под чем, хотя бы на время: всегда нужно точно знать, как оно будет использовано.

Контора была открыта. Новая секретарша оказалась деятельной, опытной. Гюстав начал «налаживать дело».

Просматривая контракты и договоры о приобретении участков, ставя свою подпись под протоколами переговоров, в которых он участвовал наряду с Джонсоном, – переговоров долгих и таких нудных для постороннего, – он убеждался, что без него этот последний совершил бы немало ошибок. Оставалось только удивляться, как этот человек, достаточно понаторевший в делах, до сих пор не уразумел, что перед ним не просто шофер, владеющий английским языком, обладающий житейской сметкой и в общем неглупый. Гюстав привнес в переговоры такое чутье, такое умение предвидеть, какое может быть лишь у человека тертого, набившего себе руку на крупных сделках. И если Джонсон по-прежнему считал, что Гюстав руководствовался только инстинктом, значит, он не слишком хорошо разбирался в людях.

Джонсон всего этого не знал и не мог предполагать, но интуитивно шел по верному пути – об этом свидетельствовал его разговор с Фридбергом по поводу кандидатуры генерального секретаря: он все-таки кое-что понял или, по крайней мере, предугадал. Не зная, кем был Гюстав в прошлом, он, естественно, мог лишь считать его человеком удивительно способным и ловким, но отнюдь не опытным, поскольку о существовании этого опыта он и не подозревал. В последующие дни Гюстав так себя показал, что Джонсон готов был преклоняться перед ним, видя, как быстро, с помощью всего одной секретарши, Гюстав сумел навести порядок во всех делах и даже пересмотреть некоторые пункты договоров, заскочив на минутку на своем «бьюике» к какому-нибудь нотариусу, который как раз готовил договор, или, если Джонсон был занят в другом месте, непосредственно к владельцу. А как он создал Компанию по прокату автомобилей «люкс», – и откуда только он брал на все время, – определил ее бюджет, разработал структуру, наметил список поставщиков, – словом, поставил компанию на ноги, ничего не упустив из виду! И вот постепенно – надо же облегчить себе жизнь, – зная, что контора, разместившаяся в бывшей квартире Валлоне над гаражом, находится у него под рукой и что он в любой момент может проконтролировать все, что там происходит, Джонсон предоставил Гюставу полную свободу: ведь все, что тот делал, неизменно получало его одобрение, а часто он и сам не мог бы сделать лучше; зато теперь, думал Джонсон, у него самого будет больше времени заняться Итальянской компанией, а также и другими, которые тоже надо создавать, поскольку это все-таки единый концерн, хотя и охватывающий разные районы.

Впрочем, так же представлял себе это и Гюстав. Средиземноморский комплекс, с которым силою обстоятельств он оказался связанным и в котором на его долю выпало создание СКОПАЛа, являлся лишь частью целого. События и собственная находчивость принесли ему пост генерального секретаря всего концерна, и для него важно было не только то, что он занял ответственный пост в такой организации, – с моральной точки зрения, говорил он себе, ибо материальная его заинтересованность ограничивалась на сегодняшний день жалованьем генерального секретаря ЕКВСЛ, и только завтра главы СКОПАЛа, – важно было доказать себе, что хоть он и считается погибшим в Орли, но он жив и все тот же, несмотря на другое имя.

У него оставалось очень мало времени для Лоранс, но он знал, что она тут, в глубине его жизни, in the background[7]7
  На заднем плане (англ.).


[Закрыть], как неотъемлемая часть театрального задника, как декорация, без которой его существование, – да, оно пошло по иному пути, как он того хотел, желая сделать свою жизнь менее кипучей, но нельзя же выхолостить из нее все! – не имело смысла. И потом он любил Лоранс, – он это знал. И он собирался на ней жениться. Он даже выбрал время написать в Курпале господину Шатрио, этому мэру, который в период Сопротивления выдал ему документы. Значит, он намерен сдержать свое слово, сдержать его во всем, что касалось этой молодой женщины, купить для нее дом, – к тому же, говорил он себе, сейчас, когда он так занят, это отвлечет ее, займет, – дом, под крышей которого они начнут общую жизнь, который станет их очагом, не то, что эта неуютная и обветшалая квартира на Французской улице.

– Поищи, поспрашивай. Несомненно, можно найти прелестную и не слишком дорогую виллу.

– Но у тебя же нет денег!

То есть как это у него нет денег? Всегда можно найти деньги, если хочешь что-то сделать, что-то предпринять, а ведь он как раз и согласился заняться делами Джонсона и Фридберга, – убеждал себя Гюстав, – чтобы Лоранс могла располагать деньгами.

– Если человеку нужны деньги, он всегда их найдет.

Она широко раскрыла от удивления глаза, боязливо развела руками.

– Но нельзя жить в расчете на будущее, брать на себя обязательства, залезать в долги.

– С сегодняшнего дня я получаю триста тысяч франков в месяц.

Триста тысяч! Да они с бабушкой жили на Французской улице меньше чем на сорок тысяч в месяц, включая стоимость квартиры, но, исключая, конечно, траты, в которых старушка не могла отказать своей внучке.

– Так много. Вот чудесно! Столько денег!

– Три с половиной миллиона в год. Да еще жалованье в СКОПАЛе. Наверное, столько же… а может, и больше.

– Так мы, значит, стали богатые!

– Человек никогда не бывает богатым. Единственное богатство его – здесь, – и он постучал себя по лбу, – а коробочка у меня еще далеко не пуста.

– Значит, ты и раньше ворочал такими делами?

– Огромными.

– Но ведь у тебя же не было денег – почти не было, – когда я тебя встретила!

– Значит, ты решила жить со мной не из-за богатства, – сказал он, ловко увернувшись от необходимости прямо отвечать на вопрос. – Ну, а насчет дома, – добавил он, – я хочу, чтобы ты занялась этим немедленно.

– А если ты лишишься места?

– Устроюсь куда-нибудь еще.

– Другое такое трудно будет найти. Согласись, что это просто чудо.

– Никаких чудес не бывает. Чудеса человек делает сам. – Он поцеловал ее и добавил: – Лоранс, девочка моя, поищи и найдешь. В твоем распоряжении до десяти миллионов…

– Десяти!

– Мы выплатим эту сумму – если считать жалованье по обеим компаниям – меньше чем за два года. Зато будем сами себе хозяева. Часть денег дадим наличными.

– Как так?

– Возьмем кредит в Сельскохозяйственном банке.

– Что-то я не пойму.

– И не старайся понять. Делай так, как я тебе говорю. Найди что-нибудь, остальное предоставь мне.

Она послушалась. С этой минуты она принялась обходить агентства, осматривать дома – на берегу моря, в горах, даже в Симьезе; заехав туда, она воспользовалась случаем и пошла помолиться на могилу старушки, которая ее так любила. Стоя на коленях у могилы, она все рассказала ей, как когда-то:

– Бабушка, я так счастлива. Я встретила человека, которого полюбила. И он несомненно тоже любит меня. Он талантливый – по-своему. И он очень балует меня и хочет, чтобы у меня все было… И я знаю, что он сможет мне все дать. Бабушка, у меня будет свой дом, я выйду замуж, у меня будут дети, которые будут похожи на него, – жизнь моя устроена.

Вернувшись к воротам, у которых, поигрывая ключами, дожидался ее представитель агентства по продаже недвижимости, Лоранс спросила:

– Я не долго заставила вас ждать?

– Что вы, мадам, мы всецело в распоряжении клиентов. А теперь, раз вилла «Мелани» вас не вдохновляет, я покажу вам другую, на холме – «Приятное отдохновение», оттуда открывается идеальный вид.

Виллы были на все вкусы, самые разные. Обычно открывалась кухонная дверь, затем агент, опережая посетительницу, распахивал окна, и яркий полуденный свет заливал комнаты, безжалостно обнажая все их недостатки – пятна на стенах и потолках, стертые ступени лестниц, толстый слой пыли на старых уродливых вещах.

– Шесть комнат. Следовательно, можно поставить шесть кроватей. Это значит, что можно разместить, по крайней мере, восемь, – десять человек… Как видите, очень удобно для жилья.

Сад обычно не был возделан; несмотря на свежий воздух, врывавшийся в распахнутые окна, в комнатах стоял затхлый запах, несло уборной, засорившимися раковинами. И Лоранс спрашивала себя:

«Хотелось бы мне здесь жить?»

Она сама не знала. Она знала только одно – что у нее будет дом, свой дом, куда вечером будет возвращаться Гюстав. Значит, главное, чтоб был гараж. А дом – любой дом – можно переделать, убрать, заново обставить: ей вовсе не нужна вся эта рухлядь, когда на Французской улице у нее есть прекрасная старинная мебель. И все она устроит как следует; ведь если они будут жить вдвоем, то это уже будет «дом».

Целых две недели провела она в поисках. Осмотрела все, что можно. И остановила свой выбор на пяти виллах. Когда все возможности были исчерпаны и смотреть уже было нечего, она сказала как-то вечером Гюставу:

– Придется тебе поехать со мной, я не могу без тебя решить.

– Но, детка моя, откуда же мне взять время…

– Выбрать дом, дом, где мы будем жить, – это ведь очень важно. А ты как раз говорил мне, что Джонсон уезжает в Италию.

– Через три дня.

– Ну, вот мы и съездим через три дня.

– Мне, возможно, придется поехать с ним: я предпочитаю знать, что он будет там делать.

– Но не ты же хозяин всего дела.

– Именно поэтому. Ну-ка, расскажи, что ты нашла.

Она принялась описывать дома:

– Один дом – самый лучший – расположен наверху, возле Симьезской гостиницы, ну той, что называется «Альгамбра». Но вопрос в цене. А остальные…

– Я сам посмотрю.

– Значит, ты поедешь со мной?

– Послезавтра.

– Обещаешь?

– Да.

– Ах, любовь моя!..

При одной мысли, что он поедет, с ней, волна счастья, почти физического наслаждения захлестнула ее.

– Любовь моя, ты так устал. Дай я сниму с тебя ботинки. Нет, нет, позволь… это для меня удовольствие…

Она засуетилась вокруг него, уложила в постель, прикорнула рядом. Он прижал ее к себе, но она чувствовала, что мысли его далеко.

– Ты все насчет дома думаешь? – спросила она.

Он в изумлении открыл глаза и даже не попытался притвориться.

– Нет. Я думал о Джонсоне. И еще о телеграмме Фридберга. Джонсон все-таки вынужден был мне ее показать.

– Ну, и что же в ней было?

– Ты не поймешь, слишком долго объяснять. Хватит с тебя и домашних дел, моя хозяюшка.

Значит, хоть он и обнимал ее, но просто так, по привычке, а сам был далеко от нее, на другой планете.

– Спи, любовь моя.

Он закрыл глаза, попытался заснуть. Но сон не шел: с этим Фридбергом надо быть начеку.

Он сказал:

– Вот в среду Джонсон уедет в Италию, и я буду весь в твоем распоряжении. Я приеду домой обедать, и потом мы сразу поедем смотреть твои дома, пока еще светло. Я выделю для этого два часа.

– О, этого вполне достаточно, чтобы все посмотреть.

В два часа агент по продаже недвижимости позвонил у их двери. Гюстав приехал поздно и еще сидел за столом.

– Не спеши, заканчивай.

– Нет, нет… Мне еще надо заглянуть в контору: мадемуазель Клер ждет меня, чтобы подписать контракт.

Агент, обрюзгший толстяк, уже успевший устать, хотя они еще и не сдвинулись с места, предложил:

– Если не возражаете, поедем в моей машине, а то там маленькие улочки, не развернетесь…

Лоранс подумала: «Значит, сегодня я опять не поеду в „бьюике“.

Они направились к машине агента – черному «ситроэну».

– Садись рядом с мосье, – сказала Лоранс.

– Нет. Я лучше сяду с тобой.

Он сел на заднее сиденье, с ней рядом, и взял ее за руку. Она была тронута до слез. Значит, они едут вдвоем выбирать себе дом, собственный дом. Плохо, конечно, что она теперь мало видит его, но такова цена их счастья, – Гюстав ведь и надрывается-то для того, чтобы лучше устроить их жизнь. Она продолжала сидеть молча, не отнимая у него руки. Но видя, что и он молчит, она немного погодя спросила:

– О чем ты думаешь?

– Об Италии. Надо было мне сказать Джонсону… – И оборвал фразу. – Давай думать о доме, – заключил он.

Агент остановил машину в западном пригороде.

– Сейчас вы увидите хорошую виллу, быть может, не слишком современную, но отлично расположенную…

– У моря?

– Да. Почти на берегу. Впрочем, не совсем. Но вид отличный. Что касается дома…

– Об этом я буду сам судить.

Они вышли из машины, и началась обычная, такая знакомая теперь Лоранс, церемония: с большим трудом открывается дверь – агент почему-то никогда не мог сразу найти нужный ключ, – распахиваются окна, и вам показывают дом, как нечто уникальное, во всех отношениях совершенное, не имеющее недостатков. В торжественных выражениях воздается хвала саду, виднеющемуся за широкими стеклянными дверьми. «Подвалы – необыкновенные».

– А какая кладка, мосье! Вы только обратите внимание на толщину стен.

– Да нет, право же, ничего особенного.

– Но и неплохо. За семь-то миллионов.

– Покажите мне что-нибудь еще.

– Я привез вас сюда, мосье, только для очистки совести… и по желанию мадам.

– Тебе нравится этот дом, Лоранс?

– Нет. Но цена…

– Лучше заплатить дороже и иметь что-то более приемлемое.

– Я тоже так считаю, мосье, – говорит агент. – Давайте посмотрим другой, если желаете. Правда, это не так близко отсюда.

– Тем лучше. Мне не нравится этот квартал.

Они посмотрели другой дом, и он тоже, как и первый, не понравился Гюставу. Он сразу видел все недостатки, весь «брачок».

– Мосье нелегко угодить, – заметил агент.

А сам подумал, что этого клиента не проведешь и всучить ему какую-нибудь дрянь не удастся. Вот с дамочкой что угодно прошло бы, и он уже радовался тому, как ловко сумеет ее облапошить. Но он не учел мужа. А муж оказался парень не промах, соображающий, и вопросы задавал как раз те, какие нужно, самые щекотливые. Да, пока дело не сделано, никогда нельзя радоваться!

Они осмотрели пять домов, на которых остановила свой выбор Лоранс. Выходя из последнего дома, Гюстав спросил:

– И это все?

– Да, все в пределах вашей суммы… той суммы, которую назвала мне мадам: десяти миллионов…

– Вот уж никогда бы не дал десяти миллионов за эту дрянь, – сказал Гюстав.

– Если кое-что изменить, можно было бы очень неплохо оборудовать эти дома, особенно последний. Вид необыкновенный. И стены хорошие.

– Да на него надо затратить еще десять миллионов, чтобы получилось что-то стоящее.

– Ну, не десять… может быть, миллионов пять-шесть…

Гюстав передернул плечами. Агент добавил не без едкости:

– Видите ли, когда человек ограничен в средствах…

– Кто это вам сказал?

– Так ведь… мадам…

А Гюстав думал о том, в каких домах он жил в Нью-Йорке, чем он там владел. Нет, если уж иметь дом, то не такой уродливый и жалкий. И дело тут не в привычке, не во вкусах, – просто надо логически, рационально подходить ко всему. Эти лачуги не доставят ему никакого удовольствия, а если он вздумает такую продать, даже затратив какую-то сумму, чтоб привести ее в порядок, – прибыли все равно не получит.

– Уж лучше я потрачу двадцать миллионов…

Лоранc в ужасе посмотрела на него. Двадцать миллионов! Даже представить себе такое трудно. Уже и десять казались ей огромным бременем, – ведь у них же не было десяти миллионов. А Гюстав подумал: «До сих пор я собирался ограничиться контрольными функциями и не встревать в итальянское дело. Но ради дома я на все пойду».

– Двадцать миллионов – оно, конечно! – проговорил агент. – Надо было вам сразу мне сказать. За двадцать миллионов можно получить нечто совсем другое.

– Что же, например?

– Роскошные дома с парками…

– А участки? Они у вас тоже есть?

– Ах, мосье, у меня-как раз есть великолепный участок, повыше, над Симьезом. Редкостный. Засажен великолепными деревьями – сосны, пробковый дуб, эвкалипты. Такое не часто встретишь… но дорого. Владелец просит семнадцать…

– Покажите мне его, – сказал Гюстав.

Они снова сели в машину, поехали вверх; Лоранс молчала, потеряв дар речи.

Вышли они на площадке, венчавшей холм и господствовавшей над всей округой. Да, место было поистине великолепное. Они прошли за ограду из колючей проволоки – она была повалена в одном месте: должно быть, соседские мальчишки устроили лаз в этот рай и играли там в индейцев или в войну. Гюстав, широко шагая, молча пробирался сквозь заросли, Лоранс следовала за ним. Дойдя до того места, откуда открывался вид на безбрежное море, Гюстав, не оборачиваясь к агенту, бросил:

– Даю четырнадцать.

– Не пойдет, мосье. Владелец…

– Я сам поговорю с ним. Устройте мне свидание на будущей неделе.

– Завтра, если хотите.

– Нет. Завтра я уезжаю в Италию.

– А ты же говорил мне… – начала было Лоранс.

– Я решил это сейчас. В таком случае, я доведу дело до конца, когда вернусь оттуда.

– Но… Гюстав… подумай!

– О чем же думать? Мне здесь нравится. А дом мы сами себе построим.

– А деньги?

– Это будет обычная финансовая операция, к тому же в данном случае, по-моему, неплохая.

– Да, но… деньги… деньги!.. – повторяла Лоранc, словно плакальщица, причитающая над гробом.

– Не волнуйся, – сказал он тихо, мягко, привлекая ее к себе. – Не волнуйся, я уже знаю, где я их возьму.

Глава XII

В тот же вечер Гюстав позвонил Фритшу. Он уже заметил, что человек этот, будучи педантом, начисто лишен чутья и воображения. Настоящий же делец непременно должен обладать двумя качествами: чувством меры и духом созидания, умением точно рассчитывать и широко смотреть на вещи. Следовательно, с Фритшем надо начинать с «азов», надо навести его на след каких-нибудь козней, – тогда все пойдет как по маслу.

Гюстав решил прикинуться трусом и дураком.

– Господин Фритш, – сказал он ему по телефону (слышно было очень плохо, и это не облегчало понимания), – господин Фритш, я позволил себе позвонить вам, потому что нахожусь в крайней растерянности и, будучи, как и вы, французом, чувствую, что должен попросить у вас совета.

Таким образом Гюстав намеренно втягивал в игру этого Фритша, который на другой день после заседания учредительного совета канул в небытие. О, втягивал ненадолго, пока Фритш будет нужен ему.

– Господин Фритш, – продолжал он, – у меня сложилось впечатление, что, взвалив на себя обязанности генерального секретаря, я взялся за очень трудное, очень тяжелое дело, которое каждую минуту ставит передо мной все новые проблемы.

– Что такое?

– Я говорю – новые проблемы… – повторил Гюстав более громко.

– Какого рода?

– Господин Джонсон уехал в Италию.

– Ну и что?

– Я знаю, что у меня здесь много работы, но вы не можете не вспомнить, как вы хвалили меня за то, что, еще не участвуя в вашем деле, а будучи всего лишь шофером и переводчиком Джонсона, я играл при нем роль сдерживающей силы… смею даже сказать, силы… контролирующей…

– Мы все признали…

– Да, все. Иными словами: вы, немец, О'Балли и Беллони. Что же до Фридберга…

– Я знаю. Фридберг с Джонсоном…

– Вот именно. Именно это я и хочу сказать. И как раз об этом я подумал, прочитав телеграмму, которую Джонсон получил вчера от господина Фридберга перед своим отъездом в Италию.

– Ага!.. Вы, значит?..

– Телеграмма случайно попала мне в руки. Должен сказать – надеюсь, вы меня поймете, господин Фритш, – что при той ответственности, которую возложили на меня, при том, что я обязался перед всеми вами защищать общие интересы дела, я должен стараться быть в курсе всего, что замышляется… во всяком случае, американцами.

– Я могу лишь одобрить ваше желание.

– Я знал, что вы одобрите. Так вот сейчас положение таково, что Джонсон уехал один и он один на один встретится там с Беллони. Если Беллони начнет плясать под его дудку, вы потеряете большинство в совете: тогда соотношение будет три против трех… и Фридберг, который вложил в дело самый крупный куш, станет подлинным его хозяином. Он и в телеграмме не скрывает своего удовлетворения по поводу того, что если Джонсон, он… и Беллони объединятся, – а он настаивал на том, чтобы Джонсон этого добился, – то в конечном счете они приобретут в деле право диктата и решающего голоса. Как только я узнал об этом, мне стало ясно, что положение мое становится крайне затруднительным. Для чего вы меня назначили? Чтобы я был арбитром, своего рода регулировщиком механизма, подобно рычагам, которые ходят вдоль оси и регулируют движение паровой машины, – вы, конечно, видели это в школьных учебниках.

– Да… да… – Тут в разговор ворвался третий голос – голос женщины. – Нет… нет… не прерывайте нас… мы еще не закончили… Слушаю вас, Рабо, ближе к делу.

– Мне кажется, я достаточно ясно все сказал. Джонсон отбыл в Италию. Там он приберет Беллони к рукам. И они вместе с Фридбергом обделают дельце за вашей спиной, как это было со СКОПАЛом, а это, должен вам сказать со всею честностью, хоть я тут и в выигрыше, – это золотой телец, которого увели у вас из-под носа.

– Но мы же – компаньоны!

– Совершенно верно. И тем не менее предосторожность никогда не бывает излишней.

– О чем это вы?

– Я-то ведь не в Италии: Джонсон намеренно оставил меня в Ницце.

– Понятно.

– А для пользы дела мне следовало бы находиться рядом с ним.

– Не рядом, а между ним и Беллони.

– Ну, хотя бы сбоку. Раз Джонсон не взял меня с собой, значит, он не хотел, чтобы я там был… значит, у него есть на то основания.

– Вам совершенно необходимо туда поехать.

– Но Джонсон – мой патрон, и он решил…

– Да, черт возьми, но мы-то ведь тоже ваши патроны!

– Вот именно. Конечно. Но даже если вы хотите, чтобы я поехал, я не могу это сделать по своему почину.

В эту минуту Гюстав подумал, что в общем-то мог бы, что занимаемый им пост оправдывал бы такую поездку, но если он присоединится к Джонсону по своей инициативе, он лишний раз подчеркнет то, что уже позволил себе однажды ему сказать, а именно: что хочет быть в курсе всех сделок, которые тот заключает. Если же ему будет велено поехать, он, прибыв в Рим, с наивным видом скажет: «Меня послали», – и, поскольку он явится по настоянию другого клана, Джонсону придется терпеть его присутствие: он ведь не сам навязался.

– Что для этого требуется?

– Сегодня же вечером позвоните О'Балли в Нью-Йорк. Свяжитесь также с гамбуржцем. Договоритесь с ними и, подчеркнув их согласие в тексте, пришлите мне сюда такую телеграмму: «Требуем участия генерального секретаря всех итальянских переговорах. Настаиваем вашем немедленном присоединении Джонсону Риме». Подпишите эту телеграмму от имени всех троих. Можете еще добавить, если хотите: «Рассчитываем получении еженедельного отчета господина Гюстава Рабо».

– Прекрасно, я тотчас этим займусь. В течение ночи вы получите вашу телеграмму.

Гюстав получил телеграмму утром. Он показал ее Лоранс, чтобы она знала, что он покидает ее не по своей воле. И, сев в «бьюик», уехал. В общем-то Джонсон даже обрадуется, что у него будет там своя машина, подумал он с легким смешком. Перед отъездом он наказал Лоранс:

– Послушай, детка, съезди еще раз на наш участок.

– Правда, Гюстав, ты уверен?..

– Конечно, – сказал он, и теперь он в самом деле был уверен. – Можешь пообещать хозяину, что я встречусь с ним, как только вернусь на будущей неделе. Договорись о свидании с ним. Участок великолепный. Мы построим там дом – ты сама будешь следить за его сооружением.

– Чтобы он был хороший.

– Красивый. И не какая-нибудь времянка. Я там вижу…

– Четыре комнаты?

– Восемь. Два этажа. Современной конструкция. Огромная гостиная. Террасы. В подвале – непременно электро-централь.

– Что, что?

– Ну, я хочу сказать, мне хотелось бы, чтобы все было электрифицировано – отопление, освещение, кухня – и чтобы пульт управления находился в подвале. Я видел такое в Америке. Чтоб моя хозяюшка не знала забот.

– Но, дорогой мой, мы же не в Америке!

– Вот именно. Но надо здешних людей учить. Если в этой стране люди не привыкли пользоваться удобствами, это еще не значит, что все должны жить по старинке! Когда ты сама к этому приобщишься…

– Гюстав, а тебе не кажется?..

– Мне кажется, – твердо заявил он, – что ты будешь моей женой, и я желаю, чтобы у тебя, чтобы у нас с тобой было все только самое лучшее. Я не желаю растить своих детей в конуре.

– Но это же будет дворец!

– Нет, просто дом, отвечающий современному уровню цивилизации, нашему общественному и нашему материальному положению.

– А ты не боишься?

– Чего?

Он спросил это вполне искренне. Нет, он ничего не боялся, у него не было оснований бояться. В конце концов вполне естественно, что он хотел создать такой очаг для женщины, которую любил. Глория ведь имела все это, и во сто крат больше. Вот он обеспечит Лоранc благосостояние и комфорт – и поставит точку. Черт побери, хоть он уже и не Жильбер Ребель, но он обладает той же сметкой. Так пусть эта сметка послужит ему на благо!

Он так и сиял, и его оптимизм передался Лоранc. Гюстав принимает решение, дерзает, Гюстав любит ее, значит, ей не о чем беспокоиться.

– Любовь моя, пришла почта, в том числе письмо из Курпале – почтовый штемпель оттуда.

– Дай сюда. Это насчет бумаг.

Он вскрыл конверт, достал из него листок. В самом деле письмо – письмо от мэра, но написанное от руки и не слишком утешительное:

«Мосье,

В ответ на Ваше письмо сообщаю, что, думается, в Ваших интересах наведаться в Курпале, если Вы, конечно, можете, чтобы нам вместе договориться о том, как выполнить Вашу просьбу, поскольку во время войны делопроизводство, связанное с хранением актов гражданского состояния, плохо велось.

Соблаговолите тем не менее поверить в мою искреннюю Вам преданность.

Шатрио

P. S. Спросите меня в «Террасе» – это заведение, которое принадлежит мне лично и где я почту за удовольствие Вас принять».

– Что-нибудь не так? – спросила Лоранс.

– Нет… нет… впрочем, прочти сама. Придется туда поехать. Со времени войны, естественно, много воды утекло, и им нужно кое-что уточнить. Возможно, некоторые регистрационные книги были уничтожены или утеряны при отступлении или во время немецкой оккупации. Им, наверное, нужна моя подпись под некоторыми бумагами… откуда мне знать? В общем, мэр хочет со мной встретиться.

– И ты поедешь?

– Как только смогу. И даже очень скоро, обещаю тебе: я ведь хочу, чтоб ты стала моей женой.

– Но я уже ею стала. Регистрация ничего не изменит.

– А дети?

– Это правда, – сказала она. – Но я ведь еще не жду детей.

– Чем же ты в таком случае занимаешься? – спросил он, нежно притягивая ее к себе.

Да, он любил ее и хотел иметь от нее детей. Это и была жизнь, новая жизнь, ради которой он принес в жертву Жильбера Ребеля. Счастье – он держал его в руках. И даже мог обеспечить его материально. Он никогда не сомневался, что сможет, но то, что удалось достичь этого так быстро, придавало ему уверенности в своих силах, подтверждало, что он их не растерял, хотя был момент, когда он начал в этом сомневаться, – словом, звезда его еще далеко не закатилась.

Мчась в Рим, он насвистывал, напевал – он любит Лоранс, и он сделает ее счастливой. Как жаль, что на Французской улице у нее нет телефона и он в течение нескольких дней будет лишен возможности услышать ее голос. Надо скорее строить дом, чтобы он мог звонить ей в любой час дня или ночи, как в Нью-Йорке, когда хотел поговорить с Глорией. С Глорией? Бог мой, да ведь под конец сам он с ней даже и не разговаривал, она не раз упрекала его за это, так как частенько по его поручению звонил секретарь – как правило, чтобы сообщить, что он не вернется домой. Это была мзда, которую взымали дела, всецело поглощавшие его, не оставляя ни для чего ни времени, ни места. Теперь же все обстоит иначе, и все пойдет отлично: он будет неплохо зарабатывать, у него будет свой очаг, семья – плавание закончилось, судно вошло в порт.

В Рим он прибыл к вечеру, – перед глазами у него еще стояли дорожные пейзажи. Поездка оказалась удивительно приятной: машина, которая там, в Америке, считается серийной, по здешним стандартам была достаточно комфортабельной и обладала хорошими ходовыми качествами, позволяющими спокойно совершать подобные поездки; единственное, чего не хватало ему, – это Лоранс. Как все-таки приятно ехать вот так, без забот и тревог, не думая о делах, которые ты должен любою ценой провернуть, потому что от этого зависит твоя жизнь, – о делах, которые отнимают у тебя все время. А сейчас – быть всего лишь представителем какого-то Фритша, О'Балли да еще этого немца, на чьей стороне, однако, ты вовсе не обязан выступать, как не обязан выступать и на стороне американцев, – знать, что в конце тебя ждет приличное вознаграждение, которое, возможно, еще пополнится кругленькой суммой, а она-то и позволит тебе построить дом для Лоранс, – тут есть чему радоваться и нет оснований волноваться. Да и когда он увидел вдруг Джонсона и Беллони в баре «Римского Гранд-отеля» на улице Диоклетиановых терм, неподалеку от вокзала Термини, встретил их удивленный, вопросительный взгляд, – это тоже не могло не доставить ему удовольствия. Нет, они не ожидали его появления – это было ясно, они сидели за своим мартини, словно преступники, застигнутые на месте преступления, и Гюстав с несказанным наслаждением изобразил перед ними этакого простачка: вытащил из кармана телеграмму Фритша, стал объяснять, что не мог его ослушаться, и с деланно наивным видом спросил у Джонсона, быть может, он знает, чего от него, собственно, хочет Фритш и зачем он его сюда направил.

Нет, Джонсон понятия не имел о причине, побудившей Фритша отправить Гюстава Рабо в Рим, но он без труда о ней догадался, хоть и ничего не сказал. Так или иначе, Гюстав прибыл, и Беллони с Джонсоном придется с этим считаться.

– Садитесь, мой мальчик, – мартини?

– Не откажусь. Дорога была длинная.

– На «бьюике»?

– Да, машина хорошо шла. Кстати, теперь она, так же, как и я, в полном вашем распоряжении.

– Но вы же больше не работаете у меня шофером!

– Это не значит, что я не могу вас возить. Так что пользуйтесь.

– Раз так, конечно! Однако, поскольку я намерен пробыть здесь неделю…

– Я отвезу вас и обратно в Ниццу. Это приятнее, чем ехать поездом.

– Значит, вы намерены все это время быть здесь со мной?

Гюстав вздохнул.

– У меня, конечно, есть чем заняться, и было бы лучше, если бы я находился в Ницце – и для меня, и для нас всех. Но Фритш…

– Да… да… он хочет…

– Чтоб я был с вами. Право же, я не понимаю, кому это нужно… разве что ему самому. Так или иначе, мне остается только подчиняться, коль скоро я генеральный секретарь и отвечаю за все.