Текст книги "Тонкая серебристая нить"

Полина Жеребцов
Тонкая серебристая нить

Много у Господа светлых убранств

Мы сидим на Старой башне, а внизу, в синеве залива, купается солнце, словно надкусанное оранжевое яблоко.

– Что есть мир видимых траекторий?

– Зачем тебе? – спросил дед, не отрывая взгляда от переливающейся воды. – Лови сны! Сегодня много пушистых.

Я поймала один в виде огненного шара, но он рассыпался на множество искр, которые упали вниз, на позолоченные крыши храмовых построек.

– Осторожнее, внучка, – прошептал дед Атолла и засмеялся в густую белую бороду.

– Как я могу ловить сны? Удочка, которую ты мне дал, – ненастоящая! – сказала я, надувшись.

– Всё, что ты можешь себе представить, всё, что ты можешь увидеть, – подлинное, – парировал дед и, в подтверждение своих слов, легонько ткнул меня тонкой, похожей на тростинку удочкой в бок.

– Ой! А что было раньше на Старой башне? Ведь всегда что-то бывает раньше, перед «потом»… – мысли не давали ни минуты покоя, их поток жужжал внутри головы, словно рой пчел.

– Мысли – это ветви, проникающие неглубоко: в изнанку мира, туда, где много швов и стежков. В глубину ведет тишина… – сказал дед, вытаскивая из солнечных лучей перламутровый треугольник, который, мелькнув, стал серебристой рыбой, а потом пропал в отражении его глаз. Однако на мой вопрос дед все же ответил: – Раньше на Старой башне был маяк.

– Маяк? – ответило эхо внутри меня: было так неуютно в окружающей нас тишине.

– Здесь горел огонь, замурованный в куполе цветного стекла. Свет был виден даже за Призрачной границей, и никто не сбивался с пути. Сюда поднимались лодки.

– Лодки без парусов?

– Они поднимались как пар с самого низа сквозь все измерения. В каждой лодке – одна душа. Никогда я не видел двух душ вместе! Рядом с душой был фонарь, жестяная плетенка с огнем внутри. И души, воплотившись, грели об него свои, как им казалось, холодные руки.

– А что потом?

– Будет тишина или нет? – не выдержал дед и посмотрел на меня сурово. – Сейчас здесь нет маяка, нет душ, и даже склад фонарей ликвидировали…

Пришлось умолкнуть.

Нырять в тишину утомительно для меня. На это я трачу больше энергии, чем на всё, что умею: тишина как омут. Ты прыгаешь с высоты, но не идешь на дно, потому что боишься. Страх заставляет тебя выныривать из тишины, судорожно глотать воздух, жмуриться и совершать бессмысленные движения. А нужно уйти в глубину, посмотреть и увидеть, как слова и мысли искажают донные потоки.

Мы всегда знали всё, только забыли.

Всё, что потом прочитаем, расскажем и нарисуем. Всё, о чем будем говорить и писать. Это хранит глубина. «Быть может, прежде губ уже родился шепот», – вспомнила я строчки из старой книжки.

Раньше у меня совсем плохо получалось с этими делами – я была маленькая, а теперь подросла и стала слышать свое дыхание: солнечный ветер, пульсирующий под кожей. Дед говорит, это лучше, чем долго настраивать стук сердца.

Нырнув в глубину, я увидела море цветов. Это было настоящее море из красных, розовых, белых и желтых тюльпанов. Тюльпаны, подобно морским волнам, шумели. Большая белая черепаха возникла из глубины небесного свода. Ее панцирь из темно-синих сапфиров сверкнул в догорающем солнце, и черепаха, мудрая и важная, спокойно поплыла по синему небу.

Здесь врата тишины.

И границы во внутренний космос – отсутствуют.

Я открыла глаза.

Дед Атолла собирал улов в сеть. Сны переливались и пушились. Мне понравился бирюзовый, похожий на морскую звезду, но дед сказал:

– Это подарок Чапе!

Чапа – наша собака, дворняжка, мы любим ее за веселый нрав. Дед говорит, что когда-то ее отравили злые люди, и она умерла. Ее кости истлели в заброшенном старом колодце, но теперь Чапа ничего не помнит и виляет хвостом.

– Дед, а почему Чапа ничего не помнит?

– Ты хочешь, чтобы она вспомнила?

Я поняла, что дед немножко сердится, и домой мы пошли молча. А мне так хотелось чудес! Я слышала о наемниках Света, воюющих в нижних мирах, о странниках Тьмы, шпионящих в верхних потоках, и о долине Сиреневого Огня – обители джиннов. Но дед Атолла не отпускал меня из границ Старой башни. Это было наше Убежище. Временный приют всего на пару веков, стекающих с ладоней подобно каплям воды.

Наш дом имел зеркальный покров, и каждый приближающийся к его стенам мог увидеть только себя. Возможно, это и стало причиной нашего одиночества: кто решится прийти и рассмотреть свою душу? Непосильный труд.

Чапа, задорно лая, бежала навстречу. Она прыгала как заяц, а потом и вовсе пустилась в пляс. Дед издали бросил ей сон в виде морской звездочки. Собака принялась грызть его и облизываться…

– Она сейчас не заснет! – сказала я.

Дед промолчал.

Вечером мы читали книги у камина и пили зеленый чай.

– Ты знаешь, что такое время? – неожиданно спросил дед Атолла.

Обрадовавшись, я поспешила ответить:

– В Хрониках Песка написано, что время — это поток, пронизывающий нижние миры. Игра ума, способная сохранять искажения, слова и мысли.

– Не совсем так. Время — это, конечно, игра ума, однако восприятие его в нижних и верхних мирах неоднозначно. В нижних мирах время — это туннель. Оно никогда не движется сквозь тебя, ты перескакиваешь его, ныряешь в него и таким образом оказываешься в лодке без паруса. В верхних мирах по-другому, но нас туда не возьмут.

– Почему?

– А кто мы? Осколки. Нити снов. Странники иных измерений. Эхо прошлого и будущего. Собиратели Историй. Мы обрели покой, заплатив дорогую цену.

– Так ты сам не знаешь, что за Старой башней, а не пускаешь меня туда! – с обидой сказала я.

– Знаю. Я был в нижних мирах и легко менял обличья, но когда возникла одна-единственная крошечная лазейка, я воспользовался ей, и вот теперь мы здесь.

– А как же я?

– Я не мог спасти всех. Моих сил было недостаточно.

Чапа, поставив передние лапы на гамак, в котором уютно устроился дед, доверчиво прижалась к его штанине щекой и заглянула в глаза, а потом внезапно, что-то вспомнив, бросилась в коридор и принесла в зубах тапочки.

– Как тапочки все время оказываются в коридоре?!

– Она это знает, и поэтому они там, – улыбнулся дед.

– Ты все знаешь! – сказала я. – Все на свете!

– Главное – детали. Остальное не имеет значения: это фон, проекция мыслей, вовлечение в пустоту. Куда бы ты ни попала – лови детали. Только из них строят миры.

– А что есть одиночество?

– Когда у человека нет семьи, которую бы он любил, он одинок. Человек говорит, что любит свою работу, но он просто забывается в ней. И знает, что вечером некому спеть колыбельную песню. Когда человек пьет веселящий его напиток, мир рушится быстрее, чем ему положено. Сны мучают его одиночеством и пустыми мечтами. Зато когда человек молится, он открыт и прекрасен. Некоторые говорят с Богом, как с соседом по дому, другие – как с Владыкой Вселенной. Но просят все одного – счастья. На рассвете у моря или на закате в пещерах, где обитают летучие мыши, человек видит знаки.

Я задумалась, а потом ответила:

– Я сожгла свои карты Таро. Вольно им было всегда говорить правду! Правда бывает разной. Когда ее можно увидеть, проследив полет пчелы, то уже не нужна бумага.

– Читая книги, человек не спасается от одиночества. Он пропитывает им страницы, не в силах проснуться и вспомнить, что было время, когда он не умел читать. Зато видел, КАК растет трава. Опрокидывая воспоминания о прошлом, знай, что всё закончится, как начиналось: пятна света в золотых пляшущих мушках.

Сны волновались, и я, выбрав один из корзинки, растворила его в себе.

Осознанные сновидения – это не просто место, это тайна, которой не существует. Когда попадаешь туда, не нужны дополнительные снаряжения в виде знаний, просто следует понять, что это – сон. И я поняла.

Я увидела белую комнату с полукруглыми стенами. В ней не было окон, зато были двери-арки. Каждую арку закрывало сплошное полупрозрачное стекло. Для того чтобы проникнуть внутрь, надо было пройти сквозь него. Я приложила руку к стеклу и ощутила прохладу, как от зеркал, защищающих наш временный приют.

Расщепление – это разборка тканей на элементы и сбор их в обратном направлении. Все странники измерений умеют это делать. Сосредоточившись, я рассыпалась на светящиеся молекулы, и они прошли сквозь стекло, собравшись по другую сторону воедино. Это заняло пару секунд.

Теперь я заметила, что таких белых комнат много. Из одной двери-арки можно было попасть в другую по лабиринтам.

В первой комнате меня ожидал сюрприз: я увидела кареглазую девочку в окружении других детей. Она ссорилась со светловолосым мальчиком из-за игрушки – красивой маленькой лошадки с золотой гривой. Дети кричали друг на друга. Мальчик отбирал лошадку у девочки, но маленькая проказница, изловчившись, так стукнула его по ноге, что он упал. Игрушка осталась в ее руках.

Для видимых образов мы остаемся недостигаемыми: нас нельзя ощутить или потрогать. Мы берем из них нити света, в этом наша сила. Но сейчас я решила просто идти дальше.

В другой комнате девчушка лет одиннадцати вертелась перед зеркалом в ярком зеленом платке и напевала стихи, наверное, собственного сочинения:

 
Заката тлеющую рану
Внезапно солнце расплеснет,
И озарится лист Корана
Мечтой, похожей на полет…
 

Потом девочка стащила с себя платок и, сверкнув коротким ежиком волос, рассмеялась, громко объявив в пустоту:

– Меня зовут Нейши!

Комнаты были прочные. Я подошла и постучала по стене: тук-тук.

Опасно для странника измерений поддаться эмоциям. От этого мы упускаем возможность контролировать силу и тратим энергию попусту. Если я и обижаюсь на деда, а он на меня – это шутка, игра, но не более того. Это не всерьез. На это энергия не уходит.

Но в этой части сновидения я начала ощущать переживание: в каждой комнате меня ждали ссоры, дружба, любовь.

Периодически мне пришлось восстанавливать свою энергию – потирая руку об руку. Так нужно, чтобы не утащило в пространство Ид, пространство, где нельзя контролировать сон и ус– талое сознание мечется, подобно тряпке в тазу с грязной водой.

В последней из белых комнат, где я оказалась, я увидела девушку девятнадцати лет. Она прощалась со старенькой женщиной с добрыми солнечными морщинками. Женщина сидела в кресле-качалке и вязала шарф, а полосатый котенок рядом баловался, запутывал нитки. Девушка наклонилась и поцеловала ей руку.

– Мы еще увидимся… – прошептала она.

Но я знала: тот шарф останется недовязанным и долго будет пылиться на деревянной книжной полке.

Когда все комнаты закончились, я поняла, что стою в коридоре, который ведет туда, где светились прозрачные фиолетово-золотые шары, похожие на круглые лампы под потолком.

Пойдя в этом направлении, я нашла еще одну комнату. Двадцать вторую. Там сидел мужчина. Светловолосый, синеглазый. При моем появлении он отложил в сторону древнюю книгу, страницы которой затрепетали от негодования. Она хотела внимания, но странник отключил его, и книга, заворчав, как брошенный пес, рассыпалась и пропала.

Объектом внимания стала я.

Есть вирус. Он называется доверие. По всей видимости, незнакомец успел меня заразить, воспользовавшись внезапностью появления.

Нам позволено два потока: страх и любовь. Страх идет изначальным, первым, глубинным, но я его пропустила.

– Меня зовут Рыцарь… И я живу здесь.

– Где?

– Здесь!

Он ловко поймал и вернул мне белую нить света. Энергия начала стабилизироваться.

– В моем сне?

Рыцарь засмеялся и смеялся довольно долго – я даже успела обидеться. Белые комнаты мгновенно окрасились оранжевым цветом и рассыпались. Мы стояли у мрачного Замка. Его зубчатые стены уходили в самое небо.

– Это моя обитель. Я живу в ней тысячи лет. В соседних лесах от деревьев мертвые берут силу. Деревья питают их, подобно кувшинам с парным молоком.

– Ты странник? Ты умеешь нырять в тишину?

– Я вынырнул оттуда давно. С тех пор я пью солнечный свет. Я – рыцарь солнца. На месте твоего дома в одном из нижних пространств – мой замок. Я живу в нем, как затворник, изучая мир летающих магов.

Только теперь я разглядела, что на длинных волосах Рыцаря завязан маленький шелковый платок. Он перехватывал заплетенную густую косу, являясь заколкой. Один из углов платка был длиннее волос и продолжал косу из тяжелых каштановых волос.

– Как ты попал в сон, пойманный на Старой башне?

– Ты видишь Старую башню, а я вижу Мост. Это Мост, на котором есть шлюз. Сны, что вы ловите, – обитатели шлюза.

– Как это?

Вместо того чтобы ответить на вопрос, Солнечный Рыцарь внимательно посмотрел на меня и спросил:

– Сколько тебе лет?

Хотя вопрос был с виду прост, ответить на него я не могла. Дед Атолла считал меня совсем маленькой, а сам был древним как обитатели Ледяных Глыб, перемещающихся от эры к эре. Однако иногда мне казалось, что я знаю все, а иногда – что ничего.

– На вид – ребенок, но за плечами – шесть рождений в одном из нижних миров, четыре эры погружения в осознанные сновидения. Немало. В одном из тонких пространств ты известна как Жрица с изумрудными волосами, – подытожил Рыцарь.

Я не знала, что на это следует ответить, поэтому промолчала.

– Мы встретимся. Мой осколок живет там, где окажешься ты.

Осколки – это отражение одних и тех же душ в разных реальностях. Они являются носителями одной информации и связаны с оригиналом первого модуля.

– Как я узнаю?

– Солнце укажет путь.

– А что за шлюз на Мосту?

– Собственно, если бы не он, я бы не потревожил тебя. Он явит тебе тень огненного вихря. Его сила превзойдет силу солнечного света, и ты сможешь прочитать историю измерений. Белое и Красное встретятся. Только опасайся человека Молний.

Просыпаясь, я поняла, что не успела ничего узнать про человека Молний, а Чапа уже виляла хвостом и задорно лаяла рядом.

Выйдя наружу, я увидела, что деда нет. Наше солнце никогда не уходит с горизонта, но мы наблюдаем звезды, когда оно купается в море или прячется за Синие горы. Вот и сейчас я смотрела с обрыва вниз, где под толщей прозрачной воды можно было разглядеть созвездие Пса. Есть поверье, что те, кому нужна лодка без паруса, ждут оттуда проводников.

Ноги сами несли меня к Старой башне. Я смотрю и вижу дорогу. Или на самом деле здесь бурлит зелеными водами река? Что такое подлинная реальность?

Верхний этаж – под цветным куполом, где давным-давно не горит огонь…

Огонь.

А на каких частотах он горит?

Что есть время для меня: кольцо или лента?

Сев под купол, я закрыла глаза. Пламя, внутри которого я находилась, не обжигало меня.

– Каб и таб.

Это подошел дед Атолла:

– Ты видела его?

– Кого?

Очевидно, он знает.

– Я не хотел, чтобы тени решали за нас.

– Почему?

– Это твой прыжок. Я предчувствовал.

– Не переживай, деда.

– Есть души-потоки, а есть души-пространства. Большинство душ – пространства. Они являются структурой всего видимого, его переходными видами. Потоки – это те, кто изменяет структуру пространства. Самый ценный материал. Грааль, истина, светоч. За ним охотятся все.

– А какое отношение…

– Прямое. Между пороком и невинностью выбирай чистоту, между счастьем и горем выбирай чистоту, между жизнью и смертью выбирай чистоту.

Дыхание теневого огненного вихря усиливалось. Может быть, это открывался таинственный шлюз.

– То, что увидишь ты, не увидит никто, – сказал дед Атолла. – Тебе выбирать, видеть или нет. Пересмотреть все – значит подвергнуть себя опасности.

Чапа бегала вокруг и виляла хвостом.

Потом я услышала, как затихли их шаги.

И нырнула в глубину.

Когда самолеты спят

Мы шли с большим трудом, проваливаясь в рыхлый снег. Дорога была опасной и неблизкой.

– Только на рассвете самолеты спят! – сказала мама. – Поэтому, когда восходит солнце, они не бросают бомбы.

У меня по этому поводу была своя теория: если самолеты бомбили весь день и всю ночь, отчего бы им не заняться этим и на рассвете?

– Просто они полетели за новыми боеприпасами! – объясняла я маме.

– Да что ты понимаешь в свои девять лет! – отмахивалась мама от меня, как от мухи.

На маме было теплое светло-голубое пальто и белый вязаный шарф, которым она закрывала волосы. «Для маскировки!» – часто повторяла она, если нам приходилось лежать под обстрелом, зарывшись, подобно кротам, в снег: «С высоты нас примут за маленькое пятнышко и не убьют. Зачем им пятнышко?»

Мы шли за хлебом на Хлебозавод.

Мне с самого начала эта затея не понравилась, но отпустить маму одну я не могла. Мне всё время казалось, что когда я рядом, то смогу ее защитить, вовремя подсказать, что делать, куда бежать, или сумею спрятать от бомбы.

Побродив по пустому разбитому Хлебозаводу и, разумеется, никакого хлеба не обнаружив, мы решили возвращаться. Мои сапоги промокли, а варежки мало согревали руки, но я не жаловалась, а всё прислушиваясь, не летят ли самолеты.

Гул в небе заставлял меня судорожно вздрагивать и закрывать голову руками. Когда самолеты шли на снижение, чтобы сбросить бомбы на улицы и дома, их рев, подобно огромной звуковой волне, накрывал нас, и только затем следовали оглушительные взрывы и земля уходила из-под ног. В воздухе пахло металлом и пеплом, а черные сгоревшие дома походили на истлевшие скелеты людей, и казалось, что мы навсегда застряли в этом кошмаре.

Иногда вдалеке по трассе ехала грузовая машина, скрипя колесами по льду и снегу. Этот скрежет я принимала за нарастающий гул самолета-штурмовика, поэтому падала прямо на дорогу и закрывала уши.

– У всех дети храбрые, а мне трусиха досталась! Это машина! Она уже проехала, – ворчала мама, нередко награждая меня тумаками для пущей убедительности.

Но случалось так, что мама ошибалась. Взрослым свойственно не видеть детали, не чувствовать связи между явью и сном. Вернее, чувствовать могут лишь те, кто сохранил в себе душу ребенка. Таких людей единицы.

Вот и на этот раз, поругав меня за трусость и поглядев вслед удаляющемуся грузовику, в котором гремели какие-то коробки и железные ящики, мама упустила из виду, что российский самолет словчил, втиснувшись в гул промчавшегося по абсолютно пустой трассе грузовика.

Предчувствие подсказывало мне, что маму нужно спасать. Я знала, что будет взрыв за минуту до того, как его услышат остальные обитатели ада. Дернув маму за рукав, я заставила ее согнуться к земле, усыпанной снегом, и прокричала:

– Мы должны спрятаться!

Рядом с нами, буквально в десяти шагах, была бетонная плита, исчерченная осколками. Серая большая плита, в которой жили искореженные куски арматуры, лежала сама по себе рядом с трассой.

– Что?! – не поняла мама.

В этот момент земля под ногами покачнулась, самолет злобно взвыл, выходя из пике, и стало ясно, что мы совершенно лишние в пространстве черного снега и белого огня. Мама скатилась за бетонную плиту ко мне. Солнце светило нам прямо в глаза.

Я лежала на холодной январской земле и думала о том, что больше не увижу, как растет трава. Именно эта мысль казалась мне сейчас очень важной.

Я всегда любила смотреть, как растет трава. Утром, в час пробуждения солнца, зеленые ростки показывались из глубин земли. Днем ростки становились больше, приобретали темно-зеленый цвет, и довольные садовые улитки стремились вскарабкаться повыше на одуванчики, чтобы сверху посмотреть на эту красоту: к вечеру травинки наливались соком весны. Нередко, сбежав из дома, я проводила целый день, наблюдая за этим удивительным микромиром.

Кто-то скажет «глупость», а это была моя вселенная. Закрыв глаза, я видела улитку, которая питалась травинками.

Мы лежали на снегу около часа, пока соседняя улица превращалась в горстку камней, оставляя свою жизнь лишь старым фото, а потом побрели в свой дом, как оказалось, частично уцелевший при бомбежке. Хлебозавод находился в низине, и нужно было идти вверх по улице. Возвращались мы молча.

Когда проходили мимо одного из догорающих домов, я отпустила руку мамы и, приблизившись, стала рассматривать то, что стало пеплом: стены, вещи, человеческие тела.

– Зачем ты это делаешь? Пошли домой! – твердила мама, пытаясь оттащить меня от дымящегося пепелища.

– Нет! Я хочу видеть, – ответила я, понимая, что теперь, закрывая глаза, буду видеть не зеленую траву, а белый дым, идущий от черных частиц материи.

В родной двор мы пришли уставшие и голодные. Ничего мы не нашли: ни хлеба, ни круп. Но заметили странное оживление около дома: костер и группу соседей с мисками. Вокруг раздавались возгласы: «Сказка!», «Диво!», «Чудеса!» – и мы протиснулись в толпу, чтобы тоже увидеть чудо.

Оказалось, что наш сосед, ингуш по имени Султан, отец моей подруги Хавы, где-то нашел курицу. Настоящую! Живую! Поймал!

После того как куриная душа отправилась в Поднебесье, ее тушку, помолившись Аллаху, решили сварить в огромном десятилитровом ведре! Соседи волновались, хватит ли всем такого лакомства? Жители наших домов забыли даже о самолетах и гулкой канонаде: все смотрели в ведро с булькающей водой. Русские и чеченцы, евреи и армяне, цыгане и кумыки сгрудились с мисками, кастрюльками, банками. Аварцы принесли луковицу, которая тут же резво прыгнула в ведро, как и до этого две картошки, пожертвованные ингушем Султаном. Получался настоящий суп!

Еды давно не было. Ведь шла военная осень 1994-го. Бомбили и обстреливали с октября, поэтому рынки и магазины опустели; тех, у кого было свое хозяйство, выручали запасы. Люди, жившие в квартирах, быстро ощутили голод в отсутствие еды.

– Еще бы хлеба! – мечтательно промолвила старушка Настасья, подкладывая в костер полено; но хлеба, увы, не было. Не было даже лепешки: мука закончилась.

О Султане, худеньком черноглазом соседе, который носил усы, раздавались хвалебные отзывы:

– Мог бы и сам съесть втихую, а он всех позвал!

– Молодец!

Когда курица сварилась, Султану вручили половник, и он начал разливать по банкам и мискам военный суп. Жители хватали горячую банку или миску – у кого что было в наличии – и бежали в укрытие, в родные стены, кормить детей и стариков.

– Может, нам ничего и не достанется. Мы последние пришли… – сказала мне мама.

Я сверлила дядю Султана взглядом, как бы напоминая, что мы с его дочкой Хавой ходим в одну школу, а это значит…

– Лена, давай сюда кастрюльку! – сказал Султан.

Некоторые жильцы от такого заявления скривились, потому как были ближе к ведру, а супа уже осталось меньше половины.

Мама мгновенно протянула посудину. Помимо бульона от курицы в кастрюльку еще что-то плюхнулось, и народ подозрительно воззрился на Султана.

– Раз картошка попала в их кастрюльку, значит, на то была воля Аллаха! – бодро сообщил приунывшим соседям отец Хавы, отщипывая нам и клочок мяса.

Домой мы бежали довольные. Благо до подъезда было недалеко.

Одиннадцать беженцев, проживающих у нас потому, что в их квартиру попали из установки «Град», похватали ложки и разделили с нами наш завтрак, обед и ужин в одной тарелке.

Мне досталась половинка картошки. Неслыханное богатство!