Текст книги "От нашествия варваров до эпохи Возрождения. Жизнь и труд в средневековой Европе"

ГЛАВА 9
Зависимые сословия сельских жителей на Западе. – Экономический и общественный строй их жизни и основные характеристики их положения (с VII по X в.)

Основная масса населения христианского Запада с VII по X в. жила за счет земли, которую эти люди обрабатывали, но не были ее владельцами, однако были соединены с ней достаточно прочной связью. На вершине этого сословия земледельцев, не владевших землей и зависевших от аристократов, находились люди, которые сохранили личную свободу и могли распоряжаться более или менее значительной частью продуктов своего труда. В некоторых местах, главным образом в Галлии, еще сохранялось небольшое число свободных сельскохозяйственных наемных рабочих – последние остатки ушедшей эпохи. Чаще, но все же в небольшом количестве мы обнаруживаем крестьян-арендаторов или издольщиков, арендовавших землю на более или менее долгий срок на основе добровольного договора с владельцем, или же с переселенцами, заново возделывавшими заброшенные земли (hôtes), которые по положению стояли выше основной части деревенского населения. Такими были в кельтских странах владельцы маленьких животноводческих ферм, арендовавшие инвентарь у крупных землевладельцев, – молочные фермеры, как называл их Сибом (Фредерик Сибом (1833–1912), английский историк. Его основной труд – «Английская сельская община» (1883). Отрицал наличие свободной сельской общины в раннем Средневековье, доказывая, что община, якобы всегда находившаяся под властью крупного собственника, переживала лишь развитие от рабства к крепостничеству. – Ред.), а также те из крестьян, кто арендовал землю на семь лет (арендаторы in saerath), и менее свободные арендаторы-издольщики (in daerath), которые продавали свои услуги как колоны и вносили арендную плату своей продукцией.

К этому же разряду относились в Германии X в. независимые земледельцы (hörigen), которые в определенном смысле были предшественниками вилланов следующего периода и составляли в то время примерно половину сельского населения. Крестьяне этого разряда, в который частично вошли переселенцы-колонисты, а частично прежние колоны, получили право если не владеть землей, то по крайней мере пользоваться участком земли, принадлежащей их господину, платили они за это не слишком большие фиксированные налоги, выполняли ограниченный объем работ и имели гарантии, установленные в их соглашениях и освященные традицией и обычаем. На севере Галлии свободные фермеры-арендаторы почти исчезли, так что в имениях аббатства Сен-Жермен-де-Пре было всего восемь хозяйств свободных земледельцев (ingenui) и 2851 хозяйство колонов и полукрепостных (lides). Но в других областях Галлии, в Турени, Анжу, Мэне и Провансе, они продержались дольше – до того времени, когда крупные землевладельцы решили, что им выгоднее полагаться лишь на труд колонов и крепостных.

На всем христианском Западе была признана необходимость, чтобы поощрить освоение новых земель, давать особые преимущества тем, кто распахивает заброшенные поля; таких колонистов называли hospites или hôtes (первое слово латинское, второе французское, произошедшее от него.

Оба в данном случае значат «гость». – Пер.). Такие переселенцы были даже в больших поместьях, где колонизация продвинулась достаточно далеко. В Се-Жермен-де-Пре мы обнаруживаем 71 такого человека, а в Невиль-Сен-Ваасте (на севере Франции. – Пер.) 37 и только 28 колонов. Земельный надел такого hospes – «гостя», конечно, во многих случаях мог быть легко отобран у него по желанию хозяина, и этот «гость» платил те же сборы, что и колон, но, как правило, имел особые преимущества. В IX и X вв. в Галлии не были редкостью свободные крестьяне (liberi, ingenui, rustici), арендовавшие землю по договору, который предусматривал с их стороны лишь очень малую плату (cens), размер которой колебался от трети до всего лишь двенадцатой части произведенной продукции. На церковных землях тоже были арендаторы, договор которых (precarium) предусматривал что-то вроде постоянной аренды и был выгоден для них. В Англии в X в. существовал похожий разряд зависимых крестьян, которые находились под судебной властью (soc) крупного землевладельца, но платили ему лишь небольшие налоги и сохраняли личную свободу, а также право покинуть поместье своего сеньора. Их называли soc-manni liberi, allodiarii или villani; и последнее из этих слов – «вилланы» – стало обозначением этого сословия на всем Западе во всю эпоху феодализма. В Италии, где в начале VII в. в некоторых частях страны еще можно было встретить свободных земледельцев (conductores), в конце концов одержала верх форма крестьянской зависимости, аналогичная положению галл о-римских, англосаксонских и германских вилланов. Начиная с лангобардского периода сословие свободных земледельцев и арендаторов, которые назывались massari liberi или livellarii, постоянно увеличивалось – иногда благодаря долгосрочной аренде (она называлась fitto или emphyteusis), иногда благодаря аренде на 5 лет, называвшейся precaria, или на 20 лет по договору, называвшемуся livello. Такие арендаторы имели (так же, как свободные мелкие землевладельцы, называвшиеся у лангобардов ahrimanns) право присутствовать на собраниях, могли покинуть поместье после того, как кончался срок аренды. Они платили ежегодно фиксированную арендную плату (canon) натурой или деньгами, обычно эквивалентную третьей части произведенного ими продукта, а также отбывали две или три недели барщины в течение года и уплачивали еще несколько небольших сборов. В Боббио насчитывалось целых 300 таких свободных крестьян-manentes, в числе которых были старики-крепостные и вольноотпущенники, не имевшие права покинуть имение. Чем сильнее ощущалась необходимость в освоении новых земель, тем увереннее росла численность этого сословия manentes, то есть вилланов.

Непосредственно ниже их на общественной лестнице какое-то время продолжала существовать масса колонов, из которых более удачливых ожидало повышение до виллана, а менее удачливых – падение в крепостные. Этот разряд земледельцев существовал в кельтских странах, где колон назывался taeog, а также в англосаксонских и германских странах, где он назывался cotter, bordar, tributarius, lidus, aldion. Иногда такой человек имел только хижину и крошечный участок земли – так было у тех, кто назывался cotter или bordar. Иногда же он возделывал участок больший по размеру – так было с большинством арендаторов этого разряда. В принципе он был лично свободен – назывался свободным человеком (ingenuus), а наделы, которые обрабатывали такие арендаторы, именовались manses ingenuiles. В IX в. эти lides, tributari или coloni еще составляли значительную часть сельских жителей. В Германии в поместьях Аугсбургского епископства было 1041 manses ingenuiles и 466 рабских крестьянских хозяйств, а в поместьях аббатства Лорш из 38 крестьянских хозяйств было 20 свободных. В Сен-Жермен-де-Пре было 2 тысячи хозяйств колонов и только 851 хозяйство крепостных.

Положение этого сословия ухудшилось. Колон не имел никаких политических прав, а значит, только числился свободным. Как правило – исключением были кельты, – колон теоретически имел право носить оружие и жаловаться в суд даже на своего господина, но на деле то, что он напрямую зависел от землевладельца, превращало эти права в ничто, так что колон не имел никаких гражданских привилегий, способных помочь ему против владельца земли, на которой жил, и тот был для него господином и повелителем. Этому господину колон был обязан платить большие сборы, подушный налог, который мог называться и «подушная подать», и налог на землю (называвшийся agrier, champ art, terrage), который выплачивался деньгами или натурой и мог составлять от трети до десятой или двенадцатой части дохода с земли. Колон платил положенные по обычаю налоги за право пользования землями, лесами и пастбищами в той части поместья, которую господин не сдавал арендаторам, и возделывал своим трудом эту господскую землю. В Боббио, например, колоны (massarii) были обязаны отработать на аббатство 5 тысяч человеко-дней в год. Но у колона, несомненно, были и некоторые преимущества. Он мог создавать семью, заключать законный брак и распоряжаться своим «запасом» личных вещей. Он вел независимую жизнь на своем особом наделе (colonia, manse), а не под началом управляющего. Его семья имела полное право наследования (sors, hereditas) его надела. Его арендная плата была фиксированной и, что самое главное, выплачивалась натурой, как предпочитают платить крестьяне. Похоже, что иногда эта плата была умеренной, и было доказано, что в Сен-Жермен-де-Пре в IX в. она не превышала 17 франков за гектар. Что касается работ на барщине, их объем был фиксированным, и иногда они занимали всего 12 или 14 дней в году. Но хотя колон и не всегда был угнетен, он был подневольным человеком, постоянно вынужденным подчиняться другим, и не имел защиты от господина на случай, если тот станет обращаться с ним как тиран. Господа и в самом деле стали облагать колонов налогами и посылать на барщину, когда и как хотели, и случаев, когда положение колона становилось неотличимым от положения сельского раба, было больше, чем примеров иного рода.

В IX и X вв. эти два сословия слились в одно сословие крепостных крестьян.

Даже рабство, которое возродилось к новой жизни за два века вторжений, стало изменять форму и исчезать в течение последних четырех столетий Темных веков. Точно так же, как нехватка рабочих рук и потребности сельскохозяйственной колонизации принудили землевладельцев прикрепить колонов к земле, стало необходимо удержать на земле рабов и поощрять их за труд, повышая их положение в обществе. Более того, христианство, которое признает достоинство за каждым человеком и провозглашает равенство всех людей перед Богом, подрывало основы рабства. Правда, войны, нищета, неправедный суд и гражданское законодательство продолжали пополнять ряды рабов по рождению и существовали невольничьи рынки и работорговцы. Несмотря ни на что, людей, приравненных к скоту, было много, так что цена на рабов все время понижалась и упала так низко, что в 725 г. рабыни и дети-рабы стоили от 12 до 15 золотых монет. В Ирландии взрослая рабыня стоила столько же, сколько три молочные коровы. Представители всех слоев общества, имевшие право владеть землей, – короли, аристократы, епископы, прочие духовные лица, монахи, свободные простолюдины – владели рабами. Было даже выгодно быть рабом в королевском поместье (fascelanus) или в церковном имении (servus ecclesiasticus), поскольку у таких рабов было определенное положение в обществе и некоторые небольшие привилегии. Но все же положение раба вначале было очень тяжелым; на него не распространялись гражданские права, он не имел законной семьи, не был хозяином ни своей жены, ни своих детей, ни своего имущества. Раб был зачислен в одну категорию с домашними животными, и в варварские времена с рабами обращались так, что при виде этого содрогнулся бы любой современный человек. Но под влиянием экономической необходимости, которая делала все дороже жизнь и труд раба, и под воздействием тех евангельских правил благочестия, которые проповедовали религиозные лидеры, рабство стало менее суровым. Продажа рабов была упорядочена или запрещена, их жизнь стали охранять религиозные или гражданские законы, рабы были допущены до священства (к причастию), и это было признанием того, что раб тоже имеет душу и является личностью. В моральном отношении рабы стали более ценными, поскольку было торжественно объявлено, что они и их господин – сыны одного и того же Бога, а значит, наравне с хозяином будут вознесены или наказаны на том свете. Брак раба и некоторые из его семейных прав были признаны. У раба появились зачатки гражданского положения. Его право на движимую собственность также было признано, поскольку ему было разрешено владеть «запасом» личного имущества. Рабу был обеспечен субботний отдых, а его хозяев учили, что они обязаны быть его благодетелями.

В этот период значительное большинство рабов стали земледельцами (servi rustici, mancipia, ancillae, operarii, massarii) или сельскохозяйственными рабочими. Некоторые из них, объединенные в отряды, возделывали землю в господской части имения или ухаживали за господским скотом. Они назывались servi non casati. Но в IX и X вв. большинство рабов относились к разряду, который назывался servi casati, curtisani, mansionarii, hobarii, то есть жили на наделах в разных частях большого поместья в хижинах, которые давал им господин, желавший заинтересовать их работой на земле и избавиться от необходимости кормить их. Обеим этим категориям, но в первую очередь второй, освобождение приносило в качестве первой выгоды личную свободу. Христианская церковь – что делает ей честь – употребила все свое могущество, чтобы помочь освобождению рабов, и объявила их освобождение самым богоугодным из добрых дел верующего. Папы, епископы и монахи старались положить конец рабству, а их пример вдохновлял королей и аристократов. Более того, в ходе осуществлявшейся в то время огромной работы по освоению земель даже обладатели больших состояний не замедлили понять, что обещание дать свободу может быть мощным стимулом для труда. Вот почему во всех странах Запада становилось все больше случаев освобождения рабов в разной форме – по официальному акту в присутствии короля, или в церкви, или же простым письмом-вольной. Между теми, кто был отпущен на волю разными путями, не было никаких различий, кроме названия: один назывался libertus или romaanus, другой lides. Освобождение рабов не привело к появлению нового разряда землевладельцев или нового сословия вольноотпущенников, потому что освобожденные оставались под покровительством своего господина, прикрепленные к земле и обязанные оказывать ему в виде оплаты многие услуги, однако для них это все же была половина свободы, и, прежде всего, оно ускорило образование нового общественного класса – крепостного крестьянства, в котором в конце концов слились опустившиеся на ступень ниже колоны, вольноотпущенники и сельские рабы.

Старое слово servi (на латыни означавшее «рабы»), превратившись в средневековое serfs («крепостные» по-английски и по-французски. – Пер.), стало, по сути дела, обозначать весьма многочисленный новый класс, стоявший на одну ступень выше рабов. Большинство земледельцев и скотоводов попали в это сословие, и это большинство было таким подавляющим, что на всем христианском Западе слова servus и rusticus, то есть «крепостной» и «крестьянин», обычно употреблялись как синонимы. «Двор» колона, вольноотпущенника-лида и раба, которые вначале были разными видами крестьянского хозяйства, в итоге стали одинаковыми: с них взимались одни и те же налоги, арендные платы, услуги и барщинные работы, а их арендаторы должны были исполнять одинаковые обязанности и находились под властью одного и того же господина и повелителя – владельца земли, на которой жили.

Независимо от того, что было написано в законах, только силой обычая и под действием того же чувства собственной выгоды, которое заставляло владельцев имений нарезать свою землю на участки, чтобы лучше эксплуатировать ее руками мелких арендаторов-крестьян, крепостное состояние было распространено на основную часть деревенского населения. Каждый крепостной получил надел, называвшийся в разных странах по-разному – в одних hobа, hufe, hide, в других manse, mas, meix – площадь надела могла быть разной, но в Галлии и Германии составляла от 10 до 30 гектаров: такой размер был необходим, чтобы надел мог прокормить семью. В крупных имениях все больше и больше земли разрезали на крестьянские наделы. В IX в. аббатство Сен-Жермен-де-Пре имело 1646 крестьянских хозяйств, крупное поместье Маренго в Италии – 1300, а Боббио в разное время – от 30 до 3 тысяч. В итальянском имении curtis могло быть от 20 до 6500 крестьян в зависимости от того, в каком округе оно находилось. Крестьянская семья состояла в среднем из четырех или пяти человек. По мере того как увеличивалось число наделов, размер надела уменьшался.

Земледелец жил со своей семьей в своем доме или хижине среди распаханных полей, виноградников и лугов, которые он обрабатывал, и в таком месте, откуда ему были легко доступны леса и пастбища, которыми ему разрешалось пользоваться. Так возникал союз капитала и труда, владельца земли и земледельца, который оказывался выгоден для обоих. Владелец гарантировал земледельцу право пользоваться таким количеством земли, которого хватало, чтобы последний мог прокормить себя и свою семью. Землевладелец предоставлял обитателям своего поместья право пользования принадлежавшими ему лесами и пастбищами. Он молол их зерно на своей мельнице, выжимал сок из их яблок, оливок и винограда на своем прессе, он чинил или изготавливал их инвентарь в своей кузнице и варил им пиво из их ячменя на своей пивоварне. То есть господин предоставлял в распоряжение крестьян дорогие орудия и механизмы, которые они сами не могли бы изготовить или построить для себя. Господин был обязан кормить крестьян во время голода, он оказывал им содействие в делах духовных – строил часовню и нанимал священника для службы в своем сельском приходе. Господин защищал своих подопечных от нападения извне своей военной силой и своим правосудием. Крепостной же, хотя не был хозяином своего участка, имел право бессрочно пользоваться им, то есть его нельзя было прогнать с земли, и после смерти крепостного его семья наследовала его надел, даже если глава семьи был казнен по приговору суда. На этом наделе, который иногда даже назывался так, как раньше называлось малое по размеру свободное владение (sors, hereditas, alodium), обеспечивалось надежное и безопасное существование, поскольку не прикрепленный к земле простолюдин в те времена был всего лишь стоящим вне закона бездомным бродягой, уделом которого были рабство или голод. Если господину было выгодно держать у себя крепостную семью, чтобы та обрабатывала надел, который без нее не приносил бы урожая, то и крепостной семье было не менее выгодно оставаться на этой земле, где эти крепостные родились, которую их труд делал плодородной и которая давала им средства к существованию. На этом наделе крепостной создавал себе семейный очаг, благословенный церковью, и его дом был таким же неприкосновенным и священным, как дом свободного человека, поскольку был основан на нерасторжимости христианского брака. Крепостной был равен своему господину перед Богом, а если был отпущен на волю, то имел возможность стать священником или монахом, а тогда мог подняться даже выше господина. Во времена Людовика Благочестивого (778–840; франкский император в 814–840 гг.) сын козопаса был епископом в Реймсе, а это епископство было первым среди епископств Галлии. Жена крепостного крестьянина стала матерью-христианкой, находившейся под защитой в период своего материнства и свободной почти от всех барщинных работ: вместо барщины ей было позволено делать для господина работу на дому или платить деньги. Теперь крепостной мог жить вместе со своими женой и детьми, которые работали рядом с ним и принадлежали сначала ему, а уж потом господину. Если крепостной строго выполнял все приказы, всегда подчинялся тем, кто стоял выше его и вовремя платил, что положено, он мог жить на своем наделе в относительной безопасности. Поднятый на более высокий уровень в моральном и материальном отношении, владелец своего дома и почти владелец земли, которой он пользовался и часть плодов которой оставлял себе, он по-настоящему узнал ценность своего труда. Крепостное право по сравнению с рабством было большим прогрессом в экономике и в общественной жизни. Но это было всего лишь переходное и неустойчивое состояние, несовершенный строй, при котором землевладельцы часто эксплуатировали крестьян по своему произволу.

В действительности широкие массы подневольных людей и теперь были туго скованы прочными цепями, что было очень выгодно землевладельцам. Законы гражданского права на крепостных не распространялись, и крепостной по-прежнему был только предметом, находящимся в собственности, – homo in potestate (на латыни это значит «человек подвластный». – Пер.), как его называли. У него не было официального статуса, для закона он не существовал. Его можно было, как скотину из господской части имения, продать, обменять, передать другому владельцу вместе с землей и скотом. Члены семьи крепостного, как приплод домашних животных, могли быть отняты у него, и он не имел от этого никаких гарантий. Чтобы жениться, крепостному требовалось согласие господина, и он мог владеть только своим движимым имуществом, несколькими головами скота и тем, что зарабатывал сам, однако мог передать все это своим детям только с разрешения господина. Этот господин был его единственным представителем в суде и имел над крепостным безграничную власть. По сути дела, требования землевладельца к его крестьянам были ограничены только его же собственной выгодой. А ведь он жил именно за счет крестьян. Например, в Прюме аббатству для пропитания были нужны 6 тысяч бушелей зерна, 4 тысячи больших бочек вина, 20 тысяч яиц, лен, который брали с крестьян в качестве налога (600 фунтов в год) и домашняя птица (600 голов), и все это поставляли арендаторы. Только благодаря их труду вырастал урожай в господской части имения. В Прюме они отрабатывали на аббатство 70 тысяч человеко-дней и перевозили для него 4090 телег груза. Правда, было отмечено, что в некоторых имениях, принадлежавших монастырям, крепостной земледелец платил за аренду земли всего лишь от 10 до 23 франков за гектар. Но похоже, крестьяне редко добивались для себя таких условий. На деле же господин имел полную свободу требовать с них все новые и новые арендные платы, барщинные работы, положенные по обычаю сборы за пользование лесами или пастбищами, сборы на оказание гостеприимства, работы, мелкие обязанности, подушные налоги и налоги на наследство. Этот произвол господского правления, к тому же ужесточенный доверенными лицами господ, слишком часто приводил к тому, что крепостное право вырождалось в режим, мало отличавшийся от прежнего рабства.

Существование сельских жителей в этот период Средних веков оставалось очень неустойчивым. Это была грубая и суровая жизнь, почти такая же, как во времена варварства. В кельтских странах крестьяне жили в хижинах, сделанных из ветвей, или в жилищах, которые были настоящими норами, и лишь изредка на хуторах (trefs). Земледельцы-англосаксы предпочитали жить группами в поселках (tuns), где у каждого был свой деревянный дом (ham), отделенный от соседних священными границами – прадедовскими дубами, которые украшены фигурами зверей или шестами, воткнутыми в землю посреди болота. На этом участке крестьянин жил в своей грязной хижине, где вместо мебели было нечто сделанное из палок, а полом была утоптанная земля, полуварварской жизнью бок о бок со своими животными и почти так же, как они. В германских странах континентальной Европы крестьяне иногда жили группами в более или менее крупных деревнях (dorfen), в которых дома располагались вдоль дорог и которые были окружены общинными землями, а иногда в хуторах (weiller, villaria), разбросанных по огромному имению. В некоторых местностях – во Фризии, в Нидерландах, на землях салических франков, алеманнов и бойев – они предпочитали отдельную ферму (hof, heim, huis), защищенную прочными дверями и забором из крепких досок, а по ночам – еще и злыми собаками. Такой «фермерский» дом, как правило, стоял в тени высоких деревьев возле какого-нибудь ручья. Дом строили иногда из дерева, а иногда из бута, он имел квадратную форму и был обставлен грубыми деревянными стульями и скамьями. Хлевы и амбары были смежными с общей комнатой, где жила вокруг очага вся семья. Отверстия в крыше хватало для того, чтобы пропускать внутрь свет и выпускать из жилища дым.

Даже в Галлии поселки (vici) и скопления людей в центре большого имения (villa) где-то с VIII, а где-то с IX в. уступили место множеству деревень и хуторов даже там, где за два столетия до этого было известно всего лишь от 50 до 65 поселений. Их названия были образованы от имен святых – в память о монахах-основателях – или по имени владевшего ими господина путем прибавления характерного суффикса (court, ville, inge, ingen, villier, villard). На значительной части галло-римской территории по-прежнему преобладали отдельные фермы, особенно в горных местностях и в бывших кельтских округах. Повсюду крестьяне жили в лачугах (pisilia, tuguria) из веток или глины, иногда из камня, в которых предметов мебели было мало, да и те грубые. В Италии, где свирепствовала малярия и имелась большая береговая линия, удобная для пиратства, старые поселки (vici) были покинуты, но возникло бесчисленное множество маленьких деревень на возделанных заново бывших заброшенных землях и много новых поселков. Часто они группировались вокруг крепостей, которые имели сторожевые башни: жители таких поселков поневоле должны были избегать жизни в одиночку.

Повсюду деревенские жители делали свою одежду из ими же обработанных льна или шерсти или из шкур животных, которых крестьяне выращивали или убивали на охоте. Плащи, рубахи и штаны из льняной ткани или грубого сукна и шкуры – этого им было достаточно. Обычно крестьяне коротко стригли волосы или брили голову. Законы требовали этого от них, потому что длинные волосы были отличительным признаком свободного человека. Они носили шерстяные или меховые шапки, часто ходили босиком, а если обувались, то лишь в самые грубые башмаки. Пища у них была простая и скудная. Овсяная мука у кельтов, ячменный хлеб, хлеб из смеси ржи, ячменя и овса или из бобов у англосаксов, ржаной и изредка пшеничный хлеб в романских странах были основой еды крестьян; к этому они добавляли молоко, сыр и сливочное масло, с которым жителей Германии познакомили их романские соседи. Из мяса им были знакомы только свинина или бекон, а говядины и баранины они ели мало. Зато свежая и соленая рыба и особенно овощи на крестьянском столе появлялись часто. В кельтских и даже в галло-римских землях крестьяне пили пиво, а также сидр из диких яблок. В собственно романских странах крестьяне пили воду или легкое вино из остатков собранного винограда. Так жили многие поколения людей, совершенно не заботясь о гигиене, страдая от всех кожных болезней, к которым приводит ее отсутствие, и от различных эпидемий – лихорадок, оспы, тифа, чумы, дизентерии. Повседневная жизнь этих людей постоянно была полна трудностей. В их маленьком замкнутом мире даже самое малое снижение урожая приводило к голоду и ухудшало и без того тяжелые материальные условия их жизни.

Привычки этих низов средневекового общества были еще грубее, чем у его верхов. Драки, убийства, кровная вражда между семьями, нападение на людей и попытки захватить чужое имущество, физическое насилие над женщинами и детьми – все это происходило среди низов так же часто, как и среди знати. Крестьянин той эпохи обычно был грубым, распущенным, мстительным, коварным и склонным к обману. На его натуре продолжало сказываться влияние рабства, да и крепостное право вовсе не учило людей высокой нравственности. Только религия, широко распространившая свое влияние благодаря появлению множества новых сельских приходов, могла бы поднять крестьянина над его инстинктами, если бы она сама слишком часто не сводилась – и у народа, и у аристократии – к суевериям или к внешней обрядности и не смешивалась с массой пережитков язычества. Невежество крестьян было огромным, хотя монахи и епископы пытались их просвещать, а крепостных иногда даже допускали в монастырские и епископские школы. Главным источником надежды на будущее улучшение нравственности сельских жителей было глубокое чувство солидарности внутри деревенской семьи, которая была единой и дисциплинированной группой, школой верности и труда, а также существование кооперативных объединений семей, деревень или поместий (consorteria, vicinia, condoma). На всем Западе эти объединения оказывали одно другому помощь при обработке полей, освоении новых земель и при защите крестьянства и интересов деревни. Именно в этих маленьких сплоченных обществах низшие слои населения сельских округов учились ответственности, трудолюбию, а также энергичному и напряженному ведению жизненных дел, готовясь к свободе.

В последние столетия Темных веков преграды на пути к ней казались такими прочными, что, несмотря на происходившие прогрессивные перемены, в глубине сельского мира западных стран не прекращалось волнение. У беспокойной и склонной к насилию части крестьянского населения такая жизнь – прикрепление к земле, полное отсутствие путей к более независимой жизни и постоянное подчинение чужой воле, так часто вырождавшейся в тиранию, – вызывала раздражение и мрачную досаду. Отсюда возникали то пассивное сопротивление и та враждебность (pravus excessus), которые крепостные иногда противопоставляли воле своих господ, и отсюда же возникла та эпидемия побегов, которая заставила некоторых из них покинуть наделы. В хартиях нередко упоминаются земли, с которых ушли те, кто их возделывал (servi absarii). Эти беглецы выходили на большую дорогу, объединившись в шайки нищих и бродяг, хотя были приняты очень строгие законы о возвращении беглых: их приводили обратно в цепях и сурово наказывали. Отсюда же берут начало и те случаи коварной мести, когда слабый расправлялся со своим угнетателем, – отравления и убийства, которые закон напрасно пытался предотвратить. И наконец, отсюда же возникли те тайные общества, братства, гильдии, stellungen, которые власть запрещала и которые были организационной формой для бунтарских движений и крестьянских восстаний. А эти восстания в VIII и IX вв. вспыхивали через различные промежутки времени повсюду – в Италии, Галлии, Фризии, Фландрии, Саксонии. В этих случаях шайки крепостных крестьян, а также крестьянок, которые были даже более жестокими, чем их мужчины, нападали на поместья сеньоров, грабили, жгли, пытали, убивали всех без различия и без жалости, пока жестокие репрессии не заставляли их на какое-то время снова стать покорными. Глухое недовольство, иногда прорывавшееся во внезапных вспышках ярости, за которыми следовали долгие периоды бессилия и покорности, постоянно бурлило в этом сельском мире, для которого крепостное право было лишь временным состоянием на пути к свободе и большему благополучию – этим вечным желаниям народа, которые так медленно осуществляются.