Текст книги "Записи"

Священник Александр Ельчанинов. Записи

Из дневника

До священства – как о многом я должен был молчать, удерживать себя. Священство для меня – возможность говорить полным голосом.

Нет другого утешения в страданиях, как рассматривать их на фоне «того мира»; это и по существу единственная точка зрения верная. Если есть только этот мир, то всё в нем – сплошь бессмыслица: разлука, болезни, страдания невинных, смерть. Всё это осмысливается в свете океана жизни невидимой, омывающей маленький островок нашей земной жизни. Кто не испытал духновений «оттуда» в снах, в молитве? Когда человек находит в себе силы согласиться на испытание, посылаемое Богом, он делает этим огромный шаг вперед в своей духовной жизни.

Философствовать не есть богословствовать. «Если ты истинно молишься – ты богослов» (св. Нил Синайский). Необходимо внутреннее совершенство, чтобы понять совершенное.

Что такое постоянное чувство неудовлетворенности, беспокойства, – обычное наше чувство, – как не заглушенный голос совести, говорящий в нас, помимо нашего сознания и, часто, помимо нашей воли, о неправде нашей жизни. И пока мы живем наперекор данному нам светлому закону, – этот голос не умолкнет, так как это голос Самого Бога в нашей душе. Обратное же, то редкое чувство полной удовлетворенности, полноты и радости, – есть радость соединения Божественного начала нашей души с общей гармонией и Божественной сущностью мира.

Почему всякое «наслаждение», «сладость» – грех? Потому что момент наслаждения есть момент усиления личного самочувствия, и чем острее наслаждение, тем глубже мой разрыв со всеобщей гармонией. От наслаждения – к самолюбию, от самолюбия – к разложению гармонии, от разложения – к смерти.

«Опасно плавать, будучи одетым, опасно и обуреваемому страстями исследовать тайны Божества» («Лествица»), – но из этого не следует, что не надо вообще богословствовать (как многие думают), а следует то, что надо избавляться от рабства страстей, и тогда нам могут быть приоткрыты «тайны Божества».

Всё размышляю о тексте: Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое (Ин. 15, 19). Признак, что мы Христовы, – наши страдания; и чем больше мы страдаем, тем больше, значит, мы «не от мира». Почему все святые, вслед за Христом, так страдали? Соприкосновение с миром и погружение в него дают боль последователям Христа, а безболезненными себя чувствуют только дети мира сего. Это – вроде безошибочной химической реакции.

Как бы ни был человек праведен и чист, а есть в нем стихия греха, которая не может войти в Царство Небесное, которая должна сгореть; и вот грехи наши горят и сгорают нашими страданиями.

Что умножает в нас духовную силу? – преодоленное искушение.

Присутствие в нас, существах конечных, бесконечного – любви, ведет к желанию смерти как входа в бесконечность.

Бог не оставляет нас и в нашей темной жизни, – в нашей молитве, в Таинствах, в нашей любви к Богу. Любовь к Богу есть доказательство Его общения с нами.

Жизнь – драгоценный и единственный дар, а мы бессмысленно и беспечно тратим ее, забывая о ее кратковременности. Мы или с тоской смотрим в прошлое, или ждем будущего, когда будто бы должна начаться настоящая жизнь. Настоящее же, то есть то, что и есть наша жизнь, уходит в этих бесплодных сожалениях и мечтах.

Мнение о нас других людей – вот то зеркало, перед которым позируют почти все без исключения. Человек делает себя таким, каким хочет, чтобы его видели. Настоящий же, как он есть на самом деле, не известен никому, включая часто и его самого, а живет и действует некая выдуманная и приукрашенная фигура. Это стремление к обману так велико, что человек в жертву ему приносит, искажая свою природу, даже самого себя – единственное и неповторимое, чем является каждая человеческая личность.

Зато как пленяет всякий раз встреча с человеком, свободным от этой язвы, и как мы любим в детях, не вошедших еще в полосу сознательности, их полную простоту и непосредственность. Но возможна и сознательная борьба, приход к простоте от этой осложненности. Во всяком случае, осознать в себе присутствие этого зла – половина дела.

Какая радость быть священником! Вчера исповедовал целую семью. Особенно хороши дети – два мальчика лет семивосьми. Я весь вечер был почти в экстазе. Священство – единственная профессия, где люди поворачиваются к тебе своей самой серьезной стороной и где и ты всё время живешь «всерьез».

Как бы мы ни были слабы и худы порознь, но так радостно чувствовать, что для всех нас – одно самое главное.

Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев… для чуждых закона как чуждый закона… для немощных я был как немощный… Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Кор. 9, 20–22) – надпись на могиле старца Амвросия и моя бессознательная тактика.

Гордый глух и слеп к миру, мира он не видит, а только свое во всём отражение.

Болезнь – вот школа смирения, вот где видишь, что нищ, и наг, и слеп (незадолго до смерти).

Как утешить плачущих? – плакать вместе с ними.

Беседа с Х. после операции рака, при непрерывных страшных болях («как будто собаки рвут и грызут»), при полной безнадежности положения и внутри и вовне, вот ее мысли: «Мне кажется, я поняла, для чего Бог послал нам это несчастие: мы так погрязли в ежедневных мелочах, в мелкой злобе, раздражении, что Бог захотел встряхнуть нас. Как сейчас всё изменилось, у всех открылись необыкновенные свойства души. Вчера со мною ночь провела Л.: что это была за ночь! а она была бесконечно ласкова, терпелива, всё делала так тихо, так ловко. Да и все оказались такими добрыми, внимательными». – Вот и смысл страданий! Господь бесконечно жалеет нас, но что делать, если мы можем дать какие-то искры, какой-то святой огонь, только когда нас поражают несчастья, катастрофы. В этом смысл войны, революций, болезней. Всё это казалось гораздо многозначительнее вчера, в комнате умирающего человека, чем в этой бледной записи.

Всё греховное в нас так живо, полнокровно, что наше обычное вялое покаяние никак не соразмерно с этой стихией греха, нами владеющей.

Обращать свои взоры в образы райской красоты – лучшее средство избавиться от плена ада, не отзываться на его зовы.

Мне часто кажется, что все шипы и тернии нашего жизненного положения точно устроены Богом для уврачевания именно нашей души. В своей жизни я вижу это с полной отчетливостью.

В исповеди слабая память не оправдание; забывчивость – от невнимания, несерьезности, черствости, нечувствительности к греху. Грех, тяготящий совесть, не забудется.

Почти поголовное равнодушие на исповеди, особенно у мужчин. Благодарю Бога, что Он почти всегда дает мне переживать исповедь как катастрофу.

Общее обыкновение – не говорить о грехах против 7-й заповеди, как будто это не относится к исповеди, – это-де моя частная жизнь; многие живущие в незаконных связях и не упоминают о них, пока не спросишь, считая это дело вполне естественным.

В исповеди самое важное – состояние души кающегося, каков бы ни был исповедующий. Важно ваше покаяние, а не он, что-то вам говорящий. У нас же часто личности духовника ошибочно уделяется первенствующее место.

Когда тебя охватит чувство злобы к кому-либо, то представь себе, что и ты, и он должны умереть, – и как перед этим станет ничтожна его вина и как не права твоя злоба, как бы она ни была права формально.

Препятствия к молитве – от слабой, неправильной, недостаточной веры, от многозаботливости, суеты, занятости мирскими делами, от грешных, нечистых, злых чувств и мыслей.

Болезнь – самое благоприятное время для возвращения в свое сердце, к Богу. С выздоровлением эта возможность опять отходит в бесконечную даль.

Ставшему на путь духовного совершенствования, последовавшему за Христом, явна, совершенно внутренне для него убедительна делается единственность этого пути. Мало ставших на этот путь, но зато почти нет раз ставших и возвратившихся назад. Согласно обещанию Христа, всякий ищущий обретает.

Для веры страшна не отрицательная полемика, не испытание ее умом – это испытание она выдержит. Ей страшна в нас слабость духа, «сердечное отступничество» (выражение Киреевского).

Те, кто хочет доказательств для своей веры, – на ложном пути. Вера – свободный выбор, и там, где есть хотя бы скрытое даже от самого себя желание доказательств, – нет веры. Знаки Богоявления не надо принимать как «доказательства» – этим мы снижаем, перечеркиваем подвиг веры.

Чувство своей глубокой греховности у святых – от их близости к источнику света – Христу.

Как затруднено для нас приближение к Богу, для некоторых особенно, где всё – и сама природа, наследственность, весь состав человека ставят стену между ним и Богом.

Вот тип человека, часто встречающийся: в нем соединение трех черт: 1) гордость, вера в свои силы, упоение своим творчеством; 2) страстная любовь к земной жизни; 3) отсутствие чувства греха. Как такие люди могут подойти к Богу? Таковы, как они есть, – они безнадежно изолированы от Бога, лишены даже потребности в Нем. И этот тип культивируется современной жизнью – воспитанием, литературой и т. д. Идея Бога вытравлена в его душе, и какие нужны катастрофы, чтобы такой человек мог возродиться!

Три ряда впечатлений: евангельское чтение о гадаринском бесноватом, наблюдение в Соборе за одним сумасшедшим и чтение главы о зле и свободе у Бердяева («О назначении человека»), «Свобода не сотворена Богом», «Она первична и безначальна». С Бога Творца снимается, таким образом, ответственность за свободу твари. Человек одновременно дитя Божие и дитя хаоса (свобода); небытие свободно согласилось на бытие, но оно же отступило в ад и хаос. Вот истоки греха и безумия – хаотическое своеволие вместо добровольного и свободного подчинения светлому закону. Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком (Ин. 10, 10).

Есть религиозность, тесно спутанная с эмоциями эстетическими, сентиментальными, страстными, легко уживающаяся с эгоизмом, тщеславием, чувственностью. Люди этого типа ищут похвалы и хорошего мнения о них духовника, исповедь их очень трудна, так как они приходят на исповедь, чтобы пожаловаться на других, поплакать, они полны собой, легко обвиняют других. Недоброкачественность их религиозной экзальтации лучше всего доказывается легким переходом к раздражительности и злобе. Люди этого типа дальше от возможности настоящего покаяния, чем самые закоренелые грешники.

Постоянный упрек христианам: «Ни по чему не видно вашей веры. Если бы вы действительно верили в такие изумительные, потрясающие вещи, вы жили бы иначе».

Ответ: «Вы ведь верите в неизбежность своей смерти? Не только верите, но знаете наверно. Ну и что же? Сильно ли это отзывается на характере вашей жизни? – Нисколько не отзывается».

Всегда в жизни прав не тот, кто опирается на логику, на здравый смысл, а тот, кто исходит из одного верховного закона – закона любви. Все остальные законы ничто перед любовью, которая не только руководит сердцами, но «движет солнце и другие звезды». В ком есть этот закон – тот живет, кто руководится только философией, политикой, разумом – тот умирает.

Вера – от любви, любовь – от созерцания. Невозможно не любить Христа. Если бы мы Его увидели сейчас, мы бы не оторвали от Него глаз, мы бы слушали Его с услаждением (Мк. 12, 37), мы теснились бы вокруг Него, как теснились евангельские толпы. Надо только не противиться Ему, отдаться созерцанию Его Образа – в Евангелии, в святых, в Церкви – и Он возьмет в плен наше сердце.

Отчего так важно чтение житий святых? – Среди бесконечного спектра путей к Богу, раскрытого в различных житиях, мы можем найти свой путь, получить помощь и указание, как из дебрей нашей человеческой запутанной греховности выйти на путь к свету.

Ответ умирающей, но не знающей о близости своей смерти на ее недоумение: «Ни к жизни не готовлюсь, ни к смерти».

«Нельзя жить истинной и достойной жизнью здесь, не готовясь к смерти, то есть не имея постоянно мысли о смерти, о жизни вечной».

Смерть, самое страшное для человека, верующему не страшна, как не страшны для крылатого существа все бездны, пропасти и падения.

…Мое жизненное правило – менять место жительства, только когда обстоятельства гонят, ничего в житейской области не предпринимать самому, а рыть шахту вглубь в том месте, куда привел Господь…

Как мы жалки в нашей успокоенности этой жизнью! Хрупкий островок нашего «нормального» существования будет без остатка размыт в загробных мирах.

Советы близким умершего: оторвать свои чувства и боль от телесности, которая пойдет в землю, не терзать себя воспоминаниями земных чувств и земных радостей, связанных с умершим, а перешагнуть, хотя бы мысленно, с умершим в тот мир, утешаться любовью близких и совместными молитвами, дать отдых своим нервам и своему телу.

Разница между Иовом и его друзьями. Иов – это честная, правдивая натура, ищущая «дела», а не слов, а те – люди религиозной фразы, шаблона, традиционных формул. Иов вопит о «неправде», о непонятности страданий, о благополучии грешников, о безвинных муках – и не только своих; а его друзья отвечают ему общими и лживыми фразами, для них всё ясно, и, установив порядок в словах и мыслях, они считают, что установили гармонию и в мире. Этого типа люди слишком часто встречаются повсюду, включая и духовенство и людей науки.

Бывает такое «стянутое» состояние души, когда трудно улыбаться, никакой мягкости, нежности ни к кому, одним словом – «окамененное нечувствие». Только молитва, особенно церковная, разгоняет это состояние. Оно – обычное для гордых, унылых, самолюбивых, распутников, скряг; но в некоторой степени свойственно всем вообще – это состояние греха и безблагодатности, обычное состояние человека. Для души – это уже ад на земле, смерть ее при жизни тела, и оно есть естественное следствие греха, который буквально убивает душу.

Как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие! (Лк. 18, 24). Но не только богатство материальное мешает вхождению в Царство Божие; еще больше – богатство душевное, талантливость, специальные способности, воля. Как трудно не увлечься всем этим, не впасть в тщеславие, гордость.

Нормальный план нашей души

1. Таинственная, внутренняя, неведомая нам жизнь духа – настоящая гарантия нашего спасения, то, что от Святого Крещения, от Таинств, от дыхания Духа Святого в нас.

2. Облако псевдодобродетелей, изуродованных, объеденных, как кислотой, тщеславием; наши будто бы добрые дела, наша будто бы молитва, наша правдивость, прямота; это облако закрывает нам истинную жалкую картину нашей души и мешает покаянию.

3. Тучи действительных грехов, о которых мы не помним, которые себе с лег костью прощаем: ежеминутное осуждение, насмешки, пренебрежение, холодность, злоба.

4. Наконец, подо всем этим – глубокие, старые пласты, сливающиеся с родовыми и общечеловеческими, – основные, глубокие грехи, от которых, как смрадные испарения, поднимаются богохульные мысли, побуждения, всякая нечистота, чудовищные извращения…

Думаю об очищающем и освящающем значении пота, слез и крови – труда, покаяния и мученичества. В них тело освобождается от своей душевно-животной стихии… и духовная настроенность, не встречая препятствий, охватывает всего человека; в этом смысл того, что Церковь так высоко ставит мучеников, подчеркивая именно пролитие крови, а также почему в народе так почитают убитых на войне.

Нам надо быть в постоянной связи со страдающей частью теперешней России, с Россией чудес, подвигов, мученичества. Связь эта возможна в создании здесь той же напряженной религиозной жизни – продолжения здесь нашей родины. Это, может быть, выведет взрослых из их политических разделений, а молодых приблизит к Церкви и покажет им то, что было сутью России.

Из 36-й главы Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова можно сделать прекрасную молитву о России. Вот отрывки: Помилуй нас, Владыко, и призри… Возобнови знамения и сотвори новые чудеса… Ускори время и да возвестят о великих делах Твоих… Умилосердись над градом святыни Твоея, воздвигни пророчества от Имени Твоего…

До чего могут довести ложные идеи! Так погубили свою душу многие революционеры, которые, исходя из правильной (но ограниченной) идеи народного блага, пришли к сатанинской злобе, лжи и человекоубийству. Это же ждет и служителей национальной идеи, пока они ее не подчинят идее высшей.

Вся наша внутренняя жизнь движется любовью к Богу. Но откуда взять эту любовь? Всякая наша любовь питается впечатлениями от любимого объекта (к миру, родным). Как может удержаться и не завянуть наша любовь, а с нею и наша вера, если она не питается никакими впечатлениями? Но какие же впечатления от Бога, Которого «никто не виде нигде же»? Мы имеем Христа. Размышления о Нем, молитва, чтение Евангелия – вот пища, питающая нашу к Нему любовь. Но бывает, и очень часто, что для этого сердце наше оказывается слишком грубым, невосприимчивым. Тогда надо пытаться обратиться к житиям святых, к писаниям отцов – у них тот же свет Христов, но в смягченном, ослабленном виде, уже прошедший сквозь призму хотя и святой, но человеческой души.

Вернее жить, приходя от собственного опыта к известным идеям, чем обратное – судить только словесно о чужом опыте, а именно к этому, к сожалению, обычно сводится весь наш интерес к вещам духовного порядка.

Если даже стать на точку зрения самого ярого безбожия, то и тогда позиция верующих тверже и вернее позиции безбожия, которое есть открытое банкротство. Не лучше ли всё же иметь надежды и обещания, чем не иметь и этого.

На всенощной, особенно если я не служу сам, мне определенно трудно и даже скучно. Мне скучно и за всех «предстоящих и молящихся», мне кажется, что они предстоять-то предстоят, но молятся плохо; мне хочется большей близости с ними, действительно общей молитвы, уничтожения этих квадратных метров блестящего паркета между нами, чуждости друг другу. И обратно – как легко служить молебен или панихиду хорошо знакомым людям или таким, в которых чувствуешь добрых богомольцев, когда они стоят близко около аналоя, вникают в слова молитв. Но почему мне легко молиться, когда я активен, и много труднее молча участвовать в чужой молитве? Не тщеславие ли это? Не флуоресценция ли под влиянием чужих лучей?

О ненужности делать усилия в молитве, в любви к Богу могут говорить только люди, не имевшие опыта в этом. Всякое, даже самое слабое, даже вынужденное устремление к Богу дает живой и неопровержимый опыт Его любви. Тот, кто имел этот опыт, его уже не забудет. То же и в любви к людям. Всякая любовь несет удовлетворение и награду в себе самой. В этом опытное подтверждение слов Бог есть любовь (1 Ин. 4, 8).

Равнодушие верующих – вещь гораздо более ужасная, чем тот факт, что существуют неверующие.

Кроме прямого вреда для душевного здоровья, занятия теософией, оккультизмом, спиритизмом вызываются любопытствующим желанием заглянуть в закрытую дверь. Мы должны смиренно признать существование Тайны, и не забегать с заднего крыльца, не подслушивать у дверей. Кроме того, нам дан верховный закон жизни, прямо ведущий нас к Богу, – любовь, путь трудный, тернистый, и по нему мы должны нести свой крест, не сворачивая на окольные дороги.

Смерть близких – опытное подтверждение нашей веры в бесконечность. Любовь к ушедшему – утверждение бытия другого мира. Мы вместе с умирающим доходим до границы двух миров – призрачного и реального: смерть доказывает нам реальность того, что мы считали призрачным и призрачность того, что считали реальным.

Человек, отвергающий свое родство Богу, отказывающийся от сыновства Ему, – не настоящий человек, ущербный, только схема человека, так как это сыновство не только дается нам как дар, но и задается, и только в выполнении этого задания, в сознательном облечении себя во Христа и Бога и может быть полное выявление и расцвет каждой человеческой личности.

Грех – разрушительная сила, и прежде всего для своего носителя; даже физически грех потемняет, искажает лицо человека.

Что больше всего страшит в себе? – это состояние нечувствия, духовной лени, слепоты. Какую боль и раскаяние должен был бы вызывать грех, какую жажду покаяния и прощения должна была бы испытывать душа! Ничего же этого обычно нет. Да и кругом жизнь так идет, как будто и впрямь всё благополучно на свете. Это равнодушие, может быть, и есть результат того духовного разрушения, которое является последствием греха.

Часто огорчаешься, замечая, что близкие тебе люди поблекли, постарели. Но ведь это есть истлевание человеческой душевной стихии, которое открывает путь подниманию из глубины сил благодатных, духовных. То цветение, умаление которого мы с болью в себе и других видим, – блеск глаз, румянец щек, грудные мелодичные голоса – всё это цветение нашей плотско-душевной стороны, и оно не ценно. Чем больше внешний человек теряет, тем более внутренний возрождается. Но хорошо, если так, если постарение не ведет к унынию, страху старости и смерти, к духовному упадку.

Польза послушания: душа освобождается для внутреннего, когда внешнее берет на себя другой – военная служба, монастырь, семья (послушание мужу, родителям).

Есть путь брака и путь монашества. Третье состояние – девственников в миру – очень опасно, соблазнительно и не всякому посильно. Кроме того, такие и для окружающих представляют собой опасность: сияние и красота девственности, которые ведь в некоторой степени – «брачное оперение» (когда не имеют прямого религиозного смысла), влекут к себе и возбуждают несчастные чувства.

Брак – просвящение, мистерия. В нем полное изменение человека, расширение его личности, новые глаза, новое ощущение жизни, рождение через него в мир в новой полноте.

Но индивидуализм нашего времени создает в браке особые трудности. Преодоление их – сознательными усилиями двух над созиданием брака, «хождением» перед Богом (только Церковь по-настоящему, до конца разрешает все проблемы). И еще, самое, казалось бы, простое, но и самое трудное – решимость занять в браке каждому свое место: жене смиренно стать на второе место, мужу – взять тяжесть и ответственность быть главой. Если есть эта решимость и желание – Бог всегда поможет на этом трудном, мученическом («Святии мученицы»… – во время хождения вокруг аналоя), но и блаженном пути.

Ни мужчина, ни тем более женщина не имеют в браке друг перед другом абсолютной власти. Насилие над волей другого, хотя бы во имя любви, убивает саму любовь; а тогда вопрос: надо ли подчиняться такому насилию, раз в нем опасность для самого дорогого? Бесконечное количество несчастных браков именно от того, что каждая сторона считает себя собственником того, кого любит. Почти все трудности брака – отсюда. Величайшая мудрость брака – дать полную свободу тому, кого любишь: брак наш земной – подобие брака небесного (Христос и Церковь), а там полная свобода.

О женщине сказано: «немощный сосуд» – «infirmior vasa». Эта «немощь» состоит главным образом в подвластности женщины природным стихиям в ней самой и вне ее. В силу этого – слабый самоконтроль, безответственность, страстность, слепота в суждениях. Почти ни одна женщина от этого не свободна, она всегда раба своих страстей, своих антипатий, своего «хочется». Только в христианстве женщина становится равной мужчине, подчиняет высшим началам свой темперамент, приобретает благоразумие, терпение, способность рассуждать, мудрость. Только тогда возможна ее дружба с мужем.

Не приидет Царствие Божие с соблюдением – се Царствие Божие внутрь вас есть (ср. Лк. 17, 20–21). Не то же ли самое можно сказать о геенне огненной? Не настал ли уже ад и теперь для многих людей?

Жить надо не «слегка», а с возможной напряженностью всех сил, и физических, и духовных. Тратя максимум сил, мы не «истощаем» себя, а умножаем источники сил.

Женщину, «имевшую духа немощи», по словам Христа, «связал сатана». Здесь указывается еще один источник болезни – дьявол. Вот что можно ответить тем, кто говорит (и я в том числе), что надо радоваться болезням, как всякому несчастью, и не надо просить об исцелении.

Мы видим мир не таким, как он есть на самом деле, а таким, каким его делает наше воображение, наша воля. И каждый видит его по-иному, по-своему, часто ставя цент ром своего мира вещи ничтожные и вовсе не давая места тому, что единственно важно.

В том, как избегают люди одиночества, мне видится скрытый страх смерти.

Читаю сейчас Исаака Сирина, и очень он мне пришелся по сердцу. Я давно хотел почитать его, но считал, что это чтение для самых совершенных. Оказалось, что у него много мудрых советов и для начинающих, каковыми мы останемся, вероятно, до самой смерти.

Убедить кого-либо в существовании Бога совершенно невозможно, так как всё, что можно словами сказать о вере, ни в какой степени не может передать того, что вообще несказуемо и что в ней главное. Доводы веры не против разума, а помимо него. Только в свете любви разум принимает видимые абсурды веры.

Почему трудна вера? До грехопадения люди знали: грех скрыл от них Бога, и вера есть преодоление этой пелены греха между ними и Богом.

Очищение от греха приводит от веры к знанию.

Сребролюбие, казалось бы, грех второстепенный; на самом деле это грех чрезвычайной важности: в нем одновременно фактическое отвержение веры в Бога, любви к людям и пристрастие к низшим стихиям. Оно порождает злобу, окаменение, многозаботливость. Преодоление его есть частичное преодоление всех этих видов греха.

В чем соблазн и яд театральности для зрителя, но главным образом для актера? – привычка жить, и притом напряженно и остро, иллюзорной жизнью, часто много острее своей настоящей будничной жизни; создание в себе «паразитических» личностей (от Епиходова до царя Федора Иоанновича у Москвина); тщеславие. Поэтому театр так и опасен слабым людям – он их перемалывает без остатка. Впрочем, всякая человеческая деятельность имеет эти (или другие) яды, и только сильные личности не побеждаются ими, а остаются самими собой.

Слепота к своим грехам – от пристрастия. Мы, пожалуй, многое видим, но оцениваем неправильно, извиняем, даем неправильное соотношение: чувство почти инстинктивное. Крайняя важность для спасения – «зрети грехи наша». Любить Истину больше себя, отвержение себя – начало спасения.

Внимание к своей внутренней жизни, рекомендуемое с религиозной точки зрения, дает свои результаты и с точки зрения чисто психологической: развитие силы внимания, сосредоточение сознания, выявление новых психических способностей.

Если мы посмотрим писания подвижников и святых отцов – какую глубину психологического анализа мы там встретим, какую тонкость различения психических состояний, какую верность определений и классификации всех ощущений!

Не помню, кто из отцов сравнивает внимание на молитве с фитилем в лампаде. Если продлить сравнение, то «елеем» в молитве, непременным условием горения лампады, будет постоянное покаянное чувство, смирение, чистота сердца, безгневие.

Одна из типичных ошибок, ведущих к осуждению, унынию, неправильным оценкам, – «руссоизм» в религии, мысль, что здесь, на нашей земле, до всеобщего Суда и осуждения, могут быть явления безукоризненные – в нас самих, в других людях, в человеческих отношениях.

Тогда от себя требуешь полной святости и унываешь, находя в самые святые минуты нечистоту в своем сердце, тщеславие, двойственность; тогда злишься, заметив в людях, которых считал безукоризненными, – малодушие, лукавство, ложь; тогда отчаиваешься, видя даже в Церкви Божией расколы, ссоры, ревность, зависть – разгул человеческих страстей.

Между тем «надлежит сему быти», весь мир заражен грехом; сверху донизу проходит страшная трещина – язва растления и смерти, и никто и ничто не свободно от нее. Если в самой совершенной общине – среди учеников Христа, был Иуда, то что же нам ужасаться, что в русской Церкви есть Введенский, а свой маленький Иуда, как и свой кроткий, духоносный Иоанн и верный, деятельный Пётр, – есть в каждом приходе.

Радость почитания икон в том, что Бог – «Неописанное Слово» сошло с небес, стало плотию, приняло вид человеческий и обитало среди нас, полное благодати и истины (Ин. 1, 14), так что мы слышали Его ушами нашими, видели своими очами, Его осязали руки наши (см. 1 Ин. 1, 1).

Основная черта нашей религиозности – стремление к святыне в конкретном, осязаемом образе, жадность к ней; мы любим прикасаться к ней, лобызать се, носить у себя на груди, освящать ею наши дома. Этой святыни хотели лишить нас иконоборцы, и в обретении ее была радость. Посмотрите, какой холодной и бесплотной является вера в исповеданиях, отрицающих иконы. Явно отрицая иконы, они бессознательно отрицают Воплощение. Как перерождается у них всё христианство, как сама Евхаристия, средоточие христианской жизни, делается у них бесплотной и незначительной. Поистине если у нас Слово стало плотью, то у них Плоть стала словом – Божественная Плоть, причащение Которой дает жизнь вечную (Ин. 6, 47), обратилась у них в слова и рассуждения.

Виды христианства: 1) умственно-созерцательное, 2) волевое, действенное (католичество), 3) умственно-этическое (протестантство) и 4) христианство, понятое как великая Красота – Православие. Этому видению отдаются все силы верующего. Все остальные виды христианства подчинены этому пониманию. Мнение некоторых (старообрядцев), что Православие = богослужению. Отчасти это правильно – жить максимально теургически, не выходя из храма. Но здесь и опасности – как только побледнеет этот идеал, человек остается без культуры воли, без морали, без умственной тренировки. Человеческое начало мало воспитано в православном человеке – особенно в старообрядческом его уклоне, и потому без веры он впадает в рабство миру. И всё-таки мы не идем ни на какое христианство пониженного типа – рассудочное, волевое, этическое. Нам надо воспитать нашу религиозную волю, поднять культурный и моральный уровень, стать достойными драгоценного дара, нам вверенного.

Православие для многих еще только «мировоззрение».

Всё яснее становится мне, что Православие – это стихия абсолютной свободы. Боязнь уставов, правил, боязнь как-то ограничить себя, поставить слово, мысль, декорацию раньше или без факта, отвращение к пропаганде, насилию хотя бы чисто идейному или психическому, боязнь убеждать, вера только в самую наличность религиозной жизни – всё остальное придет само.

По поводу сомнений о словах X.: «В своем общении с рабочими они (члены католических кружков молодежи) сначала не только не называют себя католиками, но даже не упоминают о Христе». – Спуститься до них, чтоб подниматься вместе с ними. Установить сначала братское доверие и симпатию, а потом толковать: «Возлюбим… да единомыслием исповемы». Есть ли ступени и степени посвящения? Если есть, то всё ясно. – Словесное молоко (1 Пет. 2, 2) [и] у апостола Павла (см. Евр. 5, 12). С Иудеями был как Иудей (ср. 1 Кор. 9, 20).