Текст книги "Записи"

Священник Александр Ельчанинов. Записи

Из дневника

До священства – как о многом я должен был молчать, удерживать себя. Священство для меня – возможность говорить полным голосом.

Нет другого утешения в страданиях, как рассматривать их на фоне «того мира»; это и по существу единственная точка зрения верная. Если есть только этот мир, то всё в нем – сплошь бессмыслица: разлука, болезни, страдания невинных, смерть. Всё это осмысливается в свете океана жизни невидимой, омывающей маленький островок нашей земной жизни. Кто не испытал духновений «оттуда» в снах, в молитве? Когда человек находит в себе силы согласиться на испытание, посылаемое Богом, он делает этим огромный шаг вперед в своей духовной жизни.

Философствовать не есть богословствовать. «Если ты истинно молишься – ты богослов» (св. Нил Синайский). Необходимо внутреннее совершенство, чтобы понять совершенное.

Что такое постоянное чувство неудовлетворенности, беспокойства, – обычное наше чувство, – как не заглушенный голос совести, говорящий в нас, помимо нашего сознания и, часто, помимо нашей воли, о неправде нашей жизни. И пока мы живем наперекор данному нам светлому закону, – этот голос не умолкнет, так как это голос Самого Бога в нашей душе. Обратное же, то редкое чувство полной удовлетворенности, полноты и радости, – есть радость соединения Божественного начала нашей души с общей гармонией и Божественной сущностью мира.

Почему всякое «наслаждение», «сладость» – грех? Потому что момент наслаждения есть момент усиления личного самочувствия, и чем острее наслаждение, тем глубже мой разрыв со всеобщей гармонией. От наслаждения – к самолюбию, от самолюбия – к разложению гармонии, от разложения – к смерти.

«Опасно плавать, будучи одетым, опасно и обуреваемому страстями исследовать тайны Божества» («Лествица»), – но из этого не следует, что не надо вообще богословствовать (как многие думают), а следует то, что надо избавляться от рабства страстей, и тогда нам могут быть приоткрыты «тайны Божества».

Всё размышляю о тексте: Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое (Ин. 15, 19). Признак, что мы Христовы, – наши страдания; и чем больше мы страдаем, тем больше, значит, мы «не от мира». Почему все святые, вслед за Христом, так страдали? Соприкосновение с миром и погружение в него дают боль последователям Христа, а безболезненными себя чувствуют только дети мира сего. Это – вроде безошибочной химической реакции.

Как бы ни был человек праведен и чист, а есть в нем стихия греха, которая не может войти в Царство Небесное, которая должна сгореть; и вот грехи наши горят и сгорают нашими страданиями.

Что умножает в нас духовную силу? – преодоленное искушение.

Присутствие в нас, существах конечных, бесконечного – любви, ведет к желанию смерти как входа в бесконечность.

Бог не оставляет нас и в нашей темной жизни, – в нашей молитве, в Таинствах, в нашей любви к Богу. Любовь к Богу есть доказательство Его общения с нами.

Жизнь – драгоценный и единственный дар, а мы бессмысленно и беспечно тратим ее, забывая о ее кратковременности. Мы или с тоской смотрим в прошлое, или ждем будущего, когда будто бы должна начаться настоящая жизнь. Настоящее же, то есть то, что и есть наша жизнь, уходит в этих бесплодных сожалениях и мечтах.

Мнение о нас других людей – вот то зеркало, перед которым позируют почти все без исключения. Человек делает себя таким, каким хочет, чтобы его видели. Настоящий же, как он есть на самом деле, не известен никому, включая часто и его самого, а живет и действует некая выдуманная и приукрашенная фигура. Это стремление к обману так велико, что человек в жертву ему приносит, искажая свою природу, даже самого себя – единственное и неповторимое, чем является каждая человеческая личность.

Зато как пленяет всякий раз встреча с человеком, свободным от этой язвы, и как мы любим в детях, не вошедших еще в полосу сознательности, их полную простоту и непосредственность. Но возможна и сознательная борьба, приход к простоте от этой осложненности. Во всяком случае, осознать в себе присутствие этого зла – половина дела.

Какая радость быть священником! Вчера исповедовал целую семью. Особенно хороши дети – два мальчика лет семивосьми. Я весь вечер был почти в экстазе. Священство – единственная профессия, где люди поворачиваются к тебе своей самой серьезной стороной и где и ты всё время живешь «всерьез».

Как бы мы ни были слабы и худы порознь, но так радостно чувствовать, что для всех нас – одно самое главное.

Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев… для чуждых закона как чуждый закона… для немощных я был как немощный… Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Кор. 9, 20–22) – надпись на могиле старца Амвросия и моя бессознательная тактика.

Гордый глух и слеп к миру, мира он не видит, а только свое во всём отражение.

Болезнь – вот школа смирения, вот где видишь, что нищ, и наг, и слеп (незадолго до смерти).

Как утешить плачущих? – плакать вместе с ними.

Беседа с Х. после операции рака, при непрерывных страшных болях («как будто собаки рвут и грызут»), при полной безнадежности положения и внутри и вовне, вот ее мысли: «Мне кажется, я поняла, для чего Бог послал нам это несчастие: мы так погрязли в ежедневных мелочах, в мелкой злобе, раздражении, что Бог захотел встряхнуть нас. Как сейчас всё изменилось, у всех открылись необыкновенные свойства души. Вчера со мною ночь провела Л.: что это была за ночь! а она была бесконечно ласкова, терпелива, всё делала так тихо, так ловко. Да и все оказались такими добрыми, внимательными». – Вот и смысл страданий! Господь бесконечно жалеет нас, но что делать, если мы можем дать какие-то искры, какой-то святой огонь, только когда нас поражают несчастья, катастрофы. В этом смысл войны, революций, болезней. Всё это казалось гораздо многозначительнее вчера, в комнате умирающего человека, чем в этой бледной записи.