Текст книги "Молодые"

13

Было воскресенье и от этого праздничное затишье. После проведённой в заточении ночи удивительными казались контрасты теней и света, вместе с солнечным теплом текла в Петино сердце радость.

У поворота в знакомую улицу Петя остановился. Появиться на пороге чужого дома вопреки родительскому велению было, конечно, дерзостью, но что-то подсказывало ему, что в лице Евгении Максимовны он обретёт понимающего человека.

Улица была совершенно пуста, разве что в некоторых огородах наблюдалось шевеление. При виде знакомой лавки у штакетника неожиданно забилось сердце. И почему он выбрал тогда именно её, когда и там, и там стояли такие же лавки? И скрип калитки, и вид распустившихся цветов небольшого палисадника, которые в то утро созерцал из-за штакетника, радостью отозвались в Петином сердце.

Евгения Максимовна – в знакомом домашнем халате, с прежней косынкой на голове – казалось, нисколько не удивилась. Кивнув на его бодрое «здрасте», как давно знакомому, сообщила:

– А я думала, ты знаешь: на метеостанции она.

– Знаю, вчера виделись. Я, собственно, Евгения Максимовна, к вам. Поговорить.

– А-а, ну заходи, – и повела его в дом, вход в который был с заднего крытого двора.

В доме оказались две отдельные комнаты с выходами на довольно просторную, с русской печью, кухню с боковым окном, у окна – стол под чистой цветной клеёнкой. Евгения Максимовна сразу же захлопотала об угощении. Достала из печи лапшу, из холодильника – двухлитровую банку молока, наполнила до краёв бокал.

По привычке разувшись у порога и пройдя по блестевшему от идеальной чистоты полу, Петя присел к столу. Ел с удовольствием. Проголодался за время заточения. Пока ел, рассказывал. Евгения Максимовна не без удовольствия смотрела на то, как он ест, и, казалось, не очень внимательно слушала, приговаривая, когда он особенно увлекался рассказом: «Да ты ешь, ешь…» Затем налила ему и себе чаю, пододвинула сахарницу, бросила в свою чашку пару кусков, и, чего Петя не ожидал, как-то уж очень строго и внушительно заговорила:

– Значит, так. Ты это хорошенько запомни! Ты пей. Пей и запоминай. Кто бы и чего ни говорил, а всё же главное в жизни – любовь. Родители, говоришь, против. Родителей тоже можно понять, на то они и родители, по-своему счастье дочери понимают. А я так думаю: забыли. Не было бы той, как считают они теперь, их первой глупой любви, вообще бы ничего не было. Это потом, умных книжек начитавшись, стали рассуждать они, будто не любовь то была, а что-то вроде весенней дури. Да в том и беда, что без той ненормальной, как они думают, не только нормальной, а вообще никакой любви не бывает. Понимаешь ли?

– Ещё бы!

– Без любви человек хуже зверя лесного. Насмотрелась я на таких зверей на своём веку. Не приведи Господи! Так что не переживай, всё, думаю, у вас образуется, ну а я, выходит, теперь первая вам помощница.

– Спасибо, Евгения Максимовна!

– И ещё запомни. Любовь надо беречь, на других не заглядываться.

– Ну что вы, Евгения Максимовна! Да я…

– Вот только землю есть не надо. Блюсти себя надо, а землю есть ни к чему.

* * *

Ввиду выходного дня председателя на базе не оказалось. Оставленный без присмотра Александр Сергеевич из-за отсутствия спиртного чифирил и, сидя за бухгалтерским столом, то отхлёбывал из кружки, а то, щурясь от едкого дыма зажатой в зубах папиросы, нервно щёлкал косточками счёт.

– Дебет-кредит? – поинтересовался Петя.

– Отвали!

И Петя пошёл в гараж, где находилась походная кухня, чистить картофель. За этим занятием его и застала Надя, пришедшая с половым ведром за водой, которую набирала из бочки, стоявшей у входа в гараж на эстакаде. Открыв тяжёлую дверь, с порога крикнула:

– Петя, привет!

– Здорово, коль не шутишь, – не подымая головы, откликнулся Петя.

Надя переступила через порог.

– А я чего зна-аю…

– Ну чего такого особенного, Надя, ты можешь знать? – по-прежнему не отрываясь от дела, усмехнулся Петя.

– Кто невеста твоя знаю.

– Неужели? И кто же?

– Варвара-краса, длинная коса – так?

Петя прервал занятие.

– Откуда узнала?

– Сказали.

– Кто?

– Кто видел.

Петя задумался.

– Летчики?

– Не скажу!

– Ну и ладно, знай.

Надя презрительно усмехнулась.

– Одного только понять не могу: чего ты в ней нашёл?

В Пете тут же проснулся зверь.

– Всё?!

– Да всё, всё… – недовольно бурча, попятилась Надя и, выйдя из гаража, со всей силы хлопнула тяжёлой дверью.

Но этим не кончилось. Когда, поставив варить картошку, Петя подходил к дому, Надя, закончив уборку, с ведром и шваброй в руках в это время выходила на крыльцо. Прислонив к примыкавшему к крыльцу забору швабру, Надя раскрутила в ведре остатки грязной воды и сделала вид, что хочет выплеснуть на Петю.

– С ума, что ли, спятила?

Надя презрительно усмехнулась.

– А говорят, не трус, в речку прыгнул. – Однако стоило Пете подняться на крыльцо и взяться за ручку двери, опять заканючила: – Петь, ну пожалуйста, ну пойдём сегодня на танцы?

– Надь, – трезво рассудил он. – Ты теперь всё про меня знаешь. А если бы ты была она, а она ты, и я бы с ней на танцы пошёл, тебе бы понравилось?

– Она же не узнает.

– Ну ты даё-ошь!

– А со мной ещё никто ни разу не ходил. Ну пожа-алуйста. – И, главное, такой у неё при этом был убитый вид.

– Ладно, – разозлившись на самого себя за это, наконец сдался Петя, но тут же прибавил: – Но учти, в первый и последний раз, и только вместе со всеми.

Ничего особенного ни в этот, ни в какой другой вечер между ним и Надей, разумеется, произойти не могло. Как он и хотел, пошли гурьбой. И пока шли до городского парка, совсем стемнело.

Площадка оказалась вровень с землёй, огромная, за железной оградой, с эстрадой на другом конце. Несмотря на поздний час, а танцы во всей стране заканчивались ровно в двадцать три ноль-ноль, народу на площадке было немного, человек двадцать, тридцать, не больше, и почти никто не танцевал, зато вокруг бродили и стояли огромные нарядные толпы.

Какая-то местная знаменитость, не первой свежести паренёк, надсадно пел про то, как солнечным днём над землёй летели два лебедя. Петя даже переспросил: «А почему всего два, они же стаями летают?» – «Не твоё дело, – ответили ему, – слушай». И Петя стал слушать какую-то нелепицу о том, как на такой высоте, из обыкновенного охотничьего ружья в одного из лебедей попали, причём второй человеческим голосом запел: «Это ты, моя любимая…», взлетел повыше и сложил крылья… Короче, галиматья натуральная. Так что всю обратную дорогу только и делали, что из-за этих лебедей препирались. Петя уверял, что на такой высоте даже из снайперской винтовки трудно попасть, а тут из простого дробовика срезали, Надя же пыталась доказать, что лебеди тут ни при чём, а что песня про любовь. Кончилось тем, что она обозвала его «дубиной», с чем и расстались.

14

Прошло полтора месяца со времени отправки письма с новогодним приглашением и почти столько же со дня похода с первым Петиным посланием на метеостанцию, а от Полины так и не было ответа. В своих приписках Петя благодарил за помощь, а что касается рассказа, ничего, мол, пока не получается. Начинает, признавался, про кого-нибудь писать, и сразу появляется необходимость объяснить, откуда он такой взялся, кто родители, дедушки, бабушки, прадедушки, прабабушки, и получается уже не рассказ, а пролог романа, так что, извини, мол, пока ничем порадовать не может. «А про Полину твою прочитал. Сила!» А в последнем письме, пришедшем буквально вчера, зачем-то сообщил, что на метеостанцию на днях должна приехать старшая Варина сестра Катя, студентка медицинского института, зачем-то прибавив в конце: «Красивая! И Павел весь день об этом думал. И додумался…

Сходив после смены в баню и наскоро перекусив, он надел новую рубашку, ветровку, тщательно вымыл, щёгольски закатав, болотные сапоги и отправился с очередным Петиным посланием на метеостанцию. Дорогой продолжал думать. Только о том, как на это посмотрит Полина, либо не думал, либо оправдывал себя тем, что после того что учинила она в то злополучное утро, она вообще не имела права его судить.

Однако оказавшись на НП, задумался уже о том, а что если всё-таки от Полины придёт письмо и в нём будет долгожданное «да»? И один голос советовал уйти, другой с игривой ухмылкой возражал: подумаешь, познакомится.

Время от времени Павел вставал, чтобы размять ноги, и, когда поднялся в очередной раз, увидел поднимавшуюся от начала леса Варю. Когда же наконец она выросла над ним, от неожиданности вскрикнув, поспешил успокоить:

– Не бойтесь, Варя, я Павел. Буквально минуту назад пришёл, присел передохнуть, а тут вы.

И хотя видел, что Варя поверила, видел также, что она стесняется его. Когда же услышал её голос, словно чем-то забытым пахнуло ему в сердце.

– Вы меня так напугали… – робко улыбнулась она. И эта улыбка также произвела на него впечатление.

– Простите, – дежурно извинился он. – Я, собственно, о чём хотел попросить, если вдруг встретимся. И раз уж так получилось… Петя написал, что старшая сестра у вас есть, Катя. Так я чего хотел? Не могли бы вы её фотографию показать? Посмотрю и верну. Сюда же, куда и письмо, доставлю. Можно устроить?

Варя на него подозрительно глянула.

– А вам зачем?

– Ну как… Познакомиться, может, захочу. Тем более, я знаю, что она скоро приедет.

– А-а… Не знаю даже. Нет, вы-то, может, и захотите, да захочет ли Катя. И как-то без её согласия. Не знаю. Фотография вообще-то есть. Только… как-то без спросу…

– Фотографию-то посмотреть? Что тут такого? А захочет она знакомиться или нет – дело десятое.

– Не знаю даже… – опять повторила она. – У Кати, вроде бы, и жених есть. Ну не то чтобы жених, а знакомый пока, дедушка познакомил, и папа с мамой рады, а тут…

– Убудет, что ли, если я разок гляну? Варь, пожалуйста, очень прошу.

– Ну хорошо, – наконец согласилась она. – Подайте, пожалуйста, письмо. А завтра… или нет, послезавтра я в это же время приду. При мне посмотрите, и я сразу заберу.

Двое суток Павла одолевали фантазии: он видит фотографию, Катя ему нравится, они знакомятся, встречаются, женятся, идут в Горбатовку на танцы, и Полина, увидев их, зеленеет от зависти. Он даже допускал, что это могло быть окончанием повести о Полине. И всё же каким-то нелепым получался конец, не понятно было: счастье это или месть? И если месть, причём тут Катя, а главное, где любовь? Вконец измучившись переживанием различных вариантов, Павел решил: «Да, может, она мне не понравится».

Но даже по фотографии Катя произвела на него сильное впечатление. Ничего схожего с Полиной, два совершенно разных лица, и между тем столько в них было общего: во властном, знающем себе цену взгляде, в надменном выражении лица.

– Красивая! Даже не ожидал! Познакомите?

Варя оторопела.

– Как это познакомите? Я же сказала вам, жених у неё есть… то есть пока знакомый.

– А если она мне нравится? И потом, может, она сама захочет. Вы, главное, скажите, когда приедет: есть, мол, один человек, взглянул на фотографию и сразу познакомиться захотел. Варь, очень прошу, пожа-алуйста.

– Ну хорошо, – после продолжительной внутренней борьбы наконец неохотно согласилась она. – И как тогда, ну если Катя согласится?

Павел сказал, чтобы дала знать запиской, а он каждый день будет ходить сюда, тут и встретятся, если что. На том и порешили.

А ещё через три дня прибыла Катя. Узнав об этом из Вариной записки, Павел написал, что завтра после смены придёт к десяти утра – и целые сутки сходил с ума. Даже мужики не раз делали ему замечание: «Куда гонишь?», а он всё кричал: «Давай-давай!»

До места свидания на этот раз не шёл, а летел над землёй, и ещё на подходе заметил сидевшую к нему спиной в углублении незнакомую женскую фигурку, поведение которой могло бы показаться странным, поскольку даже после того как Павел специально несколько раз кашлянул, она и не подумала обернуться. И в первое мгновение даже опешил, когда та наконец обернулась, и он увидел, безусловно, приятную на вид, но, к сожалению, лет сорока пяти женщину, с аккуратно уложенной на голове кольцом косой.

Буквально тут же за его спиной послышались шаги. Павел обернулся – и сразу всё понял, тем более что Николая Петровича он уже несколько раз видел в Покровском в обществе начальника участка.

– Ну, рассказывай, давай! – командирским голосом на подходе потребовал Николай Петрович.

– Что именно?

– Зачем пришёл, чего делать тут собирался?

– А ничего не собирался, где хочу, там и хожу, тайга общая.

– Та-ак… А это что?

Имелись в виду корочки от общей тетради, внутрь которых, чтобы не отсырели, Павел обыкновенно вкладывал письма, а вчера обнаружил доставившую столько радужных надежд, заставившую притащиться теперь сюда записку.

– По-моему, корки от общей тетради.

– Хорошо. И чего они там делают?

– Лежа-ат.

– Лежат. И кто их туда положил? Пушкин или, может быть, Лермонтов?

– А я откуда знаю? Но что не Пушкин и не Лермонтов – знаю точно.

– Шутник?

– Ну вы же пошутили.

– В общем, так: чтобы я тебя тут больше не видел! Понял?

– А то будет что?

Николай Петрович угрожающе набычился, но Людмила Ивановна вовремя остановила его:

– Коля, Коля, не надо! Иди, я сама с ним поговорю. – И когда муж неохотно удалился, начальническим тоном заявила: – Вот что, молодой человек, я вам хочу сказать, а вы другу своему, Петеньке преподобному, передайте: ни вам, ни ему делать тут нечего.

– Это почему же?

– Почему? – И, чего Павел никак не ожидал, пытливо глянув ему в глаза, сразила: – Вы верите в Бога?

– Я-а? Да кто в Него теперь верит?

– Ну да, кто в Него теперь верит… – повторила она и удивила ещё больше: – Мы, молодой человек, верим, мы! И ещё. Отец Николая Петровича – священник. Понимаете? И сам Николай Петрович священником собирается стать. Соответственно мы хотим, чтобы и дети наши были поближе к церкви, жили в Боге… Вас это, как я понимаю, не устраивает.

Павел втянул голову в плечи и честно признался:

– Меня нет. За Петю ничего сказать не могу.

– А сказать-то ему об этом можете?

– Могу.

– Вот и скажите.

Обратной дорогой думал: «Вот попал!» И всё же решил ничего Пете не говорить. А зачем? Если надо, Варя сама скажет, а он таким способом чужое счастье крушить не намерен.

На подходе к бараку заметил, что дверь приоткрыта. С удивлением подумал, кого бы это нелёгкая принесла? И, пока не привыкли с улицы глаза, не мог понять, кто перед ним стоит. Когда же наконец узнал, удивился, но ещё больше удивился, услышав, что Петя прибыл на его место, а ему приказано срочно лететь на базу.

– Это ещё зачем?

– Не знаю. И батю твоего Семён с Жаймы вызвал. Так что давай собирай вещи, а я провожу – вдруг Варя придёт к самолёту.

Шли пешком. Бирюсу перешли напротив взлётной полосы. К августу, из-за отсутствия дождей, она сильно обмелела – так что легко можно было перейти, не замочив сапог, перешагивая с валуна на валун.

Пока шли, Павел рассказал о провале НП, а Петя – о встрече с Евгенией Максимовной, заметив при этом: «Мировая!»

– А у тебя, я так понимаю, познакомиться не получилось?

Павел в ответ в досаде только махнул рукой.

– И Полина не пишет?

– И Полина не пише!

– А ты ещё напиши. Каждый день и пиши, и пиши…

– Я подумаю.

И в этот момент их окликнула Варя.

Она стояла за прибрежными кустами вербы в пяти шагах от дороги. Попросив Павла обождать, Петя к ней подошёл.

– Меня ждёшь? – Варя кивнула. – Тогда пошли, Пашку проводим, а потом я тебя провожу.

– Нельзя мне туда: там папа. Он, когда пошёл, я подождала немного, говорю маме, я с папой (они же меня теперь никуда одну не отпускают), а сама добежала досюда и сижу.

– Понятно. Погоди. Петя подошёл к Павлу. Шлёпнув друг дружку в ладони на уровне головы, они сжали кулаки, как в фильме про «Рот-Фронт», и Павел, крикнув Варе «счастливо», двинул дальше. «А хорошо, – подумал ещё, – что я Пете про секту ничего не сказал».

Когда из ущелья вынырнул самолёт, Павел прибавил шагу.

Из самолёта выпрыгнули двое: Стёпка-бич, брат начальника участка, и их племянник, Петин ровесник, Шурка Новиков, как и Петя этой весной пришедший со службы, и это всё, что Павел о нём знал. Виделись они до этого несколько раз мельком в совхозе да пару раз на танцах, а так совершенно друг друга не знали и никогда друг другом не интересовались, а тут встретились, как и все земляки на чужбине: крепко пожали друг другу руки, перекинулись парой-тройкой удивлённых фраз (ты, мол, как здесь? а ты, мол, куда?) и пока изъяснялись, Павла потребовали в самолёт. Разбиравший неподалёку почту Николай Петрович сделал вид, что Павла не знает. Павел ответил ему тем же. Ещё раз пожали с прибывшими земляками друг другу руки, и вот уже Павел в самолёте.

Мелькнули за стеклом иллюминатора Петина шевелюра, Варина коса, крыши бараков, стая собак у столовой, дизельная электростанция, дамба, отстойник, вынос Каташного, промывочный полигон, гораздо меньших размеров участок артели «Витим» – и вскоре по обе стороны самолёта уже простирались бескрайние сопки Саянской тайги.

15

– Представляешь, они отобрали у меня все твои письма! – проводив вместе с Петей глазами самолёт, взволнованно заговорила Варя. – А всё – Катя! Я ей как человеку доверилась, как сестре, а она всё папе с мамой рассказала. Мама сразу кричать: «Это надо до такого додуматься! Нет, вы только посмотрите на неё!» А что я такого сделала? Я, говорю Кате: никогда тебе этого не прощу! Погоди, говорит, ещё спасибо скажешь! Ага! – погрозила она в сторону воображаемой Кати. – Сказала! А с утра самого, смотрю, папа с мамой в лес подались. Ну, думаю, теперь ещё и Павлу влетит.

– Говорит, не очень влетело.

Варя тревожно прислушалась.

– Глянь – не папа?

Петя осторожно выглянул: двое прибывших с Николаем Петровичем шли навстречу. Причём Стёпка-бич, что-то рассказывая, пьяно хохотал.

Зайдя за прибрежный валун, Петя с Варей присели на корточки. Когда миновала опасность, поднялись, и Варя упавшим голосом заявила:

– Теперь точно ни на шаг от себя не отпустят. И получается, вроде рядом, а ни видеться, ни переписываться не сможем.

– Ну почему, – возразил Петя. – Видеться, может быть, и не сможем, а вот переписываться… Ты вот что, ты где-нибудь, хотя бы под выступом вашим, с правой стороны, например, письма свои теперь под каким-нибудь камнем оставляй, а я буду незаметно подкрадываться и забирать.

Варя согласно кивнула и даже немного повеселела.

Взявшись за руки, они неторопливо двинулись вдоль взлётной полосы.

– Я ни с кем ещё так не ходил!

– И я! Когда перешли Бирюсу, увидели Николая Петровича с Катей, спешащих навстречу от изгиба реки. Варя сразу спала с лица.

– Ну вот, теперь они знают, что ты здесь.

– И пусть. О письме не забудь. Послезавтра приду после смены, а через неделю заступлю в день, и буду ходить, когда стемнеет. Ну, прощай, что ли, так?

– Да, – и, когда Петя отошёл, прибавила потихоньку: – С Богом.

* * *

Первая самостоятельная ночь далась так тяжело, что по возвращении с полигона, стоило коснуться головой подушки, Петя уснул мёртвым сном и проспал до пяти вечера.

Вторая ночь далась легче, и всё равно, если б не сходил в баню, проспал бы дотемна. После бани усталость и сон отошли. Петя написал письмо, позавтракал, выпил крепкого чая и вдоль берега пошел в сторону метеостанции.

Выступ скалы с определённого места метеостанцию закрывал, благодаря чему Пете удалось подкрасться к нему незаметно и тут же обратить внимание на аккуратно лежащий камень у подножия справа. Петя присел, отвалил камень и, достав письмо, положил своё. Тою же дорогой вернулся назад.

За изгибом реки остановился, достал из грудного кармана письмо и стал читать:

«Здравствуй, Петечка!

Пишу наверху каланчи – так мы этот выступ зовём. Пашенька смотрит на закат, а я пишу. Вчера мне попало. Мама даже негодной дрянью обозвала. И почему они тебя так невзлюбили, не понимаю? Я было заикнулась, что вы его (тебя то есть) совсем не знаете, и ещё больше их разозлила. Наверное, думают, что и мне дедушка в Самаре жениха найдёт. И всё Катю в пример ставят. А какой она пример? Спросила её вчера, любит ли она жениха своего, так знаешь, чего она мне на это сказала? Какие, говорит, у тебя глупости в голове. Почему же, спрашиваю, глупости? Потому, говорит, что никакая это не любовь, а книжная чепуха. А всё потому, как бабушка выражается, что голова у неё впереди сердца бежит, а это неправильно. Зато папе с мамой больно нравится. Очень и очень по тебе скучаю. И, кажется, не дождусь, когда мне будет восемнадцать. Но будем надеяться, будем верить. Твоя навек, Варя».

А ещё через четыре дня была пересмена, и Петя пошёл в день. Начиная с середины августа, ввиду сократившегося светового дня, смены стали меняться не через месяц, а через две недели.

С заступлением в дневную смену незаметно извлекать из тайника письма стало проще, поскольку ходил за ними Петя по темноте. И так продолжалось до двадцать второго августа, до Вариного отъезда, когда они виделись в последний раз.

Несмотря на непроглядную тьму, в тот поздний вечер Петя уверенно шёл вдоль шумевшей на перекатах Бирюсы, и когда в районе ложбины его окликнула Варя, едва различил её силуэт и, подойдя, спросил, что случилось.

Варя сказала, что пришла его предупредить. Завтра они улетают. Кате в институт надо, а им с Пашенькой к школе готовиться.

– Когда теперь увидимся? Вот я и ушла потихоньку. Если хватятся и пойдут искать, услышим. А потом ты меня проводишь, – прибавила он, стуча от холода зубами: была она в одном платье. Петя тут же расстегнул и распахнул фуфайку. Варя доверчиво повернулась спиной, Петя укутал. – А вы долго тут будете?

– До морозов. Не знаешь, когда начинаются?

– Папа обычно во второй половине октября приезжает. И в Нижнеудинске к этому времени ляжет снег, только, может, не так холодно будет, как тут: горы. А ты, смотри, теплей одевайся. Есть у тебя шерстяные носки?

– Нет.

– Как нет? Я тебе вышлю. У бабушки есть. Да я и сама вязать умею. А хочешь, я тебе свитер свяжу? Тоже, поди, нет. Ты почему без свитера?

– Поэтому.

Пете приятна была её забота, волнующее тепло спины, щекочущая близость волос, и даже хотелось выразить эту трепетную нежность какими-нибудь особенными словами, а они почему-то не шли на ум.

В отдалённый шум реки неожиданно ворвались звуки раздражённых голосов, и вскоре до них совершенно отчётливо долетел недовольный голос Людмилы Ивановны:

– Думаешь, в посёлок ушла?

– Куда же ещё? – ответил Николай Петрович.

– Ну, дрянь, ну, дрянь!

Когда миновала гроза, Петя не преминул заметить:

– Как они тебя любят!

– Не надо так говорить.

– Не буду. Ну что, к метеостанции пойдём? Вернутся, а ты дома. Скажешь, а я и не уходила никуда.

– А спросят, почему тогда не откликалась?

– А нарочно, скажи, вы же меня не слышите.

– Ну не-эт, ты что-о!

– Неужели скажешь, со мной была?

– Да просто промолчу. Пусть думают, что хотят. Главное, я дома, а завтра нас тут не будет, и они успокоятся. И как теперь переписываться будем – через Павла?

– Зачем? Пиши на Покровское, а я на главпочтамт до востребования.

– Ага, до востребования! Знаешь, какие у нас все любопытные? Нет уж, давай лучше через Павла.

– Как скажешь.

– Петь.

– А.

– А ты знаешь, что ничего в жизни просто так не бывает? А если иначе, выходит, и мы с тобой встретились просто так.

– Ну! Нас судьба свела.

– И что это за судьба?

– Не знаю. Все так говорят. И в песне одной поётся: «Лишь позавчера нас судьба свела. А до этих пор, где же ты была? Разве ты прийти раньше не смогла? Где же ты была, ну где же ты была?»

– Даже мурашки по коже!

– Вот и я не представляю, как всё это время мог жить без тебя.

– А знаешь, что слово судьба означает?

– Что?

– Суд Божий. Судь-ба. Суд Бога. В толковом словаре вычитала.

– А почему суд? Что в этом плохого?

– Это не в смысле суда, никто никого не судит, а вроде как подсказывает и направляет… оттуда…

И Варя подняла глаза к небу. Петя по инерции глянул тоже. И хотя со школы знал, что ничего, кроме звёзд и планет, там нет, в эту особенную минуту готов был принять покровительство величественно-прекрасного в эту сказочную минуту звёздного неба.

У выступа скалы остановились. Отсюда хорошо был виден тусклый свет в небольших окнах одетой в непроницаемый мрак метеостанции. Петя попытался Варю поцеловать, но она и на этот раз уклонилась.

– Не надо.

– Почему?

– Ни почему. Просто. Не надо и всё.

Петя больше не настаивал и, когда до их слуха в очередной раз донеслись приближающиеся голоса, сказал тихонько:

– Иди, я за скалой спрячусь. Пройдут, и пойду.

Как бы извиняясь в чём-то, Варя стиснула ему руку и тут же растворилась в темноте. Зайдя за выступ скалы, Петя подождал, когда пройдут Варины родители, но не ушёл, как хотел вначале, а, подкравшись к окну, осторожно в него глянул. Но лучше бы не смотрел. Людмила Ивановна размахивала руками, кричала, Николай Петрович ходил взад и вперёд, Катя не упускала случая вставлять ехидные словечки, одна только Пашенька всем своим видом выражала несогласие и жалость к сестре. Кончилось тем, что Людмила Ивановна приказным тоном погнала всех спать.

Потрясённый увиденным, Петя отошёл от окна и стал осторожно спускаться вниз. Всю дорогу у него щемило сердце. Где-то в районе ложбины он остановился, поднял глаза к небу и произнёс так, словно его там могли услышать:

– Варя, любимая, я твой навеки!

16

К концу июля в артели уже всем было ясно, что с планом труба, и всё – по вине геологов, которые, получая от выработки, специально завышали содержание разведки. Для выяснения обстоятельств из комбината приезжала комиссия. Вины старателей обнаружено не было. И всё равно цену за грамм, как требовала справедливость, не прибавили. Такая, выходит, она старательская планида: что намыл, то и получил, много намыл – много получил, а ежели ничего – ничего. И всё-таки никому в это не хотелось верить.

И только председатель, как более искушённый в этих делах, не только в тайне от Красноярского комбината вёл переговоры с Новосибирским, но и готовился к будущему сезону. С Жаймы шла переброска тракторных запчастей якобы для Бирюсы, с Бирюсы – якобы для Жаймы. На самом деле весь август Павел с отчимом возили их в Красноярск, складируя на одной из окраинных улиц во дворе одного мужика, которому за это исправно платили, и к середине сентября было вывезено всё.

Председатель с бухгалтером постоянно уезжали для оформления новой артели в Новосибирск, а Павел с отчимом смотрели за базой, отправляя на участок в основном продукты. Солярки до конца сезона должно было хватить, а что по поводу вскрыши на будущий год, как требовали в комбинате, решили не делать, уверяя при этом, что она ведется.

Надя с появлением Павла загорелась новой надеждой и каждый вечер кокетничала с ним так же, как недавно с Петей, но Павел, как и Петя, не обращая на неё внимания, дальше пустых разговоров не шёл. Чем ближе приближался конец сезона, тем больше Павел думал о Полине, и когда думал, жуть приступала к сердцу от мысли, что она замужем?

Свою тоску он частенько изливал по вечерам игрой на гитаре. По его просьбе Трофим прислал слова и ноты щёкинских песен, и Павел их тут же выучил. Ребята с улицы, узнав, что на базе появился музыкант, стали приглашать его на посиделки. Собирались обычно на крыльце Надиного дома. Павел пел, остальные слушали. И ещё одна симпатичная отроковица старалась ему понравиться, но Павел смотрел на неё как на ребёнка. Ни Надя, ни соседка напротив, которая и его однажды заманила радиолу чинить, вообще никто ему не нравился, и всё – из-за Полины, прямо наказание какое-то, хотя ни на одно из своих писем он ответа так и не получил.

Но вот однажды, когда они толпой пришли на танцы и по обычаю расположились у ограды, из темноты парка неожиданно вынырнула девушка – огромные чёрные глаза, короткая, модная «а ля гарсон» стрижка. Была она, как на взводе. Обменявшись приветствием с одним из ребят, на мгновение задержав любопытный взгляд на Павле, с претензией в голосе она заговорила с одним из ребят:

– А говорят, тебя уже в армию забрали! Ну, думаю, Вовка, такой-сякой, не мазаный, не пригласил!

– Да ты чё, Танюх! Вчера только повестку принесли! В среду проводы. Приходи. На полном серьёзе тебе говорю, обижусь, если не придёшь.

– В среду, говоришь? А что, приду.

И, уточнив в котором часу, так же мгновенно растворилась в непроглядной тьме парка.

Наверное, тем бы и кончилось, да Вовка и Павла на проводы пригласить.

Когда при параде, с гитарой в руке Павел шёл мимо соседского дома, его окликнула сидевшая на крыльце Надя:

– На проводы?

– Ну. А ты что?

– Мама не пускает.

– А-а… Ну что, маму надо слушаться, раз не велит!

– А тебе велит?

– У меня мамы рядом нет, а отец мне всё велит. Иди, говорит, и возвращайся с победой!

Надя завидуще вздохнула.

И, право, было чему завидовать. Компания собралась боевая. Павлу, как музыканту, сразу выделили почётное место в середине стола, и так оказалось, что напротив Танюхи. Когда организовали под пластинку танцы, Танюха сама потащила Павла танцевать. Тут же засыпала вопросами: откуда, какими судьбами, где на гитаре научился играть, научит ли её, а это что за песня такая клёвая, спиши слова?.. Затем увязалась за ним на улицу и, когда Павел закурил, покосившись на крыльцо, попросила:

– Дай мне? А лучше пошли за угол, а то увидят, разговоров потом не оберёшься: Танька ку-урит, Танька ку-урит!

И там, в темноте, между стеной дома и забором соседнего огорода, приняв из его рук двумя крашеными ноготками сигарету, вытянув трубочкой полные губы, она потянула в себя. Огонёк вспыхнул, побежал навстречу губам, и не успел Павел предупредить, чтобы не брала глубоко, Танюха вздохнула полной грудью. И так с открытым ртом, выпучив глаза и бросив сигарету, с минуту махала руками. Затем разразилась кашлем.

– И как вы такую дрянь курите!

– Думаешь, мне нравится? Дважды бросал. Один раз целый месяц не курил, а потом… – Он не стал уточнять, что бросал и опять начинал курить из-за Полины. Это когда она надумала сделать из него для своей матери хорошего человека – бросил, а когда ничего из этой затеи не получилось, закурил опять. – Ну что, пошли?

– Да погоди ты!

– Ну, жду.

– Прям голова так кру-ужится! Я прям сейчас, наверное, упаду!

Танюха качнулась. Павел подхватил. Дошло до поцелуев.

– Ну кто же так целуется? – поморщилась Танюха и стала его обучать.

Это продолжалось до тех пор, пока музыканта не хватились гости, и около часа Павел рвал голосовые связки, и всё это время Танюха, уже как преданная подруга, сидела рядом.

Потом он её провожал. И всю дорогу до дома, и часа полтора в подъезде они только тем и занимались, что выясняли более близкие, чем пустые разговоры, отношения. Насилу расстались. И хотелось думать, навсегда, но со следующего дня и до самого отъезда на свадьбу к брату Танюха будет донимать Павла телефонными звонками с предложениями о встрече. Он будет отговариваться производственной занятостью, совершенным отсутствием времени, болезнями и даже тем, что любит другую, а Танюха всё равно будет названивать и умолять.