Текст книги "Пролетая над гнездом психушки"

Часть 16.
Ад. Начало
Новогоднее настроение

Выдержка из медицинской документации:

«30.12.2018г – 03.01.2019г

За прошедшие выходные со слов мед. персонала напряжен, раздражителен, недоволен режимом отделения. Многоречив. Ночной сон с частыми пробуждениями, ранними пробуждениями».

Как проходит новый год в психушке? Ответ прост – никак. Абсолютно никак. Такой же серый скучный, насыщенный препаратами день, полный отчаяния и пустых попыток что-то предпринять. О том, что сегодня ночью придет 2019-й – ни слова, ни намека. Продолжаем жить по распорядку, принимаем лекарства, питаемся, лежим на кроватях. Время бесконечно. Я пытался начать читать книгу из местной библиотеки, но лечение лишило меня на тот момент возможности фокусировать взгляд на тексте, строки плавали, буквы убегали от взгляда, и читать приходилось примерно так же, как смотреть кино при сильных помехах аналогового сигнала. Я бросил чтение, не дойдя до конца первой страницы.

Дни были похожи один на другой – серое месиво из тревоги, чувства отсутствия свободы и человеческих прав, невозможности влиять на свою судьбу и обстановку вокруг. Находясь в этом состоянии, начинаешь волей-неволей ощущать, что в голову прокрадываются странные, не свойственные тебе в обычной жизни мысли. Плюс реальные психи вокруг не дают расслабиться, что тоже давит на психику здорового человека. Сойти с ума даже просто находясь в таких условиях проще простого. И чем дольше ты там, тем меньше контролируешь свой разум. А теперь вспомним, что я все это время получаю препараты, которые подавляют мозговую активность, вызывают обрыв мыслительных цепочек, лишают возможности рассуждать. Вот в таком состоянии я и встретил 2019 год. Мать приезжала ко мне каждый день, но все, что она могла сделать – это передать мне немного домашней еды, добрую часть из которой рассовывали по карманам медработники. Я начинал понимать, что лишиться рассудка не так уж сложно.

Часть 17.
Ад. Завязка
Под покровом галоперидола

Выдержка из медицинской документации:

«04.01.2019г

Остается напряженным. Считает, что имеет более высокий статус в сравнении с другими пациентами и «не достоин находиться в данном стационаре». Убежден, что нарушаются его права. Считает, что «ситуация госпитализации устроена его коллегами, с которыми был конфликт». В беседе легко перескакивает с темы на тему. Отвечает не всегда по сути вопроса. При этом держится высокомерно, без дистанции. Сидит, развалившись на стуле. Планирует отказываться от лечения и госпитализации. Сообщил, что будет обсуждать это со своим отцом как с авторитетным для него человеком. Общее соматическое состояние удовлетворительное. Гемодинамика стабильная. Аппетит достаточный. Ночами спит. Назначения прежние.

– усиленное наблюдение»

Проходил день за днем, а освобождение из этого плена так и не приближалось. То были самые долгие новогодние праздники в моей жизни. Дни тянулись ужасно медленно. Врачи все были на выходных, и мои сутки медленно ползли мимо без смысла. Я старался все время лежать на кровати, ибо других занятий не было. Но спать больше 10—12 часов в сутки не мог, и приходилось тупо глядеть в потолок и пытаться заставить себя думать о чем-нибудь. К тому моменту доза препаратов в моем организме превысила критический порог и стала медленно, но верно, превращать меня в живой овощ.

Вспомните, что происходит в вашей голове, когда вы думаете. Какой-то внутренний голос рассказывает вам ваши мысли, и этот диалог долог и содержателен. Вы вспоминаете себя, переосмысляете свой опыт, оцениваете и мысленно решаете проблемы, мечтаете, желаете чего-то. Всего этого меня лишили. Мой внутренний голос пытался со мной заговорить, но после пары слов получал удар прикладом в зубы и надолго замолкал. И это было далеко не приятное безмолвие, которого йоги так старательно пытаются достичь медитациями. Это было тяжелое молчание изуродованного военнопленного, корчащегося на кафельном холодном полу без зубов и остатков каких-либо человеческих черт, прекрасно осознающего, что из плена уже не выберется и смерть будет для него подарком.

А внешне я был все тем же молодым парнем, офицером ФСБ, закончившим ведомственный вуз и строившим большие планы на жизнь. Только мимика изменилась: исчезла улыбка краешков глаз, пропала выразительность взгляда, ушла в небытие манера обстоятельно и аргументированно вести диалог. Я мог вымолвить лишь короткие фразы из самых простых слов, произнести которые также было трудно, ибо речевой аппарат также пострадал от инъекций. Итого, у меня пропала и способность составлять сложные фразы, и способность их произносить. Я лежал на кровати и наблюдал течение времени.

Часть 18.
Ад. Кульминация
Последние остатки здравомыслия

Выдержка из медицинской документации:

«05 – 08.01.2019г

За прошедшие выходные дни держался обособленно, с пациентами старается не общаться. С персоналом высокомерен. Большее время провел в палате. В конфликтных ситуациях не замечен. Ночами спит, характерны ранние пробуждения около 5 утра. Лечение получает».

Все так и есть. Даже в тяжелом состоянии, в которое меня принудительно поместили, я все равно осознанно не позволял себе раскрывать подробности о своей работе, хотя вопросы сыпались на меня постоянно, что от пациентов, что от медперсонала. Всем было крайне интересно узнать что-нибудь об органах госбезопасности: где и кем я работаю, какими возможностями обладает наша структура в целом, есть ли пути противодействия ФСБ, как понять, что находишься под пристальным контролем спецслужб. Эти вопросы задавались с завидной регулярностью разными людьми, но я был непреклонен: фразы «Это закрытая информация» или «Я не знаю» – были моими типичными ответами. На крайний случай давал ответ «Может быть».

Дни все так же тянулись, препараты кололись, пища употреблялась, мать приезжала по вечерам и из последних сил старалась меня увидеть и помочь хоть чем-то. До меня доходила лишь малая доля ее несчастных передачек.

А теперь я расскажу о «сигаретном рабстве» в психиатрии. Как вы думаете, кто обладает неограниченной властью над людьми в наше время? Высокопоставленные священники? Президенты держав? Криминальные лидеры? Главные военачальники? Нет, этим людям даже и не снилось то, что может себе позволить обычный санитар психбольницы. Этот «человек», в меру своей испорченности, может удовлетворить свою подлую жажду власти над беззащитными пациентами в любой мере.

Плохое настроение – можешь устроить случайному пациенту принудительную инъекцию расслабляющего мышцы препарата и наблюдать, как он безвольным телом валяется на носилках. Конфликт с начальством – можешь сорваться на любом на твой выбор пациенте и высказать в его адрес кучу дерьма, разлагающего тебя изнутри. Нравится управлять – устрой психам обыск в связи с надуманным предлогом поиска украденного у тебя телефона. Кто-то посмел тебе возразить – свяжи его ремнями и закрепи на кровати, наслаждайся зрелищем того, как он дрыгается в бессильных попытках почесаться в зудящем месте. Можешь даже построить всех психов в коридоре и накричать на них – все карты в твоих руках, ведь психи – люди особого рода. Они хоть всё (или не всё) понимают – но не отвечают. Их статус – юридически недееспособные люди, они просто не могут пожаловаться. Некоторые заключены в стенах больницы до конца жизни, и они уж точно никогда не смогут себя защитить. Подавляй и властвуй – вот девиз типичного сотрудника психбольницы. Хороших адекватных людей среди них единицы. Таковы, наверное, профессиональные деформации от работы с больными, но не суть.

Вернемся к «сигаретному рабству». Представь, что ты куришь. И тебя внезапно положили в психушку, как меня. У твоего организма объективная никотиновая зависимость, и закрыть ее ничем, кроме сигарет, нельзя. И ты очень и очень хочешь курить. В соответствии с законодательством, страна выделяет каждому курящему пациенту норму до 5 сигарет в сутки. Но это на бумаге. А на деле все эти сигареты присваивает себе медперсонал, а затем, с использованием твоей неконтролируемой тяги к никотину, заставляет выполнять любую грязную работу. Иногда от лени, иногда из тяги к власти. И беззащитные психи вынуждены за одну долбаную сигарету, которой рыночная цена 5—7 рублей, полностью промывать пол на этаже больницы. Или протирать все подоконники и плинтусы в коридоре. Или подметать все подряд палаты. Или оттирать от дерьма унитазы. Или менять засранные подгузники лежачего психбольного. Или еще что-нибудь, что придет в голову медперсоналу. За одну всего лишь сигарету. За одну, ведь у них нет иного выхода.

Слава богу, у меня нет сильной никотиновой зависимости. Меня обошли все эти прелести оздоровительного труда в отделении. А ведь были со мной парни-сироты или бесхозники, к которым никто не приходил. Им приходилось переступать через себя и пахать, чтобы курить, потому что иначе они не могли. Такие вот условия обеспечили им благородные служители Гиппократа.

А теперь расскажу о еще одном аспекте курения в психиатрической больнице. Двери отделения закрыты. Выйти ты не можешь. Никак. Курилки в отделении нет, хотя курящие среди пациентов нередки. Каков выход? Курить в туалете. И других вариантов нет, потому что их просто нет. Но медперсонал регулярно устраивает «рейды» и скандалит насчет задымленности туалета. И принимает гениальные меры – закрывает туалет на ключ, «чтобы дым рассосался». Отметим, что туалет в отделении один. Вопрос: что делать тем, кто хочет в уборную? Ответ на этот вопрос составьте сами с учетом реалий психиатрии, что я описал выше.

Вся эта обстановка крайне благоприятно влияет на психику пациентов, мы обретаем душевное спокойствие, позитивный настрой, надежду быстро выздороветь. Крики и конвульсии иных сумасшедших успокаивают, бред психов с раздвоением/растроением личности духовно обогащает, вежливое отношение медперсонала безмерно радует и дает надежду на реабилитацию в последующей жизни. И все мы, что стар, что млад, непрерывно варимся в этом безумии изо дня в день, неделями, месяцами, кто-то годами. Начнем следующую главу.

Часть 19.
Ад. Продолжение
Р-р галоперидол отменить.
11.01.2019 г

Выдержка из медицинской документации:

«09 – 11.01.2019г

За прошедшее время осматривался ежедневно. Жалоб не предъявляет. Негативистично настроен к лечению, негативистичен к врачу, держится с переоценкой. Стал менее напряжен. Несколько смягчился. Считает, что госпитализирован с целью «более мягкого разрешения конфликта с участием коллег, которые были замешаны в этом конфликте». Мышление в беседе ускорено по темпу, легко соскальзывает с темы на тему. Критики нет. Соматическое состояние удовлетворительное. Ест достаточно. Ночами спит. Аппетит достаточный.

– р-р Галоперидол отменить

– таб. Финлепсин отменить

– жидк. Рисполепт 2 мл утром, 2мл вечером

– Т. Конвулекс 500мг в обед»

Примерно в эти дни меня перевели из наблюдательного блока в основное отделение психбольницы. Что нового я увидел: в зале на высоте 3 метров висел телевизор. Под ним был огромный шкаф с литературой, музыкальный центр с радио, цветы в горшках. Утром мы слушали радио, вечерами смотрели телевизор, желающие читали. Палат с больными стало не две, как в наблюдательном блоке, а шесть. В больших комнатах впритык друг к другу стояли койки. Между иными было до 20 сантиметров пространства. Хватало, чтобы поставить на пол тапки и завалиться спать. В моей палате лежало 15 пациентов, некоторые из которых сильно храпели, кто-то постоянно разговаривал с воображаемым другом об ограблении гаража, а один парень начинал неконтролируемо дергать плечом из стороны в сторону сразу как засыпал. Был среди больных и полностью покрытый татуировками парень, ищущий смысл жизни. Его называли «маска» за сплошную синюю татуху на все лицо.

Я обрел кучу новых знакомых. Были среди них разные люди. Всего нас около шестидесяти. Были наркоманы, попавшие сюда от передозировки, были подростки, косящие от призыва в армию посредством симуляции психических расстройств, были хронические алкоголики, которых сюда положили родственники, были и уголовники, лежащие тут с целью не сидеть на зоне. Иногда встречались и умственно отсталые пациенты.

Были те, кто относился ко мне равнодушно, были приятели, были и враги, которые не упускали случая «наехать» на меня вследствие того, что я офицер ФСБ. Конфликты случались, иногда даже драки. Но виновных быстро разнимали и помещали в наблюдательный блок, где нет телевизора и книг и меньше пространства, чтобы гулять. Таков был порядок. Иногда мне реально хотелось применить навыки боевого самбо в отношении некоторых особо разговорчивых особей, которые слишком много говорили в мой адрес что за спиной, что прямо в лицо. Один молодой призывник не стесняясь называл меня мусором и громко от этого смеялся. Его друг-подхалим тоже. Объяснить им, что ФСБ не полиция, было сложно. С такими работают только кулаки. И я бы победил в схватке, но действовать было нельзя, ведь на кону мой срок пребывания в этом извращенном мире.

И я терпел. Я очень и очень много терпел там. Очень много. Терпел оскорбления и насмешки со стороны пациентов, унижения со стороны медперсонала. Одна бабка-уборщица раз решила самоутвердиться и унизить офицера спецслужбы. Она сходила к медсестрам и уточнила, действительно ли я служу в ФСБ и смогу ли я дать ей отпор. Что ей ответили, я не знаю, но позже она подошла к моей кровати и дала себе волю. Она растрепала свежезаправленную кровать и начала монолог в стиле «ну что за дебил ты, вы там в своем феесбе только и умеете что стучать и воровать, кто же служит в нашей стране, одни неадекваты, страну просрали, воруют и грабят, друг на друга стучат, а кровать нормально заправить не могут! Что ж ты за дебил такой, что простынь ровно подоткнуть под покрывало не можешь даже, стыд и позор таким как ты! Говно ты, а не офицер!» И хоть мне очень больно было слышать такое из уст ущербной, ничего в жизни не добившейся никчемной старухи, которую я в иной ситуации заткнул и унизил бы одной меткой фразой, я вынужден был промолчать и осторожно спросить, видела ли она, чтобы я воровал здесь или стучал на кого-либо. Она тем же грязным и мерзким тоном ответила, что «вы там в феесбе все такие, я точно знаю».

Я закрыл глаза и медленно вдохнул-выдохнул несколько раз. Это меня удержало от того, чтобы не размозжить ее гнусную голову о подоконник. Было тяжело, но я выдержал. Ведь на кону была моя свобода, а ее я стал ценить выше всех благ на свете. Часто я засыпал и видел красивые сны о прекрасной жизни, сны-воспоминания, сны-фантазии. А потом просыпался на ржавой койке возле грязной батареи и подоконника с тараканами и с ужасом понимал, что в реальности я снова очнулся здесь, в царстве гротескного абсурда и полного уничтожения человеческого достоинства. Хотелось уйти в сон и не возвращаться. Но реальность была сильнее. Она давила на меня со всех сторон и уйти было нельзя. Лечение продолжалось. Мне перестали колоть жесткие препараты и перевели на более щадящие. Я стал медленно восстанавливаться.

Примерно в эти дни меня впервые выпустили на свидание с родителями. Отец специально прилетел из Москвы ради этого. Я вышел сразу после всеобщего бритья по требованию медперсонала. Станок плохо лежал в моих руках и я вследствие нарушений координации в кровь изрезал свой подбородок в нескольких местах. С трясущимися от препаратов руками, заторможенный и отупевший, я вышел к родным. Мои губы дрожали.

Тяжело далась эта встреча отцу и матери. Они увидели живой овощ с едва сохранившимися чертами прежнего жизнерадостного активного ребенка. Мать сразу заплакала, отец обнял меня и вскоре начал аккуратно объяснять мне особенности моего диагноза и связанные с ним ограничения для дальнейшей жизни, с которыми я вынужден теперь смириться. Его тоже основательно обработали медики, во всех красках описав мое мнимое сумасшествие и гипертрофировав все аспекты моего «неадекватного» поведения в стационаре и приемном покое. Оказывается, теперь мне нельзя не спать по ночам, пить кофе, испытывать стресс и заниматься ответственной работой. Теперь моя судьба должна плавным потоком течь ровно посередине тихой реки под называнием «жизнь», избегая водоворотов, камней, берегов, водопадов. Как в песне «Однажды мир прогнется под нас»:

«Другой держался русла и теченье ловил

Подальше от крутых берегов.

Он был как все, и плыл как все, и вот он приплыл —

Ни дома, ни друзей, ни врагов.

И жизнь его похожа на фруктовый кефир,

Видал я и такое не раз…»

Вы не представляете, как было больно слышать подобное из уст родного человека. Ну ясно, что все вокруг сумасшедшие, ясно, что меня подставили и извратили мою судьбу, но ты-то за что со мной так, отец?! Почему ты? Зачем ты поверил этим людям? Почему даже ты не веришь в меня? Неужели я и вправду стал сумасшедшим? Так ли сильно изменится моя жизнь после всего? Как жить дальше? Что я такого наделал в жизни, что получил такое возмездие?

Все эти вопросы жалкими обрывками плавали в остатках моего сознания и жутко давили, не давая дышать. Будто над головой только что сошлись волны реки, которая неумолимым течением тянет меня в темную бездну безумия навсегда. Последние пузырьки воздуха покидали ноздри и следующий вдох принесет мне только смертельную порцию черной воды в легкие. Мне хотелось плакать, но тело не повиновалось, и лишь губы неудержимо дрожали. Примерно в таком настроении я закончил первое свидание с родными. Потом начался новый день.

Часть 20.
Ад. Еще одна неделя
Смирение и покой

Выдержка из медицинской документации:

«12 – 13.01.2019г

За прошедшие выходные дни себя ничем особенным не проявлял, подчинялся режиму отделения, большее время провел в палате. Ночами спит. Лечение получает.

14 – 18.01.2019г

За прошедшее время осматривался ежедневно. В беседе говорит о том, что «стало как-то легче, спокойнее, немного адаптировался в отделении, стало легче находиться в отделении», допускает, что это влияние медикаментов, которые он принимает. Считает, что «такого спокойствия ему не хватало». В беседе стал менее демонстративен, более контактен, более упорядочен. Рассуждает о том, что было бы неплохо выходить на прогулки с родителями, более терпимо относится к факту пребывания в данном стационаре. Однако ожидает, что в ближайшем будущем его переведут в ведомственное учреждение. Соматическое состояние удовлетворительное. Ест достаточно. Ночами спит. Аппетит достаточный. Назначения прежние».

Неделя прошла спокойно, ничего не произошло. Все дни опять были такими же, как и предыдущие. Еда, сон, таблетки, бессмысленное хождение туда-сюда по коридору от безысходности, насмешки, посещения матерью. Отец через несколько дней улетел в Москву, а мать все так же изо дня в день приезжала ко мне по вечерам. В покрытом кафелем коридоре с дверями без ручек мы сидели на вокзальных строенных креслах и тихо общались. Ей было очень тяжело видеть рядом родного сына и не иметь возможности ему помочь. Вытащить меня из плена было нереально: лечение должно быть завершено, хоть я и «перестал представлять опасность для общества». После недолгих свиданий я шел обратно в палату и ложился спать, чтобы не видеть всего этого ада. Но я продолжал просыпаться в нем, и это было убийственно больно.

В общении с врачом я действительно стал спокойнее, позабыл про старые обиды, ведь ослабленный мозг просто не в силах был их осознавать. Частично мне стало легче. Я простил изуродовавших мою жизнь людей. Дальше было только смирение. И препараты. Началась еще одна неделя.

Часть 21.
Ад. В ожидании
Лечение подходило к концу

Выдержка из медицинской документации:

«19 – 20.01.2019г

За прошедшие выходные со слов мед. персонала подчинялся режиму отделения, в конфликтных ситуациях не замечен, большее время провел в палате, малообщителен, бездеятелен. Ночами спит. Лечение получает. Навещался матерью.

21—25.01.2019г

За прошедшее время осматривался ежедневно. В беседе спокоен. Жалоб не высказывает. Отвечает в плане вопроса, по существу. Фон настроения выравнивается. В беседе по поводу может пошутить, говорит, что он «всегда такой, с юмором». Не возражает тому, что у него могут иметь место «нарушения настроения», но считает, что тому есть «внешние обстоятельства, которые этому способствовали», хотя и не отрицает, что был «излишне охвачен ситуацией конфликта». Сейчас «гораздо спокойнее на душе» и «воспринимается не так близко к сердцу». Структурных расстройств мышления не выявляется. Ситуация конфликта потеряла актуальность, пациент не планирует «продолжения разбирательства, не будет писать рапорт». Задумывается о том, возможно ли ему будет продолжить работать в той же организации. Высказывает мысль о том, что возможно потребуется менять род деятельности. Говорит об этом достаточно спокойно, больше рассуждая. Формально критичен. Лекарства принимает без уговоров.

Общее соматическое состояние удовлетворительное. Ест достаточно. Ночами спит. Гемодинамика стабильная. Назначения прежние».

Эта неделя была лучше, чем предыдущие. Потому что однажды врач сказал мне, что осталось лежать не больше 8 дней. Во мне ожила надежда. Я еще внимательнее стал относиться к своему поведению, хотя оно, с точки зрения персонала, и было близко к идеальному. В ожидании свободы я черпал все новые силы терпеть этот ужас, к которому успел привыкнуть. Я собирал остатки своего здравомыслия и заставлял себя мечтать. Мечтать о той жизни, которая меня ждет после. Неужели это случится? Вправду ли я смогу снова гулять по улице, если захочу? Смогу ли я отведать натуральный кофе в любимом ларьке у дома? А каковы будут на вкус те блюда, что я смогу спокойно заказать в ресторане? А телефон? Правда ли, что я смогу поговорить со своим отцом в любой момент, в который захочу? Прочитать новости, написать друзьям о пережитом? Неужели эта пытка все же закончится? Мне не верилось в свое огромное счастье, которого я раньше не замечал. Много раз прокручивал своим изуродованным мышлением воспоминания о том, что было до. И с трудом осознавал, что все это будет в моей жизни снова. Когда-нибудь.

Я был почти счастлив. Я не смог бы, наверное, терпеть дальше, но теперь у меня была цель. Это спасло меня от сумасшествия, ведь 23 января на внешней стене отделения появилось объявление с текстом «в связи со сложной эпидемологической обстановкой посещения пациентов запрещены на неопределенный срок». А мать ведь ездила ко мне каждый день этого ужасного месяца моей жизни. Теперь она, плача, передавала санитарам свертки с едой для меня, но не видела, какой я, не могла спросить, чем я живу и что произошло за день. Не могла обнять и поцеловать. Не могла даже улыбнуться. Нас всегда разделяла тяжелая металлическая дверь без ручек и окон.

Теперь она писала мне записки. Я хранил их под подушкой и в сердце. Я читал письма от матери, которая сидела за дверью отделения в двух шагах. И отвечал ей так же, хоть мои руки с трудом выводили буквы, будто я снова пошел в первый класс. Каждую мою и мамину записку сперва читал врач, ведь в отношении меня были некие «особые указания». Но я честно писал, что простил их всех и желаю лишь, чтобы мне в жизни больше никогда не было так плохо, как сейчас. Этот месяц лег седыми волосами в мою интересную и беззаботную судьбу и вечно будет меня сопровождать, возвращаясь кошмарными воспоминаниями в те моменты, когда я буду думать о самом страшном, что может произойти с живым человеком. Впереди последняя глава.