Текст книги "Российская геополитика на Северном Кавказе: Политизация неполитического"

Р. Герман
Российская геополитика на Северном Кавказе: Политизация неполитического

РОССИЙСКАЯ ГЕОПОЛИТИКА
НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ:
ПОЛИТИЗАЦИЯ НЕПОЛИТИЧЕСКОГО

Р. Герман,

политолог (г. Ставрополь)

Кавказ – это сообщество народов, культур и языков, которые развиваются и взаимодействуют в этом пространстве тысячелетиями. За период XIX–XX вв. в жизни народов Кавказа произошли коренные изменения: народы Кавказа вошли в состав России. Тут целая гамма позитивных моментов, но вместе с тем создан и целый комплекс проблем, которые влекут за собой конфликтогенный потенциал. И в этом плане нужна политика снижения его влияния. В силу своей сложности кавказский узел конфликтов с трудом поддается развязке или ослаблению. Россия объективно тысячелетней историей вмонтирована в кавказские реалии, почти во все конфликты как частью своей территории, своих народов, так и долговременными нитями связей и интересами на Кавказе. Они определяются как геополитическим положением, так и исторически теснейшими контактами и традиционными ориентациями экономической и культурной общности России и огромной части коренного населения Кавказа. Без России, без учета ее интересов и непосредственного приоритетного участия ни одну существенную проблему на Кавказе не решить. И те, кто сегодня рьяно старается разорвать российско-кавказскую историко-культурную общность, вредят своим странам и народам независимо от того, под знаменами каких экстремистов они выступают – от национал-сепаратистов до казаков-унитаристов.

Рассмотрим роль и влияние неполитических компонентов геополитики в контексте современной российской геополитики на Северном Кавказе. В своем классическом варианте политическая наука, как правило, абстрагируется от проблем, связанных с воздействием ресурсных и пространственно-географических факторов (а на Северном Кавказе именно эти факторы зачастую являются определяющими) на эволюцию и усложнение политических систем. Под государственной политикой мы понимаем комплекс разнообразных (от экономических до оказывающих демонстрационное и морально-психологическое воздействие на население) мер и действий, непосредственно влияющих на состояние этносов и межэтнических отношений в регионе в широком смысле слова (ибо это родственные и взаимосвязанные народы), проводимых последовательно согласованными демократическими методами всеми государственными и общественными институтами с точки зрения учета интересов всех народов и стран Кавказского региона, нынешних и перспективных интересов Российской Федерации.

Реальность же такова, что нельзя считать такой комплекс сформированным. Пока преобладают недопустимые на Кавказе различного рода импровизации в сочетании со слабым знанием специфики Кавказа. При этом отсутствуют необходимая координация в деятельности различных государственных институтов, их стремление опереться в политической борьбе не на стратегических союзников, а на силы, декларирующие идейную близость (часто в конъюнктурных целях).

Призывы уйти с Кавказа раздаются не только из-за рубежа, но и внутри, казалось бы, просвещенной России. Их авторы не понимают, что такие призывы противоречат прежде всего национальным интересам России, ее целостности и единству. При этом не учитываются историческая, специфическая роль и положение как России на Кавказе, так и Кавказа в России. Здесь отсутствует понимание того, что если даже Россия и захотела бы уйти с Кавказа в силу объективных причин, она уже никогда этого не сможет. Тем не менее даже среди просвещенных представителей нашего времени встречаются суждения об ошибочности существования самой кавказской геостратегии в системе внутренней геополитики России во всей исторической перспективе. Так, столь уважаемый исследователь, как М. Ильин, говорит о том, что в XIX в. «Россия вышла за пределы евразийской геополитической ниши и стала бессмысленно растрачивать силы на тщетное освоение заведомо не своих – не осваиваемых геополитически – территорий: Польша, Кавказ и Закавказье, Средняя Азия, Забайкалье, Дальний Восток, Аляска». «Логика абсурдной экспансии, полностью заимствованная у петербургской империи кремлевским союзом, нынче снова воспроизводится очередными политиками-мифотворцами… Есть, однако, и более основательные, вполне материальные причины: крайняя неразвитость внутренних геополитических скреп (коммуникационной инфраструктуры) и гипертрофия внешних связей-коммуникаций».

Северный Кавказ уже в силу одного своего географического положения не может быть «территорией-проливом», как это предлагает М. Ильин, если Северный Кавказ не будет частью России – он будет частью Турции или превратится в конфедерацию полевых командиров, рассматривающих южные рубежи России в качестве своих «охотничьих угодий». Согласиться с М. Ильиным можно в том, что главное средство для решения «геополитических задач» – «преобразование уродливой геополитической инфраструктуры».

Подходы, предполагающие комплексное изучение факторов развития политических систем и по-разному реализующиеся в геополитике, геостратегии, геоэкономике, представляются все же недостаточными для решения ряда проблем, связанных с описанием эволюции и взаимодействия политических систем. Для выявления глубинных механизмов такой эволюции зачастую недостаточно «двумерного» сопряжения политической сферы с пространственно-географическими факторами (как это реализуется в геополитике и геостратегии) или политической сферы с ресурсно-экономическими факторами (как это реализуется в геоэкономике); для этого требуется исследование более сложного, «трехмерного» взаимодействия политической сферы одновременно и с ресурсными и с пространственно-географическими факторами, что позволяет получить «объемную» картину исследуемых процессов. Это тройное взаимодействие, собственно, и предполагает формирование некоего нового направления исследования, которое следовало бы обозначить как «геоэкономическая политика» и которое следует разрабатывать в практическом плане применительно к Северному Кавказу.

В первом приближении геоэкономическую политику можно было бы определить как направление исследований, рассматривающее роль определенных пространственно-географических и ресурсно-экономических факторов в функционировании и эволюции политических систем. Иными словами, синтез трех вышеперечисленных факторов (параметров) может стать плодотворным лишь при включении в рассмотрение четвертого параметра – параметра эволюционного усложнения политической системы. Как представляется, для геоэкономической политики этот последний параметр должен стать ключевым, центральным элементом ее исследовательского метода.

Российская геополитика на Северном Кавказе должна состоять из таких, на первый взгляд, неполитических компонентов, как геоэкономическая политика, георелигиозная политика, геоэт-нополитика, геоинформационная политика и т.д.

Все больший приоритет в государственной политике на международной арене приобретает экономика. Ослабление гонки вооружений сопровождается усилением конкуренции в экономической и научно-технической сферах. Формы регулирования этой конкуренции будут иметь большое влияние не только на мировую экономику, но и на более широкую сферу международной безопасности и политических отношений. Как отмечал китайский исследователь Хэ Фан, «конкуренция и борьба за ведущую роль в экономике, контроль и антиконтроль, санкции и ответные санкции, протекции и контрпротекции превратились уже в основные формы международной борьбы». Слова китайского ученого найдут прямое подтверждение, если обратить внимание на конкурентную борьбу в Каспийско-Кавказском регионе на рынке транспортировки нефтегазовых ресурсов.

Практика показывает, что вместо политики в чистом виде (политико-административного регулирования) на Северном Кавказе следует проводить геоэкономическую политику. Борьба за энергоносители и маршруты их транспортировки в Кавказско-Каспийском регионе – наглядное тому доказательство. Непрекращающийся рост цен на нефть и аналогичный рост ее потребления вкупе с увеличением зависимости большинства стран от газовых поставок объясняют повышенное внимание крупных мировых игроков к Каспийскому региону. Привлекательность каспийских запасов углеводородов (по оценкам экспертов – до 4 % от мировых) обусловливается, помимо прочего, их сравнительно удачным географическим расположением. Ценность Каспия как одного из центров добычи углеводородов только увеличивается в связи с ростом нестабильности на Ближнем Востоке, превращая этот регион в своеобразный противовес зависимости от ОПЕК. Кроме того, каспийская нефть сможет заменить как нефть Северного моря, когда та пойдет на убыль, так и России, где предполагается серьезный спад добычи после 2015 г. Все это говорит о возрастании ценности и роли каспийских энергоносителей в мировой экономике в ближайшие десятилетия.

Активная деятельность России в процессе транспортировки энергоносителей на мировой рынок входит в число приоритетных направлений энергетической политики страны, прописанной в «Энергетической стратегии России на период до 2020 года» (утверждена распоряжением Правительства РФ от 28 августа 2003 г.). В связи с этим указывается, что отечественная политика в данной сфере должна быть направлена на переход страны от положения преимущественно поставщика сырьевых ресурсов к роли независимого участника мирового оборота энергетических товаров. Эта задача диктуется как тенденциями международной интеграции в энергетической сфере, так и потенциальными выгодами от качественного изменения роли России в мировой торговле энергоресурсами.

Реализация данной стратегии сталкивается с реальным противодействием со стороны других мировых игроков, которые постепенно наращивают свое присутствие в жизненно важных для Москвы регионах, в том числе и на Каспии. В настоящее время Россия смогла сохранить часть своих позиций в регионе, однако в нефтяном секторе ее оттуда активно «выдавливают». Аналогичные попытки в газовой сфере пока терпели фиаско. С учетом того, что российская система магистральных экспортных нефтепроводов перегружена и наращивание объемов транспортировки каспийской нефти по ней в связи с этим затруднено, прикаспийские страны проявляют большой интерес к новому экспортному маршруту.

Таким образом, налицо постепенное снижение роли России в транспортировке каспийской нефти на мировой рынок. Россия опоздала с радикальными изменениями своей инфраструктуры и не может в полной мере воспользоваться крайне благоприятной конъюнктурой мирового рынка нефти и нефтепродуктов. Подчеркнем, что самый крупный проект нефтяного трубопровода на постсоветском пространстве был реализован не только без участия России, но и даже в ущерб ей. Главное, что он уже сдан в эксплуатацию, а Россия не может пока противопоставить ему аналогичный по масштабам проект. Трубопровод Бургас–Александруполис еще не вошел в стадию практической реализации, что позволяет говорить о потере лидирующей позиции Москвы в транспортировке «черного золота» из Каспийского региона. Тем не менее существует вероятность того, что данные опасения пока преждевременны и Россия может сохранить свое ведущее положение в транспортировке нефти в случае, если начало «нефтяного бума» в Казахстане будет отложено на длительный срок. Прогноз о том, что уже к 2010 г. каспийские месторождения могут быть выведены на максимум добычи, может оказаться нереалистичным.

В газовом сегменте мирового рынка позиции России как основного поставщика выглядят крайне крепко и даже неприступно. Это относится и к Каспийско-Черноморскому региону. Таким образом, надо признать, что в газовом секторе Россия смогла полностью восстановить свои позиции, прежде всего с помощью Прикаспийского газопровода, соглашение о котором было подписано в декабре 2007 г. лидерами Казахстана, Туркмении и России в Москве. Серия заключенных соглашений по транспортировке газа в обход Каспия нанесла непоправимый урон лоббируемому западными инвесторами Транскаспийскому проекту. Единственным серьезным конкурентом России в вопросе транспортировки каспийского газа является Китай, активно углубляющий сотрудничество с Казахстаном и Туркменией. Тем не менее необходимо иметь в виду, что на сегодняшний день не существует ни утвержденного бюджета этого проекта, ни его четкого ТЭО, что делает перспективы его реализации весьма туманными.

В заключение необходимо отметить, что Россия по-преж-нему занимает привилегированное положение в энергетическом секторе в Каспийском регионе. Естественно, Москва заинтересована в сохранении существующего положения в сфере транспортировки центральноазиатских нефти и газа. Контроль над трубопроводами дает ей возможность влиять как на отдельные сегменты мировой энергетической системы, так и на геополитическую обстановку в Центральной Азии и на Кавказе. Попытки вытеснения России из Центрально-Азиатского и особенно Кавказского регионов становятся тем не менее все настойчивее и агрессивнее, что должно подталкивать Москву к ускорению планирования и реализации ответных шагов экономического характера. В противном случае благоприятные экономические позиции России в указанных регионах могут в среднесрочной перспективе существенно ослабнуть.

Особое внимание следует обратить на Чеченскую Республику. Через Чечню пролегают стратегические коммуникации между Каспийским и Черным морями. В первую очередь это нефтепровод Баку–Махачкала–Грозный–Новороссийск. Обеспечение бесперебойного нефтетранзита на этом маршруте, а также по второй «трубе», идущей от Каспия к черноморскому терминалу (Тенгиз–Астрахань – Новороссийск), является существенной предпосылкой прочного мира в Чечне. Важнейшая задача российской энергетической дипломатии – закрепление за этими коммуникациями значения основных экспортных маршрутов транспортировки каспийской нефти на мировые рынки. На примере «нефтяного вопроса» в Чечне мы видим сочетание геоэкономической и геоинформационной политики. Налицо извращение экономических фактов, превращение их в политические и – как следствие – политизация экономики.

В постсоветский период слова «Чечня» и «нефть» оказались зарифмованными. Отсюда и представление о том, что главной «движущей силой» политических процессов в Чечне после 1991 г. является борьба за нефть и контроль над ее добычей, транспортировкой и реализацией. Впрочем, эти представления активно поддерживались и российскими СМИ, и различными общественными и политическими деятелями. Многократно озвучивался тезис о нефти как о «проклятии Чечни». Отсюда и традиционно высокий процент опрошенных респондентов, считающих, что нефть и есть основа двух чеченских кампаний 1990-х годов. Но закат «чеченской нефти» наметился еще в период брежневской «стабильности». Другой вопрос заключается в том, что Дудаев и его команда в начале 1990-х годов смогли убедить массы населения в том, что независимая Чечня станет «вторым Кувейтом». И нефти в этой «картинке будущего» уделялось первостепенное значение.

Удивительно, но обычная для любой этнонационалистиче-ской революции риторика (апелляция к будущему богатству в случае избавления от злокозненной метрополии) была принята «на ура» не только массой чеченцев, но и российскими журналистами, их легковерными зарубежными коллегами. Таким образом, нефть стала не экономическим, а идейно-политическим фактором (коим она остается и сегодня). Становится понятным, что нефть в регрессирующем (с точки зрения запасов, добычи и переработки) регионе не могла дать богатства всем гражданам. Но она могла стать мобилизующим оружием («наши богатства хочет захватить коварная Москва»), а также обеспечивать преуспевание немногим.

Во внешней геополитике в общемировом масштабе сегодня происходит размывание Вестфальской модели мироустройства, когда государство перестает быть единственным актором геополитики. Сейчас ситуация иная: появились «акторы вне суверенитета» (международные организации, региональные администрации, религиозные, мафиозные, террористические, сепаратистские и ирредентистские организации, политические партии и движения, транснациональные корпорации), все более воздействующие на принятие решений и способные оказывать непосредственное влияние на ход событий, вносящие все больший вклад в формирование политической картины мира.

Но несмотря на это, во внутренней геополитике, геополитике регионов, единственным актором должно остаться государство. Примером того, что бывает, когда государство слагает с себя эти полномочия, является Чеченская Республика в ее нынешнем состоянии. Состояние дел в республике можно охарактеризовать как «кадыровский касикизм»; между Москвой и Чечней сегодня сформировались отношения, когда «политическому истеблишменту» республики гораздо выгодней демонстрировать лояльность федеральной и региональной власти, чем воевать. Демонстрация лояльности превратилась в своего рода бизнес.

Россия теряет свои позиции на Кавказе, и там может вырасти поколение людей, интересы которых уже не будут связаны с Россией. Для нас российская политика на Кавказе имеет актуальное политическое и социально-культурное значение и на сегодня, и на перспективу. Это даже уже и не «чистая» политика, а сама жизнь, настолько мы интегрированы друг в друга. И на этом фоне, хотим мы этого или нет, приоритетными являются прежде всего социально-экономические и этнокультурные моменты политической стратегии и тактики российского присутствия в этом регионе. Вопрос этот нельзя сводить к военно-политическим моментам нынешней конъюнктуры. Кавказ и Россия – это не только отдельные цивилизации, но и цивилизации интегрированные и приобретшие издавна новое качество, которое уже стало неотъемлемым для обеих. Вот почему в нынешних сложных условиях как никогда нужна обоснованная и весьма корректная, но долгосрочная государственная политика на Кавказе, включающая ряд неполитических компонентов, о которых речь идет выше. И сделать это нужно потому, что на Северном Кавказе неполитические аспекты жизни общества (этнические, экономические, духовные) имеют тенденцию к политизации – естественной или искусственной.

Сегодня нет четких механизмов защиты русских на Кавказе, реализации государственных интересов России на Кавказе. Не принимаются санкции против тех, кто односторонне ущемляет эти интересы, нанося ущерб России и Кавказу. Политическая воля у руководителей федеральных органов власти в России, как и органов власти кавказских республик, проявляется только в случае борьбы друг с другом или при произнесении разного рода пустых деклараций. Тут одержана не одна победа, но с поражением авторитета государства, власти и народов России. И на этом смутном фоне разрыхляется сама Россия, распадается российское геополитическое пространство, авторитет, завоеванный веками, обмануты надежды кавказцев, которые также столетиями были ориентированы на Россию, на российскую культуру. До сих пор не обеспечено пресечение попыток внедрения на территорию Кавказа, в частности, Северного Кавказа, зарубежных политических разведок и миссионеров различных мастей, использующих этнокультурную и особенно конфессиональную близость для превращения региона в зону реализации своих политико-идеологических и экономических интересов, поддержку антироссийских политических сил, тем самым усугубляя и так взрывоопасную ситуацию на Кавказе. Все чаще в этот регион проникают сектанты и фундаменталисты с разного рода экстремистскими идеями. Кавказской политике Российской Федерации недостает последовательности, предсказуемости, открытости и искренности, доброжелательности и верности. Отсюда на деле нынешние политические действия федеральных органов власти на Кавказе фактически становятся провокационными и обостряют борьбу внутри Кавказа различных неполитических сил. Серьезнейшим просчетом местных и федеральных органов власти явилось заигрывание и непротивление в свое время этно-кратическим силам даже в случае проявления ими агрессивного национализма. И это если не при отсутствии, то при недостаточной поддержке политических сил, ориентированных на пророссий-ский, полиэтнический характер развития общества, межнациональный баланс интересов и межнациональное согласие.

На Кавказе и в России в целом наблюдаются тенденции переключения усиливающейся конкурентной борьбы во всех сферах общества в русло межэтнического соперничества. И так уже искаженные непродуманными реформами человеческие отношения подвергаются дополнительному испытанию. И не все это выдерживают. Личностные качества: профессионализм, культура, воспитанность, честь и достоинство, отходят на задний план. Для диктата над личностью используется и этнический фактор. Поэтому нужны специальные меры государственной поддержки развития полиэтнических сообществ и соответствующих отношений на всех уровнях, направленные на создание морально-психологического климата дружбы и сотрудничества. Фактически прекращена работа по формированию культуры межнационального общения. Межнациональные отношения рассматриваются только как зоны конфликтов, трагедий и кровопролития, отбрасывая вековой опыт дружбы, сотворчества и сотрудничества.

Углубление конфронтационной политики опасно для Кавказа и России, она становится достоянием массового сознания. И это может привести к консервации конфликтов в этом регионе, в результате которой Кавказ будет исключен из районов благополучного экономического и культурного развития. Сейчас необходима политика обеспечения равноправия граждан независимо от национальностей на территории Российской Федерации. Признание и юридическое закрепление многонационального характера всех республик, краев, областей и автономий, входящих в состав Российской Федерации, при равенстве прав человека и национальностей на всей территории – один из важных моментов равноправия субъектов Федерации. Но под лозунгами равноправия и абсолютизации прав человека нельзя допускать нивелировки жизни народов и территорий. В едином государстве должны быть единые для всех «правила игры», способные обеспечивать на деле равноправие людей и национальностей независимо от территорий их проживания. Основное содержание этнополитической проблематики России в наиболее явной форме проявляется сегодня на Кавказе как на фоне глобальной постановки проблемы российско-кавказских отношений, так и при анализе конкретных ситуаций, связанных с межнациональными конфликтами. Отсюда и приоритетное значение тезиса об исторической взаимообусловленности и неотделимости друг от друга России и Кавказа, которые обречены жить в условиях диалога и сотрудничества.

Просчеты национальной политики федерального центра (фактически – отсутствие геоэтнополитики на Северном Кавказе) проявляются в межнациональных столкновениях в местах компактного проживания нескольких крупных этнических групп. Ставрополь-2007 – наглядный тому пример. Так, в мае-июне 2007 г. Ставрополь, который доселе не был охвачен вспышками этнической конфликтности, оказался, увы, включен в «горячую географию». Однако само географическое положение Ставропольского края говорит о том, что этот регион требует особого внимания. И не только со стороны местных и региональных властей. Другой вопрос в том, что Ставропольский край не может выживать и развиваться исключительно с опорой на собственные силы. Именно этот субъект РФ требует гораздо больше, чем другие российские регионы, федерального вмешательства. И эта федеральная «интервенция» не может ограничиваться исключительно поддержкой «рекреационной зоны» края.

Для районов Северного Кавказа с высоким удельным весом русского населения Ставропольский край является центром притяжения. С требованиями и просьбами о включении в состав Ставропольского края на протяжении 1990-х годов обращались представители Моздокского района Северной Осетии, Кизлярского и Тарумовского районов Дагестана, Зеленчукского района Карачаево-Черкесии, Наурского и Шелковского районов Чечни. В 1990-е годы лозунг «воссоединения» с краем неоднократно поднимался лидерами русского и черкесского движения Карачаево-Черкесии.

Таким образом, властям надо было быть готовыми и к проявлениям «русского бунта» в крае. Готовыми надо быть и к тому, что этот «бунт» далеко не все захотят принять и поддержать. Указанные тенденции – пример того, как «деполитизация» (фактическое отсутствие государственной национальной политики) этнических отношений, уход государства из их регулирования приводят к «приватизации этничности», а проще говоря – к этнополитической мобилизации антироссийской направленности. Государственная геоэтнополитика должна быть направлена на формирование гражданской нации, не этнической, а общероссийской идентичности. Проблема заключается в другом. Любой бунт (неважно, как этнически окрашенный) работает против государства, способствует дезорганизации власти и ее развалу. Последние события в Ставрополе вызвали к жизни «призрак Кондопоги». В известном издании «Коммерсант-Власть» вышла статья, посвященная ставропольскому инциденту, даже вышла с алармистским заголовком «Это будет Кондопога, умноженная в сто раз». Однако, даже если отказаться от алармистской аналитики, следует признать, что ситуация в столице края заслуживает самого пристального внимания. Иначе интерпретацией этих событий займется «общественность», которая в отличие от пресловутых «маршей несогласных» может стать намного более деструктивной силой. Эта сила будет реальной (тут уж точно невозможно будет говорить про щедрую поддержку из-за океана), и это будет несистемная сила. О какой же, в самом деле, «системе» можно говорить, если участниками протеста смогут стать жители спальных районов Ставрополя (русские и чеченцы по национальности).

Таким образом, сегодня от власти требуются вполне конкретные меры.

Во-первых, следует признать, что сама по себе полиэтничность края не может не провоцировать межэтнические конфликты.

Во-вторых, любой, даже бытовой конфликт между представителями различных этногрупп будет интерпретирован со временем как межэтнический. Следовательно, необходимо не допускать «окукливания» этнических групп края, созревания в их рядах своей квазигосударственной элиты (это, между прочим, относится и к русской общине края, и к русским общественным организациям тоже).

Основной смысл российской национальной политики в Ставрополье должен заключаться в одном-единственном слове –«интеграция». Если этот интеграционный проект не будет реализован, то мы получим (собственно говоря, уже получили) сегрегированное региональное сообщество. Сегодня Ставрополье стало фронтиром, своеобразной пограничной линией, разделяющей «русский мир» и «кавказский мир». Но фокус-то в том, что эти два мира представляют одно государство – Российскую Федерацию. А значит, границы между этими двумя мирами быть не может. Иначе – раскол страны (фактический, не обязательно по беловежскому образцу), сжатие «русского мира» подобно шагреневой коже. Следовательно, национальная политика в Ставрополье не может быть этнически ориентированной. Главным ее приоритетом должен стать российский интегризм. Однако это приоритет не только для власти, но и для всего российского общества в целом. В конце концов, если власть не готова решать актуальные политические задачи страны, должна найтись состоятельная и конструктивная сила, которая предложит свой проект России. И то, что такая сила сегодня отсутствует, не менее опасно для страны, чем бессилие федеральной и региональной властей.

Следует обратить внимание на то, что этническая пестрота Кавказа на практике делает радикальный этнонационализм политической утопией (особенно в регионах, где нет большого численного перевеса одной этногруппы, как в Карачаево-Черкесии). Борьба за превосходство этноса фактически приводит к победе этноэлиты, которая быстро коррумпируется и замыкается на собственных эгоистических устремлениях. Народные же массы довольствуются ролью митинговой пехоты. Как следствие – во второй половине 90-х годов на Кавказ пришли идеи радикального ислама, противопоставляющего себя исламу традиционному.

Следует понимать, что рост сторонников так называемого ваххабитского подполья – это не только приход в ряды противников власти экстремистов. Это нередко и протест (социальный или политический) против несправедливости. Как отмечает в своей последней книге «Ислам для России» известный исследователь Кавказа востоковед А. Малашенко, «действия власти часто вызывают раздражение у мусульман, лояльных российскому государству, но резко негативно относящихся к его методам подавления исламской оппозиции. Власть не делит исламистов на радикалов и умеренных, да и вообще сваливает в кучу всех, кто по тем или иным причинам расходится во взглядах с вставшими на путь конформизма пастырями традиционного ислама».

Многовековая укорененность ислама в жизни народа периодически приводила к спору ислама «традиционного», связанного с народными религиозными устоями и практикой, и ислама «чистого», декларирующего свою свободу от «примесей», народных традиций. При этом в исторической перспективе одно и то же направление ислама могло играть то роль «традиционного», то роль «чистого». Если в XIX в. роль «чистого» ислама сыграл мистический суфизм, то в конце XX столетия эта роль была отведена салафийе (ваххабизму), сторонники которого объявили войну традиционалистам – суфиям.

Процесс распространения «чистого ислама» затронул Чечню (особенно после Хасавюрта), Дагестан и другие субъекты российского Кавказа, включая и относительно мирную западную часть региона (Адыгею, Кабардино-Балкарию). Появились яркие проповедники «обновленного ислама», хорошо подкованные в основах исламского богословия в отличие от провластных ДУМов –Духовных управлений мусульман. «Чистый ислам» как нельзя лучше подходит к кавказским условиям в качестве протестной идеологии. В отличие от «традиционализма» эта система ислама обращена к надэтническим универсалистским и эгалитарным ценностям. Для сторонников радикального ислама не имеет значения принадлежность к тейпу, клану или этнической группе. Это можно расценивать как ответ этнократизму и этноклановой системе распределения власти. Отсюда и возможности формирования горизонтальных связей между активистами из разных кавказских республик. В условиях отсутствия внятной идеологии и концепции российского национального строительства салафийа стала интегрирующим фактором на Кавказе. Весь фокус, однако, заключается в том, что если исламский национальный проект развивался как антироссийский и антирусский, то многие лидеры «обновленцев» не грешили русофобией и были готовы на российскую юрисдикцию на Северном Кавказе при условии его тотальной исламизации. Одновременно кавказские ваххабиты отвергают светский характер российской государственности и институты российской власти в регионе.